Драгош Калаич -- известный православный сербский философ, публицист, художник. Родился в 1943 году в Белграде, учился в Академии живописи в Югославии и Италии. В 1966 году получил диплом римской Академии di Belle Arti. Один из основателей культурного движения "Медиале", ориентированного на традиционные европейские ценности, исповедующего философию "нового консерватизма". Автор нескольких книг, среди которых изданная на русском языке в Москве книга "Третья мировая война" (1995). В России печатался в газете "Советская Россия", в журналах "Слово", "Образ".

Верная универсальному учению, во славу коего свидетельствует, но вместе с тем — и своей особой роли в отечественной истории, Сербская Православная Церковь в ходе нынешней балканской войны целым рядом заявлений и действий доказала и продолжает доказывать полную и абсолютную приверженность освободительной и державно-созидательной борьбе сербского народа. Такое плодотворное и активное участие Сербской Православной Церкви в судьбе сербства вызывает бешеные нападки со стороны изменнической псевдоинтеллигенции, что некогда ревностно служила прокоммунистическому отростку единой системы экономического демонизма, а сегодня из кожи вон лезет, дабы выслужиться перед ожидаемыми зарубежными господами, «творцами» соответствующего псевдоимперского проекта под названием «новый мировой порядок».

Предпринимаемые от имени пацифизма, нападки, о которых здесь идет речь. имеют своей целью одно: обвинить Сербскую Православную Церковь в крайней непоследовательности, под знаком противоречия между христианским миролюбием и якобы присущей ей воинственностью. Слушая и читая такого рода «откровения», непосвященный наблюдатель мог бы подумать, что присутствует при парадоксальнейшем смещении и выворачивании наизнанку привычных позиций, в ситуации, когда атеисты вынуждены проповедовать евангельские начала, поскольку-де обвиняемая Церковь давным-давно от них отреклась. Но, хотя уже само атеистическое происхождение подобных обвинений однозначно указывает на их лживую и лицемерную природу, на явную нечистоплотность намеренно превратного толкования Священного писания, по принципу pro domo sua, сей очевидный факт аморальности вовсе не причина, чтобы «аргументы» наипошлейшего и предельно искусственного «пацифизма», усиленно внедряемые в сознание людей здесь и теперь, не были сметены и с интеллектуального уровня дискуссии, чему мы и посвящаем этот очерк.

Но прежде чем остановиться на тех элементах христианского учения, которые здешние «пацифисты» вырывают из контекста традиции и истории и затем цинично используют в целях подрыва и криминализации свободолюбивой и державно-созидательной воли сербского народа, необходимо раскрыть скобки и высветить политический смысл их агрессивного «миролюбия». Как организованное политическое движение «общественного мнения», пацифизм является продуктом современной цивилизации Запада, возникшей из недр буржуазных революций, кои принесли с собой на мировую арену, помимо прочего, неслыханные военные новшества, начиная со всеобщей воинской повинности, предполагающей тотальную мобилизацию масс для нужд войны и кончая самими войнами общемирового масштаба. Изложенные условия косвенно объясняют и психологическую почву, на которой — в соответствии с запросами и заказами своих организаторов и пользователей — произрастает «пацифизм».

Во всех учебниках «пацифизма» мир определяется сплошным отрицанием, т. е. как состояние без войны. Именно эта явная неспособность к позитивному определению лучше всего выдает утопическую природу «пацифистских» устремлений, когда вожделенный предмет не может быть осмыслен без помощи концепции или реальности ненавистной войны, тогда как сама война, чтобы быть определенной, отнюдь не нуждается в понятии мира. С высшей, религиозной точки зрения, негативная природа «пацифистской» мирной концепции свидетельствует об ужасающей пустоте, которую создают в душах и сознании сегодняшних людей нигилистические процессы секуляризации и десакрализации.

