Но прежде чем говорить о празднике, хотелось бы сказать несколько вступительных слов о самой Белоруссии. У кого как, а у меня к этой славянской сестре особое отношение.

Едва ли не все самые страшные, самые опустошительные войны приходили в Россию с Запада, и, значит, самой страдательной землей была белорусская земля. Не самые ли тяжелые потери понес белорусский народ и в последней (дай-то, Бог, последней!) войне: кто-то считает – погиб каждый четвертый, кто-то – каждый третий житель республики. Погибли на фронте, в партизанах. В голой степи много не напартазанишь; партизанская война шла в основном в белорусских лесах.

Велики потери и Украины, и России. Но и украинцы, и русские числом поболе и при всей огромности их потери, если так можно сказать, не столь гибельно ощутимы. Если в семье из десяти человек погибло трое, пусть даже четверо, все же ей легче стать на ноги, чем семье, в которой из троих останутся только двое...

Это я все к тому говорю, чтобы легче объяснить то потрясение, почти физическую боль, которые я испытал, когда на пленуме Союза писателей в Москве услышал в одном из выступлений, что в Белоруссии осталось лишь несколько школ, в которых ребятишек обучают на родном языке. Что за нелепость?! Велик или невелик числом народ, но пока у него есть свой язык, он – народ. Нет языка – нет народа!

[После того как президентом республики стал А. Г. Лукашенко, ситуация резко изменилась в лучшую сторону. – авт.]

До этого бывал я в Белоруссии только проездом, можно считать, что не бывал. И знал родную моей России сестру главным образом по общим славянским корням нашей культуры, по историческим источникам. Разумеется, плохо ли, хорошо ли знал я и белорусскую литературу, особенно поэзию, с давних пор интересовался богатым белорусским фольклором. И если не все, то многое и многое было мне близко и понятно, вызывало горячий отклик в моем сердце.

И как же так? – недоумевал я теперь. – Как же новые-то поколения белорусов не будут знать своего родного языка? Ведь это значит, что они не будут знать ни своей национальной литературы, ни песен, которые певали их бабки и деды, и даже народные сказки будут читать в переводе? Да что песни и сказки! Не зная своего родного языка, они же не будут знать самих себя, поскольку язык каждого народа – это не просто какое-то количество слов, обозначающих названия предметов его бытия, в язык заключены его история и философия, его мудрость и его нравственность, его понятия о добре и зле, о жизни и смерти... Я поставил отточие не потому, что исчерпал всю многозначную глубину языка; она – неисчерпаема!

Да, наверное, неплохо знать русский: страна наша многонациональна, и чтобы, скажем, тот же белорус понимал грузина и узбека, а те, в свою очередь, понимали его, русский язык и служил, да и по сей день служит этому доброму делу межнационального общения. К тому же на русском, по общему признанию, создана великая литература, и знакомство с ней в подлиннике, без перевода, тоже никому не будет в убыток, а только в прибыль. Все так. Но возможно ли русским или еще каким, пусть и великим, языком заменить родной языка, тот, на котором тысячу лет говорили и думали твои пращуры? Возможно ли песни и сказки своего народа слушать или читать в переводе? Нелепость, абсурд.

Так что школьное обучение на национальном языке республики следовало бы считать обязательным. И вряд ли правомерно в таком государственной важности деле ссыпаться на «объективную» причину, на волю родителей, на то, что они, мол, выбирают для своих детей «русские» школы. Пусть при нынешнем разгуле демократии решаются референдумом любые вопросы, но только не вопрос, знать ли украинцу украинский, грузину грузинский, а белорусу белорусский родной, корневой язык!

А еще и уместно тут будет оборотиться в наше не очень давнее прошлое и вспомнить, как старшим поколениям всей неотразимой мощью идеологической пропаганды в течение десятилетий внушались ложные истины. Русских, бею всяких на то оснований, устрашали жупелом «великодержавного шовинизма», другие народы запугивали «местным национализмом». Все национальные культуры принято было считать однородно, или, как бы нынче сказали, однозначно социалистическими по своему содержанию, и ожидалось скорое их слияние. Ну, а поскольку язык едва ли не главный элемент культуры, то зачем проявлять заботу о его развитии в национальных республиках, это же может только стать помехой в завтрашнем или послезавтрашнем «слиянии»...

Нет, я ничего не сгущаю. Эхо тех соцреализмовских постулатов можно слышать и в наши дни. Как-то в еженедельнике «Книжное обозрение» было опубликовано стихотворение «Piдна мова», в котором автор иронизирует над теми, кто «защищает piдну мову», вместо того чтобы сначала позаботиться о подъеме экономики, о решении проблемы дефицита, тем более, что словечко это, как и многие другие, ему подобные («талон», «спекулянт»), звучат, мол, одинаково и на русском, и на украинском. «Дома не строят с крыши», – назидательно поучает несмышленых читателей стихотворец женского рода. И разве это не наглядное подтверждение вышесказанного? Уж если люди – и поэтесса, и редакторы, имеющие прямое отношение к языку, не понимают – что он не крыша, а фундамент национальной культуры и духовности, что же спрашивать с родителей, не получивших филологического или какого другого, кроме школьного, образования, с родителей-технарей, которым постоянно приходится и слышать, и употреблять в разговоре не столько живую речь отчичей и дедичей, сколько бескровный и бесцветный язык терминов, воистину одинаково звучащих и по-русски, и по-украински, и по-белорусски.

