А теперь, для более полного осознания того, что произошло в мае 1986 года в приполярном городе Мурманске, хотелось бы совершить небольшой экскурс в историю.

Не будем забираться в глубину веков. Оглянемся на самый близкий к нам– век девятнадцатый.

Напомню некоторые события, случившиеся тогда в нашем царстве- государстве и имеющие отношение к теме нашего разговора. Для краткости постараюсь излагать их почти протокольно, не вдаваясь в пространные комментарии.

Итак, начнем с года 1825-го. Известный историк М. П. Погодин переводит на русский язык и издает исследование чеха Йозефа Добровского«Кирилл и Мефодий, славянские первоучители». Это едва ли не первый серьезный труд, появившийся в России о Солунских братьях, об истоках славянской культуры вообще. И Погодин надеялся, что выход книги Й. Добровского пробудит в обществе интерес к своим историческим и духовным корням.

Никакого отклика в научных кругах на книгу не последовало.

Удивляться этому не надо: в те годы были отдельные ученые, но о каких-то «кругах», разрабатывавших Кирилло-Мефодиевскую традицию, говорить не приходится. Откуда им было взяться, если только десять лет спустя, в 1835 году, в четырех университетах России – Московском, Петербургском, Харьковском и Казанском – впервые будут созданы кафедры по истории и литературе славян. Вот из преподавателей и студентов этих кафедр научные круги когда-то и могут образоваться, и тогда любая книга о

начале славянской культуры будет интересна их просвещенному вниманию.

С течением времени первые студенты становились профессорами, а на их место приходили новые энтузиасты. Возрастал интерес к наследию Солунских братьев и их делу. В журналах, в частности в «Москвитянине», печатались исследования различных аспектов славистики. И все же, строго говоря, кирилло-мефодиевское наследство продолжало интересовать главным образом одних ученых.

Наступает год 1862-й. Год во многих отношениях знаменательный. На него сошлось два великих праздника: 1000-летие России и 1000-летие славянского перевода Библии. Это хорошо. Непонятно только, почему второй- то праздник «не привел» за собой и третий? Почему бы тут не вспомнить, кто дал славянам тот самый письменный язык, на который и были переведены книги Священного писания? Тем паче, что на «многолюдном» памятнике тысячелетия России скульптора М. Микешина среди самых знаменитых мужей нашего Отечества почетное место занимают и первоучители славян. Так почему и кому надо доказывать их прямую причастность к истории России?

А «доказывать», представьте, приходилось.

Вот что писал историк И. В. Платонов в том же 1862 году в журнале «Духовный вестник»:

«Мы, по-видимому, хорошо бы поступили, если бы с народным торжеством по поводу тысячелетия России придумали как-нибудь соединить и празднование благословенной памяти первоучителей славян...»

Ему вторил другой историк И. Беляев:

«В наших современных святцах, печатающихся кириллицею, тою самою азбукою, которую изобрел Кирилл, нету и помину о Кирилле и Мефодии, просветителях славянских... Неужели воспоминание о постройке константинопольских стен и дворцов для нас дороже, чем память о начале нашего просвещения и о первых просветителях?»

Появившиеся к тому времени в России славянские комитеты тоже, употребляя современный оборот, ставили вопрос о торжественном праздновании юбилея славянской письменности.

Вот здесь-то можно и удивиться: в России, в славянской вроде бы стране, надо было «агитировать» за то, чтобы был отмечен праздник славянского Слова!

Праздник все же состоялся.

Правда, если в Новгороде он органично вписался в программу торжеств, посвященных 1000-летию России, то в Москве празднование ограничилось лишь службой в университетском храме. Что ж, и то ладно. Важно, что начало было положено.

«Как ни скромно было торжество 11 мая, – писал тогда Иван Аксаков, – оно все же было выражением не одной пробудившейся поздней признательности к творцам Славянской письменности, но и возникшей в нашем общественном сознании идеи Славянства. Это празднество служит залогом будущего духовного воссоединения всех Славян, звеном, связующим разрозненных братьев».

А в издаваемой Аксаковым газете «День» было еще высказано и пожелание, чтобы в будущем празднование «установилось по всей России, от Успенского собора в Москве до сельской церкви в самом глухом захолустье».

В 1863 году праздник отмечался уже сам по себе, и достаточно широко. Божественная литургия была совершена в Успенском соборе и еще в сорока храмах Москвы. А кроме Москвы торжества прошли также в Петербурге и Киеве, Харькове и Полтаве, Белгороде и Петрозаводске. Постепенно границы праздника расширялись.

А тут подоспело еще одно 1000-летие– годовщина преставления Кирилла.

14 февраля вЧудовом монастыре Кремля и всех приходских церквах Москвы были совершены праздничные богослужения. Особенно торжественно отмечен был день памяти младшего из Солунских братьев в Петербурге. Исаакиевский собор не мог вместить всех желающих, и тысячи людей стояли во время службы на площади перед собором.

Все идет вроде бы хорошо и даже очень хорошо. Но тогда, как надо понимать, как можно истолковать такие факты?

В эти же праздничные дни в читальном зале библиотеки московского университета состоялось открытое собрание Славянского благотворительного комитета. На нем директор московских музеев В. А. Дашков пообещал, что в память славянских первоучителей при университетском музее будет устроена церковь в стиле X века с прадедом во имя Владимира- Крестителя.

Обещание это было выполнено только через сорок с лишним лет, да и то лишь частично.

11 мая 1869 года на заседании Петербургского славянского комитета было выражено «единодушное сочувствие предложению» построить «на древней Новгородской почве, во граде св. Петра» храм во имя первоучителей славян Кирилла и Мефодия. И даже было предложено «к обсуждению мер... приступить в сентябре».

Увы, к сентябрю идея эта была уже позабыта.

B том же 1869 году тем же комитетом было объявлено о том, что учреждается Кирилловская премия «для учащейся молодежи, дабы поощрил, молодых людей к занятиям славянством – занятию, которое, к несчастью, в нашем обществе еще слишком мало распространено».

К 80-м годам Кирилловская премия перестала присуждаться.

Постепенно стал меняться сам характер праздника. Он стал чем-то похожим на годовое научное собрание. А в 1876 году даже и такое собрание не было проведено.

Один из ревнителей, как говаривали раньше, всенародных чествований славянского слова в России О. Миллер, выступая 14 февраля 1883 года в Петербургском комитете, с горечью говорил: «Не странно ли после этого, что как 14 февраля, так и 11 мая все еще остаются днями не всенародного, а как бы «приходского» праздника Славянского общества?»

Факты печальные и столь красноречиво говорящие сами за себя, что их и истолковывать нет необходимости. Праздник вроде бы и отмечается, но, как видим, лишь на ученых заседаниях. Что же он всенародным-то никак не станет, что и кто ему в этом мешает?

Год 1885-й. Слава Богу, еще одно 1000-летие! На сей раз отмечалась кончина старшего из братьев, Мефодия (5 апреля).

Подготовка к празднику была серьезной, основательной. Вышло более двадцати книг, рассказывавших о жизни и деятельности Кирилла и Мефодия. Всю зиму крупнейшие газеты печатали материалы о подготовке к знаменательной дате и программе торжеств. В «Московских ведомостях», например, сообщалось, что в Киеве они продлятся три дня. 6 апреля будут совершены торжественные крестные ходы всего духовенства Лавры, 38 церквей и 5 монастырей. Подобные сообщения шли и из других больших и малых городов России.

6 апреля во всех храмах Петербурга состоялось торжественное богослужение. А в Москве праздник получился прямо-таки грандиозным.На литургии в Храме Христа Спасителя присутствовало по 10-15 учеников из каждой московской школы. А когда служба кончилась, к Успенскому собору тронулся малый крестный ход. Тем временем тысячи москвичей заполнили всю Кремлевскую набережную и Красную площадь. По окончании же литургии в Успенском соборе начался уже общий кремлевский крестный ход.

Открывали его, как писали газеты, сорок пар хоругвей из соборов, за хоругвеносцами шли попарно 130 псаломщиков, 140 диаконов и 150 протоиереев и иереев, все в одинаковых дорогих одеяниях из золотой парчи... Звонили все колокола Кремля. И под этот звон и пение синодального хора процессия прошла через Спасские ворога и Красную площадь, где к ней присоединились святыни Покровского и Казанского соборов, а потом уже через Никольские ворота вернулась в Успенский собор...