Опыт нынешнего века неопровержимо доказывает: «пацифизм» еще никогда и нигде не был автономным явлением, но всегда и всюду являлся проверенным средством политических и идеологических движений левого толка — либерально-капиталистических или марксистских, — берущих свое начало из единой матрицы, т. е. основанных на превознесении до небес системы экономического демонизма и, соответственно, идолов «истории» и «исторического прогресса». Здесь мы делаем небольшую паузу, чтобы наглядно продемонстрировать очередное противоречие, характеризующее анализируемую нами природу «пацифизма»: война, как известно, есть не только составная часть, но часто и главный фактор, а стало быть, и движущая сила истории и предполагаемого «исторического прогресса». Иными словами, в полную противоположность имманентной ему идеологии, «пацифизм» — даже в архиблагороднейшем своем проявлении — есть крайняя форма антиисторических устремлений, ориентированных на «окончание» истории. В этой «пацифистской» (соответственно «мондиалистской») тяге к «концу истории» наметанный глаз может без труда распознать секуляристски извращенное отражение христианской эсхатологии.

Антиисторизм, утопизм, призрачность природы «пацифизма» подтверждается всем ходом истории, свидетельствующей, что еще ни одна война — начиная с самых малых и кончая великими мировыми войнами— не была остановлена силой «пацифистских» протестов и требований. Напротив, «пацифизм» повсеместно зарекомендовал себя именно как средство войны низкой интенсивности, т. е. как средство подрыва оборонной мощи собственной страны, часто являясь не последней причиной ее военного поражения и капитуляции. Мир в этом случае достигался ценой неприятельской оккупации. А посему мы вправе сделать следующий вывод: всегда и всюду, сознательно или неосознанно, непосредственно или косвенно, «пацифистские» движения были на стороне врагов того государства, в котором они разворачивали свою кипучую деятельность. Ибо любое внутреннее ослабление боевого духа одной стороны в конфликте неизбежно поощряет противную сторону, повышая ее боеготовность и создавая условия для победы. История XX века знает тьму примеров откровенно предательской деятельности «пацифистов». Достаточно вспомнить хотя бы ту оголтелую «антивоенную» агитацию, которую развернули в годы Первой мировой войны «русские» большевики — при непосредственной поддержке и финансовой помощи врагов царской России. Большевистский «пацифизм» подрывал силу русской армии, способствовал ее поражениям, т. е. подготавливал условия для антирусской Октябрьской революции и последующего геноцида русского народа.

В свете приведенных исторических аналогий и с учетом нашего собственного опыта последних лет мы можем заключить, что «пацифизм» здесь и теперь не имеет перед собой других целей, кроме ослабления обороны сербского отечества — в пользу врагов сербского народа, врагов сербской свободы и сербского права. Именно поэтому означенный «пацифизм» требует прекратить всякую борьбу и сопротивление единственно и исключительно от сербов. Что это, как не откровенный призыв изменить своему отечеству, дабы «скорее и успешнее» капитулировать перед агрессорами? Не удивительно, что «пацифизм» сегодня свойственен только Белграду, в то время как в Загребе и в мусульманском Сараево он абсолютно немыслим.

СМЫСЛ ХРИСТИАНСКОГО МИРОЛЮБИЯ

Закрыв скобки и завершив краткий обзор политического смысла «пацифизма» нынешнего века, мы можем вернуться к основному предмету нашего анализа, т. е. к объективному рассмотрению той злостно-искаженной интерпретации Христова учения, которую настойчиво пытаются навязать нам наши «миротворцы» — ради распространения капитулянтского духа среди сербских верующих. Речь, как правило, идет о конкретных заповедях, которые агитаторы здешнего «пацифизма» вырывают из контекста истории и доктрины, чтобы затем использовать их, извращенные и обессмысленные, для злобных выпадов против Сербской Православной Церкви, иными словами — для сеянья смуты в умах паствы, для «ориентации процессов» в направлении духовного и морального разоружения и слома.