И вот в такой-то тревожной ситуации как же к месту и ко времени оказался новоявленный праздник Слова – Праздник славянской письменности.

Глубокое впечатление на меня и моих друзей произвел небывалый, можно сказать, государственный масштаб праздника. В нем приняли участие делегации и отдельные граждане не только из разных республик нашего Союза, но и из многих стран Европы – Болгарии, Польши, Чехии и Словакии, Югославии. Были гости даже из США. Так что научная конференция по проблемам славянской письменности и культуры уже носила название международной.

Прошли встречи официальных делегаций и гостей праздника в творческих союзах – писателей, композиторов, художников, кинематографистов. В Минском институте культуры гостями были белорусские общества Москвы, Литвы и Польши. Писатели России встречались с преподавателями и студентами Белорусского университета.

Приурочены к празднику были и другие культурные акции – фестиваль старинной славянской музыки, а также вечер православной духовной музыки. Симфонический оркестр болгарского города Шумена выступил с концертом, посвященным Кириллу и Мефодию, в программу которого входили произведения, у нас доныне не исполнявшиеся.

По установившейся традиции в школах прошли уроки Слова. Белорусы назвали их по-своему, тепло и сердечно – «Родное слово».

В связи с 500-летием великого славянского гуманиста и просветителя Франциска Скорины в библиотеках республики состоялись Скоринские чтения.

Всякое перечисление утомляет. Но оно и дает представление о широте и масштабности праздника, о том, как много было в нем «задействовано» самых разных общественных и культурных организаций, а значит, и как много людей было вовлечено в его орбиту.

Надолго останутся в памяти и жителей города, и гостей праздничная литургия в кафедральном соборе в честь создателей славянской азбуки и последовавший за этим митинг, посвященный открытию мемориального знака на улице их имени.

А торжественное шествие по главному многокилометровому проспекту Минска к обелиску Победы! Широким потоком лилось это шествие, неисчислимым было многолюдье стоявших у домов, на тротуарах горожан и приехавших на праздник жителей других областей республики. Это было прекрасное волнующее зрелище!

В праздничные дни в городе Полоцке состоялась закладка памятника известному писателю и церковному деятелю Симеону Полоцкому.

В числе большой группы литераторов мне довелось также побывать и в другой белорусской глубинке – в древнем граде Турове. Там был заложен памятник знаменитому славянскому просветителю Кириллу Туровскому.

Сколько народу собралось на исторической Замковой горе, с каким радушием встречали местные жители приехавших к ним гостей, какими чудесными песнями и плясками их угощали! И все это не в тесном и душном домкультуровском помещении, а на зеленой траве, под ясным голубым небом. Эта картина тоже навсегда останется и в памяти, и в сердце.

Несомненно, возвысило авторитет праздника и придало ему большую популярность широкое участие в нем представителей церкви во главе с митрополитом Минским и Гродненским Филаретом.

Завершился белорусский Праздник славянской письменности и культуры (теперь он так стал именоваться) на родине народного поэта Янки Купалы в деревне Вязынка, что под Минском.

На огромной луговине, кое-где обрамленной деревьями, перед тысячами зрителей выступали писатели, зарубежные госта, фольклорные коллективы. И на этот раз – везет нашему празднику! – день выдался солнечный, без единого облачка. Народ гулял, веселился. В окружавших луговину магазинчиках и палатках продавалась еда и питье, а также, в довольно богатом ассортименте, и «письменность». Так что многие возвращались с праздника, что называется, удоволенными, с давно желанными книгами в руках. И не лучшей ли, не самой ли прочной памятью о празднике Слова останется у них это самое Слово, воплощенное в книге!

И напоследок как человек не сторонний, а имеющий отношение к празднику с самого его зарождения и знающий, как непросто его готовить и проводить, не могу не сказать о чувстве благодарности, которое не покидало нас все эта незабываемые дни к устроителям праздника.

Еще в Москве, участвуя в заседаниях оргкомитета праздника, и я, и мои товарищи кое-что знали о том, как серьезно готовятся к нему белорусы, и у нас были основания ожидать, что праздник пройдет успешно. Теперь же с полной определенностью можно сказать, что успех праздника превзошел наши ожидания.

***

Рассказ о нашем пятом празднике будет неполным, если нам снова, еще раз не побывать в северном Мурманске.

Хронологически тут получится некоторый сдвиг, зато общая композиция обретет логическое, если не сказать художественное, завершение.

Дело в том, что перед тем, как попасть в Минск, некоторые из нас, «ветеранов» первого праздника, побывали в Мурманске. И не просто завернули «по дороге», а приняли участие в событии довольно значительном, может быть, историческом.

Положив начало празднику, Виталий Маслов, Виктор Тимофеев и Дмитрий Тараканов на этом не посчитали свою миссию полностью законченной. Эстафету праздника принимали другие города, но и в самом Мурманске он продолжал проводиться все эти годы неукоснительно. Вместе с тем не только продолжались, но и с каждым годом становились все более тесными и близкими дружеские связи с братьями по славянству – болгарами. Болгары приезжали в Мурманск, по их приглашению побывали в Болгарии делегации мурманчан, большие группы школьников – победителей конкурсов, посвященных Дню письменности.

