Славяне, язык и история

Фрагменты из книги*

В разное время в газете “Правда” были опубликованы две мои статьи. Они вы­росли из моей большой лексикографической практики — я имею в виду многолетнюю работу по созданию Этимологического словаря славянских языков (реконструкция и объяснение праславянского лексического фонда), четырнадцать томов которого к настоя­щему времени уже увидели свет. Я многим обязан этой работе, если говорить об обога­щении и углублении своих научных взглядов на прошлое славянских народов, их язы­ков, их древнюю культуру. Но вопрос этот не только научный, и это “не только”, пожа­луй, и побудило меня обратиться в первую очередь к самому широкому читателю, который вовсе не обязательно читает специальную литературу.

Речь идет о том, что могло помочь сохранить и развивать национальное самосозна­ние, а значит, помочь человеку познать самого себя, что во все времена считалось вершиной всякого серьезного знания, и, если в наш технически и экономически ориентированный век заметна тенденция об этом забывать, тем острее надобность писать и напоминать об этом. Те правдинские статьи отражают гордость за свою науку, языкозна­ние, лингвистику, за ее ценные самостоятельные свидетельства об историческом разви­тии народов и культур — гордость, обостряемую, но и объясняемую тем обстоятельст­вом, что в реляциях руководящих инстанций по заведенному порядку собственно языко­знание, как правило, забывалось или опyскалось, и счет общественных дисциплин, от которых можно чего-то ждать, как мы знаем, обрывался на философии и политэкономии, самое большее — на литературоведении.

Мы, лингвисты, тоже виноваты в этом забвении. Надо многое неустанно разъяс­нять самому широкому читателю, каждому русскому человеку. Свои разъяснения надо начинать с очевидных научных истин — истин, к тому же великих и касающихся вся­кого, кому близок русский язык, например, с того факта, что русский язык — славян­ский, что он относится к семье родственных славянских языков, которых насчитывается общим числом пятнадцать, имея в виду все — большие и малые, живые и мертвые древ­нe-письменные языки. Русский язык называют родным больше половины всех говорящих на славянских языках, а людской потенциал пропорционально связан с богатством языка, на котором говорит народ. Прибавим, что русский — язык с древней письменностью, в этом году исполняется тысяча лет с принятия на Руси христианства и письменной культуры. Разумеется, русская культура берет начало не в том 988 году, когда состоя­лось крещение Киевской Руси, ее истоки, как и истоки русского народа, уходят в общую славянскую древность, общую прародину славян — предмет наших научных разыска­ний. Этими немногими словами мы можем охарактеризовать здесь важность славян­ства для Руси, для России.

Но в дальнейшем Россия сложилась исторически как новый конгломерат разноязы­ких и разнокультурных народов. Естественным следствием этой общности являлось воз­никновение русско-национального двуязычия. Русский язык получил при этом роль средства межнационального общения. Как и следовало ожидать, столь сложное взаимо­действие знает не одни только блaгoпpиятствующие факторы, но и моменты противо­действия, и встречные течения. Встает необходимость объективного научного осмыс­ления и объяснения всей этой картины, всех известных здесь подъемов и спадов (сиг­налы о неудовлетворительности изучения русского языка в национальных республиках). Отсутствие глубоко научного осмысления роли русского языка и его реальных взаимо­отношений с национальными языками ничем не заменимо, оно рано или поздно в самом дурном смысле будет “восполнено” дилетантскими и невежественными кривотол­ками. Следует признать, что в действительности здесь пока существует разброд и над научностью осмысления одерживает верх своего рода публицистичность терминов и мышления, причем высказывания о содружестве советских наций и языков имеются в достаточном количестве, а равно и обязательные признания равенства и взаимовлияния­. И это пока все, что есть. Хотя о взаимодействие советскиx наций и языков пишут немало, все же здесь происходит некое топтание на месте. Преобладает статистическое описание и констатация и отсутствует сколько-нибудь глубокий и смелый анализ. Взять хотя бы уже упоминавшееся двуязычие, с наличием которого все как будто согласны. Но как возникает двуязычие и о чем свидетельствует, в частности, известное у нас русско-национальное двуязычие? Почему никто практически не занимается у нас вопро­сом причинности этого явления?