Основное «пацифистское» обвинение исходит от примитивного, но распространенного понимания христианства как «религии мира», которой потому якобы противоречит любая готовность к боевым ответам на вызовы войны. Не нужно быть вполне посвященным в христианское учение, чтобы прозреть полную безосновательность «пацифистской» интерпретации христианского миролюбия. Мир, который провозглашает и дарует своим пришествием Иисус Христос — не от мира сего. Это отнюдь не мир между людьми или между народами и государствами, но, по свидетельству апостола Павла, это тот вертикальный мир, который устанавливается между человеком и Богом: «И в одном теле примирить обоих с Богом посредством креста, убив вражду на нем» (Еф. 2, 16).

Речь идет о мире, который позитивно определен как плод явления Иисуса Христа и Его жертвы, как следствие вящего союза или договора между человеком и Богом. Метафизические истоки этого мира засвидетельствованы и его сопряжением со славою Божией, по евангельскому определению: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение» (Лк. 2,14). С христианской точки зрения, такой мир — в отличие от ветхозаветного договора — есть не просто откровение, но и дар другим, распространенным ожиданиям, подтверждаемым концепциями мира — также метафизическими и позитивными — в целом ряде индоевропейских традиций, начиная с самой близкой нам — римской, где слова pax и pactum являются не только фонетически сходными, но и семантически однородными.

Кратчайшую и самую точную формулу коренного различия между горизонтальным миром от мира сего и миром вертикальным дает нам Сам Господь наш Иисус Христос: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так, как мир дает» (Иоан. 14, 27). В свете представленного смысла мира следует понимать и всем известное место из Нагорной проповеди, когда в миротворцах узнаются сыны Божий, т. е. люди, примирившиеся с Богом (Мф. 5, 9). Тем же, кто по малодушию или наивному неведению ожидает от Сына Божия и дара горизонтального. дольнего мира, Христос сразу же объявляет, рассеивая все сомнения: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю: не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10, 34).

Нет ни тени сомнения и в том, что в приведенном святым евангелистом изречении Господнем меч является символом войны. Это подтверждается, помимо прочего, и исторической — ветхозаветной подоплекой, где сие оружие есть знамение одной из трех напастей (война, голод, чума) [См. Плач Иеремии (2, 21) и Книгу Пророка Иезекииля (5, 12-17 и далее)]. Меч принесен и протянут не ради обретения мира от мира сего, но ради обретения подлинного, метафизического мира, для достижения которого человек, идя правым путем — путем Господа, — должен бороться против зла, неправды и несвободы в себе и вокруг себя.

В противном случае, если бы силой некоего абсурда христианское миролюбие было ограничено и исчерпано чисто горизонтальными измерениями, оно обязывало б христиан сложить оружие и позорно капитулировать перед всяким натиском зла, неправды и несвободы. Лишь бы обрести желанный мир — пусть даже и самый жалкий.

ШЕСТАЯ ЗАПОВЕДЬ

Свои бесстыдные призывы к сербским христианам покориться злу, неправде и рабству, исходящему от «нового мирового порядка». здешние «пацифисты» каждый раз «подкрепляют» лукавой ссылкой на шестую заповедь Божию. хотя знают, что совсем не так сказано у Господа нашего Иисуса Христа (Мф. 5. 21-26). Но коли уж кому-то непременно угодно усвоить именно ветхозаветную формулировку, придется прилюдно напомнить лицемерам некоторые прописные истины. В своем первоначальном — религиозном и историческом контексте эта заповедь обязывала евреев... не убивать евреев. На остальные народы она просто не распространялась.Без данного национально-религиозного эксклюзивизма, присущего шестой заповеди, многие (и весьма существенные) изъявления и примеры, содержащиеся в Ветхом завете, попросту были бы лишены всякого смысла и сведены к абсурдному противоречию, декларируемому принципом «не убий».