Праздничная волна, поднятая в столицах днем памяти Мефодия, была столь высока, что дохлестнула и до самых дальних провинций Российской империи. Но волна и есть волна: накатилась, встала стеной, сверкнула радужным гребнем и отступила, откатилась, ушла в песок. Апрель 1885 года считается верхней точкой в истории чествования Солунских братьев и их великого дела в дореволюционной России. Оценка похвальная и справедливая, ничего не скажешь. Но в ней заключена и немалая горечь: значит, после этого начался спад, отлив, и праздник пошел на убыль...

В последние десятилетия девятнадцатого века и первые двадцатого в среде российской интеллигенции нарастали настроения, отнюдь не способствовавшие утверждению славянской идеи в общественном сознании. Закордонные враги славянства пугали Европу жупелом панславизма, свои же, доморощенные недруги, старались всячески опорочить взглядыпервовозвестников славянской идеи в России – славянофилов. И если в пятидесятые годы западники, расходясь с ними во взглядах, все же относились к своим оппонентам с большим уважением, то к началу двадцатого века слою «славянофил» стало чуть ли не синонимом ретроградства, реакционности.

До праздников ли тут, призывающих к единению славян, к изучению и приумножению славянского культурно-исторического наследия!

Только один пример. После мефодиевских торжеств 1885 года группа ученых задумала создать «Энциклопедию славянской филологии». Так вот, первый выпуск этого издания появился лишь через... двадцать пять лет, в 1909 году.

О революционных и послереволюционных годах говорить не приходится. Святые? Равноапостольные? Долой! На свалку истории!.. В школах и вузах создавались не кирилло-мефодиевские кружки, а кружки юных или, того чище, воинствующих безбожников.

Правда, в 1963 году, по случаю 1100-летия создания славянской азбуки, ученые провели конференцию. Но можно ли было это назвать возрождением праздника славянской письменности, который начал отмечаться сто лет назад?

В 70-е – начале 80-х годов оголтелого преследования церкви уже не велось. Но в сознании верховных идеологов страны славянская идея как была, так и оставалась чуждой, если не враждебной.

Вот в такой, полуофициальной обстановке готовился и проводился первый Праздник славянской письменности в Мурманске.

Знал ли Виталий Маслов, решаясь на такое дело, об истории чествования первоучителей славян в России, обо всем том, что вы только что прочитали?

Да, знал: это мне доподлинно известно – мы с ним, как я уже говорил, давние и близкие друзья. Знал и все же решился, не стал ждать нового 1000-летия, хотя оно и было не за горами...

ВОЛОГДА.

1987 год

Во второй раз День славянской письменности, как уже Было сказано, праздновался в Вологде.

Тут опять может возникнуть все тот же расхожий вопрос: а почему именно в провинциальной Вологде, а не в Москве или Ленинграде?

Не будем и на сей раз оставлять вопрос без ответа.

Во-первых, Вологда не такая уж и глухая провинция. Еще задолго до основания города на Неве Петром Иван IV, по прозванию Грозный, намеревался сделать Вологду своей северной резиденцией.

Это– XVI век. Но и в более древние времена Север, Вологодская земля были, что называется, на слуху и на виду нашей отечественной истории. Уже в начальной летописи мы встречаем упоминание о том, что один из призванных на Русь Рюриковичей – Синеус «сел княжить наБелеозере».

Смертоносная волна татаро-монгольского нашествия не дохлестнула до этих мест. Коннице полудиких кочевников помешали густые леса, множестворек и озер. Но когда через полтора столетия московский князь Дмитрий Иванович призвал «других удельных князей на защиту Руси от лютого врага», первыми пришли в Москву со своими ратниками Белозерские князья.

Достойно, мужественно сражались они на поле Куликовом. Уроженец Белозерска, замечательный поэт-фронтовик Сергей Орлов в наших разговорах о Куликовской битве с юношеской горячностью утверждал даже, что белозерцы наряду с Засадным пешком внесли решающий вклад в победу над Мамаем. «Помни, по их спинам не ходила татарская нагайка, они были свободными людьми и не боялись – тут он поднимал кверху указательный перст,– психологически не боялись! – заклятого врага...» Может быть, он несколько и преувеличивал роль своих пращуров-земляков, но его убеждению есть и историческое свидетельство: на берегах Дона и Непрядвы за Русь, за друга своя полегли костьми двенадцать князей белозерских, не считая рядовых ратников.

О XVI веке у нас уже заходила речь. Тогда по приказу Ивана IV в Вологде началось строительство каменного детинца – кремля и собора. И на протяжении 1565-1571 гг. царь неоднократно и подолгу жил в Вологде, занимаясь и государственными делами, и наблюдая за строительством...

Собор возводили лучшие «каменных дел мастера», и своей грандиозностью и торжественным величием он, даже еще в незаконченном виде, вызывал восхищение у современников, в том числе и у приезжавших в Вологду иностранцев. Для росписи храма потом были приглашены широко известные в северной Руси художники из Ярославля.

Кто-то, может, скажет: все это – пусть и славная, но все же история, а праздник-то посвящен письменности, культуре...

Верно. Но разве одно с другим не связано? И разве кому не известна огромная, непреходящая заслуга Севера как раз в сохранении основополагающих памятников нашей истории и письменности! Что бы мы знали о самих себе, о том, «откуда есть пошла Русская земля», если бы не Север?

Нестор писал свою «Повесть временных лет» в Киеве. Но разве в Киеве или каком другом южном городе она сохранилась? Сражение князя Игоря с половцами, описанное в гениальном памятнике древнерусской литературы «Слове о полку...», произошло не так далеко от Ростова-на-Дону. Но сохранилось и найдено было «Слою...» опять же не там, а недалеко от Ростова Великого...

И летописные своды, и другие, размноженные не печатным станком, а усердием безвестных монахов, памятники письменности сохранились в наших северных монастырях. И в этом сохранении Вологодской земле, таким ее монашеским обителям, как Кирилло-Белозерский монастырь, Ферапонтов, Спасо-Прилуцкий, принадлежит одно из первых мест.

Да и только ли хранителем культурного наследия веков является здешняя земля? К X VI веку Вологда становится крупнейшим духовным центром Севера. Вместе с воспроизведением памятников древнерусской литературы здесь ведется и свое летописание, составляются жития святых, записываются различные сказания и т. д. В начале века при дворе епископа Филофея была создана Вологодско-Пермская летопись, содержащая одну из древнейших редакций выдающегося произведения – «Сказания о Мамаевом побоище» и особую редакцию «Повести о стоянии на Угре» в 1480 году.

Письменные литературные традиции продолжали свое развитие и в последующие века. Продолжение шло как вширь, так и вглубь.

И тут есть резон еще раз вернуться к понятию провинции.

В моей библиотеке с годами набралось немало книг о вологодской земле, изданных в прошлом и в начале нынешнего века, причем изданных в самой Вологде и ее уездах – Великом Устюге и Тотьме. Одна из них – большого, почти альбомного формата– называется «Север в истории русского искусства» и замечательна тем, что в ней после основного текста опубликована обширная библиография книг и статей по художественной культуре Севера. Указано более тысячи наименований, что заняло шестьдесят страниц. Только журналов по искусству перечислено более полусотни.

Вот тебе и российская провинция!

Не оскудела талантами вологодская земля и в наше время. Достаточно назвать имя Василия Белова. Не его ли «Привычное дело» и «Пряслины» соседа-архангелогородца Федора Абрамова положили начало так называемой деревенской прозе, принесшей мировую славу нашей литературе в восьмидесятых годах...

Так что не наугад, не случайно была выбрана Вологда центром второго праздника славянской письменности.

Каких-то «рамок», вроде «Баренцева моря», уже не потребовалось, но все же, для придания большего веса пока еще малоизвестному празднику, его «соединили» с 200-летием со дня рождения замечательного русского поэта Константина Батюшкова.

Молодой энергичный секретарь Вологодской писательской организации Владимир Шириков вместе со своими собратьями по перу готовили праздник основательно. Размах был куда шире мурманского, программа богаче и разнообразнее. Гостей наприглашали из многих российских волостей. Прибыла представительная делегация даже из Болгарии.