Ведь двуязычие — естественный атрибут языкового союза, о котором во второй из двух упомянутых выше моих статей было сказано бегло, но отнюдь не без оснований, ибо с наличием возникшего в нашей стране языкового союза придется, по-видимому, серьезно считаться и теоретикам и практикам нашего социалистического строительства. Альтернатива идее языкового союза — это механистическая концепция общения языков между собой, и она, кажется, действительно находит отражение в том, что сейчас пишется по вопросу, но ее несостоятельность неумолимо проявляется и еще будет проявляться во всех контрольных случаях теории и практики, как, например, внешне справедливо паритетное признание влияний русского языка на все национальные и обратно — всех национальных языков на русский. То, что столь формальная трак­товка этого важного вопроса по существу неверна, начинают понимать сами практики нашего национального строительства, сознающие, что, обратное, столь же сильное влия­ние всех ста пятидесяти языков нашей страны на русский мало реально (что тогда осталось бы от русского языка?). Оно есть, это влияние, но оно закономерно оседает на перифериях русского языка, в локальных вариантах русской речи, откуда попадает и в язык русских художественных произведений на местные темы, но русский литератур­ный язык существенно не затрагивает. В этом объективно сказывается ведущая роль русского языка как средства межнационального общения. Будь иначе, эта важная роль русского языка была бы затруднена в первую очередь, а в этом вряд ли кто-нибудь особенно заинтересован. Кажется, что именно эта идея языкового союза в нашей стране с русским языком как наиболее авторитетным — идея, кстати, подкреп­ленная опытом мировой лингвистики — помогает все объяснить научно и объективно, способствует укреплению позиций русского языка в республиках, а главное, делает это без ущерба для национальных языков и для идеи необходимости их собственного развития и процветания.

Сколь неоднозначно восприятие подобных сложных тем широкой общественностью, показывает почта статьи, опубликованной в марте 1987 года. Непростая почта, далекий от гармонии хор голосов, которые вопрошают прошлое и будущее, нетерпе­ливо стучатся в настоящее и требуют, требуют ответа. Подняв такую тему, негоже уклоняться ни от ответа, ни от ответственности, и говорить придется со всей, по-види­мому, непривычной в таких вопросах открытостью, не чуждой, впрочем, и нашим предкам, потому что, как пишет наш читатель В. П. Воробьев (Челябинск), “шлемы их были без забрал”...

Поскольку беседа в таком духе могла бы представить интерес для большего круга лиц, мне показалось целесообразным дать ее в виде продолжения статьи, заранее изви­нившись, что вошло в нее не все, а только то, что счел главным или менее известным. Заранее извинившись... Далеко не все читатели (я имею в виду оппонентов) догады­ваются сделать это, допуская порой убийственные резкости в своих письмах. Покупатель, может быть, всегда прав, а читатель — нет, не всегда... Перестройка — не перебранка, а гласность, кроме всего прочего, выявила еще один наш дефицит — культуры полемики. Я не призываю к пустому обмену вежливостями и поэтому начинаю с одного из самых сердитых оппонентов — В. Мельника (Киев), настаивающего на том, чтобы “напечатать хотя бы выдержки из подборки писем читателей”. Прошла неделя после публикации, недоумевал т. Мельник, а разоблачения статьи О. Трубачева в газете не последовало.

“Оказывается, все считается естественным?” С некоторых пор да. Раньше — другое дело, оттого так живуч этот рефлекс — организованно разоблачать и “навешивать”. Впрочем, и сейчас навешивают, расскажу об этом дальше.

