Около полуночи. Горит, слегка потрескивая, стеариновая свеча. Лёжа в спальном мешке, читаю. Тихо звучит музыка. Всегда в это время, если находишься в лагере, ждёшь передачу «После полуночи».
Вокруг палатки темень и на сотни километров тайга. Кажется, весь мир в покое. Только в нескольких метрах от палатки сонно шелестит правый Кучулым, изредка, как бы вздыхая во сне, всплеском коричневой от торфяной взвеси воды.
В мае месяце, когда нас забросили на вертолёте, мы оборудовали вертолётную площадку, вырубив единичные деревья и сделав бревенчатый настил. Метрах в двухстах от площадки на берегу речки выбрали для лагеря самое высокое место. Здесь ещё сохранились сгнившие, обросшие мхом развалины двух землянок, узнаваемые только по прямоугольному периметру молодых лиственниц, растущих на обрушившихся брёвнах. Это старатели в прошлые годы мыли золото. Вся территория бывшего поселения поросла деревьями. Высоко над землёй, на забитом в выросшую за эти годы лиственницу штыре своеобразной данью таёжному богу в виде гирлянды висели связанные проволокой ржавые кирки.
Сколько же лет прошло и сколько людей здесь побывало? Карьеры вдоль реки, где старатели брали грунт, поднося его к воде на промывку, давно превратились в озера, заболоченные по краям, заросшие осокой и диким ирисом, окружённые по берегам зарослями кустарниковой берёзы. Судя по количеству озёр и больших каменистых кос на берегу реки, возникших на месте промывания породы, работали не один год. Не всем удалось выйти отсюда. Четырнадцать едва видимых заросших травой холмиков из камней у подножия сопки наглядно свидетельствовали о горькой плате за добытый металл.
В палатке ещё сильно отдаёт сыростью.
Сегодня речка спит. А две недели назад прошли сильные дожди. Площадь водосбора у неё очень большая. Из-за непогоды мы на второй день вечером вернулись в лагерь, как будто предчувствуя беду. С большим трудом перешли по знакомому перекату, связавшись верёвкой и, упираясь шестами в галечное дно этого мелкого в спокойном состоянии, а теперь разлившегося грохочущего потока, несущего на поверхности грязной воды белые клочья пены, ветви и траву. Вода уже была выше пояса. Наши палатки стояли на высоком почти в два метра берегу, который хорошо продувался, что несколько снижало тяжёлый пресс комарья и мошки.
Ночью много раз вставали, наблюдая за уровнем реки. Утром, только рассвело, встали. Моросил дождь, ветра почти не было. Наше постоянное кострище уже залито, к нему можно подойти только в сапогах. Противоположный более низкий берег полностью затоплен и на сколько было видно, представлял из себя быстрый поток среди деревьев. Кустарник скрылся под водой.
Вода прибывала и уже залила всю низину между нашими палатками и сопкой, но путь к вертолётной площадке был ещё доступен. Ждать лучшего было нечего.
Привязали к деревьям всё, что может унести вода. Пока перетаскивали имущество и продукты из нашего лабаза, обернув брезентовыми чехлами от спальников мешки с сахаром, мукой и крупами, вода уже подтопила палатки. Мы их не снимали, а просто, отвязав от колышков все боковые растяжки, забросили пологи на поперечные. На бревенчатом настиле вертолётной площадки соорудили полог – теперь пока вода не уйдёт это наше убежище.
В брезентовом плаще и болотных сапогах, прощупывая землю шестом, иду по затопленному лагерю. Всё равно делать нечего. На врытом в землю рабочем столе, где стояла моя палатка, вижу флакон с красными чернилами. Вода вровень с крышкой стола и кажется, что флакон плывёт посреди этого безбрежного водного пространства. Уже не подойти, глубоко. Пусть стоит.
На возвышающихся остатках сгнивших землянок, превратившихся в острова, много мышей. Часть из них принесло течением, а большинство, наверное, – наши соседи. Мы видели их норки, но я не представлял, что их такое количество. Для многих из них это последнее наводнение. Несколько штук бросились вплавь ко мне.
– Нет, ребята, я не Мазай, а вы не зайцы. Но, может быть, не зальёт?
Подогнал по воде к мышиным островам два жердяных настила из-под нашего обеденного стола, которые были нами предусмотрительно привязаны к дереву. Спасайтесь!