24 мая, в день Кирилла и Мефодия, в школах и других учебных заведениях писатели провели урок Слова. Затем начали работу научные конференции. Поскольку праздник тематически был как бы двойной, решено было и приехавших ученых – историков, фольклористов, литературоведов, критиков—разделить на две секции.

На одной – такие известные ученые, как С. Фомичев, В. Турбин, В. Гура, В. Кошелев, вместе со своими коллегами обсуждали проблемы творческого метода, жанра и поэтики К. Батюшкова. На другой – шла дискуссия по проблемам славянской письменности. Видными писателями и учеными было высказано немало горьких слов о том небрежении к отечественной истории, к памятникам письменности, которое «воспитывалось» в общественном сознании на протяжении многих десятилетий и так прочноутвердилось, что дает о себе знать и по сей день.

Доктор филологических наук Ю. Бегунов из Ленинграда привел пример поразительный. Работая в архивах Пушкинского Дома, он наткнулся на никогда ранее не публиковавшееся Ростово-Белозерское предание о Кирилле и Мефодии. Казалось бы, радоваться надо такой находке. Однако же напечатать ее ни в одном научном сборнике, увы, не удалось. Пока что «Предание» увидело свет только на страницах «Вологодского комсомольца».

К празднику было приурочено знаменательное событие – открытие мемориального музея и памятника Константину Батюшкову.

Памятник встал в самом центре Вологды – на Кремлевской площади, невдалеке от Софийского собора. Композиция его столь оригинальна, что трудно удержаться, чтобы не сказать о ней хотя бы несколько слов.

Взгляду открываются вроде бы уже давно ставшие традиционными, если не сказать стандартными, составные элементы композиции – человек и конь. Сколько их, конных монументов, приходилось видеть и у себя дома, и в других странах! Кони то стоят смирно, то вздернуты на дыбы, то несутся вскачь. И позы всадников бывают разными: у одних простертая вперед длань указует, у других – утверждает, у третьих – благословляет. Но при всех вариантах одно остается неизменным – человек сидит верхом на коне. Это и понятно: такие монументы, как правило, ставятся чем-то прославившимся государственным мужам – императорам, полководцам, национальным героям. Конь служил им чем-то вроде дополнительногопьедестала.

Но при чем здесь, спросите вы, поэт Батюшков? Да, он был и храбрый воин, принимал непосредственное участие в Отечественной войне 1812 года, много лет провел в дальних походах. Однако же, отдавая должное его воинской доблести, больше-то всего мы чтим его за прекрасные стихи, за то, что он был прямым предшественником Пушкина. Тогда тем более зачем поэту конь, если он не Пегас, зачем ему такой «пьедестал»?

В том-то и необычность, оригинальность, а может быть, и уникальность этого памятника, что его автор – один из талантливейших наших скульпторов Вячеслав Клыков – изобразил человека и коня рядом друг с другом. Мы видим Батюшкова только что вернувшими из военного похода. Он сошел с коня, ступил на родную вологодскую землю, задумался: ведьвстреча с родиной – это всегда волнующее событие. Рядом, уронив поводья и склонив голову к земле, к зеленой траве, стоит боевой друг. На некотором отдалении и потому в меньшем масштабе—легко узнаваемая Афина Паллада и Муза в образе вологодской крестьянской девушки со свирелью.Ого всей этой мастерски вылепленной картины веет человечностью, поэзией, добром и миром.

Замечательный, достойный памятник заимела славная Вологда! А теперь вернемся к празднику.

На четвертый день он переместился из Вологды в Устюженский район, где прошли детские годы Константина Батюшкова. И если в самой Вологде праздник был многолюдным (на открытие памятника пришли тысячи и тысячи), то на Устюженской земле он и вовсе стал всеобщим, всенародным. И это легко понять: в кои-то веки пришел в вологодскую глубинку не День химика или торгового работника, а День Культуры. Возрадовались и стар, и мал и встречали гостей не только хлебом-солью, но и сердечным радушие.

Много было выдумки, шуток и веселых импровизаций. Уже при въезде в Устюжну хозяева сделали своего рода заставу, и гостям пришлось разбирать завалы на дороге, да не простые, а с сюрпризами. Такими хитроумными завалами устюжане когда-то обороняли свой город.

Перед мостом через реку Мологу– новая остановка. Гостям было предложено разгадать знаки-символы древних устюжанских полотенец, вспомнить забытые народные обряды, отведать – не впервые ли в жизни?– сусла...

А вечером весь город собрался на берегу Молоти, вокруг семи поэтических костров. Московские поэты читали свои стихи с особым воодушевлением. Необычность обстановки – и эта костры, и этот многолюдный «зал» под открытым небом, – конечно же, прибавляли энтузиазма.

А потом праздник перекинулся на древнее городище—памятник XI– XII веков. Здесь выступали фольклорные коллективы Вологодчины, ансамбли народного танца, академические хоровые капеллы.

Закончилось торжество пуском по реке двухсот огоньков и праздничным салютом.

На сей раз праздник получил в прессе куда больший резонанс, чем мурманский. Туг были и собкоры из многих газет, и интервью с участниками, и даже «круглый стол», на котором были подведены первые предварительные итоги и обсуждались планы на будущее.

НОВГОРОД. 1988

В этом году нашему празднику, что называется, крупно повезло. Во-первых, уже само место проведения было идеальным: разве вслед за Киевом не в Новгороде, древнейшем центре России, получила начальное распространение письменность? И разве не здесь именно наудены документальные тому свидетельства– берестяные грамоты?

Главное же – праздник наш на сей раз счастливо совпал с другим великим праздником – 1000-летием Крещения Руси. И совпадение было не случайным, не искусственным, а органическим и полным: что, как не крещение Руси, положило начало письменности, но вместе с тем и письменность положила начало распространению на Руси новой веры.

Широкое представительство Русской православной церкви в лице ее высших иерархов и во главе с митрополитом Ленинградским и Новгородским (будущим патриархом Московским и всея Руси Алексием Вторым), а также участие делегаций многих, в том числе и зарубежных, конфессий – все это придало празднику и особую, новую для нас торжественность и международную значимость.

Среди гостей из разных городов нашей страны – писателей, художников, языковедов, историков – много было и приехавших из-за рубежа А вообще-то народу понаехало столько, что гостиницы Новгорода не могли всех вместить, кого-то пришлось поселить в специально установленных на путях железнодорожных составах, кто-то жил даже в палатках.

Гости гостями, а еще ведь и сколько было, что называется, прямых участников праздника! Счет их шел не на единицы, как в Мурманске, а на десятки и сотни. Только хоров, исполнявших духовные песнопения, приехало несколько: из Москвы и Ленинграда, из Киева и Софии...

Что уж говорить о фольклорных, музыкальных и хореографических коллективах – их было больше десятка. Художники приехали с выставками картин, издатели показывали и продавали свою продукцию...

Начался праздник торжественным богослужением в церкви св. Филиппа, что на Торговой стороне Новгорода. Желающих послушать литургию собралось так много, что добрая половина не смогла попасть в помещение и участвовала лишь в крестном ходе вокруг храма в заключение богослужения.

День с самого утра был погожим, и майское солнце ослепительно сверкало на иконах и хоругвях, на шитом золотом облачении священнослужителей, шествовавших впереди празднично одетого многолюдья. Согласные песнопения возносились в голубое небо под аккомпанемент стрекотавших кино- и телекамер, щелканье фотоаппаратов. Хоть на какое-то время отрешенные от повседневной житейской суеты люди выглядели добрыми и просветленными.

Такое начало как бы задало тон и всему празднику.

Приезжие участники и гости праздника жили на той же Торговой стороне в гостинице «Садко». И в середине дня все они, понятное дело, вместе с жителями этой части города, собрались у храма Георгия на-Торгу, чтобы затем по новому, только что построенному пешеходному мосту следовать в Кремль к его главным святыням – Софии Новгородской и памятнику 1000-летия России. И когда по этому, пологой аркой соединившему берега Волхова мосту потекла бесконечная народная река, -– это было впечатляющее зрелище.

Правда, в этом шествии был один момент достаточно драматичный. Когда первые ряды уже стекли с верхней точки арки и спускались к другому берегу Волхова то есть когда вся площадь моста оказалась сплошь забитой народом, он дрогнул и зашатался. Зашатался, прямо сказать, довольно чувствительно. А от Георгия на-Topry накатывались все новые и новые людские волны...