Отрадно, что не все думают так и даже не большинство. “Статья... не может не вызвать чувства солидарности у тех, кому дороги языковое и историческое прошлое славян, прошлое и настоящее русского языка, его престиж в современном мире”,— пишут слушатели факультета повышения квалификации московского пединститута имени В. И. Ленина (десять подписей, преподаватели с разных концов страны). Повы­шения роли русского языка хотят эти и другие читатели (Б. А Бекиазарян, Сумгаит; В. А. Брынский, Свердловск). “...Широкое, глубокое изучение народами pyсского языка ни в коей мере не означает русификации”, — как бы оправдывается Н. С. Сачко (Минск). Не надо удивляться, многие оказываются вынуждены говорить, оправдываясь, эти и подобные им здравые вещи.

Что нужно? А нужно очень многое, говорят наши читатели. Нужны книги по русской истории, нужна, обратите внимание, русская энциклопедия, пишет В. Н. Еси­пенко, читатель-эрудит, экономист (Раменское, Московской области), большое и ум­ное письмо которого покорило меня своей настоящей ученостью и ясным видением больших проблем. Причем все эти книги должны поступать не так, как у нас бывает (“мелькнет — и нет”), а в порядке безлимитного выпуска, замечает А. С. Ткаченко из Нижнего Тагила. Нужна газета “Русская культура”, высказывает мысль читатель С. Б. Петров (Москва). Нет в продаже словарей русского языка, свидетельствует А. Т. Молчанов (Кронштадт), и причину этого он видит в том, что “даже государствен­ные учреждения культуры и особенно издательства стали вольно или невольно со­действовать приглушению значимости русского языка”. Думаю, что он прав. “Очень сильно проигрывает РСФСР, — пишет весьма объективный читатель А. Н. Вейссен­берг (Москва), — по сравнению с конституционно равноправными с ней всеми другими союзными республиками тем, что не имеет республиканской академии наук”. Рано или поздно, а придется ответить и на этот немаленький вопрос. Нужно, добавим мы, чтобы на Центральном телевидении более видное место было отведено заслуженной передаче “Русская речь”, ведущей сейчас довольно мерцательное существование.

Хорошо и то, что в письмах, как в зеркале, кипучая любознательность наших чи­тателей. И пусть даже иногда то, что пишут и утверждают они, живописуя “Русь до Руси” (П. М. Золин, Новгород) или “проторусскую цивилизацию” в Армении (1) (С. Ай­вазян, Ереван), сильно отдает преувеличением. Что поделаешь с этим не умирающим любительским мечтанием видеть Русь происходящей от этрусков (об этом спрашивает В. М. Курганов, Калинин)? Мне лично даже симпатична такая пытливость со стороны инженера-механика. Делать что-то нужно, конечно, и в этом вопросе, разъясняя, что ни языковой, ни культурной связи между индоевропейцами-славянами и средизем­номорцами-этрусками нет. Вообще письма наших хороших читателей заслуживают серьезного чтения. Разве можно отмахнуться, например, когда Я. И. Порецкого (Минск) тревожит “утрата вкуса к филологии”. Пора бы и нам встревожиться этим. Л. Н. Писаренко (Москва) и Г. П. Ручьев (Свердловск Ворошиловградской области) за­трагивают старую, но не устаревшую тему засилья иностранных слов в русском язы­ке, зато М. И. Смирнов (Воронеж) привлекает наше внимание к мало кому известной судьбе стотысячного русского меньшинства в Румынии. Как бы там ни было, читатель у нас очень культурный (“Могу общаться на украинском, французском и испанском языках. Буду изучать и другие языки”, — В. И. Пефтиев, Ярославль) и самостоятель­ный в суждениях (И. Н. Белова, “непрофессионал”, Москва: сама уже решила пробле­му “Славяне, язык и история”, И притом много лет назад...).

