“У Христа Спасителя было изначально две дочери – Азия и Европа. Азия представляла собой старшую дочь, а Европа младшую. И сильно возлюбил Христос младшую дочь Свою, и младшая дочь любила Христа и тысячу лет жила с Ним не помышляя о разделе”.
Свт. Николай Сербский

"Сербы, - сказал Пит Недич, - народ витязей и героев. А если нет, то они – уже ничто. Евреями мы стать никогда не сможем”.
Момчило Селич, "Ратный крест"

С этого года в самолетах югославской авиакомпании «ЮАТ» строжайше запрещено курение, и только белое марево за окном летящего выше облаков воздушного лайнера напоминает о пагубном балканском пристрастии – одной из множества вредных привычек, приобретенных в пяти-вековой непроглядной ночи азиатчины. Яркое солнце становится все ослепительней по мере приближения к Белграду. Таким было оно и в прошлом, и в позапрошлом году, и в том роковом, когда наспех заделанные выбоины на летном поле, подобно свежим шрамам дорог и разрушенным мостам, красноречивей всего свидетельствовали о врожденной славянской приверженности европейскому героическому началу. Перечитывая накануне посвященную событиям трехлетней давности книгу живого классика сербской литературы XX века, я в очередной раз поймал себя на мысли, что не могу без боли и грусти думать об этом старом противоречии между исконным и усвоенным, столь трагически проявившемся на здешней земле в ходе ее новейшей истории.

«Зеркало прежней Югославии»

Новый роман Момо Капора, знакомого русскому читателю по "Зеленому сукну Монтенегро", написан "за 76 дней бомбардировок". О чем он? Прежде всего о том, как в жизни и судьбе одного человека вновь сталкиваются две полярные силы, коренным образом определяющие /современный/ сербский характер, или пресловутый менталитет, ставший за последние годы предметом усиленных дискуссий и вольных, а то и невольных спекуляций, в том числе и на страницах российской прессы. Герой во многом автобиографического произведения "Прекрасный день чтобы умереть", родственник писателя и отпрыск древнего герцеговинского рода, давший сербству отважных повстанцев в конце XIX столетия и стойких добровольцев в Первую мировую войну, - с детства без ума от Америки. Для юного Милана Капора, по-своему типичного представителя послевоенного поколения, огромная заокеанская страна – по контрасту с еще более огромным, но серым миром социализма – есть цветной сон, недостижимая мечта, символ безграничного оптимизма и безграничных, как ему кажется, возможностей человека, способного преодолеть все и не отказывающего себе ни в чем. Яркие краски american dream и англосаксонская свобода – как вызов суровой реальности родной Воеводины: с недавними ночными рейдами комитетчиков, врывавшихся в крестьянские дома в поисках "излишков" зерна и исследовавших полутораметровыми щупами каждую пядь земли вокруг; с массовыми облавами на "сталинистов", что отстреливались до последнего патрона, окруженные в зарослях кукурузы, близ венгерской или румынской границы. Позднее, во время учебы в Белграде, "Милан первым в столице стал носить джинсы фирмы "Lee" и первым научился безошибочно насвистывать гимн южан "Old Dixie". В той войне Севера с Югом он страстно болел за Юг…"

Живая энциклопедия и полиглот /на это, а еще – на раннее пристрастие к кафанам с их пьяной атмосферой всеобщего братства и радостными откровениями в пылу все того же безудержного жизнелюбия – уходили молодые силы/, Милан развил в себе уникальную способность: "в обмен на ящик пива запросто определял происходжение человека, часто неведомое держателю пари. Узнать у него свою точную родословную мог любой желающий, будь то черногорец из братства Кривокучей, арбанас из племени Леки Дукадьжина, сербизировавшийся в незапамятные времена влах, приблудный Гольдберг, потомок северян-ашкенази, или, наоборот, выходец из старинного сефардского рода Альбахари. Но особого мастерства достиг Милан в разоблачении евреев, пытающихся выдать себя за какую-либо иную нацию. "Тот еще жид!" – победоносно возглашал он по-русски, дабы не привлекать внимания посторонних. Не было такого Белича, который сумел бы скрыть от него свою первобытную фамилию Weiss, или Рибара, что смог бы отречься от собственного деда Фишера".

