Всякое серьезное историческое действие в народном исполнении носит характер освобождения. Свобода в стихийном поиске народа имеет два характерных свойства, на Руси радикально разведенные, – разрушение и созидание.

О своеобразии русского бунта много уже написано и сказано, многое уже явлено. А вот о подлинно русской форме организации свободного экономического созидания сказано несоизмеримо мало – по сравнению с исполненным самим народом. Эта организационная форма народного вольного созидания есть – артель. Начать разговор об особенностях и перспективах связи православия и экономики хотелось бы с исторического оправдания этой интересной и органичной формы хозяйственного воплощения русского духа.

Сейчас истинная сущность великорусской артели мало кому ведома. Поэтому трудно современному человеку представить, что от простоты и понятности этой «организационно-правовой формы», а главное – по справедливости и чести, артельность в той или иной мере охватывала когда-то практически всю народную хозяйственную жизнь – от производства до потребления.

В современном энциклопедическом словаре об артели – три строчки. Но заглянув, скажем, в «Словарь Брокгауза и Ефрона», легко убедиться в том, что всего каких-нибудь лет сто назад существовали в России артели промысловые (рыбный, тюлений, моржовый, китовый и пр. промыслы), артели охотничьи, артели по ловле соколов и кречетов, артели сбора таможенных пошлин, биржевые артели грузчиков-дрягилей, артели каменщицкие, плотницкие, артели кузнецов, извозчиков, чернорабочих, артели бортников, артели арендаторов земли, косарей, артели старателей, землекопов, бурлаков, артели ямщиков, лодочников, артели нищих, артели лирников, батальонные артели, артели кредитные, страховые, банковские, артели харчевые, квартирные, артели сырьевые, солепромышленные, извозно-промышленные, горнозаводские, артели иконописные, артели крестьянских оркестров, праздничные молодежные артели-«складки» и прочая, и прочая, и прочая… Пожалуй, труднее, чем перечислить все виды российских артелей, отыскать ту отрасль, где бы артельный труд не применялся. А если учесть, что перед революцией, в эпоху наивысшего капиталистического (рыночного) развития нашей страны, пролетариата (то есть собственно наемных рабочих) едва набиралось несколько процентов от всего российского населения (в 1913 г. – 14,6 % вместе с семьями, а в XIX веке – чуть ли не на порядок меньше), то становится очевидным, что в дореволюционной России промышленные дела вершились, главным образом, артельно.

Артель известна на Руси с незапамятных времен. По признакам мы можем обнаружить упоминания о ней во многих письменных свидетельствах, начиная с летописных. Древнейшая артель (по определению ее исследователя Е.Д. Максимова) представляла собой «союз отдельных, принадлежавших к разным семьям, лиц, имевших общий интерес (цель) и согласных (солидарных) в нем; сознательно и добровольно договорившихся между собой в дружном и доверчивом единении, закрепленном обетом или клятвой, осуществить поставленные себе задачи на основах равноправия, общей круговой ответственности и самоуправляющейся организации с высшим выразителем его (союза. – А.Ц.) – общим сходом артели и с ответственным, снабженным полнотой прав и власти вождем (атаманом, большаком и пр.) и опирающихся в первую очередь не на денежную силу свою, а на личное трудовое участие своих членов и на моральность их взаимоотношений…»

Само слово «артель» образовалось по принципу полногласия от старинного (по некоторым источникам – тюркского) «рота» – клятва, присяга; «ротиться» – божиться, клясться (Вл. Даль). И клятвой, обетом, прежде всего, определялась нравственность артели. Клятва эта давалась, как правило, перед образом – главной святыней артели (отправляясь на работы, занимаясь «отхожим промыслом» артельщики обязательно брали с собой особо чтимые иконы, перед которыми они молились на чужбине и совершали свой заветный артельный ритуал). У образа – вообще уникальное место для русской артели: святыня и одновременно традиционное место сбора артельщиков для получения наряда, для разбора жалоб, это место схода артели для принятия важнейших решений.

Если это, скажем, была артель грузчиков-дрягилей, то образ, как правило, в серебряном, позолоченном окладе ставился на галерее у входа в амбар, где хранился артельный «такелаж». Артельщик, явившийся к образу без рабочих атрибутов (передника, крюка, рукавиц и пр.), штрафовался. Здесь же совершался прием новых членов в артель, здесь «новик» совершал первую молитву и давал клятву. Неявка перед началом рабочего дня к образу считалась, вне зависимости от участия в последующей работе, прогулом.