В Софии есть что поглядеть, особенно русскому человеку. Чуть ли не половина улиц в центре города носит имена русских военных и общественных деятелей, участвовавших в освобождении Болгарии от османского ига. На главной площади, рядом с памятником царю-освободителю Александру Второму, стоит грандиозный собор Александра Невского. Много и других исторических памятников. Ну да не о них сейчас речь. Речь о том, что перед зданием народной библиотеки есть монумент создателям славянской азбуки Кириллу и Мефодию, и он, ясное депо, привлек особое внимание приехавшего в Софию Виталия Маслова.

Еще в дни новгородского праздника в одном из своих выступлений он сказал: у вас есть куда всем пойти 24 мая – у вас на памятнике «Тысячелетия России» есть Кирилл и Мефодий. У нас же в Мурманске вообще нет памятника, к которому бы в этом случае цветы положить – нет ни Пушкину памятника, ни Лермонтову...

И вот, перед зданием народной библиотеки он видит памятник Солунским братьям.

Болгары поняли зачинателя Праздника письменности в России, что называется, с полуслова. Полное взаимопонимание было проявлено с болгарской стороны и потом, когда идея начала обретать конкретные очертания.

Автор памятника, слава Богу, здравствующий и поныне скульптор Владимир Гиновски, дал согласие на его повторение. Работа предстояла немалая – как-никак две фигуры высотой чуть не в пять метров – и потребовались не месяц и не два на его исполнение.

В начале 1990 года работа была окончена.

Но как памятник переправить из Болгарии в заполярный Мурманск?

До Одессы он дошел морем. Как дальше? Можно бы, хоть и не без хлопот, отправить этот ценный груз железной дорогой. И недорого, и надежно.

Виктор Тимофеев вместе с сопровождающими монумент болгарами решают по-другому. Они везут памятник на грузовике.

Но ведь это и долго, и хлопотно, да и время года не очень-то подходящее – зима. Все так. Но В. Тимофееву и болгарской журналистке из еженедельника «Антени» Калине Каневой хотелось не просто доставить ценный груз из точки О в точку М. Им хотелось провезти памятник по земле Украины, Белоруссии и России, по городам и весям этих славянских республик. Чтобы жители селений и городов, через которые пролегал их путь, знали, ведали, что вместе с ними одолевают этот путь и славянские первоучители и что теперь в нашей стране каждый год 24 мая в честь Кирилла и Мефодия празднуется народный праздник...

И в Киеве, и в Минске Солунские братья делали продолжительные остановки. По их прибытии на центральных площадях устраивались торжественные многолюдные митинги с участием духовенства.

Описание пути почти из грек и почти в варят достойно целой книги. А поскольку непосредственного участия в нем я не принимал, то ограничусь лишь краткой передачей отдельных моментов, рассказанных Калиной Каневой.

Конечно же, по дороге их не раз и не два спрашивали, почему памятник везут в Мурманск.

Многим хотелось хотя бы просто прикоснуться к бронзовому монументу. А одна старушка подошла к грузовику, на котором его везли, и прижалась щекой к борту.

Когда же Кирилл и Мефодий въехали в Мурманск и в Никольском соборе шел торжественный молебен, заполярное небо озарило северное сияние.

Теперь, наверное, понятно, почему перед тем, как попасть в Минск, кое- кто из российской и болгарской делегаций сначала побывал в Мурманске.

На открытие памятника были приглашены гости из разных городов. Приехала большая делегация во главе с Владимиром Гиновски и из Болгарии.

Надо ли говорить о том, какое значение имеет при установке любого монумента окружающая его среда, даже то, на каком фоне он будет смотреться – на фоне, скажем, синего неба или серой небоскребной коробки. Так что всем нам было понятно нетерпение скульптора увидеть свое творение еще накануне официального открытия памятника.

Областная библиотека – да, та самая, где проходила первая, приуроченная к празднику научно-практическая конференция в 1986 году, – построена с большим отступом от уличного рада, и этот отступ образует перед ней не так чтобы очень большую, но и не маленькую площадь. На той площади, перед фасадом библиотеки и решено было установить памятник.

И вот мы небольшой группой во главе с Владимиром Гиновски, Виталием Масловым и Виктором Тимофеевым идем – это недалеко от гостиницы – на место.

Подошли. Стоим. Молчим. Смотрим не столько на памятник – он под покрывалом, угадываются лишь его контуры, – сколько на скульптора. Ему-то хорошо известно свое произведение, он его, надо думать, видит и сквозь покрывало. Потому он тоже гладит не столько на памятник, сколько на то, что вокруг него. Прошелся в одну сторону – посмотрел, теперь идет в другую, подошел поближе, опять отошел...

Прямо сказать, волнующая, драматическая – особенно для Маслова с Тимофеевым – минута!

И наконец-то мы слышим негромкое, но достаточно внятное:

– Добре! – Скульптор оборачивается к нам и повторяет: – Хорошо! Общий вздох облегчения.