К сожалению, Милану не суждено было проявить в полной мере свои аналитические возможности. Социально-антропологические изыскания, результаты коих оставались доступны лишь избранному кругу завсегдатаев кафан, так и не были доведены до логического конца. Во времена Иосифа Амброза слыть американофилом и западником /пусть и консервативного толка/ было вполне безопасно, чуть ли не престижно. Хотя Тито, конечно, не позволял вычислять своих сородичей по форме носа, ушной раковине или разрезу глаз. Однако покушение на легенду о хорватском происхождении вождя было, безусловно, куда меньшим грехом, чем, скажем, публикация в Белграде в 1971 /!/ году книги под названием "Точка опоры", в которой мало кому еще известный тогда Драгош Калаич не оставлял камня на камне от всех либеральных и социалистических "ценностей", вскрывая их общую антиевропейскую и антихристианскую основу. Мгновенно изъятая с прилавков магазинов идеологами "социализма с человеческим лицом", книга эта, вероятнее всего, не попала в поле зрения фрондирующего выпускника юрфака, пустившегося в турне по Евpone. По-карамазовски влюбленный в ее священные камни и с карамазовской жаждой жизни, он прожигал последнюю, не сильно заботясь о собственном имидже. Таких, как он, дoрвавшихся наконец до царства своих грез, было немало в потоке югославских гастарбайтеров, хлынувшем на Запад в ту пору, благо Иосиф Амброз Тито был верным цепным псом американского империализма, оставаясь при этом более последовательным ленинцем, чем все советские руководители вместе взятые. "Речь шла не только об Америке, слепо обожаемой нами издалека, - пишет Капор, - но и о Европе, которая гораздо ближе, в которой мы знали каждую картину в Лувре и каждую знаменитую улицу в Лондоне, не имея возможности приблизиться к ним иначе, как в своих снах". К чести горячего поклонника Нового света, представлявшего собой, по его мнению, "божественный синтез" множества старых культур, чисто славянская созерцательность и бесшабашность возобладала в итоге над юношеской тягой к экзотике, сдобренной известной долей югопрагматизма. В награду за это провидению было угодно оборвать его жизнь задолго до того, как американская мечта навсегда умерла для миллионов сербов.

Мне еще довелось застать ту, бесконечно далекую теперь, нераспавшуюся Югославию. Сытую, живущую не по средствам, за счет щедрых западных инъекций /помощи вполне реальной, в отличие от обещаний, коими Вашингтон и МВФ все эти годы кормили своих кремлевских марионеток/. Жизнь в кредит позволяла жить не напрягаясь. Так, как не могли позволить себе трудолюбивые восточные немцы. Четвертая по силе сухопутная армия в Европе – после русской, французской и западногерманской – всегда учитывалась в планах по сдерживанию советского экспансионизма, и это при том, что перед многими ее офицерами вновь распахнулись настежь двери московских военных академий. Запад оплачивал все: от царства бытового изобилия – до оголтелой марксистской пропаганды. Причудливо сочетавшейся с крайней свободой нравов.

Вспоминаются раздутые мясистые ноздри и толстые губы советских студентов; их бойкие маслянистые глазки, жадно взиравшие – среди завалов модной одежды, обуви, электроники – на залежи порнопродукции, что соседствовали на прилавках киосков со свежими номерами партийных изданий, сообщавшими о новых достижениях "истинного социализма", свободного от "рецидивов сталинизма". В большинстве своем отнюдь не славяне, попавшие сюда только что не по комсомольской путевке /хотя негласная "общественная" разнарядка все равно действовала во все времена/ , сии "юные дарования" представляли Россию на съездах молодых славистов. Их пресыщенные сверстники из США, Англии, Франции, часто подолгу жившие в Белграде, Загребе или Любляне – с совсем иными целями, в онтологическом смысле не сильно отличались от них. Наивно было бы ожидать от подобной "общечеловеческой " массы усвоения хотя бы азов сербской традиции – даже примитивно-лукавые китайцы лучше ориентировались в вопросах славянской культуры.

