Ко мне обратились с просьбой сказать несколько слов на открытии нынешней конференции и апеллировали при этом как бы к моему долгу службы. Разумеется, основное слово в оценке и детальном рассмотрении этого значительного события, каким был Славянский съезд в Москве 1867 года (здесь и далее выделено авт. — О.Т) принадлежит историкам. Не помышляя здесь вторгаться в их компетенцию, позволю себе поделиться лишь некоторыми мыслями, которые сложились у меня как у человека, работающего в области языковой истории славянства, его, скорее, древнейшей истории, а также как у филолога, имеющего свое мнение и по новой и новейшей славянской истории.

Начать хотелось бы, поздравив всех с близящимся светлым праздником, днем святых Кирилла и Мефодия, Праздником славянской письменности, 24 мая, 11-го по старому стилю. Кстати, именно в эти майские дни совершались события того московского съезда. Лично я обязан кирилло-мефодиевскому празднику своей темой «поисков единства». Мне кажется также, что и сегодня такая тема может быть не лишней, более того — одной из главных.

Повторяется — если не все, то во всяком случае многое. Болезненный польский вопрос терзал души добрых славян и в том 1867 году, после неудачного восстания 1863 года, как терзал он душу нашего Пушкина, чьи поэтические строки «Клеветникам России», написанные после неудачного польского восстания 1830 года, у кого-то вызывали и до сих пор вызывают болезненные гримасы, а для нас являют образец безбоязненной искренности:

«Кто устоит в неравном споре:

Кичливый лях, иль верный росс?

Славянские ль ручьи сольются в русском море?

Оно ль иссякнет? Вот вопрос»...

Оно ль иссякнет... Поэт горестно провидел и эту возможность. Какой огромный культурный плюс в том, что тогда не было телевидения — нынешнего телевидения, наших СМИ, нынешнего расколотого общества. Ведь как можно было бы дополнительно замарать все, что было тогда! Ничего, никогда не поздно, наши наверстывают сейчас. Пишет ли нынешний корреспондент о нынешней Польше, обязательно ввернет: «Польский орел смотрит на запад». А ведь эта привычка скользить по рекламной поверхности явлений, по их вывескам может и подвести. Так, «sanacyjna», санационная предвоенная Польша была западной ориентации, в то время как подлинный цвет польской культуры, будь то хоть один-единственный человек по фамилии Лер-Сплавинский, думал о праславянском наследии польского языка и словаря, о том, что объединяет польских славян с другими славянами.

Конечно, и в старину про нас писали всякое; австро-слависты косо поглядывали на панславистов. Нынешние сквернят напропалую, по поговорке: Касьян куда не зинет, всё гинет. Какой, например, светлой верой, надеждой, любовью веет от черногорского присловья: «Нас и русских — сто миллионов (вариант: двести миллионов)». Как надо бы гордиться этими чувствами крохотной героической Черногории к нашей матушке России, а, между прочим, народ в Сербии именно так называл и называет нашу Россию: «маjчица Русиjа».

Но не беспокойтесь, дотянулись и до этого, и вот уже, к чьему-то удовлетворению, о недавних уличных волнениях в Белграде нам сообщают, что манифестанты-то несли совсем другой лозунг: «Нас с Европой — триста миллионов!» Имеется в виду численность населения стран Европейского сообщества, а нас с вами, видите ли, там уже не любят. Не знаю, не видел, не замечал. Более того — не верю.

Эти трубадуры отчуждения делают свою работу, а нам, естественно, делать свою. Надо уважать и глубоко чтить панславистов первого поколения, их высоконравственное прекраснодушие, далекое от имперских поползновений, которые, кажется, были не очень свойственны и для тех, кто в те годы стоял у кормила власти самой Российской империи (государя императора, министра иностранных дел Горчакова и др.). Ведь не случайно, наверное, и то, что основным местом проведения Славянского съезда 1867 года оказался не официальный Петербург, им стала — тогда более русская Москва.