Более высокой оценки, чем «хорошо», заслуживает состоявшееся на другой день открытие памятника

Было многолюдно и празднично. В торжественном молебне вместе с местными священнослужителями участвовал и приехавший с болгарской делегацией священник из Велико-Тырнова. Густым, рокочущим басом вдохновенно вел свою «партию» дьякон. И когда он возгласил: «Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий, молите Бога за нас!», то здесь, перед воплощенными образами равноапостольных братьев, это прозвучало особенно впечатляюще. Его же громогласное «Многая лета!» в самом конце службы присутствующими было воспринято, кроме всего прочего, еще и как пожелание многолетия нашему празднику. Многая лета! Многая лета!

Смоленск. 1991

Центром шестого Праздника славянской письменности и культуры стал приграничный с Белоруссией Смоленск.

Смоленск – один из древнейших городов Руси. Он старше Владимира, Суздаля, Пскова, не говоря уж о Москве. Первое летописное упоминание о Смоленске относится к 863 году. Уже тогда здесь, на историческом пути из варяг в греки, стоял город «велик и мног людьми». По преданию, Аскольд и Дир, спускаясь по Днепру в Киев, не решились занять Смоленск именно вследствие его многолюдства...

Дыхание древней истории ощущаешь здесь с первых же шагов. Сошел с поезда и прямо перед тобой, рядом с вокзалом, – церковь Петра и Павла XII века. Почти напротив, на другом берегу Днепра, стоит церковь Иоанна Богослова, а на западной окраине города – Михаила Архангела, называемая также Свирской. И эти оба храма – памятники того же давнего XII столетия. О былом благолепии Свирской сохранилось восторженное свидетельство очевидца: «.. .такое же несть в полунощной стране, и всем приходящим к ней дивитися изрядней красоте ея, иконы златом и сребром, и жемчюгом, и камением драгим украшены и всею благодатью исполнена...»

У Смоленска впадает в Днепр историческая Смядынь, с которой связано имя одного из первых русских святых – Глеба.

В 1015 году, по смерти крестившего Русь Владимира, на киевский стол сел его старший сын Святополк, к имени которого потом будет прибавлено вековечное клеймо – Окаянный, то есть проклятый, преданный общему поруганию. Владимир, как известно, разделил тогдашнюю Русь между сыновьями на уделы. Святополку же показалось недостаточным владеть одним столичным уделом, и он, восприняв, как сказано в летописи, мысль Каинову, решил погубить своих братьев, чтобы единовластвовать над всей русской землей. Начал Каин с младшего брата Бориса, который был в походе на половцев, а, узнав о смерти отца, возвращался с дружиной в Киев. «И пришли, посланные Святополком ночью на реку Альту, где был Борис, и напали на его шатер, как звери дикие, и пронзили Бориса копьями...» Следующей жертвой Святополка стал муромский князь Глеб. Святополк послал к нему гонца с ложной вестью: приезжай поскорее, отец болен, зовет тебя. Глеб тотчас же с малой дружиной отправился в путь.

Придя в Смоленск и причалив свой корабль к пристани на реке Смядынь, он узнал о смерти отца и убийстве Бориса. Опечалился Глеб, горько воскликнул: лучше бы и мне умереть с братом!.. Так и получилось: посланные от Святополка пришли к нему на судно и обнажили мечи...

Лишь Ярослав, которого потом народная молва назовет Мудрым, положит конец окаянству Святополка.

А Борис и Глеб стали первыми русскими святыми.

Ну, нам в праздничные дни еще придется побывать на Смядыни.

Вернемся в Смоленск.

Если поглядеть на город со стороны, обязательно заметишь темно- красную ленту, опоясывающую его центр. Это знаменитый Смоленский кремль. Знаменит он уже тем, что строил его известный русский зодчий Федор Конь; если же вспомнить Москву, то здешний кремль хотя и немного помоложе, но протяженностью стен будет подлиннее московского. Дело тут, конечно, не в том, что кто-то хотел перещеголять столицу. Мощь крепостного укрепления объяснялась местоположением Смоленска. В течение веков и веков, какие бы нашествия на Русь ни предпринимались – ни одно из них не обходило Смоленск.

Крепость сооружалась «всеми городами Московского государства», и при начале работ царские глашатаи возвещали на площадях и улицах разных городов, чтобы «в сие лето никто нигде не строил ни церквей каменных, ни палат, ни погребов» – вот какое важное значение придавалось этому государственному делу! Потому-то возведены были по холмам и оврагам неприступные стеньг и громадные башни всего за шесть лег.

Смоленск неоднократно осаждали, его сжигали, но он, как сказочная птица Феникс, снова возрождался из пепла и продолжал нести свою ратную службу – «Московских стен старинный щит».

Историческая судьба города нашла зримое и точное выражение в его гербе: «В серебряном поле черная пушка на золотом лафете, а на пушке райская птица». И лаконично, и символично, и поэтично!

«Культурная революция» 20-30-х годов и последовавшая за ней Отечественная война нанесли большой ущерб городу. Много памятников культуры было или уничтожено, или обречено на неизбежное саморазрушение. Тот же каменный пояс кремля теперь не идет сплошной линией, а то в одном, то в другом месте прерывается. Некоторые храмы обезглавлены, а уцелевшие памятники архитектуры прежних веков нередко испорчены перестройками.