Пришлось стражам порядка плотный человеческий поток на какое- то время остановить, а уж потом пропускать его через мост в разреженном виде.

(Тут, наверное, надо заметить в скобках, что кто-то склонен винить строителей, а кто-то их оправдывает: они, мол, строили мост для отдельных пешеходов и могли ли предполагать, что на нем одновременно окажутся сотни, если не тысячи. Но как первые, так и вторые сходятся на том, что мост не вписался в общую картину древнего городского центра, выглядел чем-то чужеродным; более того, он нарушил исторически сложившийся облик и Торгового, и Кремлевского берегов реки. Место для его возведения выбрано ошибочно.)

Кремль встретил нас колокольным звоном – сладчайшей музыкой для каждого русского сердца. Ведь в колокольном звоне нам слышится как бы голос самой истории: и тревожный набат народной беды, и торжество ратной победы. А еще и голос храма, голос неба... И пусть для кого-то эта музыка была чуть ли не совсем забытой, а для кого-то услышанной впервые в жизни—всех она трогала, всех радовала и воодушевляла.

Мимо звонницы мы прошли к Софии, а по окончании богослужения опуда– к памятнику 1000-летия России. Древний собор и памятник-колокол выглядели островками среди заполнившего всю территорию Кремля человеческого моря.

И опять хочется сказать: хорошим фоном, впечатляющей исторической декорацией мог служить здешний Кремль для любого праздника. Но лучшего места именно для нынешнего Дня, наверное, и не сыскать. И ни о каких исторических декорациях говорить не приходится, все неразрывно сплетено, и одно дополняет другое: праздник наш тысячелетний, и колокол-памятник благовествует о тысячелетии. София тоже почти ровесница крещения и письменности: ей «не хватает» всего лишь нескольких десятков лег...

А еще в моем восприятии воедино со всем этим сплелось, соединилось и то, что довелось увидеть и услышать в Софии вечером того же дня.

Собор уже не первый год находится в состоянии реставрации. Внутри его громоздятся и подмостья, и леса из железных труб, что, конечно же, не прибавляет красы общему интерьеру. И все же в соборе состоялся вечер духовной музыки, а лучше бы сказать наверное – духовных песнопений, поскольку никакой музыки в нашем современном понимании здесь не звучало. Звучали лишь живые, не испорченные никакими микрофонами человеческие голоса

Выступали хоры Московской патриархии и Духовной академии.

Но это легко написать: выступали. А как передать то волнение, тог восторг, которыми проникались попавшие на этот вечер, слушая рождающиеся вот здесь, рядом, и взлетающие куда-то под купол, в горнюю высь, ангельские голоса женской группы патриаршего хора?! Как описать то возвышенное состояние духа, которое овладевало слушателями при стройном и мощном звучании псалмов и гимнов, исполняемых молодыми черноризцами из Духовной академии?!

Надо ли что-то говорить о прекрасной акустике древнего собора. Ведь искони такие здания и строились для того, чтобы в них возносить хвалу Всевышнему. Ну, а если так, то хорошо бы той хвале звучать с наибольшей полнотой и выразительностью, чтобы она была слышна каждому, кто придет в Божий дом, а еще и – как знать! – может, будет услышана и самим Господом Богом... Это сколько же веков молитвы и песнопения звучали в этих стенах и возносились в горнюю высь куполов! А теперь вот и голос нашего смутного века где-то там перекликается с голосами ушедших веков...

Настоящим апофеозом вечера было участие в нем знаменитого баса Большого театра, Александра Ведерникова. Многим, наверное, приходилось слышать его если не в Большом, то в концертах, в программах телевидения. Но в какое сравнение могло идти звучание ведерниковского баса там и здесь, в Новгородской Софии! Собор гудел, голос артиста вместе с хором словно бы заполнял все его огромное пространство. А ведь еще и не просто голос сам по себе – звучало первоначальное, прародительское славянское Слово. То Слою, которое когда-то, почти тысячу лег назад, впервые услышали стены этого собора которое эхом отозвалось в его куполах. И становились более понятными ныне возвращающиеся в речевой оборот такие определения, как духовная музыка, духовные стихи, поскольку в таких стихах, в молитвенных песнопениях слово не только обозначает какое-то понятие, но и несет в себе духовную силу.

Программа праздника была большой, насыщенной.

По установившейся традиции прошли уроки Слова в школах и техникумах. Два дня в доме политпросвещения работала научная конференция, и среди выступавших на ней с докладами и сообщениями ученых немало было как наших, так и зарубежных академиков, не говоря уже о докторах и кандидатах. Так что общий уровень конференции был достаточно высоким, и вместительный зал оба дня заполнялся до отказа

Место, где нашли первую берестяную грамоту, было обозначено памятным камнем, а рядом с ним посажены привезенные Виталием Масловым из Мурманска кедры.

В программе праздника были также выезды больших групп в СтаруюРусу, в Дом-музей Ф. М. Достоевского и Чудово, где прошли Некрасовские Дни поэзии.

Много было и всего другого. Но в мою задачу не входит подробное описание праздника. К тому же о нем немало было публикаций в газетах и журналах, а по телевидению показывался документальный фильм. И все же, рассказав о первом дне, хочу хотя бы так же коротко что-то сказать и о дне последнем, заключительном.

День этот оказался праздничным вдвойне.

В рамках общего праздника (теперь уже «в рамках» нашего праздника!) отмечался День города.

Погода и на сей раз благоприятствовала. С утра и до вечера светило ясное солнышко. Было не то что по-весеннему тепло, а по-летнему жарко. В многотысячной толпе, заполнившей площадь Победы и втекавшие в нее окрестные улицы, можно было видеть разноцветные зонтики – так припекало. Многие укрывались в тени деревьев, что окаймляли площадь со стороны Кремля. Впрочем, в тенистом сквере можно было не только спасаться от жары, но и ухватить с лотка хорошую книгу, полюбоваться изделиями народных промыслов, приобрести сувенирную берестяную грамоту с текстом по собственному выбору.

В Кремле также было людно и весело, играли баяны, звенели песни.

Но все это было как бы зачином, прелюдией к главному веселью, которое потом разыгралось под Новгородом, на берегу Ильменя, в живописном месте с древним славянским названием – Витославлицы.

Витославлицы не только живописное место, но еще и музей под открытым небом. Музей народного деревянного зодчества.

Устроен он умно. Перед тобой не отдельные архитектурные памятники, а как бы живое поселение с домами и разными хозяйственными постройками при них, с обязательной церковью (здесь их даже несколько). Добротные дома на подклетах образуют улицу с двумя «порядками». Пригладишься к домам – вроде бы из одного материала сделаны, а все разные, каждый наособицу: у этого крылечко низкое и скромное, а у того высокое, богатой резьбой украшенное. То же – и с окнами, гульбищами, даже коньки на крышах и те неодинаковые.

И вот на этих-то, поросших травой-муравой улицах и широких подворьях, на солнечных полянках за дворами и шло веселье. Не на какой-то одной площадке с эстрадным помостом, а именно на улице, около домов- теремов заливались гармони, звенели песни, кружились хороводы. Сколько здесь одновременно выступало фольклорных групп или ансамблей – кто скажет?! Да и слою «выступало» будет, пожалуй, не совсем уместно, потому что выступают обычно перед кем-то, перед зрителями или слушателями, выступают со сцены. А здесь...

Подойдем к первому же ближнему дому.

На лавке, что построена вдоль лицевой стены, сидят не будем говорить старухи, но уже давно не молодые женщины в старинных, должно быть, со дна сундуков извлеченных нарядах. Сидят и складно так, душевно поют старинные же, нынешними поколениями забытые песни. Для кого поют? А дня самих себя и для всех, кто, гуляя по улице, проходит мимо. Многие останавливаются, слушают, потом идут дальше. Подходят другие...

Чуть дальше, на другом порядке той же улицы играет баян. Под сенью молодой березки устроился на толстом чурбаке крупнолицый, богатырского сложения мужчина с орденом Отечественной войны на пиджаке. Он сидит, уронив седовласую голову на баян, и наигрывает песни той, теперь уже далекой войны, песни своей молодости. Около него круг слушателей, некоторые песни – да вот заиграл он сейчас широко известный «Огонек» – подхватывают и с удовольствием, что называется, с чувством поют: «И пока за туманами виден был паренек, на окошке у девушки все горел огонек...» И попробуй тут разбери, кто «выступает», а кто слушает, кто исполнитель, а кто зритель.