Ночью уровень воды начал медленно спадать.
На второй день вернулись в лагерь. Вся территория была словно вылизана. Трава, кустики голубики и багульника, набриолиненные до блеска лучами яркого солнца, зачёсаны расчёской природного парикмахера по мокрой земле в одном направлении. На ветках растущих вдоль берега деревьев нанесённая трава указывает высоту паводка.
В низовьях Кучулыма были расположены лагеря таксаторов Бориса Костолындина и Володи Николаева. Позже узнал, что Борис и его рабочие спасались на деревьях. А у Володи вода затопила баню, которая была срублена выше обычного уровня реки метров на пятнадцать. В ней, после спада воды, даже поймали крупного налима.
Вот уже и Горохов на волне.
Откуда-то издалека доносится протяжный крик, как обычно в лесу кричат заблудившиеся. Быстро вылезаю из тёплого спальника, выхожу из палатки и прислушиваюсь. Крик повторяется, но это не мои рабочие, которым я задал визир на восток. Крик слышен чётко на севере, километрах в двух в распадке, где мы ещё не были. Достаю ракету и стреляю вверх. Этот сигнал должен увидеть заблудившийся. Некоторое время жду. Стреляю из ружья, ракет всего десять, а сезон ещё длинный. Звук выстрела из ружья двенадцатого калибра сильный. Но эхо выстрела, днём разносившееся по всем распадкам, сейчас, прижатое темнотой, даже не появилось. Тишина. Стреляю ещё раз. Слушаю.
В том же месте появляется заунывный длинный, переходящий на высокие ноты звук. Не крик – вой! Его поддерживает второй менее сильный, но высокий, срывающийся. Волки! Раньше читал о том, как учатся выть молодые. А теперь вот слышу наяву.
Вокруг совершенно чёрный лес. Только вершины ближних деревьев просматриваются на фоне звёздного неба. Чуть слышен шорох воды. И этот вой. Стою заворожённый!
В следующую ночь долго сидел на скамье, ожидая новой встречи с серыми «артистами». Но вой больше не повторился.
Постояльцы
Открываю глаза. Внутри палатки всё покрыто инеем. Длинные жемчужные нити растянуты как паутина. Откуда они берутся, ведь чего-чего, а пауков уж точно нет – на улице до минус десяти? В палатке ночуем мы с Юрием Алимовым. В зимовье – Николай Жарков с рабочим Виктором. Зимовье тесное и душное. Мы предпочли свободу и свежий воздух. Брезентовый чехол спального мешка и телогрейка на нём – для тепла, покрытые хрустальными кристаллами, образованными за ночь морозом и нашим дыханием, при моём движении слегка трещат. Видимо, ночью опять шёл снег – верх палатки сильно прижало вниз и он почти касается наших спальников. У входа лежат сапоги. С утра не надеть – тоже замёрзли. Вечером сушишь их у костра, но всё равно утром можно влезть только в голенища. Да, сегодня ещё холоднее. Как не хочется вставать.
С сапогами повезло. Перед заброской сюда моя обувка, не смотря на активное наложение на неё заплаток, совсем развалилась. В магазине не было моего размера, пришлось покупать то что было. Уже загрузились в вертолёт, но нас задержали, так как из Читы прилетел самолёт. Оказалось, что вместе с пассажирами «прилетели» и два наших ящика кирзовых сапог, которые из Москвы ещё в июне были направлены сюда. Где они три месяца пропадали? Нашли их только после того, как руководство экспедиции обратилось за помощью в «Комсомольскую правду».
Гаврилыч, глядя на то, как мы в спешке подбираем себе сапоги, засмеялся: «Что вы выбираете? Грузите в вертолёт один ящик, там сто штук и ходите по вашим сопкам, только скорее возвращайтесь – уже зима, пора домой».
Мы подобрали каждый по две пары. Повезло! Если бы самолёт задержался часа на два, мы улетели бы на участок, но не представляю, как я, имея сороковой размер, ходил бы по заснеженным сопкам в сапогах сорок пятого, которые взял на всякий случай.