И все же прекрасной старины за тысячу с лишним лет в Смоленске было «поднакоплено» так много, что несмотря на все разрушения кое-что сохранилось и до наших дней. Скажем, кроме уже помянутых храмов XII века, уцелели, хоть и не в полном виде, некоторые монастырские комплексы, памятники гражданской архитектуры. Слава Богу, сохранился – краса и гордость Смоленска – Успенский кафедральный собор.

В этом соборе торжественной литургией в память первоучителей словенских Кирилла и Мефодия и открылся шестой Праздник славянской письменности и культуры.

Архитектура собора счастливо сочетает величие и нарядность, крупный масштаб декоративного убранства с его изяществом. Внутреннее пространство храма (площадью более двух тысяч квадратных метров) еще более усиливает ощущение огромности и великолепия. Всех входящих в собор неизменно поражает деревянный резной иконостас. Чудесная резьба на колоннах, карнизах, филенках, обрамляющих живопись, делает иконостас произведением высокого искусства. Композиция больших размеров украшена резными гроздьями винограда и цветами подсолнуха, листьями дуба и клена. Говорят, подобного иконостаса нет ни в каких других храмах России.

А, еще недалеко, от алтаря на почетном возвышении установлена икона Богоматери. Икона эта, как и многое другое в Смоленске, о чем говорилось вначале – тоже имеет отношение к нашей отечественной истории. Она в 1812 году была едва не увезена французами, а затем сопровождала наши войска до самого конца войны...

По окончании богослужения прямо из собора госта праздника и жители города направились к историческим, памятным для смолян местам. Это многотысячное шествие, возглавляемое духовенством, было впечатляющим зрелищем: такого древний Смоленск не видел, наверное, очень давно.

У памятника героям Отечественной войны 1812 года была отслужена краткая панихида.

Закончилось шествие в парке культуры и отдыха праздничным митингом. На нем выступали гости из Болгарии, Сербии, Польши, Словакии, других стран. Выступления звучали на разных языках, но суть их была единородственной. Гости говорили об общих корнях нашей славянской культуры, о необходимости крепить наше братство. С проникновенным, безупречно точным по форме и содержанию словом, в котором о самых высоких философских материях говорилось простыми и ясными глаголами, обратился к присутствующим митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл.

По окончании митинга состоялся красочный концерт с участием художественных коллективов Украины, Белоруссии, а также Кубани и других регионов России.

В тот же день, 24 мая, была открыта и освящена памятная доска Кириллу и Мефодию на улице, названной их именами. Такой знак памяти Смоленск заслужил, наверное, более, чем многие славные города России: год первого летописного упоминания Смоленска является и годом, положившим начало духовного подвига Солунских братьев – началом их проповеди и утверждения православной веры среди славянских народов.

Завершился праздничный день большим представлением в областном театре, где звучали и яркое поэтическое слою, и прекрасная музыка Бортнянского, Глинки, Дворжака, Чайковского, Мусоргского...

На другой день мы, литераторы, побывали в школах Смоленска на «последнем звонке».

Кроме того, согласно праздничной программе, совершалось и многое другое.

Выше упоминалась река Смядынь. За тысячу лет она так обмелела, что ее нынче и рекой-то не назовешь, скорее это ручей. Здесь на месте гибели князя Глеба был освящен памятный знак.

А у Громовой башни Смоленского кремля состоялось открытие памятника его строителю – Федору Савельевичу Коню. (Автор монумента – известный скульптор Олег Комов.) Родиной Федора Коня считают Смоленщину. Так что это дань памяти и талантливому зодчему, и земляку – «своему» человеку.

Смоленская земля дала России много выдающихся людей. Это и Глинка, и Пржевальский, Коненков и Твардовский, Исаковский и Рыленков. Как не назвать в этом почетном ряду и славного архитектора-реставратора Петра Барановского, и первого космонавта Юрия Гагарина...

Ни Грибоедова, ни Кюхельбекера, ни Хомякова не принято считать смолянами. Однако же будущий автор «Горя от ума» в детском и отроческом возрасте каждое лето проводил в родовом поместье Хмелита, что в Вяземском районе. Впечатления же детства и юности, как известно, остаются незабываемыми на всю жизнь.

Друг Пушкина Кюхельбекер не только часто приезжал в имение Закуп на Духовщине, но много и плодотворно работал здесь.

На берегу реки Вазузы в Сычевском районе есть село Липены, в середине прошлого века принадлежавшее известному писателю и теоретику славянофильства Хомякову.

Чтобы праздник не ограничивался одним областным центром, в его программу были включены поездки отдельных групп в такие вот памятные места Смоленщины. Одна группа побывала в селе Новоспасском – на родине Михаила Ивановича Глинки, другая – в грибоедовской Хмелите, третья – в городе, названном по имени известного русского путешественника, исследователя Средней Азии Николая Михайловича Пржевальского

Нам с Валентином Распутиным выпала дорога в Загорье – на родину Александра Твардовского.

Собственно, приехали мы не в Загорье, а на расположенный недалеко от селения хутор. Он стоял на большаке Смоленск – Ельня, и война, что называется, стерла его с лица земли. Лишь спустя время на его месте была заново выстроена усадьба кузнеца Трифона Гордеевича Твардовского: крестьянский дом, надворные постройки, кузня.