Дальше дорогу преграждает многолюдный хоровод. Он занял всю середину улицы, и люди, идущие с той и другой стороны, невольно приостанавливаются. Ну да и есть на что посмотреть, есть что послушать. Рябит в глазах от яркого разноцветья костюмов на красных девицах и добрых молодцах, любо-дорого и глядеть на их лихие пляски, и слушать их звонкие, так естественно звучащие на этой зеленой улице песни.

Хоровод то распадается, то опять собирается в круг. И если ты загляделся, зазевался, тебя самого втащат в этот круг, и как ты не отнекивайся, не отбивайся – заставят плясать вместе со всеми. Дмитрия Балашова в белой, перехваченной поясом косоворотке, в брюках с напуском и красных сапожках, должно быть, приняли за «своего» и, хоть стоял он и не в первом ряду, – за руку, за руку, давай пой и пляши вместе с нами...

Улица оканчивается просторной – не знаю уж как и сказать – то ли площадью, то ли поляной. И попадая сюда, гости праздника как бы перешагивали из нынешнего века в века минувшие.

Вон кузнец выхватывает из горна раскаленный до малиновой яркости брусок железа и делает из него – как это делали его деды и прадеды – подкову.

А здесь мужик плетет лапти – так же, из такого же лыка и таким же нехитрым инструментом, именуемым кочедыком, – как плели эту очень удобную, легкую и здоровую (в отличие от синтетики) русскую обувь и сто, и триста лет назад.

Рядом с ним древний дед делает «родственную», но более искусную работу: он из лыка, из бересты мастерит разных видов кузовки, шкатулки, хлебницы, поставцы. Интересно? Хочешь сам попробовать? Садись, вот тебе лыко, береста, вот тебе инструмент.

В другом месте старухи прядут из льна пряжу. И тут же стоит ткацкий станок, на котором из той пряжи ткут полотно, – так одевалась Россия на протяжении многих столетий. Одна девчонка проявила живой интерес к ткацкому станку, о котором она до сих пор знала разве что из литературы: надо же, как все хитроумно устроено! Ткачиха, заметив этот интерес, усаживает девчонку на свое место: испробуй, может, и у тебя получится...

Поляна большая, ремесел, которыми владел – должен был владеть! – крестьянин, множество, всего не перескажешь.

Вернемся на улицу. Там веселье, кажется, разгорается еще пуще. Народу прибавилось. Идут семьями, с большими и малыми ребятами, группами и компаниями. Останавливаются то у одного дома то у другого: сравнивают, где лучше поют, выбирают, кому что больше нравится.

На крылечке одного из домов что-то много молодежи собралось, самые любопытные в открытые настежь окна заглядывают. Пройдем-ка через крыльцо в сени, а из сеней в горницу, поглядим, что там делается.

А там, по всему судя, невесту к венцу снаряжают, потому девушки-подружки и песни печальные поют – невеста со своей молодостью прощается, из родного дома от отца с матерью в чужой дом уходит. Девушки-певуньи в старинных нарядах сидят по лавкам, а у порога вроде бы зрители-слушатели им внимают. Но вот расплетена и снова заплетена коса у невесты, все выходят из горницы, и, гладишь, зрители тоже стали участниками свадебного действа. У крыльца появляется жених в окружении друзей-товарищей. Свадебная процессия шествует по улице.

Можно и нам за ней последовать, но обряд венчания в церкви все равно «понарошку» не делается. Так что ограничимся тем, что побываем в церкви просто так.

Еще когда сенями идешь, до слуха доносится нежное ангельское пение. Вроде бы что-то похожее недавно уже приходилось слышать или померещилось? Нет, все правильно. Сегодня здесь поет женский хор Московской патриархии. Помещение, конечно, поменьше, поскромней Софийского собора что и говорить, но деревянных дел мастера тоже кое-что понимали в акустике – звучание столь же прекрасное. Хоть час, хоть два слушай – не наслушаешься.

И опять – улица подворья, поляны. Опять везде и всюду – гармони, песни, хороводы; живой, в постоянном движении людской водоворот.

Наверное, многие шли сюда в ожидании праздничного веселья, и ожидания эти оказались не напрасными. Но немало было и таких, которые сами вселились: они не были только зрителями и слушателями, но и сами пели и кружились в хороводах. Они гуляли в самом широком, исконном смысле этого слова.

Для полноты картины, видимо, следует добавить, что на той же территории музея деревянной архитектуры есть что-то вроде летнего театра, то есть сцена и перед ней ряды скамеек. И на этой сцене, поближе к вечеру, был дан большой, часа на три, концерт, в котором участвовали лучшие из приехавших на праздник самодеятельные и профессиональные коллективы.

Это был очень хороший концерт под открытым небом, и ни одна скамейка не пустовала. И все же это был не более чем хороший концерт. Там, на сельской улице, было народное гулянье, самостийное веселье – такая редкость в наше время.

КИЕВ

1989

Первые три праздника прошли на земле России. Следующий решено было провести на Украине, в ее стольном граде Киеве.

Надежды на этот праздник возлагались большие. Оно и понятно. Если Новгород был идеально подходящим для проведения подобных деяний, то Киев – тем более: он и постарше Новгорода (мать городов русских!), и крещение Руси произошло не где-нибудь, а именно здесь, в Днепре, у стен города. И первые книги на славянском языке, и первые школы также появились в Киеве.

Однако несмотря на большую, серьезную подготовку праздника местными органами власти, республиканским министерством культуры, не обошлось без некоторых досадных накладок, особенно на начальной его стадии.

На Украине ежегодно проводятся Шевченковские дни поэзии. В предыдущем, 1988 году они прошли с 12 по 16 мая. На сей же раз почему-то оказались сдвинутыми на двадцатые числа и «наехали» на Праздник славянской письменности. Это не могло не создать для организаторов дополнительные трудности. И не по этой ли причине в первый день не всем приглашенным, так сказать, плановым гостям и участникам, нашлось место в гостиницах, пришлось ночевать в гостиничных холлах на чемоданах...

Были и другие подобного рода неувязки, мешавшие делу, но о них здесь говорить не хочется.

Праздник наш посвящен письменности, однако же, нельзя сказать, что наши собратья по перу, украинские письменники, приняли в нем активное участие. Чего не было, того не было. Правда, была встреча в Союзе писателей, но взаимозаинтересованного разговора на ней, увы, не получилось.

Может, все дело было в новизне, в том, что отмечался такой праздник в республике впервые?

И вообще-то, начав с некоторых замечаний, я вовсе не хотел сказать, что все было плохо. Многое удалось и по-доброму осталось в памяти.

Замечательным было начало праздника.

Прямо по выходе из вагонов поезда нас посадили в автобусы и повезли во Владимирский собор. Там уже шла торжественная литургия в честь и во славу славянских первоучителей Кирилла и Мефодия.

Как известно, Владимирский собор украшают художественные работы таких выдающихся мастеров кисти, как Нестеров и Врубель. На алтарном иконостасе, рядом с каноническими святыми, можно видеть Владимира Крестителя (кому и посвящен собор), его бабку Ольгу, Александра Невского, других славянских мужей отечественной истории и православной церкви. И их зримые, любовно выписанные художником изображения словно бы чудесным образом соединялись, сливались воедино с творящимся в храме богослужением, сообщая ему особую силу и глубину. Духовные распевы церковного хора воспринимались как благодарственные воздаяния и Богу, и тем, кто первым утверждал нашу веру и нашу государственность.

Традиционно служба завершилась многолюдным крестным ходом вокруг храма с остановками и окроплением шествовавших.

А вечером, у стен древней Киевской Софии состоялось официальное открытие праздника.

Представьте, было тесновато. От стен собора до стены, воздвигнутой вокруг этого архитектурно-исторического заповедника, наверное, не более сотни метров. И на таком клочке земли те тысячи и тысячи киевлян, которые пришли на открытие, уместиться не могли. Больше половины осталось за воротами, на площади, где стоит памятник Богдану Хмельницкому. Говорю это отнюдь не в укор кому-то. Как и в Новгороде, лучшего, более подходящего фона, чем святые стены Софийского собора, для такого торжества было не найти.