Таковы были православные начала организации российского артельного хозяйства чуть ли не от крещения Руси и вплоть до отмены крепостного права…

Рубеж XIX и XX веков стал переломным для русской артели. Никогда так много не говорили и не писали об артельном вопросе, как в конце XIX – начале XX века. «Освобождение» крестьян и необходимость организации огромной массы народа на новых началах вызвали к публичной жизни хорошо забытое всеми – кроме самого народа да, разве что, славянофилов – старое. Об артели принялись писать все: экономисты, историки, политики, литераторы, просто публицисты и даже сами артельщики. Выходили специальные журналы артельщиков: «Артельный мир», «Артельное дело», «Альманах артельщика», «Биржевой артельщик», «Вестник биржевых артелей» и другие. Издавались рекомендации по организации «товариществ», журналы «десятников», уставы «обществ», отчеты артельной деятельности. Созывались съезды артельщиков (первый всероссийский – в 1912 г.), участники которых сетовали, советовали, делились опытом, рекомендовали методики, ругались, анализировали, восторгались, но... мало кто сокрушался. А ведь вся эта шумиха сопутствовала не возрождению, не расцвету артели и артельного русского духа, а, напротив – вырождению, более того, как показало время – агонии.

Да, артели обеспечили успех капиталистического строительства многочисленных «доходных домов» в столицах, осилили гигантские объемы земляных работ при прокладке сибирских железных магистралей, но... Хотя артели с успехом еще строили шахты, каналы, пристани; хотя на биржах еще страховались артельной круговой порукой миллиардные ценности, но уже артельный созидательно-православный дух вырождался в дух нравственно-отвлеченный, просто кооперативный, приспосабливающийся к духу капитализма.

Принципы подлинной русской артельности разрушались. Главной причиной был, связанный с отменой крепостного права, ничем не контролируемый выброс на российский рынок труда низко квалифицированной, дешевой и, главное, атеизированной, обезбоженной неприкаянным блужданием рабочей силы. Исконная русская трудовая артель, артель производительная, постепенно уступила место нестойким кооперативно-цеховым союзам, преследовавшим, прежде всего, цели наживы. Причем наживы за счет – обычного для классических капиталистических отношений, но совершенно не свойственного артели – присвоения части чужого труда: артельщики стали активно пользоваться трудом учеников и наемных рабочих.

Утрачивался не только моральный дух артелей, но и их трудовой характер: ко времени революции миллионы людей работали не в производственных артелях, а в потребительской кооперации.

Таким образом, на переломе русской истории созидательного православно-артельного духа не стало и в помине, а с ним был утрачен и традиционный государственный порядок. И естествен, в связи с этим, послереволюционный национально-духовный кризис, как естествен и послереволюционный – до сих пор не сведенный – отрицательный баланс свободы созидания и разрушения. Большевикам не по духу, не по силам, да и не по нутру, оказалось сформировать нечто полноценное, «без-образное», коллективное, равное по духовной мощи артельному «у образа», с которым, несомненно, и поныне связывает русского человека глубинное сердечное чаяние…

Как видим, к XXI веку «без-образное» «освобождение» российского рынка уже дважды оказалось губительным для страны с некогда самобытной духовной организацией хозяйства. Показателен и исторически мизерный срок, за который, с одной стороны, это произошло, а с другой стороны, обнаружились фатальные последствия роковых, иначе не скажешь, шагов.

А ведь мы знаем примеры, когда – сразу после отмены крепостного права – работники, объединявшиеся в артели, еще могли получать гораздо более высокие заработки за продукцию, которая продавалась ими в несколько раз дешевле произведенной капиталистическими хозяйствами.

Это значит, что в артелях достигалась невероятная по нынешним меркам эффективность труда с трудно вообразимой при нынешней российской разнузданности экономией ресурсов. Причем, факт весьма любопытный: эти артели сами нанимали ученых специалистов для работ, требующих высшего образования!..

Несомненно, артельная альтернатива капиталистической рыночной «свободе» на Руси была. И, возможно, она еще остается. (В формах, разумеется, неочевидных, но доступных открытию через народный православно-экономический опыт.)

К сожалению, в коротком выступлении невозможно изложить все факты, показывающие неразрывность связи истории русской экономики и православия. Более подробно этот процесс описан в 11 номере «Нашего современника» за 1990г., а сейчас хотелось бы перейти к анализу того, как в экономике современной России вольно или невольно возрождаются, культивируются и развиваются религиозные традиции предков.

Сначала – об общей картине.

Сегодня экономика и религия не просто диалектические антиномии, реализуемые по своим логическим законам или вопреки им. Это еще и две социальные методологические доктрины, с непонятной застенчивостью уклоняющиеся от публичного провозглашения противоречивого единства. Между тем, в связи с объективными ресурсными ограничениями современной экономической практики, экономика и аскетизм вот-вот станут неразрывными. Невольно приходит мысль, что кому же, как не церкви, заняться теперь воссозданием практика-аскета, свободно опирающегося на религиозные мотивы всестороннего и свободного аскетического существования в канонических рамках? Впрочем, некоторые тенденции развития этого направления в современной России заметны, и их можно кратко проанализировать и обобщить. (Более полный анализ см. – Новое и старое.//«Национальные интересы». – М., 1999,№2).