А больше всего — вопросы, вопросы, вопросы... Интересные, между прочим, вопросы. Я благодарен читателю Л. С. Варнавскому (Ровно), считающему. что моя статья вносит ясность по вопросам, общим для братских народов, вышедших из Киевской Руси, принимаю и его упрек в том, что “все это, к сожалению, мало освещается в прессе, поэтому и блуждают всякие измышления, домыслы”. Читатели умеют зада­вать и такие научныe вопросы, ответ на которые только кажется простым. Когда и как сложились русский, украинский, белорусский языки, спрашивает Б. И. Шипилин (Надворная Иваново-Франковской области). Самостоятельное развитие каждого из этих языков принято считать с XIV века (раньше — общий для всех трех древнерусский язык). Все было, однако, намного сложнее, и специалисты знают, что ряд собственно русских или украинских, белорусских слов; явлений языка, не будучи общим достоя­нием, уходит своим началом в гораздо большую, праславянскую древность.

Дальше — больше. «Кто я по национальности? — спрашивает Ф. Г. Позднякова (Львов). — Часто можно слышать... “вы же украинка, почему вы разговариваете на русском языке?”. Успокойтесь, т. Позднякова, ваш случай не единственный, и в этом нет вашей вины, а главное — тут нет ничьей злой воли или политики, хотя некоторым она и мерещится при этом из всех углов. Вот тут имеется другой пример решения волнующего вас вопроса, так сказать, в “плановом” порядке. “Я знаю одного профес­сора молодого, — пишет читательница Л. В. Герасимова (Казань), — у которого мать татарка, отец русский, так он и изменил свою национальность с русского на татарина, тогда ему открылась более широкая дорога...”

“Почему вы иллюстрируете белорусскую книгу, а разговариваете на чужом (то есть на русском) языке?” — такой вопрос случалось выслушивать заслуженному дея­телю искусств БССР Н. Т. Гутиеву (Минск), и это в высококультурном регионе сплошного двуязычия — В Белоруссии. Хорошее, искреннее письмо—тоже из Белоруссии ­прислал Ю. И. Аверьянов (Минск). Он говорит, что творческая интеллигенция респyб­лики беспокоится о судьбе родного белорусского языка. Возвращаясь к затронутому мной в статье стихотворению Пушкина “Клеветникам России”, читатель спрашивает: “Как сам т. Трубачев отвечает на вопрос, поставленный А. С. Пушкиным... “Славян­ские ль ручьи сольются в русском море”?” Да, при Пушкине, т. Аверьянов, казалось, что сольются; еще не существовал практически болгарский литературный язык, сер­бы еще только начинали вводить в литературу свой народный язык вместо русско­-церковнославянского, на котором прежде писали все их грамотные люди. Еще и после Пушкина ученые думали о возможности нового общеславянского языка на русской основе (А. С. Будилович). Так что великий поэт и в этом вопросе предстает перед нами гениальным мыслителем, но никак не пособником империализма, как, похоже, судит В. Ф. Хрустов (химик, MГУ, Москва), относя к их числу заодно и меня. Так было, повторяю, но затем последовало бурное возрождение, расцвет буквально всех славянских национальных литературных языков, и теперь это уже не “ручьи”, а ве­ликолепное созвездие на европейском и мировом небосклоне. Никакого “слияния” не предвидится, т. Аверьянов, не грозит оно и белорусскому языку с его блестящей совре­менной белорусской советской литературой (я уже не говорю об изумительно богатых народных говорах, словарные сокровища которых активно публикуются старания­ми белорусских коллег), надо лишь правильно понять реальную языковую (речевую) ситуацию.