После открытия праздника министром культуры Украины Ю.А. Олененко с приветствиями выступили академик Н.И. Толстой, профессор М. Милков из Болгарии, писатели В. Распутин, Д. Павлычко, митрополит Киевский и Галицкий Филарет.

А дальше началось нечто грандиозное.

Можно бы сказать, что были исполнены сцены из «Князя Игоря» А. Бородина, «Богатырские ворота» М. Мусоргского, «Гимн Кириллу и Мефодию» болгарского композитора П. Пипкова... Но многое ли дает такое перечисление «номеров»?! Главное было в том, кем и как эти сцены и гимны были исполнены.

Исполняли их огромный числом симфонический оркестр и такой же многочисленный хор Театра оперы и балета им. Шевченко. Гимн Солунским братьям пел народный мужской хор «Кавал» г. Софии.

Затем мы увидели сцены из Несторовой летописи: киевского князя Владимира с дружиной, принятие им христианства. Были разыграны фрагменты сценария «Ярослав Мудрый». Артисты были в костюмах тех времен, исторических же декораций не требовалось: декорацией, историческим фоном была сама София, построенная, как мы знаем, тем же Ярославом Мудрым.

Известная певица Е. Мирошниченко вместе с мужским хором издательского отдела Московской патриархии исполнила «Ангел вопияше» П. Чеснокова.

А теперь представьте, что на импровизированную сцену к стене собора вышли вместе с оркестром и все хоры, принимавшие участие в концерте, да сверх того еще хоровая капелла им. Ревуцкого, народный хор им. Веревки, хор телерадио Украины. Огибая стену полудугой, многосотенная масса исполнителей невольно расчленилась: от середины, где располагался симфонический оркестр с главным дирижером, и вправо, и влево вытянулись как бы два крыла, а поскольку хоровые крылья эти уже плохо видели дирижера, перед ними были поставлены его ассистенты.

Исполнялось «Малое славословие» известного композитора восемнадцатого века Д. Боргнянского.

Не рискну описывать, как играл оркестр, как звучал хор. Это надо было видеть и слышать. Это было грандиозно и, наверное, неповторимо.

Особенно поражала стройность, монолитность звучания огромного хора и тот энтузиазм, с каким каждый участник его вел свою партию. Непривычно и, может, потому трогательно было видеть, как ассистенты не только с удивительной синхронностью делали общее с главным дирижером дело, но при этом еще и вдохновенно пели сами. Казалось бы, ну что могли прибавить к двум-, если не тремстам голосов еще два голоса? А вот они, должно быть, считали, верили, что прибавка эта важна и нужна.

Может, кроме всего прочего, еще и потому «Малое славословие» прозвучало как великое.

И заключал вечер финальный хор из «Ивана Сусанина» М. Глинки «Славься».

Туг количество, кажется, перешло в уже иное качество.

Пожалуй, трудно найти в отечественной музыке произведение, которое бы звучало так же торжественно-ликующе, так же мажорно и мощно, как «Славься». Разве что «1812 год» П. Чайковского. Но там только, пусть и прекрасная, музыка. Здесь музыку одухотворяет еще и человеческий голос. А если этот голос стоустый? И если, к тому же, звучит он не в помещении, а перед собором, стоящим на этой земле уже почти тысячу лег, и славит эту землю и ее историю? Тогда, наверное, количество славящих и дает новое качество, новое звучание прославлению. Воспринимаешь это уже не как концертный номер, не как песнь, исполняемую хором, а как голос самого народа, поющего славу своей Отчизне.

Не раз, и в театре, и в концертных залах, приходилось слышать это гениальное творение М. Глинки. Но такое оглушающе-прекрасное исполнение я слышал впервые.

Наверное, не все зрители, что широким полукружьем стояли на лужайке перед собором, могли видеть исполнителей, но – уж это точно! – все и всё хорошо слышали.

Могучий исполинский голос хора слышен был и тем, что были за стеной заповедника, на площади, около памятника Богдану Хмельницкому.

Мне казалось, что громогласное «Славься» слышно было всему Киеву!

В розданной нам программе праздника значилось около двадцати самых разных мероприятий, не считая доброго десятка всевозможных выставок. Тут был и кинофестиваль, и литературные вечера устные журналы и театрализованные представления, заседания клуба любителей исторической книги и клуба «Библиофил»...

Какие из этих мероприятий и как успешно удалось осуществить, много ли было посетителей на той или другой выставке – сказать затрудняюсь, поскольку личного участия во всем этом принимать не довелось.

Так что продолжу рассказ лишь о том, что сам видел и слышал.

В Киево-Печерском заповеднике прошла научная конференция «Славянская письменность и развитие духовной культуры». Состав ее участников был достаточно представительным. Доклады читались как на русском, так и на украинском языке, и это, наверное, хорошо. Но если на такой же конференции в Новгороде по некоторым спорным вопросам возникали дискуссии, здесь живого обмена мнениями было маловато. И это, пожалуй, общий недостаток наших конференций, поскольку доклады пишутся заранее.

Здесь же, на территории заповедника, был освящен молебном закладной камень, на месте которого будет воздвигнут памятник славянским первоучителям Кириллу и Мефодию.

Под Киевом тоже есть нечто похожее на новгородскиеВитославлицы– музей под открытым небом. И если там представлена северная народная архитектура, здесь—тоже народная, но южная, украинская. Здесь нет таких улиц, как в Витославицах, но зато здесь куда более широко представлено другое, весьма ценное–народный быт. То, что к нашему времени уже более чем наполовину ушло и продолжает стремительно уходить. А жаль. Ведь быт – это условия существования народа, образ его жизни на протяжении веков и веков. Хочешь узнать характер любого, выражаясь ученым языком, этноса, склад его ума и понимания окружающего мира – приглядись повнимательнее и к месту, где он обитает, и к его жилищу, к тому, во что он одевается-обувается, что ест и пьет, и даже из какой посуды ест и пьет. Приглядись и к орудиям повседневного труда, способа добывания хлеба насущного – они тоже могут рассказать очень многое.

И вот мы ходим побельм хатам под соломенными крышами и ко всему этому приглядываемся. Интересно!

Какие мудрые отношения устанавливал селянин с природой, среди которой он жил, как рационально использовал так называемые подручные, то есть имеющиеся под рукой, материалы и для строительства своего жилища, и для создания орудий сельского труда! А этих орудий было множество. Вот плуг и борона, которыми селянин возделывал поле, а вот лукошко, из которого засевал его семенами. Этим серпом и этой косой с грабельцами он убирал выращенный хлеб, в этом чулане хранил, а на ветряной мельнице, что стоит юн там на взгорье, зерно молол на муку. В этих деревянных квашнях подходило тесто, из которого потом делались галушки или пеклись пироги. В этих кадочках к праздникам пенилась брага или пиво, а этими кружками-то пиво пили... Здесь в углу висела повседневная будничная одежда, а в этом сундуке хранилась выходная, праздничная. Какие петухи вышиты на этом рушнике и как затейливо украшена цветочками эта праздничная кофточка и этот передничек – загляденье!..

Слава Богу, что такие кофточки и такие фартучки, пусть и не в великом числе, но все же сохранились и до наших дней! Мы их видели в этот день на многих девушках – и на тех, что выступали в фольклорных ансамблях, и на тех, что их слушали.

Музей занимает обширную площадь и создает ощущение не музейного, а естественного, природного простора. Само место, его рельеф и то выбраны с умом: не гладкая равнина, а целый «набор» деталей сельского ландшафта. Взгорье, которым мы идем, постепенно переходит в долинку, по которой вьется, вся в зарослях лозняка, речушка. А в уютном уголке, образованном речкой, раскинулось селение. Дорога из него ведет в поле, по краю поля—стена леса, там овраг, а в овраге – родник. Опять взгорье и по нему – ветряки понаставлены.

Туда поглядишь – далеко видно, обернешься – ив этой стороне глаз ни во что не упирается – раздолье. Беленые хатки ярко светятся на фоне буйной зелени; здесь они идут одна к одной, а юн там, ближе к лесу, по-хуторски разбросаны на значительном удалении друг от друга.