Позже узнал, что сапожные проблемы – древняя экспедиционная тема: «Нам, ИТР 1-й Московской экспедиции приходится работать в очень тяжёлых условиях в Киргизии. Но один из тормозов в работе с первых дней оказался недостаток обуви. Около 80% работников приехали, не имея кирзовых сапог, без которых на работу выходить немыслимо. Перед отъездом средств на приобретение обуви отпущено не было. Но их купить легче в Москве. Здесь их можно приобрести только случайно. Поэтому просьба к начальнику экспедиции помочь в приобретении сапог, ибо этот вопрос очень трудно разрешим на месте каждым работником в отдельности».
(Бюллетень Первой Московской аэрофотолесоустроительной экспедиции, №1, июль 1950 г., г. Джалал-Абад).
Юра тоже проснулся, хитро смотрит. Сегодня моя очередь кочегарить. Вылезаю из своего ложа, быстро одеваю согретую в спальном мешке одежду, запихиваю в голенища сапог ноги и, шлёпая по снегу как ластами, иду к кострищу, где мы всегда с вечера готовим всё для костра. Свежий снег, попадая на голые ноги, тает и неприятно холодит. Сбрасываю со сложенных дров мешковину, покрытую слоем выпавшего ночью снега, и развожу огонь. Растопка из смолистых сосновых щепок сразу загорается, чадя чёрным дымом и обдавая хвойным запахом. Теперь нужно дождаться, когда сапоги отойдут и тогда с согретой у огня портянкой одеть.
Вокруг всё в белом. На этом фоне резко выделяются чёрные скелеты сбросивших листву и хвою берёз и лиственниц. Сосны и кедры клубами белой ваты, как хлопковое поле, обработанное специальными веществами для максимального отрывания коробочек. Так готовят поля для механизированной уборки. А потом за хлопкоуборочными машинами мы – школьники, которых на месяц-полтора посылали «на хлопок» собираем «ощипки» – мелкие лохмотья не созревшей и потому не захваченной воздушным потоком машин ваты. Труда много, а набираешь мало, потому что основная масса уже собрана. Норма хоть и снижается, но никогда её не выполнишь. Только – только на еду заработаешь, не то, что на полях для ручной уборки, где за день килограммов 35-40 набирали и поэтому кое-что зарабатывали. Всегда с завистью смотрели на обработанные белые поля – вот где пособирать бы. Легко выполнили бы две нормы.
Сбрасывая белую шубу, трясётся палатка, показывается Юра. К жаркому костру он идёт босиком, держа сапоги в руках. Наконец обувь отогрели, натянули на ноги, теперь за водой к ручью, что метрах в двадцати, подвесить над костром котелки и чайник и можно приступать к водным процедурам. Раздеваемся по пояс. Вода приятно обжигает тело.
Открывается дверь зимовья, из которого выходит Виктор – рабочий. Невысокий, светловолосый молодой парень. Носит толстые очки и всё время щурится, из-за зрения и в армию не взяли. За ним в телогрейке, ёжась от холода, Николай Жарков – таксатор. Невысокий, чуть сгорбленный, густые чёрные волосы, всегда в каком-то беспорядке, такие же длинные густые чёрные брови. Много курит. Но удивительно вынослив. Идёт в развалку, улыбаясь, открывая крупные зубы: «Ну, что замёрзли в палатке?»
– Нет, не замёрзли, Хорошо! Свежий воздух. Как ты в такой духоте спишь, да ещё и куришь в зимовье?
Виктор ушёл проверять петли, которые он расставил на заячьих тропках невдалеке от зимовья. Он местный, хорошо умеет ловить рыбу, а охотится с ружьём ему трудно из-за зрения, но делает всякие самоловы. Почти каждое утро у нас свежий заяц, которого он готовит на ужин, к нашему возвращению с работы. Вот и сейчас несёт за задние ноги добычу.
После основательного завтрака, собираем рюкзаки. Сегодня идём к Малханскому хребту, заканчиваем таксировать эту часть. Ночевать будем в юрте, которую я нашёл ещё летом, и завтра возвращаемся к зимовью в среднем течение Аленгоя. Складываем все свои вещи, увязываем спальные мешки – это с собой. Палатку и то, что мы не заберём, Виктор перенесёт к нашей новой стоянке. Вещей не много, а продукты мы при заброске вертолётом разгрузили в среднем зимовье. Разбираем снимки, ещё раз оговариваем, где и когда встречаемся. По свежему снегу с поклажей идти тяжело. Через некоторое время расходимся, каждый в свои кварталы.