Пытаясь в своей предыдущей статье осмыслить специфику межъязыковых и меж­национальных отношений, я прибег к идее языкового союза, которая объясняла бы большую или меньшую податливость языков к влияниям. Говорю об этом здесь, По­скольку уже упоминавшийся выше читатель Б. И. Шипилин хочет узнать подробнее о языковом союзе. Жаль, что Н. С. Джидалаев, сам филолог (Махачкала), ничего, кроме моих вредных намерений и профессиональной неграмотности (1), тут не увидел. Да, т. Джидалаев, влияние национальных языков на местную русскую речь и я признаю, и про использование этого у писателей (“местный колорит”) мне хорошо известно, и за совет почитать толстовских “Казаков” и “Хаджи-Мурата” я вам призна­телен. Но проблема-то этим не исчерпывается. Русский литературный язык не терпит местных вариантов; английский терпит—есть американский английский, есть австрий­ский вариант немецкого литературного языка и так далее, а в русском — нет, и эту его специфику надо не только уважать, но и пытаться научно, объективно осмыслить. В этом выражается централизованность и ведущая роль нашего языка, как я это по­нимаю, не ассимилятора, а наиболее авторитетного языка языкового союза, возник­шего в нашей стране. Зачем поспешно искать аналогии в буржуазном арсенале, как это делает С. И. Слипченко (Хмельницкий), вспоминая концепцию К. Каутского о со­циально более сильном и более слабом языке. Поэт Б. Вагабзаде и профессор С. Алия­ров (оба — Баку) видят даже здесь у меня “вето на целое направление в советской науке по изучению проблемы языковых взаимовлияний”. Нет, разумеется, не “вето”, а приглашение разумно различать проницаемость влияний вместо механистического их распространения буквально на все и вся. Лингвист доктор филологических наук А. И. Домашнев (Ленинград) одобрительно отмечает именно идею языкового союза. Конечно, и подобный союз в каждом случае имеет свою специфику. Классический балканский языковой союз новогреческого, албанского, болгарского, румынского язы­ков, выразившийся в разрушении их падежной системы, неопределенной формы гла­голов (на этих языках, например, невозможно сказать “делать”, а только описатель­но — “чтобы я делал”, “чтобы ты делал” и так далее), в создании общего фонда слов, насчитывающий уже немало столетий, идет от устного общения. Языковой союз у нас в стране, по-видимому, много моложе, хотя и возник еще, наверное, в рамках старой России, а главное его отличие — в том, что он идет от письменной формы общения (канцелярскую природу имеет межнациональное распространение русской формы фамилий на “-ов” и так далее). Но и тут существенно создание общего фонда понятий в легко переводимой (калькируемой) форме.

“Вдумайтесь, сопоставимые ли это вещи — влияние русского языка на весь чу­котский и чукотского на весь русский”, — писал я во второй из упомянутых статей, говоря о паритетности взаимовлияний. Сожалею, что мой пример произвел впечатле­ние некорректного. П. К. Азимову из Ташкента, Е. П. Лисовенко из Ровно, А. Шилейке из Вильнюса показалось, что я подразумеваю целую неравноправную иерархию в отношении украинского, грузинского и дрyгих языков. Предыдущими своими словами я старался кратко показать, что был далек от огульных утверждений и приписывать мне неуважение к другим языкам несправедливо. Надо только развивать в себе чув­ство реального, а не подавлять его. Oтвечая профессору Шилейке, я сознаю, напри­мер, наличие в русском языковом прошлом разных слоев влияния литовского языка. По роду своей деятельности я изучал названия рек, заимствованные у предков литов­цев Древней Русью в ее постепенном тысячелетнем расселении в верховья Днепра и Оки. Читателям, наверное, будет интересно узнать, что на этом пути русские заимство­вали и свое слово “деревня” из литовского названия пашни (в старину говорили “пахать деревню”, а для населенного пункта имели свои древние названия — село, весь). Ли­товского происхождения и русское, украинское “скирда” И некоторая другая лексика сельской жизни и природы. Но если речь идет об уровне современных литературных языков, то влияния идут от русского к литовскому, начиная с калек типа — с русско­го “колхоз”.