Впрочем, помимо не вписывающихся в international crowd одиночек, были еще немцы. Спокойные, молчаливо-сдержанные, с хорошим знанием языка, истории и литературы и без малейших признаков чванства, с вдумчивым взглядом серо-голубых глаз, в которых смутно угадывалась тоска народа, жившего под двойной оккупацией. Именно они лучше других видели искусственный характер такого псевдогосударства, как Югославия; понимали всю болезненность для сербов косовского вопроса, равно как и угнетенное положение титульной нации в целом; аргументированно доказывали несостоятеьность Вуковой языковой реформы, которая в те годы преподносилась на славянском отделении филфака МГУ как главная заслуга крестьянского "гения-самоучки", сделавшего, в частности, литературный язык "простым и удобным" путем отсечения "мертвых пластов" церковнославянской лексики, замененной "народными" турсицизмами. Они же дольше других задерживались возле средневековых фресок, у древних крепостных стен, хранящих память о тех временах, когда воспетые Йованом Дучичем "рыцари-германцы, франкские бароны", решившие исход битвы при Велбужде, составляли костяк личной гвардии "государя сербов и греков" Душана Сильного.

Помню экскурсию на Авалу, отдых в небольшом ресторанчике наверху. Хозяин, загорелый ковбой, блистая голливудской улыбкой, радушно потчевал гостей, спрашивая будущих сербохорватистов, откуда они. "Русские? О’кей! Нет на свете никого лучше русских – разве что американцы. Я пятнадцать лет прожил в Америке. Мировая страна!" Чернявые "руси" и такие же "янки", среди которых преобладали эмигранты еще имперской черты оседлости, согласно кивали, слушая молодцеватого парня с профилем и мускулами Шванрцнеггера. Монументальные монстры работы масона Мештровича одобрительно взирали из-под козырька мавзолея на трогательное единство молодых элит. "Перестройка" уже начиналась…

"Кремлевское пророчество"

Сейчас, проходя по Бульвару Короля Александра /бывший бульвар Революции/, мимо маленькой русской церкви Пресвятой троицы, скрывающейся за величественной громадой Собора св. Марка, к Союзной Скупщине, невозможно представить, что когда-то белградцы могли обожать Америку. Разрушенное прямым попаданием здание Радио и Телевидения Сербии /в двух шагах от русской церкви, также пострадавшей тогда от натовского удара/, не восстановленные и по сей день руины силовых министерств в центре столицы отныне являются наилучшей визитной карточкой заокеанской демократии. Ни взращенной спецслужбами прозападной люмпен-интеллигенции, ни сыну полковника-гебиста Зорану Джинджичу, проверенному кадру "Института Хабермаса" во Франкфурте-на-Майне /проникшему, согласно сентиментальной легенде, к престарелому сатанисту прямо ночью, через окно, не дожидаясь утреннего приема/, никогда уже не привить американофильство тем 78% сербов, что испытывают к США лишь ненависть и презрение. Еще 20%, преимущественно бывшие обожатели, по свидетельству прессы, до сих пор пребывают в шоке. Масла в огонь подливают публикации, уличающие Штаты в поддержке прежнего режима: Милошевич-де всегда был человеком Вашингтона. Белградская газета "Геополитика" ранее уже писала о "тогдашнем курсе на сворачивание не только политических отношений с Россией /что еще можно понять, учитывая откровенно антирусский и антиславянский характер нынешней российской власти – И.Ч./, но и долгосрочных экономических связей." В подобных утерждениях югославских ученых-экономистов, тесно связанных с нашей страной в советское время, была немалая доля истины. Хотя, с другой стороны, визит в сербскую столицу Германа Грефа также не способствовал реальному укреплению "российско-югославского партнерства", тем более - "оздоровлению сербской экономики". О путинских инициативах белградские СМИ сообщают со снисходительной издевкой. Но они не смеют открыто хвалить Америку.

"Все чаще на Сербию падают обугленные, катапультировавшиеся пилоты американских бомбардировщиков… Бомбы были сброшены и на место под названием Кремна, что в горах над Ужице, известное благодаря пророкам Тарабичам, жившим в прошлом /XIX – И.Ч./ столетии. Их предсказания, собранные в книгу "Креманское пророчество", дошли до нас через ужицкого священника, протоиерея Захарию. "Настанет день, - гласило пророчество, - когда небо над нашей Пожегой будет гореть огнем. Сверху будут падать объятые пламенем корабли и люди. Черные, как головешки, они усеют поле. Много их будет на небе, в кораблях со страшными орудиями, больше, чем птиц…"

У каждого американского летчика есть в комбинезоне два специальных устройства, так называемые локаторы, посылающие сигналы о местонахождения хозяина, в случае, если самолет будет сбит. Первый сигнал поступает еще в момент катапультирования. Второй позывной начинает действовать при приземлении. Кроме того, во вместительных карманах комбинезона имеются две тысячи долларов золотом для подкупа местного населения, средства для оказания первой помощи, плитки шоколада, компас, карта местности, словарь языка аборигенов, миниатюрная радиостанция для связи с базой и пистолет с двумя запасными обоймами".