И везде в этот день, по всему зеленому простору слышны были веселые и печальные, но одинаково прекрасные украинские песни.

Особенно людно было около стоявшей на юру мельницы. Выступавшие здесь девушки и парни в ярких, расшитых кофточках и рубахах не только пели и плясали, но и разыгрывали веселые, искрящиеся юмором сценки, импровизировали, поддерживая живой контакт с окружавшей и эмоционально отзывавшейся на каждую щупу публикой.

Вдосталь наслушались мы в этот день чудесных украинских песен. Что называется, отвели душу.

А еще, гуляя между белеными куренями, не раз и не два благодарным словом помянули тех, кто с таким вниманием и рачением, с такой преданной любовью к родной старине собрал все, что здесь есть и что теперь могут видеть тысячи и тысячи. Могут видеть и сегодня, и завтра, и через сто лет. И с каждым годом ценность всего этого будет только возрастать.

Посещение бывшей Киево-Могилянской академии в нашей программе не значилось. И попал я туда можно сказать, случайно, поскольку случайно узнал, что в научной библиотеке, находящейся в здании бывшей академии, состоится нечто чрезвычайно интересное и к нашему празднику имеющее самое непосредственное, самое прямое отношение. Мне сказали, что там будет читаться знаменитое «Слою о законе и благодати» Илариона, а также перевод «Слова» на современный язык.

Странная, прямо-таки загадочная судьба у этого выдающегося памятника отечественной словесности! За семьдесят лет мы ни разу не «удосужились» издать его. Упоминать – в хрестоматиях, в учебниках – иногда упоминали, но текст если и печатали, то лишь в жалких, не более страницы отрывках. Несколько лет назад было предпринято капитальное издание «Памятники древнерусской литературы» под общей редакцией Д. С. Лихачева. Казалось бы, уж тут-то на самом почетном месте, рядом со «Словом о полку Игореве» должно быть и «Слово о законе и благодати». Но вышло уже одиннадцать томов, и в них ни почетного, ни какого другого места для него не нашлось.

Правда, справедливость требует заметить, что некоторое время назад филфак Московского университета напечатал полный текст «Слова». Однако же тираж этого издания был какой-то подпольный: пятьсот экземпляров. У нелегальной «Искры», кажется, был поболе... Пора «Слову» первого русского митрополита Илариона выйти, наконец, из подполья на легальное положение!

И вот – не первая ли публичная «легализация» знаменитого памятника XI века в бывшей Киево-Могилянской академии?!

Сначала в библиотечном зале, уставленном огромными, до потолка, книжными шкафами, прозвучали духовные стихи в исполнении хора Владимирского собора. И это была хорошая прелюдия к «Слову». Она как бы помогала перенестись слушателям из века нынешнего в века давно минувшие.

Затем фрагменты оригинала и свой полный перевод «Слова» читал известный специалист в области древнерусской литературы, заведующий рукописным отделом главной библиотеки нашей страны Виктор Яковлевич Дерягин.

Воспринимать на слух текст почти тысячелетней давности, даже и в добротном переводе, трудновато. И все же главная мысль автора, ее патриотическая направленность каким-то непостижимым образом пробивалась сквозь толщу веков и утверждалась в твоем сознании.

Произведение Илариона, по нынешним понятиям, можно отнести к жанру публицистики. Но нередко публицистикой считается и газетная передовица. «Слою о законе и благодати» – публицистика художественная: языковая фактура его насыщена яркими, запоминающимися образами, меткими сравнениями, живыми развернутыми картинами.

Впечатляет и высокая образованность автора. Обращаясь к истории своего молодого отечества, он берет ее не изолированно, а как бы в контексте общей истории народов: «Все страны, и грады, и люди чтут и славят каждый – их учителя... Похвалим же и мы, по силе нашей, великого государя нашей земли Владимира, внука старого Игоря, сына же славного Святослава...»

И далее:

«Те в лета своего владычества мужеством и храбростью прославились в странах многих. Ибо не в худой неведомой земле владычествовали, но в Русской, что ведома и слышима всеми четырьмя концами земли».

Так мог сказать только человек, любящий свою родную землю, исполненный гордости за нее.

Слушая ученого, я нет-нет да подумывал: как знать, может, в этом именно зале с высоким потолком основатель академии Петр Могила некогда читал творение Илариона своим питомцам. И вот оно опять звучит здесь, как в былые годы, соединяя собой прерванную связь времен*.

В двух шагах от здания бывшей академии находится Красная площадь, на которой состоялось большое театрализованное представление в последний день праздника.

Народу было много – площадь довольно просторная. И всяких номеров было заготовлено для представления достаточно: тут и чтение исторических отрывков, и инсценировки, сольное и хоровое пение. Но такого цельного впечатления, как от вечера у Софийского собора, почему-то не осталось. То ли потому, что площадь была слишком большой и на ее просторе человеческий голос терялся, то ли потому, что на сей раз декорацией для многих «исторических» номеров служил обыкновенный трехэтажный дом...

На этом о киевском празднике можно бы и закончить. Но я не то чтобы забыл, но раньше как-то не нашел случая рассказать о встрече с учащимися одной из киевских школ. Встреча же того заслуживает.

Еще с Мурманска одним из главных, компонентов праздника считались уроки Слова в школах. По заблаговременной договоренности учителя или ученики в урочный час появлялись в гостинице, и мы с ними ехали в школы. Все и здесь ждали школьных гонцов, но приехали только из двух школ. И это при такой-то многочисленной писательской делегации!

Как и большинство моих товарищей, я никого не дождался. Но мне и в переносном, и буквальном смысле слова повезло. Секретарь Киевской писательской организации Михаил Шевченко, оказавшийся по делу в гостинице и узнавший, что я не «задействован», уже не по «договоренности», а просто по собственной инициативе повез меня в одну из школ Оболони, что на правом берегу Днепра

Еще ничего не зная о школе, а я, только проходя длинным светлым вестибюлем, уже почувствовал благорасположение к ее учителям и ученикам. Вестибюль украшали цветы. Да не просто цветы: туг букет, там букет, а целая выставка–в чашечках, горшочках, макитрах. И – опять повторю – не просто девчонки и ребята принесли из дома по цветочку, нет, они еще и снабдили их своими, эмоционально окрашенными именами-названиями. Вот как бы двойной цветок – «Матуси». А вот – «Нежность». Рядом с ним – «Клякса», «Выскочка»... Явно детская фантазия, взрослым такое не придумать.

Аудитория, где должна была состояться встреча, порадовала нас новыми неожиданностями. Сразу же за дверью, у стены мы увидели – попробуйте-ка угадать, нипочем не угадаете! – угол украинской хатки с подсолнухами по одну ее сторону и глечиками на плетне–по другую. Около хатки, за тыном – разная селянская утварь (точь-в-точь, какую мы видели в музее народной архитектуры). Вышитые рушники на стене как бы дополняли впечатление.

Это же надо придумать такое! Это какие же здесь мудрые учителя, если они посчитали нужным в городской школе устроил, уголок сельского читай: народного – быта! В последнее время много говорится и пишется о возвращении к истокам. Но разве сей уголок «не работает» на это возвращение?! Разве он – не книжно-отвлеченно, а зримо, наглядно – не говорит ребятам: хотя вы и живете в городе, в удобных квартирах, но знайте, помните, что ваши деды и прадеда жили вот в таких белых хатах, там их, а значит, и ваши корни...

Не слишком ли далекие выводы я делаю из малозначащего факта? Но ведь и самое большое начинается с малого.

Итак, мы вошли в аудиторию. И если оформление ее считать за некую 'завлекательную раму, то какой оказалась картина, то есть само содержание нашей встречи?

Содержание оказалось в полном соответствии и полном единстве с формой.

Аудитория, или назовем это небольшим залом, была уставлена низенькими столиками, вокруг которых сидели и учителя, и учащиеся. А на столиках – вазочки с домашними печеньями и домашними же, на самый разный вкус, от вишневого до абрикосового, вареньями. Из напитков – квас и чай.

Никакой сцены не было. Просто у стеньг оставили свободное место, там и выступали ребята.