В Ветхом завете мы встретим немало описаний военных побед «избранного народа», которые часто сопровождаются ужаснейшими страданиями и безжалостным истреблением других народов. Так. Книга Судей повествует о том, что стало с моавитянами: «И побили в то время Моавитян около десяти тысяч человек, всех здоровых и сильных, и никто не убежал. Так смирились в тот день Моавитяне пред Израилем, и покоилась земля восемьдесят лет» (3,29-30). Бог Ветхого завета не только отдает на немилость «избранного народа» иные народы, но и, по представлению евреев, непосредственно участвует в боевых действиях. В той же Книге Судей читаем: «Тогда Господь привел в замешательство Сисару и все колесницы его и все ополчение его от меча Варакова... и пало все ополчение Сисарино от меча, не осталось никого» (4, 15-16).

Но особенно ярко подчеркивает национально-религиозную исключительность шестой ветхозаветной заповеди Пятая Книга Моисеева, которая буквально пестрит примерами подлинного геноцида по отношению к другим народам (в данном случае — коренным народам Палестины) со стороны еврейских завоевателей. «И взяли в то время все города его, и предали заклятию все города, мужчин и женщин и детей, не оставили никого в живых» (2, 34). «И предали мы их заклятию, как поступили с Сигоном, царем Есевонским, предав заклятию всякий город с мужчинами, женщинами и детьми» (3, 6). И т. д. и "г. п. Масштабы резни и истребления евреями их противников (поголовное истребление или же «только» частичное) связаны с будущим статусом захваченных территорий в проекте награждения «избранного народа» (20, 10-17).

Национально-религиозную ограниченность шестой заповеди подтверждает и ряд предписаний чисто биологической «исключительности», вплоть до запрета на брак представителей «избранного народа» с представителями других народов, дабы избежать «преступного смешения». [Впоследствии тактика была в корне изменена, но цели при этом остались абсолютно прежними. Проникновение путем «брачной экспансии» в среду других народов нисколько не изменило изначальной расистской сущности «избранников»].

Рассмотренные нами ветхозаветные свидетельства национально-религиозной нетерпимости, геноцидного настроя и беспрецедентной жестокости косвенно освещают и одну из глубинных причин великого восстания Иисуса Христа против иудейства, истоки альтернативного решения в пользу универсального послания любви. В свете подобной альтернативы и соответствующей исторической перспективы шестая заповедь приобретает вселенский характер, как одно из основных начал христианской этики. Конечно, готовность к выполнению сей заповеди в ее упрощенной формулировке (о чем мы уже говорили в самом начале) никогда не была и не может быть абсолютной, поскольку существует слишком много ситуаций, когда христианин не только вправе, но и обязан взять в руки оружие, дабы защитить свободу, неотъемлемые права и, наконец, самое жизнь.

Эти необходимые ограничения шестой заповеди хорошо осветил ее страстный поборник и толкователь, святой Амвросий, верно заметив вслед за Цицероном, что существуют две основные формы несправедливости: чинить неправду самому и допускать, чтобы ее чинили другие, не принимая под защиту тех, кому она угрожает. Святой Амвросий с полным правом заключает, что есть войны, не вести которые было бы просто грешно и что долг Церкви — как хранителя и как формативного и информативного принципа справедливости — определять, какая война является праведной, а какая неправедной. [Амвросий: De officis ministrorum, 1, 27. 129].

Кстати сказать, подобный подход раз и навсегда разрешает классический вопрос об отношении Церкви к политике, соответственно — к общественным предметам и явлениям, поскольку война является крайней формой политических столкновений. Христианская Церковь не может отстраненно и равнодушно взирать на современные политические процессы, а, следовательно, и на войны, ибо в противном случае впала бы в другую форму неправедности, которую достойно осудил еще Цицерон, а вслед за ним и святой Амвросий.