Еще один герой романа Капора, Генри Бейкер, удачно отбомбившись по Белграду, был сбит по возвращении над Овчар-планиной, однако успел катапультироваться. На поиски летчика отправились, стартовав практически одновременно: бойцы югославской армии; вертолет, набитый германскими неграми и латинос; а также крестьяне из ближайшего села. Крестьяне первыми и обнаружили злосчастного американца, повисшего в кроне гигантского дуба. Нож, с чьей помощью один из селян собрался освободить пленника – правда, с тем, чтобы после передать его властям /самое "жестокое" предложение - "пусть висит здесь до конца войны!" – было с ходу отвергнуто/, - показался Генри орудием убийства. Крестьяне, в свою очередь, молниеносно среагировали на выхваченный пистолет, пригвоздив его обладателя, уже снятого ими с дерева, "средневековыми вилами к той самой земле, на которую он прежде смотрел с недосягаемой высоты".

"Деньги, найденные в кармане, поделили поровну. Пистолет достался старшему. А младший, Вукайло, взял себе летную куртку, о которой давно мечтал… Прямо в ней он и направился к своим овцам, не обратив особого внимания на маленькие локаторы, которые, по простоте душевной, принял за мудреную игрушку.

Вскоре над его домом завис вертолет с американскими коммандос. Сержант Фернандо Рамирес доложил на базу: "Пилот нами обнаружен. Но он, похоже, успел завести здесь ранчо. В настоящее время кормит овец. Что делать? Жду дальнейших указаний…"

Он их так и не дождался. Пораженный "стрелой" подоспевшей наконец группы захвата, полетел прямо в небо вместе со своим взводом. Но уже без вертолета".

"Кто не отомщен, тот не освящен!"

От смешного до трагического один шаг, считает писатель. Однако никакой сюрреалистический ужас озаряемого адским пламенем ночного Белграда не способен поколебать здоровую основу национального бытия. Равно как и ожесточить настоящее сердце, исполненное чисто славянского великодушия. Просто под жгучим балканским солнцем рано темнеют русые от рождения волосы сербских детей. Зато и быстрей закипает кровь – в жилах потомков отважных гайдуков, краинских граничар и далматинских ускоков.

Пятивековое иго, несравнимое с монголо-татарским /непривычно звучат для нас рассуждения свт. Николая сербского о том, что "страдал и великий русский народ – но ни на треть так, как сербский"/, наложило свой отпечаток на облик и дух этих людей, гордых, в частности, и тем, что не смуглые тюркские ханы, как у соседей болгар, но синеокие Неманичи заложили основы их державной традиции. В своей книге "Святой Савва" крупнейший сербский писатель XX века Милош Црнянский намеренно делает акцент на подобных моментах, подчеркивая ярко выраженную арийскую внешность средневековых сербских правителей и святителей. На Руси, как мы знаем, обычно не придавали особого значения таким вещам, хотя прижелании могли бы с не меньшей исторической точностью зафиксировать ярчайшие примеры северного генотипа среди святых отцев наших, начиная с преподобного Сергия Радонежского и Серафима Саровского. Собственно, и в Сербии-то вопрос крови со всей суровой прямотой ставится лишь тогда, когда над народом нависает реальная опасность утратить свое исконное естество, а с ним и вечную Истину Христову, коей род сербский был и остается привержен несмотря на все трагические заблуждения и перипетии как личного, так и коллективного характера.

Сам принцип государства, впрочем, никогда не подвергался сомнению. Ни Неманею, ни Саввой /об этом немало сказано/. Просто врожденная стыдливость и владеющий всем существом славянский дух евангельской любви не позволял покуда декларировать то, что на самом деле – объективная реальность.

Хотя во всяком акцентировании есть, наверное, некоторый надлом. В каждом из нас живет ветхий человек. Из сербского кровного начала проистекает не только личностное гиперборейство Црнянского, фигуры достаточно сложной и противоречивой, но и непреклонная в данном случае позиция про того богобоязненного крестьянина, повторяющего из поколения в поколение "Кто не отмщен, тот не освящен".

Cоб.инф.

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"