Гостей принимает младший брат поэта – Иван Трифонович, такой же крупный и лицом и статью, как Александр, разве что зачесанные назад совсем белые с желтинкой волосы мешают увидеть в нем автора «Василия Теркина».

Узнав Распутина, хозяин усадьбы выражает громкую неподдельную радость и, когда мы входим в дом, не знает, куда усадить дорогого гостя. Из дальнейшего разговора становится понятным, что Иван Трифонович не просто наслышан о Распутине, но читал многие его вещи и имеет о них свое суждение. Оценки в превосходной степени немало смущают скромнейшего Валентина Григорьевича, и он всячески старается перевести разговор с собственной персоны на поэта Александра Твардовского.

Мало-помалу Иван Трифонович настраивается на воспоминательный лад и начинает рассказывать о своем и Сашином детстве, о драматической судьбе семьи Твардовских в год «великого перелома» и последующих не менее суровых, переломных годах.

В дом постепенно набирается довольно много паломников: рассаживаются по лавкам, теснятся у печки. На лицах – сосредоточенное внимание. Это и понятно. Рассказ экскурсовода о детстве и юности любимого поэта, о первых публикациях его стихов и то послушать интересно. А тут звучала не заученная речь музейного работника или ученого литературоведа, а живое слово человека, возраставшего в такой вот избе вместе с братом, которому на роду было написано стать выдающимся, может быть, самым большим русским поэтом середины, да и всей второй половины двадцатого века...

(Я не пересказываю воспоминания брата Твардовского, поскольку Иван Трифонович достаточно хорошо владеет не только устным, но и письменным словом и неоднократно выступал с печатными мемориями в «Литературной России» и других изданиях, - авт.)

Около двух часов длилась наша беседа. Иван Трифонович охотно и подробно отвечал на многочисленные вопросы. Разумеется, поводил он нас и по усадьбе, показал кузницу. Как и все туг, кузня не декорашвная, а подлинная и вполне дееспособная: зажигай горн и куй железо, пока горячо...

Прощание было самым сердечным. По настоянию Ивана Трифоновича сфотографировались на память.

И все бы хорошо. Хорошо, что побывали в родных краях Твардовского. Хорошо, что усадьбу посещают почитатели его таланта. Но попытались мы на обратной дороге вспомнить хоть одну серьезную статью о поэте в газетах и журналах за последние «перестроечные» годы, и на память ничего не пришло. Собираются «круглые столы», идут якобы споры, а на самом-то деле – пустые, хвалебно-рекламные разговоры о весьма посредственных или вовсе ничтожных стихотворцах «новой волны». Если что-то и пишется о поэтах старшего поколения – только о «жертвах тоталитарного режима». Твардовского же будто не было и нет. Выходит, не было и «Василия Теркина»? И той войны, на которой он воевал «не ради славы, ради жизни на земле»?..

В тот же день побывали мы с Распутиным еще в одном памятном месте смоленской земли – Талашкине.

Сначала небольшое отступление.

Когда-то, более двадцати лет назад, попалась мне редкая букинистическая книга С. В. Максимова «Неведомая, нечистая и крестная сила», изданная каким-то неведомым мне тогда «Этнографическим бюро кн. В. Н. Тенишева». Кто такой князь В. Н. Тенишев и его бюро, никто мне толком объяснить не мог. Правда, этнографов среди моих знакомых не было. Но ведь и книга-то не научный труд! А имя Вячеслава Николаевича Тенишева и особенно его супруги Марии Клавдиевны мне и моим товарищам должно было быть известно еще со школы, еще с тех младых лет, когда о какой-то этнографии можно ничего и не знать...

Мы так долго самыми мрачными красками живописали дореволюционную русскую провинцию, так усердно цитировали известное речение «основоположников» об идиотизме деревенской жизни, что любое упоминание о каком-то луче света в этом «темном царстве» казалось неуместным, поскольку нарушало принятую схему.

И вот представьте, еще в конце прошлого века какой-то барин с барыней в своем имении, что в восемнадцати верстах к югу от Смоленска, построили бесплатную школу для крестьянских детей, в которой, кроме общеобразовательных предметов и специальных – земледелия, садоводства, пчеловодства – в обучение были включены предметы эстетического воспитания. При школе имелись художественные мастерские, где мальчики обучались столярному делу, резьбе, живописи, гончарному и керамическому искусству, а девочки – вышиванию.

Можно ли о таком писать в учебниках, по которым мы учились? Конечно же, нет – схема рушится...

А теперь о Талашкине.

В 1893 году это имение было куплено князем В. Н. Тенишевым и его женой Марией Клавдиевной. Вскоре же они приобрели и находившийся в версте от Талашкина хутор Флёново.

Тенишев был ученым-этнографом и вместе с тем – крупным промышленником, очень богатым человеком. А его щедро одаренная от природы супруга Мария Клавдиевна имела известность в среде русской интеллигенции как искренний друг художников и музыкантов, к тому же обладающий большими познаниями в искусстве. Она три года занималась пением в Париже у известного педагога того времени Маркези. Училась рисунку и живописи у французского художника Г. Жильбера и в парижской академии Жюльена. Ее дом в Петербурге был местом постоянных встреч для художников, музыкантов, ученых. Ею была открыта бесплатная рисовальная студия, которой руководил И. Е. Репин. В течение многих лет она сама изучала историю и технику эмали, выполнила немало работ декоративно-прикладного искусства, принесших ей европейскую известность.