ДВА ВИДА ВРАГОВ

Тужась заразить сербских христиан мазохистскими склонностями, стремлением покориться всякому чужеземному игу и хозяину, вплоть до признания господами худших недругов, «пацифисты» неизменно приводят в пример евангельскую заповедь «любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас» (Мф. 5, 44 и Лк. 6, 27). Если б христианин усвоил эту заповедь в буквальной интерпретации «пацифистов», то действительно вынужден был бы в порыве религиозного рвения возлюбить не только всех своих заклятых врагов, но и самого сатану. К счастью, «пацифистская» интепретация способна сбить с толку лишь полных невежд. Собственно говоря, и возможна-то она стала исключительно благодаря обеднению современных европейских языков, которые к концу тысячелетнего процесса вырождения все виды враждебности обозначают одним именем, а когда необходимо подчеркнуть различия между ними, прибегают к дополнительным описаниям. Между тем старые европейские языки по-разному именуют два основных вида врагов. В древнегреческой и латинской версии приведенная евангельская заповедь призывает верующих любить только своего личного, но отнюдь не общественного (военного и политического) врага. Так, первые римские христиане прекрасно понимали, что призыв diligite inimicos vestros не означал diligite hostes vestros.

Карл Шмитт, исследуя суть политики, которая всецело основана на критериях и способностях распознавания друзей и врагов, в связи с этим иронично, но точно подметил: «В ходе тысячелетней борьбы христианства с исламом ни одному христианину почему-то не взбрело на ум во имя любви к сарацинам или туркам предоставить Европу мусульманам — вместо того, чтобы оборонять ее. Враг в политическом смысле сего понятия не подразумевает личную ненависть, а потому лишь в сфере частной жизни есть смысл любить своего врага, соответственно противника» [Carl Schmitt: Der BegrifTdes Politischen, Берлин, 1963].

Схожее различение врага личного (inimicus) и общественного (hostis) дает и блаженный Августин в полемике против Фаустума. Беря за основу ответ Иоанна Крестителя воинам (Лк. 3, 14), он подчеркивает, что долг предписывает солдату обуздывать собственные страсти и поступаться своими частными интересами в борьбе с внешними и внутренними силами, угрожающими обществу в целом. Свое оружие и умение солдат не смеет использовать для мщения за личные обиды, т. е. обращать против личного врага (inimicus).

Многие поучения Христа — будучи универсальными по своей сути — одновременно привязаны конкретному историческому контексту. В частности, перечеркивание ветхозаветного принципа «око за око. зуб за зуб», равно как и призыв к верующим не противиться злу. направлены прежде всего против еврейских бунтовщиков и призывают уважать Pax Romana. Итак, речь здесь идет не о всяком зле, но о конкретном, относительном и допустимом, которое в данном случае являлось вполне посильным бременем, тогда как восстания неизбежно вызвали бы — и вызвали-таки впоследствии — зло куда большее и худшее. (Напомним, что в те времена, когда проповедовал Спаситель, Римская империя была могучей, практически совершенной и образцово устроенной политической реальностью, объединяя силы и аккумулируя энергию множества этнических и культурных общностей).

Кроме представленного политического смысла, наказ сей содержит и определенный моральный параметр, характеризуя оптимальное состояние души, сумевшей подняться над личными и чужими страстями. Впрочем и непосредственный жизненный опыт учит нас, что спокойствие оскорбленного духа, не реагирующего на недостойные выпады, часто служит наилучшей защитой, смиряя гнев и ненависть противника.

Наконец, необходимо иметь в виду и метафорический смысл ряда евангельских истин. Последнее ясно говорит о недопустимости их буквального, приземленного понимания. Правда, склонность к дословному толкованию всегда была составной — пусть и внеортодоксальной — частью исторического осмысления христианского учения (что свидетельствует, к сожалению, лишь о слабости и ограниченности человеческого знания), но следует признать, что Церковь умела укрощать и смирять подобные порывы. Хороший пример противостояния распространенным заблуждениям явил еще блаженный Августин, рассуждая в уже упомянутом нами сочинении по поводу евангельского призыва подставлять противнику левую щеку после того, как он ударит тебя по правой (Мф. 5, 39). Раз и навсегда, с тем искренним простодушием, которое и отличает истинную мудрость, блаженный Августин разрешает все сомнения, которые способно породить приведенное место, поясняя, что оно относится к душе, а не к телу, поскольку речь идет о моральной дисциплине, когда на вызовы ненависти должно отвечать не ненавистью, но возвышением суверенного и непоколебимого духа.