Днём температура на солнечных местах поднимается до плюсовой. Сапоги быстро промокают, но при ходьбе ногам не холодно. К вечеру опять похолодало, мокрые сапоги замёрзли, задрав носки. Ступня как в гипсе – и больно, и холодно. Но уже скоро ночлег.
Собираемся почти одновременно. Через маленький вход, передавая рюкзаки, забираемся в юрту. Развязали спальники, достали котелки. С Юрой выползаем наружу – я чистить подстреленных рябчиков, он за дровами. Сухих дров нет и костёр разгорается плохо. Вся юрта наполняется дымом, ест глаза, дышать нечем. Опять выползаем наружу. Уже совсем темно. Где здесь искать сухое дерево? Наконец Николай раздувает тлеющие ветки. Юрта сразу освобождается от дыма. Становится жарко. Через отрытую часть крыши падают не успевшие растаять в горячем дыму редкие снежинки. Сушимся, готовим ужин. Разговаривать не хочется, только поесть и спать.
Ночью проснулся от кашля Николая. Костёр прогорел, даже угольков не видно. Спальные мешки покрыты лёгким налётом пепла и снега. Мои товарищи во сне сопят.
Николай закончил работу на своём участке в начале сентября, и его раньше нас направили сюда – на аварийный объект. Перебрасывали на вертолёте МИ – 1. Почему-то пилот посадил машину не на поляне, хотя нас там высаживал МИ-4, а прямо в зарослях ерника километра за два от зимовья. Что у них там в воздухе произошло – никто не знает. Николай выгрузился и в сердцах так хлопнул дверью кабины, что она отвалилась. Конечно, вертолётчик в штабе устроил скандал и улетел в отряд. Уже несколько раз Николай со смехом рассказывал, как проучил «эту пилотку».
Сегодня будет очень тяжело, так как целый день таксировать по хребту, а потом ещё идти к далёкому зимовью. Засыпаю.
Утром, не вылезая из спальников, складываем небольшой костёр из приготовленных с вечера высушенных у огня дров. Поднимаемся, быстро завтракаем и расходимся, договорившись встретиться здесь же в три часа дня. Темнеет рано, и надеемся, пока светло, успеть спуститься в долину Аленгоя. Там по тропе идти будет проще. Её и ночью по снегу видно. Идём налегке, только таксаторские папки, ружья и по паре сухарей. Снег, шедший всю ночь, прекратился.
На склоне хребта таксация не сложная, крупные выделы, в основном спелых насаждений кедра, сосны и лиственницы, редко берёза и осина. Здесь орехопромысловая зона, рубки главного пользования запрещены, поэтому главным является правильное определение основных характеристик древесного полога. Ни напочвенный покров, ни кустарники не отмечаешь, так как всё покрыто снегом. Потом проставим в карточки в соответствии с типологией. По свежему снегу идёшь бесшумно.
Резко хлопая крыльями, с земли взлетает и садится на сосну большой глухарь. Инстинктивно сбрасываю «Белку» с плеча. Его сёрный силуэт прекрасно мне виден и расстояние небольшое. Но мысль, что придётся весь день таскать лишние килограммы, удерживает от выстрела. К вечеру этих килограммов воды в сапогах и одежде будет предостаточно, а потом ещё и рюкзак на плечи ляжет. Хлопаю в ладоши – лети!
В кедраче на снегу свежий след белки. Спустилась с дерева, не много пробежала и забралась на другое. Всматриваюсь в густые ветви. Виктор просил, если встретится белка, не пропускать. Он уже добыл нескольких – дополнительный заработок. Резкий, как хлопок пастушьего кнута, выстрел из малокалиберного ствола. Белка с сорвавшимся с веток снегом падает у ствола дерева. Через некоторое время ещё след. Охватывает азарт, уже ищу новые. Гляжу на часы. Сколько же я времени потерял, а мне ещё идти и идти. Ладно, хватит ему и трёх – некогда. Пошёл всё усиливаясь снег. Сплошная серо-белая пелена. Вот, наконец, и квартальный столб. Показалось, что среди деревьев мелькнуло что-то тёмное. Сквозь снег видно плохо. Встаю за дерево, вглядываюсь. Действительно, движется в мою сторону – это человек.
– Привет, Николай! Ты куда спешишь?
Даже не удивился. Как будто мы с ним идём всё время рядом и разговариваем.