Конечно, продолжая высоко чтить наших панславистов, мы сейчас не можем остановиться, замкнуться на их прекраснодушии, их мечтах о едином общем языке (предположительно — русском), об общем могучем государстве. Мы обращаемся к науке. Mutatis mutandis (внеся необходимые изменения. — лат.), наука тоже признает актуальность проблемы, поставленной прежними панславистами, — проблемы «славяне и Европа». Увы, при этом почти всегда мерилом служил, как бы мы сейчас сказали, синхронистический, фотографический взгляд на вещи, то есть почти как это имеет место сейчас — сиюминутный комфорт жизни потребительского общества, расстояние в километрах от Западной Европы, количество ванн в средней квартире. Если так, то мы, конечно, проигрываем, мы по-прежнему «варварская Россия» для славян бывшей Австро-Венгрии, для чехов, может быть, для поляков. Эти нотки практической оценки проскальзывают и у самых крупных писателей и мыслителей западного славянства. Достаточно взять романы Генриха Сенкевича на «буржуазную» тематику конца XIX века — «Bez dogmatu» и «Rodzina Polanieckich». Как для автора там важно это умозаключение о своем обществе: «Tu nie udaja Europe, tu nia sa» (Здесь не прикидываются Европой, здесь ею являются, это — сама Европа). Понятно, что описываемое польское общество слишком ощущало свое промежуточное и не прочное положение между крутыми немцами, с одной стороны, и слишком большой и не очень понятной Россией — с другой. Думается, что и эти материально достаточные господа в фланелевых костюмах у Сенкевича судили тоже не очень далеко и глубоко. Ведь тот факт, что мы в гораздо меньшей степени цеплялись за показную сторону европейской культуры, мог бы свидетельствовать так же в пользу нашей крупности.

Как славист-компаративист я имею дело с реконструкцией, при которой очень многое вторичное отпадает. Остается, быть может, главное: древнее обитание славян в Европе, близко к ее дунайскому центру. То есть то, во что верили и пытались обосновать фактами поколения Шафарика и Палацкого. Повторяю мысль последнего о чешском народе: «Мы были до Австрии, мы будем и после Австрии». Почти столь же постоянно я имею дело с многоликой тенденцией — вытолкнуть славян из Европы.

Этим занимались и публицисты от науки, и просто публицисты, а порой и серьезные ученые. Любопытно, что феномен «выталкивания славян из Европы» временами сменяется, перемежается с демонстративными акциями «вхождения славян, русских в Европу» — то ли при Петре I, при Екатерине ли II-ой или при нынешних, когда Европу впопыхах путают с НАТО. Всему этому сопутствуют терминологические всплески, которые моя наука фиксирует и даже знает им цену... (например, судьба пары терминов «русский» — «российский», второй из них этнически безликий и потому насаждаемый). Материал по проблеме «славяне и Европа» продолжает поступать, и это не пропаганда, а наука, что всячески хотелось бы подчеркнуть.

Но под конец все же еще раз о единстве. Оно не нравится тем, кто работает на разобщение. Хочу успокоить (или урезонить) оппонентов: в науке складывается картина, когда мы имеем (имели, будем иметь) дело с единством в сложности. Вспомним, что наиболее яркие из участников Славянского съезда в Москве 1867 в Москве тоже говорили о многоликом единстве. К этому приводит и наука наших дней, когда она считается с необходимостью говорить об изначальной диалектной сложности сколь угодно древнего славянства (пра-славянства) и когда она не спешит, скажем, из факта реальной самобытности древненовгородского диалекта делать вывод, что он — пришелец в Древнюю Русь с того же славянского Запада. Нет, и древнерусский этноязыковой ареал со своими более архаичными перифериями и инновационным центром был един во множестве, многолик в единстве. Открывающиеся здесь перспективы адекватной оценки самобытности во всех ее проявлениях — языка, этноса, культуры – трудно переоценить. Отрадно при этом сознавать, что наши идеи имеют глубокие корни, уходящие в XIX век, к трудам и идея отцов и будителей славянского возрождения.

Академик Олег Трубачев

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"