Но если бы в силу некоего абсурда представленные рекомендации следовало читать и понимать дословно, а не как метафоры высшего порядка, то многие места в Евангелии оказались бы настолько «неприемлемыми» и «противоречивыми», что уже одно это вызвало б естественную реакцию отторжения, и в результате все бы вновь вернулось на круги своя.

ОТНОШЕНИЕ К ВОЙНЕ

Не углубляясь особо в долгую и сложную историю отношения Христианства к феномену войны — что требует гораздо большего места и времени по сравнению с тем, каким мы располагаем, —укажем лишь на первостепенную значимость именно исторического подхода и исторического видения для подобного познавательного начинания. Не случайно (но, напротив, естественно, с точки зрения людской психологии) искушения дословного толкования и интерпретации евангельских начал — ради отказа от воинской службы и от участия в боевых действиях — одолевали Христианскую Церковь главным образом до принятия императором Константином знаменитого эдикта о веротерпимости. После легализации Христианства (и в особенности с момента приобретения им статуса государственной религии) означенные искушения практически исчезли из поля зрения, став достоянием лишь узкого круга сектантов.

Судебные хроники и казуистика первых веков христианства в Риме знают многочисленные случаи отказа христиан — даже ценою мученичества — от ненавистной военной обязанности. Показательно, однако, что в большинстве случаев отказ этот был мотивирован отвращением не к оружию, как таковому, но к обязанности участвовать в языческих обрядах, что также являлось составным элементом воинской службы. По свидетельству видного историка европейского средневековья Франко Кардини, для христиан того периода «вступить в армию означало бы дать присягу на участие в церемониях и акциях, связанных с язычеством, как то: имперский культ, охрана храмов, употребление военных венков. Единство политических, военных и сакральных прерогатив, связанное с личностью императора — который одновременно был Augustus, Imperator, Pontifex maximus и все более тяготел к тому, чтобы предстать еще и как — не позволяло солдату-христианину проявлять лояльность, не впадая при этом в грех идолопоклонничества» [Франко Кардини: Alle radici della cavalleria medievale, VI, Флоренция. 1981].

Это неразрешимое противоречие между христианскими принципами и обязанностями гражданина Римской империи, ставшее предметом жесточайшего искушения для многих искренних и ревностных последователей Христа, вызвало ожесточенную внутреннюю полемику среди представителей Церкви. Спор разгорелся между поборниками радикализма и сторонниками разнообразных modus vivendi. С одной стороны, Таций Сириец рекомендовал христианам полностью устраниться из всех сфер общественной жизни, а, следовательно, игнорировать и военную службу (Ad Graecos). С другой стороны, Тертуллиан в Apologeticum-e доказывал, что нет никакого существенного противоречия между принадлежностью к Церкви и исполнением обязанностей, кои налагает Империя: что, впрочем, не помешало ему впоследствии полностью пересмотреть свою прежнюю теорию.

Резкая перемена во взглядах Тертуллиана служит наилучшим наглядным примером распространенной в ту пору подверженности различным условностям (вплоть до политических обстоятельств), типичной для неустоявшегося коллективного сознания (до Вселенских соборов и окончательной выработки канонов оставалось еще немало времени). Возможно, следует иметь в виду и «сангвиническую» (если не сказать кровожадную) природу Тертуллиановой ненависти к Риму и Римской империи — запечатленную самим стилем его риторики, чтобы уразуметь этот парадоксальный переход с умеренных позиций на крайне радикальные как раз в период либерализации статуса христиан и смягчения антихристианской политики государства. Словно увидев в последнем желанный симптом ослабления Империи и знак для христианского наступления, Тертуллиан в своем сочинении De idolatria. датированном 202 г. от Р. X., высказывает однозначно негативное отношение к воинской службе, не допуская более никаких компромиссов. Трактуя эпизод разоружения Спасителем апостола Петра как призыв к «разоружению всех воинов» и предписание — ни много, ни мало — дезертировать из армии, он вещает тем яростным тоном, который подражает гневу ветхозаветных пророков: «Для нас непримиримы божественные и людские сакраменты, знак Христа и противный Ему — дьявола... Одна и та же душа не может служить двум господам, Богу и Цезарю. И как может он (христианин) вступать в борьбу, и вообще, как может находиться — пусть даже и в мирное время на военной службе без меча, который Господь у него отобрал?» [Тертуллиан: De idolatria, XIX, в Corpus Christianoruin. Series Latina, Turnhoiti, 1953.]

