Славяне. Язык и история

Фрагменты из книги «Заветное слово»*

В декабре 1984 года в “Правде” была опубликована моя статья “Свидетельствует лингвистика”. Тогда мне захотелось, выйдя за рамки своей специальной науки, поразмышлять с пером в руке о том, что волновало многих. Последовали отклики в виде писем, разговоров при встречах, телефонных звонков. Отклики были и в тот же день, и спустя полгода, ибо лишь спустя полгода добралась до Москвы старая женщина с длинным письмом о нынешних судьбах русского народа, адресованным высокому партийному руководству накануне предстоявшего съезда, а перед этим решила зайти ко мне и рассказать еще все своими словами — искренне о наболевшем.

Значит, в статье высказаны не однодневные мысли и чувства, и это меня радует. Но, обрадовавшись, в пору сразу и огорчиться — совсем как в жизни. Та старая русская женщина прибыла в Москву из одной из автономных республик Северного Кавказа, и ее беспокоило более чем скромное положение русских в этих национальных краях. Таково в двух словах содержание ее письма, и, если не принимать во внимание наивных мест, там содержащихся, ее основная мысль не расходится с научно фундированными представлениями экономистов и социологов.

Старушка вовсе не идеализировала русских — ни тамошних, ни других, она знала за многими из них грехи, прежде всего злободневный нынче грех пьянства, но она твердо знала и заедающую их скромность (увы, эта поговорка “скромность заела”, кажется, специально придумана русскими про себя).

По-своему созвучны тревогам простой русской женщины с Северного Кавказа заботы читательницы-москвички, очевидно, филологически образованной:

“Чего только не услышишь, причем не по секрету, а прилюдно на шумном перекрестке: что “Слово о полку Игореве” — подделка, что русский язык — протатаренный (эти “знатоки” к татарским относят такие даже слова, как “князь” и “изба”), что и русские‑то — не русские, а некое “смешение”, что “до Петра был мрак, лавок даже не было, верней, лавки‑то были, а вот стульев не было”. Эти горе-проповедники порой даже не скрывают своего сожаления, что слепая судьба обрекла их говорить на русском языке”.

Не нуждается в особых доказательствах, что тенденциозные воззрения на языковое и историческое прошлое славян можно встретить отнюдь не только “на Западе”. В мои намерения не входит давать здесь подробное изложение этого многотрудного научного вопроса. К тому же однозначная демаркация на “Запад” и “не-Запад” явилась бы лишь очередным упрощением.

Года три тому назад у нас в институте побывал молодой зарубежный историк раннего славянства Яков Бачич. Сам он югослав, хорват, но живет и работает в США в университете города Юджин штата Орегон. Он принес с собой свою диссертацию, защищенную в Колумбийском университете, основное содержание которой сводилось к ревизии непрекращающегося принижения самостоятельного исторического прошлого славян в трудах некоторых французских, американских, западногерманских историков. Сделано это им было добротно, с фактами в руках.

Да, угодно это кому или неугодно — престиж русского языка в мире весьма высок. Если ограничиться только научными специалистами, то на русском языке читают литературу очень многие ученые, профессионально с русским никак не связанные. Разумеется, представлять себе дело так, что все это происходит при всеобщем единодушном одобрении, было бы наивностью. Здесь тоже множество градаций и различий.

Один пример. Профессор Канзасского университета в США Г. Гальтон, прежде живший и работавший в Вене и вообще — выходец из Восточной Европы, написал как‑то рецензию на сборник работ другого такого же выходца А. Исаченко. Мы узнаем из рецензии Гальтона, что русский язык, оказывается, вовсе не типичный славянский язык, тем более что его положение периферийно. При этом, однако, остается неясным, что значит “типичный” славянский язык и имеются ли такие в природе. Ведь каждый язык в сущности нетипичен, то есть неповторим, в том числе и русский. И так называемая периферийность положения русского языка в современной науке должна объективно расцениваться как преимущество, способствующее сохранению многих его древних особенностей.

В рецензированном сборнике была переиздана статья Исаченко “Индоевропейская и славянская терминология родства в свете марксистского языкознания”. Вернее, она называлась так раньше, в 1953 году, когда вышла впервые в Чехословакии. А будучи переиздана в западном издательстве, стала называться короче — без слов “в свете марксистского языкознания”. Если одна и та же работа один раз предлагается “в свете марксистского языкознания”, а другой раз — уже “не в свете”, у нас это квалифицировалось бы как ренегатство. Впрочем, и в Западной, и в Восточной Европе лингвисты хорошо знали Исаченко как человека скользкого и склонного к конъюнктурщине.

Несколько лет назад он умер, и тут проявилась любопытная тенденция. Создается впечатление, что его беспринципные, а по форме броские высказывания, его охаивание древнерусских корней современного русского языка, самобытности его развития были оценены по достоинству “любителями” русского слова и взяты на вооружение в неглупом расчете на то, что иные бесславные конкретные обстоятельства жизни покойного со временем поблекнут. Нужное для них останется.

Эти не очень явные, но ощутимые перемены во взглядах на такого человека (а человека от ученого отрывать нельзя) автору приходилось наблюдать и у своих московских знакомых. Люди, раньше откровенно называвшие Исаченко неприятным человеком, впоследствии почтили его посылкой своих статей в юбилейный сборник, другие, резко критиковавшие его как пасквилянта на все русское, теперь уже с некоторым пиететом вспоминают, что он занимался типологией славянских языков. Чего здесь больше — фрондерства, игры в свое особое мнение или потакания моде, которая, как и во все времена, проистекает откуда‑то со стороны?