Читателей волнуют своевременно поднятые, по их мнению, вопросы (Г. И. Козубов, художник, С. В. Ильинский, лингвист, оба из Москвы), и это отрадно. Права, конечно, Л. А. Сухинина (филолог, Долroпрудный Московской области), напоминаю­щая слова, которые не разъединяют, а объединяют нас всех: “Союз нерушимый рес­публик свободных сплотила навеки великая Русь...” Она пишет и о национальной гор­дости великороссов. Вот на этом и остановимся — на вопросе, как часто и правильно ли употребляются слова “русский”, “великорусский”, “великоросс” И что за всем этим стоит в представлениях наших читателей. Оказывается, употребляют нечасто и даже охотно заменяют “более подходящими” словами. “Очень редко встретишь термин “русское искусство”, — пишет читатель А. А. Румянцев (Ленинград), — складывается впечатление, что вроде и нет современной русской культуры”. Читателя В. Ю. Троицкого (Москва) очень тревожит тенденция замалчивать явления, связанные с национальным характером, самосознанием, достоинством. Полагаю, нужно прислушаться к этим опасениям. Замечательно, например, что первую русскую революцию постепен­но “переименовали” (1) в “российскую”; на это обращает наше внимание В. Гущин, историк (Краснодар). Я и сам, недавно заглянув в планы одного столичного издатель­ства, увидел, что она там фигурирует как “российская революция”. А ведь “первая русская революция” — термин ленинских времен, и, помнится, в 1955 году отмеча­лось ее пятидесятилетие именно под этим правильным названием. Тот, кто предпочи­тает более расплывчатое название “российский” вместо “русский”, тот и подавно “забыл” про название “великорусский”. Что же, можно лишь пожалеть вместе с чита­телем А. Н. Вейссенбергом о том, что утрачено название “великоросс”, как известно, имеющее ленинскую традицию. Почему это произошло? Испугались, подумав, раз “велико-”, так нет ли тут чего-то великодержавного? Со всей твердостью разъясняю: название Великая Россия, Великороссия стихийно возникло как обозначение области позднейшего освоения Древней Руси; более изначальная Русь под действием Великой стала затем называться Малороссия. Ни шовинизма, ни пренебрежения к тому, что называлось “мало-”, здесь не было и нет, и все названия типа Великая Греция, Вели­копольша-Малопольша объясняются ходом расселения народов (в том числе Велико­британия, которую древние кельты осваивали еще до англосаксов со стороны конти­нентальной Бретани). Что уж говорить, когда читатель Г. Прокопенко (Днепропетровск) вообще требует, чтобы мы и язык наш называли не “русский”, а “российский”. Его примеру мы не последуем, но подобными пpoявлениями нетерпимости как раз и соз­дается в совокупности та ненормальная атмосфера неуверенности, к сожалению, явствующая и из поступивших к нам писем: “Мое имя... прошу не упоминать... в Сред­ней Азии остались мои близкие, поэтому я не подписываюсь” (С. А., Вольск Саратовской области). После этого, надеюсь, ясно, почему я не назвал имя старой женщины, сообщавшей о неудовлетворительном положении русских в северокавказском регионе. Это я говорю для тех из читателей, которые проявили подозрение и недоверие: “по­чему не написали имя старой женщины с Северного Кавказа?”... (К. К. Малиев, Цели­ноградская область), “мифическая старая женщина...” (А. Шевченко, М. Слабошпицкий, С. Гречанюк из Киева), “членкор поверил пожилой женщине на слово” (Л. Рат­гаузер, Ленинград) и так далее, и тому подобное. Да, представьте себе, я вообще людям привык верить. До чего недоверчивый народ пошел! “Зачем эти русские поехали в эти национальные края, им что — в России земли не хватило?” — вопрошает. В. Д. Савичев, экономист из Арзамаса, и, похоже, не ощущает бестактности собственного вопроса. Не верит в “более чем скромное положение русских в национальных краях” и Тельнюк С. В., член Союза писателей (Киев). “Это что же — русского человека не берут на работу?” — допытывается он. На самом деле не так все просто, т. Тельнюк, как вы хотели бы представить себе и другим. Вообще почему-то верят больше цифрам, иначе не хватает “четкой, солидной аргументации” (тот же т. Ратгаузер). Не будем, однако, фетишизировать цифры, это заведомое раздолье для приписок, это царство “условных консервных банок” и тому подобного, не будем требовать их в первую очередь, в упор не видя живого человека, когда он ­вот, перед нами или, по крайней мере, его письмо.