Казалось бы, чего еще надо? Именно этот вопрос еще до брака с князем Тенишевым задавала ей в одном разговоре родственница. «Что надо? Я еще не знаю, – отвечала ей Мария Клавдиевна. – Я считаю, что еще ничего в жизни не сделала... До боли хочется в чем-нибудь проявить себя, посвятить себя всю какому-нибудь благородному человеческому делу...»

И вот по истечении какого-то времени после этого разговора жизнь предоставила ей возможность «проявить себя».

В имении Талашкино Мария Клавдиевна решила создать своеобразный очаг, или, по-нынешнему говоря, центр возрождения русского национального стиля в прикладном искусстве. Вместе с тем ей хотелось, чтобы центр этот не был узкоспециальным, замкнутым на самом себе, а распространял свое влияние в крестьянской среде.

Именно с этой целью была создана ю Фленове школа для деревенских мальчиков и девочек.

Следует особо отметить, что в организации школы с самого начала исключалось всякое любительство. Приглашались учителя, закончившие специальные учебные заведения. В 1900 году для руководства художественными мастерскими в Талашкино был приглашен известный художник С. В. Малютин.

Заготовки для многих изделий закупались у местных кустарей, а потом в этих мастерских украшались резьбой и росписью. Лучшие из работ экспонировались на выставках в Смоленске, Петербурге, Париже и Лондоне.

В 1905 году Тенишева открыла в Смоленске музей «Русская старина», в основу которого положила личное собрание картин, скульптур, народных кустарных изделий. А чтобы иметь представление о богатстве этой коллекции, достаточно будет сказать, что в 1907 году в Париже, в Лувре, было показано более пяти тысяч предметов из «Русской старины».

С первых же лет существования школы во Фленове здесь был создан балалаечный оркестр. Сюда приезжал, а затем в Смоленске выступал со школьными балалаечниками известный композитор и организатор оркестра народных инструментов В. В. Андреев.

Частыми гостями в Талашкине были многие художники. Причем они не просто наезжали в Талашкино, а подолгу и плодотворно здесь работали. Дважды бывал Илья Репин. Приезжал вместе со своей женой Михаил Врубель.

Мария Клавдиевна как-то высказала Врубелю идею расписать балалайки и показать их на Всемирной выставке в Париже. Не очень-то серьезная, на первый взгляд, для художника такого масштаба, как Врубель, идея эта была с энтузиазмом воспринята. Он написал «Царевну-Лебедь», «Поединок Добрыни Никитича со Змеем-Горынычем», «Сказочную царевну»... А всего было расписано четырнадцать балалаек, и среди авторов росписей значились такие известные русские художники, как Коровин, Головин, уже упоминавшийся Малютин и сама Тенишева.

Балалайки с фантастическими картинами по мотивам русских сказок и былин, украшенные причудливыми узорами, конечно же, вызывали большой интерес у посетителей выставки, их даже просили продать, но Тенишева все вернула домой.

Известность Талашкинского центра народной культуры росла и ширилась. Многие художники – Поленов, Васнецов, Серов, Нестеров – приезжали ознакомиться с изделиями народных мастеров, с организацией работы в художественных мастерских.

И если бы не война да не революция...

Сохранившиеся и восстановленные постройки во Фленове расположены по отлогому нагорью, чуть возвышаясь одна над другой. Уже издали привлекает внимание своей необычностью сказочный «Теремок», построенный Малютиным. На главном фасаде мы видим солнце, жар-птицу, коников, цветы и травы; на наличнике восточного окна – лебедь, еще одно солнце, восходящее, тут же серпик луны и звезды...

Яркая раскраска, сказочные мотивы росписей, где реальность переплетена с причудливой фантазией, – все это делает «Теремок» веселым, праздничным произведением искусства.

Недалеко от «Теремка» стоит построенная в те же начальные годы нашего века церковь Сошествия Св. Духа. Поставленная на вершине холма, она восходит ввысь ярусами кокошников и своею маковкой устремлена в самое небо, вот в эти летящие над ней белые облака

Часто бывавший в Талашкине Николай Константинович Рерих взялся выполнить росписи и смальтовые мозаики храма. Художнику удалось закончить фрески алтаря, расписать одну из арок, а главный вход в церковь украсить большим мозаичным образом Спаса Нерукотворного. Война прервала работу. Но жалеть приходится не столько об этом, а о другом. После революции храм был превращен в склад, и все фрески погибли. Уцелел лишь мозаичный Спас над входом.

«Теремок» и соседнее с ним здание бывшей школы ныне являются филиалом областного музея изобразительного и прикладного искусства. Размещенные в них изделия талашкинских мастеров отличают своеобычность, единичность, истинная уникальность, будь то подсвечники, кубышки, вазы, горшки или вышивки, балалайки, столики, поставцы, Даже расписные сани. Человека конца XX века повседневно окружают вещи, сошедшие с конвейера, они могут быть удобными в пользовании, но у них нет своего неповторимого лица, и потому наш глаз скользит по ним, не задерживаясь. Здесь все в единственном экземпляре, каждая вещь наособинку, на каждом экспонате лежит печать творческой индивидуальности мастера.