Разборчивость в таких делах, как знакомство, а тем более сотрудничество, вещь не последняя. А люди порядочные во все времена не останавливались и перед тем, чтобы раззнакомиться с теми, кто элементарно нарушает этику. Говорю это к тому, что в науке о языке, где идеи и проблемы тесно переплетены с историей общества, с вопросами национальной чести, престижа и достоинства, с общечеловеческими критериями, безусловно, очень важно насаждать и поддерживать международное и межнациональное взаимопонимание. Но проверкой всему должен оставаться этический критерий. Не нами замечено, что именно в технически перенасыщенный век этика приобретает огромное значение. Именно потому, что экономика и техника, казалось бы, заслоняют этику и этическое. Именно потому также, что одновременно угрожающе растут делячество, выдаваемое за деловитость, спекуляции всякого рода, снобизм.

Русский народ, который никогда не надо было учить самоотверженности, как известно, принял на себя максимальную тяжесть последних войн, экономических усилий и подъемов. Можно сказать, что он во многом добровольно потеснился, сознательно помогая другим нациям и народностям. Долгое время у нас к тому же было как‑то не принято выносить подобные вещи на обсуждение. А между тем речь идет не о пустяках и не о впечатлениях, а о тенденциях.

Доходит до того, что сейчас в научной литературе, да и у широкой общественности набрало силу мнение, что якобы неудобно называть нашу начальную письменность и ее язык русскими, поскольку это общее наследие языка и культуры не одних русских, но и украинцев и белорусов. Вот пример, когда из верной посылки делаются неверные выводы. Ведь Русь Х—ХI веков никак иначе себя сама не называла, а только Русью, Русской землей. Начать называть этот ранний период языка и литературы древневосточно-славянским значило бы фактически переименовать его.

Украинские и белорусские товарищи не должны беспокоиться за прошлое своих языков и письменных традиций: оно у них было и остается общим с русскими. Ясно одно: живущая с древности традиция названий “Русь”, “русский”, “Русская земля” не должна легковесно отменяться или заменяться, ибо подобные замены порой рискуют обернуться злоупотреб-лением.

Из союзных республик, особенно из Средней Азии, поступают сигналы об ухудшении владения русским языком, и хотя его позиции там важны не сами по себе, а как позиции языка межнационального общения, то есть средства культуры, в котором должно быть заинтересовано как раз местное население, они — это следует признать— не расширяются, а сокращаются. В свою бытность членом ВАК мне приходилось слышать о случаях, когда приглашавшийся на заседание республиканский научный работник вез с собой переводчика, через которого объяснялся с экспертами. Советский ученый, деятель культуры, не знающий русского языка, — это нельзя назвать нормальным явлением.

Но можно ли говорить об этом как о русификации? Дело обстоит иначе. Давно пора считаться с тем фактом, что у нас в стране возник и функционирует языковой союз. Специфика такого явления, как языковой союз, раскрытого наукой XX века, заключается, как правило, в наличии группы контактирующих языков при ведущей, организующей роли одного культурно наиболее влиятельного языка региона (классический пример: балканский языковой союз при аналогичной роли греческого языка). Между тем в наших филологических кругах при обсуждениях упорно требуют говорить о паритетности взаимовлияний не только русского языка на национальные, но и наоборот. Но вдумайтесь, сопоставимые ли это вещи — влияние русского языка на чукотский и — обратно — чукотского на весь русский и т. д. и т. п. Равенство наций и языков неоспоримо, но формально паритетная трактовка реальных межъязыковых и межнациональных отношений оборачивается очередным злоупотреблением справедливыми лозунгами.

...Более ста пятидесяти лет назад Пушкин написал стихотворение “Клеветникам России”, и нет, считаю, в его поэтическом наследии строк, которые звучали бы до сих пор так актуально. Эти стихи в те времена не были до конца поняты читательской публикой. Тогда, как и сейчас, европейская печать старалась подхватить каждый повод для разжигания антирусских настроений.

О чем шумите вы, народные витии...

Народные витии — это ведь не “народные ораторы”, как можно было бы понять сейчас, это те, кто присваивает себе право вещать от имени целых наций. Именно в их и им подобных действиях Пушкин увидел злоупотребление справедливыми национальными лозунгами. Именно против злоупотребления гневно и бесстрашно выступил Пушкин. Прошло время, а отповедь “Клеветникам России” гремит как будто написанная вчера.

Подводя предварительные итоги и трезво, безбоязненно оценивая нынешнюю обстановку международного и межнационального общежития, то, как она отражается на судьбах языка, в эволюции национального самосознания, думаю, будет правильно, если мы, филологи, согласимся, что сами еще не вполне осознали меру собственной ответственности. Нынешняя русистика отчасти сдала свои позиции, достигнутые во времена таких ученых, как В. В. Виноградов и Ф. П. Филин. Вернуть эти достижения и идти дальше, смело решая задачи, которые сама жизнь ставит перед вами, — к этому обязывает нас идущая в стране перестройка.

«Правда», 28.03.1987

* М.: ИИПК «ИХТИОС», 2007

Академик Олег Трубачев

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"