О православной духовности в деле обеспечения «перестроечных» преобразований экономики конца прошлого и начала нынешнего столетия говорить вообще пока трудно. В то же время некоторые настойчивые инициативы «духовной» практики протестантского толка сейчас проявляются достаточно отчетливо.

Отрадно, конечно, то, что современный «духовно продвинутый» русский предприниматель редко сядет за стол, не перекрестившись; об успехах в деле повышения барыша возносятся нескончаемые и простые по своей сути молитвы св.Николаю-угоднику, ставятся самые толстые свечи.

В то же время, в реальной экономике мы наблюдаем отнюдь не религиозную мотивацию, а религиозный конструктивизм, которым увлечены и этически настроенные экономисты, и религиозные фундаменталисты, и энергичные последователи движений, подобных «Новому веку», и не менее активные последователи всего, что только может сулить сравнительно облагороженную выгоду. Все перечисленное, оказывается, благополучно покрывается современной пестротканой мантией тотального маркетинга.

Этот маркетинг пронизывает не только все светское общество, он берется на вооружение и многими современными религиозными структурами. Маркетинг буквально сращивается с религией. Отдельные религиозно протестантствующие консультанты прямо проповедуют, а их подопечные, соответственно, прямо исповедуют доктрину целевого маркетинга (реклама «миссии» организации, особое внимание к «сакральным» преимуществам рекламируемого «товара», и поистине «пасторская» опека новых людей). Иные деятели современных нетрадиционных религиозных организаций «прогрессивного» толка на совершенно «научной» основе проводят опросы населения, дабы выяснить, что люди хотят «получить от церкви». И неудивительно, что спустя некоторое время люди как по волшебству получают не только то, что они хотели получить, но и ту «церковь», которую они создали своим собственным потребительским вкусом и воображением. Сфера духовно ориентированных услуг получает духовно сориентированных клиентов, и наоборот – духовно сориентированные потребители духовно ориентируют производителей.

Весьма далекие от традиционной религии деятели современных корпораций при организации своей маркетинговой деятельности успешно используют методы и приемы продвижения товаров и услуг, свойственные религиозным структурам (сектам). Речь идет о хорошо известном и прижившемся практически во всем мире, включая с некоторых пор и Россию, своего рода маркетинговом сектантстве – системе многоуровневого или сетевого маркетинга (multi-level marketing, network marketing). К ритуальным принципам последователей этой системы относятся обязательства самому потреблять распределяемую продукцию; привлекать новых членов-пользователей для дальнейшего распространения продукции; покупать, ежедневно читать и слушать обучающие и укрепляющие в вере в эту систему книги и кассеты; предлагать товары и вести организационную работу среди наиболее близких и знакомых людей.

И хотя сетевой маркетинг слывет маркетингом с большим количеством неудачников, тем не менее, сам принцип его организации и осуществления говорит о многом – он верно угадывает современную тенденцию в развитии «духа» экономики.

В чем же кроется ошибка растерявшегося перед истиной современного человека? Почему особняком стоят церкви, сориентированные на маркетинг? Почему сектантствует маркетинг, сориентированный на церковь? Почему постиндустриальные страны никак не могут оформить над-утилитарную систему нематериальной мотивации существования? Почему «третий мир» выбирает «третий путь» незамысловатой распродажи ресурсов?

Кажется, логически непротиворечив такой ответ: церкви, спасая человека экономического, целесообразнее ориентироваться не на маркетинг, а на производственную деятельность. А реальная экономика должна, в свою очередь, - не функционально, а структурно - сориентироваться на церковь. Возможно, даже, создавая особые организационно-правовые формы. Государство отделено от церкви, но зачем же отделять от церкви экономику? Как было показано выше, внушительные прообразы такого симбиоза в российской артельной истории имеются.

И еще один вопрос. Как известно, двадцатый век породил доктрину ядерного сдерживания. Начало двадцать первого столетия знаменуется расцветом не только тоталитарных сект, но и фундаменталистских направлений традиционных религий. Это естественная защитная реакция особым образом организованных духовно-экономических пространств на произвол «мировой закулисы». Возможно, что именно религиозно-экономический фундаментализм наряду с ядерным явится, как это ни прискорбно, главнейшим фактором сдерживания в наступившем тысячелетии. Православная Россия должна быть готова принять вызов этого могучего фактора современности, а возможно – и опереться на него.

Александр Цуканов, экономист

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"