Очевидно, что подобная позиция основана на превратном истолковании символической акции, которую предлагают понимать буквально. Не случайно, дабы уберечь свой фальсификат от неизбежной критики, Тертуллиан пытается отрицать — вопреки евангельском} допущению (Лк. 3, 4) — значение военной службы вообще, патетично восклицая, что «после Иисусова акта» подобное служение лишается всякого смысла.

Впрочем, уже Ориген — также входивший, кстати, в когорту экзегетов-приспособленцев и также осужденный впоследствии как еретик, — полемизируя с Цельсом (в пору обострения условий жизни христиан и их Церкви), умеряет свою неприязнь к гражданскому долгу и предлагает формулу мирного сосуществования с язычниками по принципу разделения общественного труда. Согласно данной формуле, язычники должны защищать Империю с оружием в руках, тогда как христиане проходили бы альтернативную службу — вне армии и без оружия.

Константинов эдикт о веротерпимости (313г. от Р. X.) ознаменовал великий поворот в отношении христиан к Империи, к ее общественным повинностям, включая и воинскую обязанность. Из учения, долгие годы пребывавшего в оппозиции к языческому Риму, Христианство превратилось в стабилизирующий фактор, способствуя укреплению государства. Признание же христианской веры в качестве государственной религии окончательно устранило последние, существенные причины доктринального толка, побуждавшие христиан к отказу от военной службы. Глубоко символично, что исторически изменение статуса христианской веры и Церкви стало плодом одной из ратных побед Константина, предсказанной императору через чудесный сон, где ему явился крест, как знамение военного триумфа.

Чудесный сон и последующее решение императора Константина завершили многовековое противостояние христиан и Римской империи.

А уже в 314 г. от Рождества Христова, всего год спустя после принятия эдикта о веротерпимости, церковный собор в Арле, посвященный преимущественно осуждению донатистской ереси, заодно канонизировал и отлучение всех верующих, которые отвергают воинскую повинность или дезертируют из армии.

ПРАВЕДНЫЙ МИР

Третий канон церковного собора в Арле зафиксировал отношение Церкви к войне, которое отныне стало определяться квалифицированными оценками праведности или неправедности последней. Праведная война есть состояние, допускающее временную и ограниченную отмену принципа «не убий», согласно магистральному обоснованию святого Афанасия, епископа Александрийского, писавшего в 356 году в письме к Амосу: «Не допускается убивать, но абсолютно законно и достойно всяческой похвалы умерщвление неприятеля во время войны: таким образом, один и тот же акт недопустим, если рассматривать его с одной точки зрения и при одних обстоятельствах, и в то же время допустим и естественен, если рассматривать его с другой точки зрения и при других обстоятельствах». [Афанасий: Epistula ad Amos. в Patrologiae cursus complctus, издание J. P. Migne, Париж, 1857-76].

Было бы глупо обвинять Христианство в том, что оно так и не сумело преодолеть войны, как крайнюю форму политических столкновений. на просторах, которые завоевало своими универсальными посланиями свободы, спасения и любви. Мы уже убедились, что война есть не только составная часть, но часто и движущая сила и существенный фактор истории. Поэтому с христианской точки зрения, ожидать ее полного исчезновения можно лишь в эсхатологической перспективе. И все-таки необходимо подчеркнуть, что именно христианское учение, особенно православное, внесло наибольший вклад в дело обуздания военных страстей и тех смертоносных и разрушительных сил, которые — если как следует присмотреться — стояли и стоят у истоков почти всех войн.