Демографическая ситуация русского народа характеризуется как неблагоприятная В. И. Вороновым (Калининград Московской области), Ю. В. Каменковым (Челябинск), В. М. Мальшиным (Запорожье), начиная с переписи 1913 года его процентное отношение ко всему населению России понижается (Ю. В. Неженцев, экономист, Москва). Проблемами русского народа надо заниматься больше, убежден А. Н. Климов (Киев).

Как можно было вычитать у меня “призыв к предоставлению представителям русского народа... каких-то особых привилегий” (из письма т. Тельнюка)? Я благодарен тт. Б. Вагабзаде и С. Алиярову за напоминание о словах В. И. Ленина: “Ни одной привилегии ни для одной нации, ни для одного языка”!. Неоспоримые слова, но ведь никто никаких привилегий и не добивается. Речь идет о правах, равных со всеми. А вот есть мнение о фактическом отсутствии равенства русского населения в националь­ных республиках (Т. Е. Харламова, Семипалатинск, А. Овчинникова, Москва). Это касается и социальной справедливости, и проблем овладения русским языком. Уро­вень учащихся, приезжающих в учебные заведения России из Средней Азии, Казахста­на, безусловно, низок, и атмосфера поблажек “национальным кадрам” дает свои от­рицательные плоды (В. И. Кузнецов, старший преподаватель ИПК, Ленинград). Иност­ранные граждане овладевают русским гораздо быстрее (из письма Б. И. Шипилина). Какого специалиста мы получим после этого? Вот пример — не из национальных краев, а буквально из Москвы и Подмосковья: ученый, слабо говорящий по-русски, тридцать лет (1) преподает в столичном вузе, а попытку исправить положение умело подавляет как “шовинизм”, пишет И. И. Остроглазов (Всесоюзный сельхозинститут заочного обу­чения, Балашиха Московской области). Это не исключение, такие факты свиде­тельствуют о тенденции паразитировать на интернационализме (из письма В. Гущина).

Как и следовало ожидать — и это совершенно естественно для любого остро дис­куссионного вопроса современности, — все упирается в этику. Этот момент был верно затронут в моей статье, передал мне в своем устном отклике наш видный филолог член-корреспондент АН СССР Р. А. Будагов. Читатель В. Шупер (географ, Москва) выступил, напротив, со странным заявлением, которое не могу здесь не воспроизвести: “Каждое время имеет свои критерии порядочности и принципиальности”. Интересно получается, я и не подозревал, что возможна подобная конъюнктурная трактовка вечных ценностей, и продолжаю думать, что честность — это всегда честность, и ни­чего больше. И думаю, что я в своем “заблуждении” не одинок. Еще Юлиан Тувим в тяжелыe военные годы сложил польскую антифашистскую молитву, где говорится: “Словам, звучащим и так, и иначе, верни единство и правдивость. Пусть вольность только вольность значит, а справедливость — справедливость”.

Итак, этика, этичность. Похоже, и ее тоже нам не хватает, как не хватает и упо­минавшейся культуры полемики. Этично ли жалобы о положении украинского языка начинать с того, что он “не является государственным” (из письма Ю. Заплетина, Ужгород)? Не требует ли данный товарищ привилегий, которых заведомо нет у русского языка? Впрочем, и этого оказывается мало. “Грузинский язык в конституции Грузинской ССР назван государственным”, — пишет Е. К. Зоидзе, научный работник из русского города Обнинска Калужской области. Но и у т. Зоидзе выходит, что “русский язык поставлен в особые условия”. Кем поставлен? В чем это выражается? Оказывается, грузинская разговорная речь очень “засорена” смесью русских и иностранных слов. Что ж, если это так, сами повышайте культуру своей семьи, своей улицы, своего города, своей республики, а главное — не ищите виноватых и не брюзжите. Надо поднимать роль семьи, указывают некоторые из читателей, и это касается также родного языка. Надо, чтобы в семье говорили с детьми на родном языке. Те, кто так не де­лает, подрывают традиции национального языка, да и детям своим оказывают сомнительную услугу. Так считает доктор филологических наук Магомет Измаилович Исаев, осетин, рассказавший мне о Северной Осетии и о сужении сферы употребления осетинского языка.