Особенно богата на исполненные вольной фантазии поделки коллекция, разместившаяся в «Теремке». Здесь все и под стать внешнему виду сказочного терема и в тон его чудесным интерьерам. Чего стоит одна балконная дверь с изображением медведя и рисунками цветов и рыбок! А поэтическая светелка!.. А изразцы, которыми облицована печь, – гляди, не наглядишься!..

И что интересно: ни в оформлении интерьера, ни в предметах утвари как здесь, так и в экспозиции в здании школы нет ни упрощенной стилизации под «народное», ни старательного копирования «старины», хотя все, что ты видишь, наше, русское, национальное, народное. «Не копируя старины, а только вдохновляясь ею» – именно так и формулировала общую направленность всей своей деятельности на ниве культуры замечательная русская женщина княгиня Тенишева.

Знакомство с фленовскими достопримечательностями заняло довольно много времени. После того, как сотрудница музея Тамара Викторовна (фамилию мы постеснялись спросить) провела нас с Распутиным по экспозициям, захотелось к некоторым экспонатам вернуться, чтобы вглядеться в них более внимательно, посмотреть не только с одной точки, но и с другой, с третьей...

А уж перед тем как нам покинуть этот музей народной художественной культуры, зашел разговор о положении дел в нынешней нашей культуре. Если и в недавние времена она держалась на «остаточном принципе», то теперь и вовсе брошена в пучину рыночного чистогана. Как возродить Талашкино? Где взять нужные средства, если их даже на Третьяковку не находится?

Выход пока один – пожертвования. С этой целью решено учредить Фонд возрождения Талашкина. Однако прежде чем фонд получит свой статус и номер счета в банке, на который можно переводить деньги, он должен быть зарегистрирован. Но и сама регистрация стоит немалой суммы, которой у музея, естественно, нет, и пока что приходится говорить о «пожертвованиях» на эту самую регистрацию (какой позор, какое унижение культуры!).

Работники музея показали нам тоненькую школьную тетрадку, в которой записываются фамилии посетителей, внесших свои рубли. Записали в эту тетрадку и нас с Распутиным. А на прощание подарили по маленькой матрешке. Нет, не хохломской, а своей, талашкинской, выделки. Что ж – память. Горькая память о некогда светлом, солнечном очаге нашей национальной культуры.

Не хотелось бы заканчивать на горькой ноте. Да и для полноты картины к уже сказанному необходимо кое-что добавил.. Тем более, что добавки имеют прямое отношение к Талашкину.

Во-первых, вместе с научной конференцией интересно прошли Тенишевские чтения. А во-вторых, в Талашкине-Фленове состоялся веселый и нарядный фольклорный праздник. День выдался погожий, и на празднике было многолюдно. И фольклорный «Теремок» был естественной и прекрасной декорацией для развернувшегося здесь действа.

Если же в заключение окинуть смоленский праздник общим взглядом, то возникнет желание вместе с добрыми словами высказать и некоторые замечания и пожелания.

Не могу умолчать об уроке Слова.

Ведь праздник-то наш – праздник Слова. И уроки Слова как его важнейшая составная часть неизменно проводились, начиная с Мурманска, и в Вологде, и в Новгороде, и в других городах. Это уже стало установившейся доброй традицией.

Увы, в Смоленске эта традиция оказалась почему-то нарушенной. Побывать в школах писатели побывали, но в несколько иной роли. В этот день в школах города проводилось нечто вроде торжественной линейки, на которой лучшие ученики награждались медалями с изображением Солунских братьев. И вот нам, писателям, было определено вручать эти медали. Тоже, конечно, дело важное. Да, признаться, и нам самим было интересно, светло и радостно быть среди учителей и учеников, свое собственное детство, свою школьную юность вспомнить. Но ведь медали могли бы вручить школьникам, скажем, ветераны войны и труда или передовики производства. Нам же, имеющим дело со Словом, в праздник Слова куда бы свойственнее да и важнее провести с ребятами именно урок Слова, рассказать им об истоках тысячелетней отечественной культуры, о чем они из современных учебников узнать не могут.

В начале я упоминал о праздничном митинге в городском парке, на котором выступали гости из Болгарии, Сербии, Польши, Словакии, других стран. Проходило сие действо на просторном зеленом поле. Но хотя поле это называется Массовым, народу было маловато. Особенно мало было ребят школьного возраста. А где и когда еще они услышат те важные и нужные для их юного сознания слова, которые звучали на том поле?!

Устроителями праздника сделано было очень много, чтобы Дни славянской письменности и культуры стали именно праздничными и надолго остались в памяти. И мои замечания надо считать не столько упреками, сколько пожеланиями на будущее. Ведь праздник наш будет отмечаться и через год, и через два, и через много-много лег.

И еще одно уточнение. Хотя мы и говорим, и в газетах пишем о том, что эстафета праздника передается одним городом другому – в данном случае Смоленском Москве, – это вовсе не значит, что в 1992 году только Москвой он и будет отмечен. Мурманск празднует День Кирилла и Мефодия ежегодно, Вологда с Новгородом, многие другие города – тоже. Так что и Смоленск передать-то эстафету передал, а сам, как и другие города России, теперь станет, будем надеяться, отмечать этот славный праздник и в следующем году, и присно, и во веки веков.

Семен Шуртаков

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"