На примере неодинакового отношения к войне хорошо видна разница между тремя христианскими конфессиями, выражающаяся, прежде всего, в совершенной несоизмеримости воздействия традиционной проповеди самообуздания и милосердия. Если Православная церковь занимает здесь господствующие высоты, то протестанты находятся на самом дне, ибо de facto следуют не евангельской истине, а расистским ветхозаветным образцам. Из истории последних столетий, начиная с завоевания Нового Света, сопровождавшегося безжалостным геноцидом аборигенов (с точки зрения Ветхого завета, безусловно, оправданным), мы знаем, что армии протестантских народов действуют наиболее жестоко и беспощадно, используя в борьбе с противником тактику выжженной земли, словно никаких моральных норм и ограничений, никакого христианского милосердия для них не существовало и в помине.

Заметим, что главная, быть может, причина успеха сил нигилизма. подготовивших все мировые войны и революции нынешнего века, связана с практически полным изгнанием Церкви с политической арены современной цивилизации, по эвфемистической формуле «отделения церкви от государства». Иначе говоря, речь идет о всеобщем процессе изгнания божественного из человека, в результате чего в последнем постепенно исчезает уже и человеческое.

Поэтому можно только приветствовать и поддерживать стремление Сербской Православной Церкви свидетельствовать на сегодняшней политической арене в пользу праведной, освободительной и державно-созидательной борьбы сербского народа. Свидетельствовать в решающий час его истории. Ведь в перспективе мир на этом свете, к которому все мы так стремимся, не есть лишь голое следствие окончания войны, но является также плодом восторжествовавшей правды и справедливости. Без торжества справедливости ни один мир не был и не будет достаточно прочным. Тот же другой, ложный мир, что призывают «пацифисты», зиждется на господстве неправды, которая рано или поздно приведет к новой войне.

В конце нашего изложения хотелось бы подчеркнуть, что сербские борцы за сербскую свободу, отчизну и державу ожидают от Сербской Православной Церкви не просто слов поддержки, но самых конкретных акций: освящения стягов, пастырского благословения на брань, торжественных молебнов о даровании победы над врагом. Не зря же сказано в Великом требнике: «О даровании нашему христолюбивому воинству неослабевающей, несовладаемой и победительной силы. крепости и мужества с отвагою, ради уничтожения вооружений сильных врагов наших. Господу помолимся».

История учит нас, что высокая боевая готовность во все времена являлась наилучшим средством предотвращения войны. «Пацифистские» же призывы сложить оружие и разойтись по домам наоборот лишь способствовали росту дальнейшей напряженности. Сознательно или нет, но именно «пацифисты» были и остаются истинными поджигателями войны, посягающими на праведный мир сербского народа. К счастью, сербы давно уже не воспринимают всерьез подобных кликуш. «Ибо от малого до большого, каждый из них предан корысти... Врачуют раны народа Моего легкомысленно, говоря: «мир! мир!» а мира нет» (Иер. 6,13-14).

Как хорошо подметил исключительно одаренный протоиерей Божидар Мияч, один из немногих современных сербских теологов, изучающих вызовы войны, «абсолютное преодоление раскола между войной и миром, как враждебными элементами, в соответствии с историческим опытом, не является возможным до тех пор, пока не будет преодолен — как внутренне, так и внешне — грех неправды».*

*Божидар Мияч: Мир — да. Но какой? — «Православие», 15 марта 1992г., Белград

Драгош КАЛАИЧ

Ссылки по теме:

Драгош Калаич. "Русскя боль" и "О символике доллара". Статьи

Драгош Калаич. Балканский урок Европе

Драгош Калаич. Сербы обязательно победят!

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"