Негрузины, считает т. 3оидзе, должны знать грузинский язык. Ведь этак можно всех друзей от своего дома отвадить. И этично ли это — быть столь требовательными к другим и столь снисходительными к себе. К одному и тому же предмету можно по­дойти иначе, если не выдвигать ультиматумы, а болеть душой за дело, как, например, Сильва Капyтикян, которая писала недавно в “Правде” о том, что надо все-таки изучать родной язык в национальных республиках (в данном случае — армянский с его древней, полуторатысячелетней письменной историей). “В украинских городах украинский язык практически вытеснен российским, — пишет Г. Прокопенко. — По всему вид­но, О. Н. Трубачева вполне устраивает нынешнее положение украинского языка на Украине”. Да, многое из того, что говорите вы, т. Прокопенко, Трубачеву известно. Он получил университетское образование в одном из украинских городов, славистика началась для него на Украине и с украинского языка, на котором он охотно и сейчас говорит с украинцами и украинистами при встречах в Киеве ли, в Москве или в Гарвардском университете. Утверждения же насчет того, что украинский вытеснен русским и что нынешнее положение устраивает Трубачева, можно оставить целиком на совести того, кто это утверждает. Кое-что тут не в ладах с исторической правдой. Никто умышленно не вытеснял; города юга и востока Украины исстари имеют смешанное население, и некрасиво злобствовать по поводу того, что там распространен русский. Т. Прокопенко начинает с призыва “схаменiться” — одумайтесь, а ведь одуматься-то надо бы ему самому и не множить список претензий по делу и не по делу (пишущие машинки не такие, как надо, почтовых открыток мало), не тешить тех, кому, может быть, кстати размолвки между славянами. Дружба народов — славянских и неславянских — важна сама по себе, да, она есть самоцель, и вспоминать о ней нужно (не только в год семидесятилетия великого Октября, но и всегда) не затем лишь, чтобы одернуть друг друга. Я имею в виду бесповоротный приговор статье своей: “Такие статьи не укрепляют дружбу народов, а подрывают”. А позвольте спросить, товарищи Шевченко, Слабошпицкий и Гречанюк, какая дружба народов вам нужнее настоящая или комплиментарная? Этой последней было у нас предостаточно. Неужели и в эпоху нового мышления у нас не найдется слов откровенных, чтобы сказать друг другу, что у нас так, а что далеко не так, хотя и числилось привычно по статье са­мой братской дружбы. Самая бескорыстная дружба — это больше давать, чем брать, но пусть каждый, буквально каждый скажет эту истину сперва сам себе и не подсчитывает, сколько недополучил. Все сполна все получили, надо развивать дальше самим.

Реакция авторов ряда писем явно неадекватна (не буду дальше перечислять несправедливые квалификации по моему адресу, это, в конце концов, не так уж важно), как и выступления отдельных наших последователей библейского “Экклезиаста”, которые точно знают, когда надо “разбрасывать камни”, когда “собирать камни”, и, умея читать между строк, вмиг “разгадывают”, кто это там кидает камни “в противоположную сторону”, то бишь “огород” (см. “Вопросы литературы” № 8. 1987, стр. 114 и дальше...) и все же не хотелось бы думать, что вышло по изречению: посеешь ветер — пожнешь бурю. Нет, большинство откликов убеждает в другом, в них люди благодарят за пробужденные чувства и мысли, за поддержку, за разъяснения, между прочим, за проявленное мужество. А насчет того, что посеешь ветер... не знаю, но иные застойные взгляды явно пора проветрить, как говорится, “провентилировать”, что зна­чит также — обсудить в деловой, спокойной обстановке.

  “Дружба народов”, 1988, № 5

* «Заветное слово». М.: ИИПК «ИХТИОС», 2007, с.3

Академик Олег Трубачев

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"