– А ты что здесь делаешь – это мой квартал?
– Нет, это мой, вон квартальный столб, я его летом сам ставил.
Начинаем сверять по снимкам и схеме местонахождение. Да, по всей видимости, он отклонился от своего маршрута. До встречи в юрте осталось два часа, нужно торопиться. Уточняем маршруты и расходимся.
Мы с Юрой вернулись в юрту почти одновременно. Вешаем над костром котелок с водой. Идти далеко, нужно подкрепиться. Открываем две банки тушёнки и сгущённое молоко, слегка поджариваем на огне, отваренное ещё в зимовье, замёрзшее заячье мясо. Вот и Николай ползёт в узкий проход юрты к огню. Быстро перекусили, рюкзаки на плечи и вдоль ручья вниз, в долину.
Уже темнеет. Всё же мы не успели. Идём медленно. К семи часам вышли на тропу. Теперь места знакомые. Проходим небольшую гарь, заросли кустарниковой берёзы и ивы, выходим на открытое место – луга. Тропа, которая была разрублена среди деревьев и кустарника здесь не видна. Перед нами однородная серая снежная масса, постепенно переходящая в черноту. Ни деревьев, ни сопок не видно. И только вдали маленькая звёздочка. Это Виктор установил керосиновую лампу на окно – маяк для блудных лесоустроителей. В поле снега больше и последние километры даются тяжело.
В зимовье жарко натоплено, пахнет хвоёй и жареным мясом. Виктор уже и здесь добыл дичь. Тусклый свет керосиновой лампы освещает наше жилище. Половину его занимает высокий настил из досок, на котором разложены сосновые ветви, застеленные брезентом – нары, спальное место. В углу на большой железной печке готовый ужин. На столе уже стоят эмалированные миски и кружки. Разбираем наши рюкзаки. Вытаскиваем из брезентовых чехлов спальные мешки и расстилаем на настиле – пусть просушатся. Наконец можно сбросить сапоги. Переодеваемся в сухое, развешивая вдоль стен свою мокрую одежду. Ближе к печке тяжёлые, почти насквозь промокшие телогрейки. Тело в тепле становиться ватным, болят плечи и поясница, гудят ноги, двигаться не хочется. С усилием выходим из зимовья и, поливая друг другу из ведра, умываемся. Сразу посвежело, хотя воды сегодня весь день было от подошв до макушек. Садимся за стол – «жировка»! Это слово ввёл в наш лексикон Юра. После ужина сразу укладываемся. Завтра опять весь день топать. Виктор предупреждает, что в зимовье есть мыши, он забил снегом прорытые под стенами ходы, потому что продувало насквозь, и с утра поставил несколько самодельных плашек.
Какие мыши? В каждом зимовье они есть. Мы их не видели что ли? Туши свет! Спать, только спать!
Не прошло и нескольких минут, как со всех сторон послышались шорохи. На стол что-то упало, зазвенели ложки. Писк мышей, дерущихся за оставшиеся на столе крошки, заглушил крик Николая: «Да она …. у меня по лицу бегает!» Следом хлопок плошки, почти сразу ещё.
- Зажигай лампу!
Виктор вскакивает, светит фонариком на пол. Там в плошках бьются придавленные нарушители спокойствия. Собирает добычу в ящик из-под сгущённого молока – для приманки соболя, на которого, оказывается, он уже в ближайшем распадке поставил два капкана. Убирает со стола на полки всю посуду.
– Туши свет!
Почти тут же возникают шорохи и писки. Замираем. По нашим спальным мешкам топают наглые мыши. Опять хлопает. Свет фонаря. Уборка добычи. Пока горит лампа или фонарь – тишина. Стоит наступить темноте – шорохи, писки и беготня.
– Виктор, не туши лампу, занимайся своим хозяйством, днём выспишься.
Наверное, пока пустовало зимовье, все окрестные мыши поселились здесь, прокопав многочисленные ходы. Вот почему оно продувалось. Оставляем маленький огонь в лампе, чтобы хоть по нам не бегали постояльцы. А может это мы постояльцы, а они хозяева? Опять под нашими нарами хлопают плашки.
Хоть очень тепло, но закутываемся с головой. Всю ночь, несмотря на усталость, в голове отдаётся хлопанье.
(Продолжение следует)
Виктор Нефедьев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