Вот хлопец-старшеклассник прямо здесь, а не где-то «за сценой», подвязал белую льняную бороду, важно, почти торжественно уселся на стул и, развернув свиток, начал читать отрывки из Несторовой «Повести временных лет». Вроде бы и наивно, и немножко даже весело глядеть на этого шестнадцатилетнего Нестора, а в то же время все слушали паренька всерьез. Здорово у него получалось!

А теперь статная дивчина в красно-белом национальном костюме грудным, берущим за сердце голосом плачет Ярославной на крепостной стене древнего Путивля.

Текст «Слова о полку Игореве» сменяет народная украинская песня, которую исполняет девчушка-четвероклассница. Мало того, что у девочки сильный голос, она еще и вполне профессионально владеет им. (Мне потом пришлось разговаривать с присутствовавшей на встрече ее мамой, и та сказала, что девчонка поет, в смысле учится пению, с самых малых лег.)

Песен было много, печальных и веселых, раздумчивых и озорных. И исполнялись они и соло, и дуэтом, некоторые даже небольшим хором. Артистов поощряли аплодисментами, а в коротких паузах между песнями слышались и шутки, и смех. Вся атмосфера была простой, естественной, домашней.

Как выяснилось, праздник нынче отмечался аж тройной: шевченковский, славянской письменности, а еще именинницей была и школа – праздновалось ее семидесятилетие. Так что на встрече были и приглашенные – известная украинская поэтесса и не менее известный бандурист. Имя бандуриста я не расслышал, а переспрашивать было неудобно, поэтессу же назвали четко и ясно: Наталка Поклад. (На русский слух звучит несколько грубовато, но вспомним, что «Наталку-Полтавку» мы же не переводим Наташа, ни, тем паче, Наталья-Полтавка.)

Гостья прочитала очень хорошие, понравившиеся слушателям – это по их лицам было видно – стихи, а бандурист и на своем древнем инструменте виртуозно играл, и так же замечательно старинные песни пел. Песни- то больше грустные, а слушать их было радостно, потому что они воскрешали что-то давно забытое, а для души важное и нужное.

Временами я чувствовал себя словно бы перенесенным в какой-то другой мир. Из мира, в котором безраздельно, повседневно и повсеместно властвует опустошающий, если не сказать убивающий человеческую душу рок, я словно бы с помощью чудесной машины времени переместился в мир нормальных людей. Вот именно: не беснующихся, не истошно орущих, а нормальным человеческим голосом разговаривающих и поющих. И от всего, что я здесь видел и слышал, на сердце делалось светло и благостно.

Правда время от времени вспоминал я – не мог не вспоминать – свою Россию: увы, ничего такого у нас и днем с огнем не сыщешь. Какие там хаты и рушники! И на подобный школьный концерт разве кому в голову придет пригласить артиста-балалаечника и петь под этот русский народный инструмент русские народные песни?! Да и где найдешь артиста с балалайкой и кто из детей споет народную песню, если такие песни их отцы и матери уже давным-давно не поют... Скорее-то всего, на таком школьном концерте или играла бы электронная танцевальная музыка или резвился бы местный рок-ансамбль...

Так я и сказал в своем выступлении перед ребятами.

Тысяча лет прошло с тех пор, как Кирилл и Мефодий дали славянам азбуку, как появилось славянское письменное Слою. Тысяча лет – срок немалый даже для истории, и мы то славянское Слово читаем уже в переводе... Таким бельм хаткам тоже, может, тысяча, а может, и более лет. И их остается все меньше и меньше... Но здесь читался отрывок из Нестеровой летописи: «Се повести времянных лет, откуда есть пошла Русская земля...» Так вот всем нам надо знать и помнить, откуда есть пошла наша земля, откуда есть пошли мы с вами. Хочется верить, что вы это будете помнить. То, что здесь я видел и слышал, вселяет такую веру.

Вот примерно что я сказал ребятам.

Кто-то, может быть, хотел бы мне возразить: ну, что ты умилился какой-то бутафорской хатой с подсолнухами и рушниками, – это же для приезжих гостей. Но, во-первых, меня здесь не ждали, я попал сюда случайно, лишь по счастливому для меня стечению обстоятельств. Во-вторых, оформление оформлением, но, если я не в счет, для кого пели и плясали ученики? Неужто для бандуриста?

Промелькнула в памяти одна давняя картина.

Где-то в пятидесятые годы пришлось мне быть в Трускавце, что на юге Львовской области. Днем мы ходили к источникам и пили пахнущую керосином целебную водицу (она и называется Нафтуся– нефтянка) исполняли предписанные врачами процедуры. Вечерами же делать было нечего, и украинцы – а они составляли не менее девяти десятых обитателей санатория – собирались в просторном холле и пели. Ах, какие чудесные народные песни они пели и как пели! Я откладывал чтение, спускался со своего третьего этажа и, усевшись где-нибудь в уголке, слушал. Для кого они пели? Странный вопрос. Конечно же, не для тех трех-четырех слушателей, вроде меня. Они пели для себя, для своего удовольствия. Как и вот эти ребята- школьники. Да и в веках человек ведь пел не со сцены, не для кого-то...

Русская же народная песня звучит ныне в основном со сцены, из радиоприемников и телевизоров. В народе она почти не бытует. О городах и говорить нечего, поезжай в любое село – разве что несколько доживающих свой век старух еще могут что-то спеть, а молодежь даже подтянуть им не умеет, не знает ни слов, ни мелодии. Слишком долго и настойчиво отучали русских людей от своих русских песен! Должно быть, боялись, как бы они не прониклись шовинистическим духом: ведь человек, поющий песню своего народа, вольно или невольно, пусть даже и неосознанно, испытывает чувство душевной близости, а может, и чувство любви к родному народу, к своему отечеству – опаснейшее, с точки зрения космополитического интернационализма, чувство...

Потому-то настоящим праздником, именинами сердца была для меня эта встреча в украинской школе.

Дякую вам, хлопчики и дивчатки!

Спасибо тебе, Михайло Шевченко!

К только что сказанному хотелось бы кое-что прибавить уже из дня нынешнего.

В последнее время на Украине возникло много различных общественных движений, тот же РУХ, например, которые ратуют за возрождение национальной культуры, национального языка. Доброе, вроде бы патриотическое дело! Но мы, россияне, никак не можем взять в толк, почему вы, шановни украинские браты, непременно хотите от нас отделиться? Неужели кому-то непонятно, что, отделяясь-выделяясь, вы отделяете себя от России, от русского народа? Вы скажете: нет, мы не отделяема, мы будем поддерживать самые тесные экономические и всякие иные связи. Но такие связи можно поддерживать, скажем, и с Исландией или с Буркина-Фасо. Так неужто для вас разницы между Россией и Буркина-Фасо нет? И значит, Богдан сделал ошибку, соединив Украину с Россией, и вы хотите исправить эту «историческую ошибку»?

Вы ратуете за то, чтобы дети в школах учились на родной украинскоймове. И опять что на это сказать – доброе дело. Но зачем при этом предавать остракизму русский язык, вольно или невольно возбуждая недобрые чувства к русскому народу, поскольку язык и народ – понятия нераздельные: без языка нет народа, как и без народа нет языка.

Да, команды при прежней системе отдавались из центра на русском языке. Но виноват ли в этом сам язык? Ведь оттого, что на немецком написан «Майн кампф», в наших школах и институтах не перестал изучаться этот язьж. Что же до командной системы, то от нее сами русские пострадали ничуть не меньше, чем другие народы. Если на Украине в селах и даже вот в городской школе поют национальные народные песни, то нас, русских, от этого полностью отучили.

Так, может, нам вместе возрождать свои национальные культуры? Ведь как-никак мы не только самые близкие соседи по местожительству, но и братья по славянству, наши народы связывают и многовековая история, и общая славянская культура. Неужто оттого, что мы будем вместе, кто-то из нас что-то потеряет, а кто-то выиграет? Вспомним народную мудрость, которая звучит почти одинаково что по-русски, что по-украински: дружно – не грузно, а врозь – хоть брось.

Нельзя нам быть врозь! Наши дети, наши внуки нам этого не простят.

* За годы, минувшие с тех пор, «Слово о законе и благодати» появилось в «Альманахе библиофила», затем было, наконец-то, опубликовано в завершающем, двенадцатом томе «Памятников древнерусской литературы», а недавно вышло и отдельной книгой.

Семён Шуртаков

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"