Вокруг Сургута, да и на территории округа в целом нет сохранившихся памятников, объектов гражданского зодчества, монументальной архитектуры или скульптуры. Зато в научном археологическом мире Сургутский район известен довольно широко. Раскопки показали, что вся территория Сургутского Приобья насыщена археологическими памятниками – городищами, поселениями, святилищами, могильниками и др. И по сей день открываются новые памятники древнейшей истории края в бассейнах рек Пим, Тромъёган, Большой Юган, Аган. Возраст предметов варьируется от 6 тыс. до 600 лет.
Первые любительские раскопки относят к 1889 году. Начало же научной работы связано с именем шведского академика Ф. Р. Мартина, который в 1891 году вскрыл 11 погребений могильника Барсова городка. Около десятка ящиков археологических, этнографических, антропологических коллекций были отправлены тогда в Стокгольмский краеведческий музей. Время исследований Мартина совпало с краткой остановкой в Сургуте будущего императора России цесаревича Николая, который путешествовал по России и которому ученый был представлен.
И хотя раскопки нового времени ведутся уже в течение тридцати лет, единственная монография об удивительной горе принадлежит перу другого шведского ученого – Т. Арне. Схематичный план с этой территории был снят только в 1925 году, но лишь в 1966-м была оценена вся колоссальная ценность этого археологического комплекса.
По иронии судьбы первые широкомасштабные раскопки были связаны с освоением нефтегазовых месторождений Приобья.
«Тогда действовал закон об охране памятников истории и культуры, изданный в 1948 году и лично подписанный Сталиным, — вспоминает В.Викторов, участник первых экспедиций нового времени, — об этом было написано в открытых листах, выдаваемых в то время археологам. Когда открытый лист показывали местным деятелям, они вытягивались в военной стойке и были готовы к оказанию всякого рода помощи. Именно в рамках этого закона до одного процента стоимости капитальных строительных работ могло быть выделено на исследование археологических и культурно-исторических памятников. С этого и начались обширные исследования Приобья. Второй момент – перестройка высшей школы и инициированное Хрущевым приобщение студентов к практической деятельности. На исторических факультетах ввели обязательную, начиная с первого курса, полевую практику. Это существенно облегчило комплектование экспедиций людьми, уже прослушавшими общий курс археологии, хотя и не факт, что все этого хотели».
Научный интерес Уральского Государственного университета к сургутскому региону, не ослабевающий до сих пор, связан с личностью Владимира Федоровича Генинга. Именно под его руководством была создана Уральская археологическая школа. Человек широкого научного кругозора, хорошо знающий территорию Прикамья и Приуралья, Северный Урал, а затем и Зауралье, он непрерывно расширял круг своих интересов и не мог не увлечься изучением Обского бассейна, Иртыша и прилегающих к нему регионов. Поразительный это был человек! Всегда подтянутый, элегантный, с безупречно белым воротничком, при галстуке и в синем костюме, он выглядел так, словно только что вернулся с дипломатического приема. Впрочем, все это сопровождалось исключительной естественностью его поведения. Он появлялся на раскопе среди потертых, растрепанных и изрядно опростившихся молодых археологов и часто давал полезные советы, о которых они до сих пор с хохотом вспоминают: «Ешьте только натуральные продукты: яйца, сметану, молоко». В условиях экспедиции это звучало как удачная шутка.
Первый же беглый обзор сегодняшнего Барсова ошеломил: поселок Мостоотряда размещен на пространстве земли, просто переполненном археологическими памятниками. Их было невероятное количество – на территории в сотни квадратных метров. Приходи, обмеряй, копай!
В 1973 году здесь работало около 120 человек. Палатки были уже не нужны, археологи жили в домиках, предназначенных для рабочих, а ели не под открытым небом, как в первые годы, а в столовой.
На третий год работы приехали студенты-астрономы и, в отличие от археологов, работающих на глаз, замерили каждый сантиметр и создали план центральной части комплекса вокруг поселка. Примерно в это же время начали появляться интереснейшие находки. В углу одного из жилищ на городище был обнаружен клад медных изделий, а найденное вскоре серебряное блюдо среднеазиатского происхождения из Сургута было доставлено прямиком в коллекции Эрмитажа. Словом, все показывало: природа наградила этот край огромным пластом потенциальных открытий.
Разговоры были примерно такие: «Ты сколько вскрыл за это лето?» — «Две с половиной тысячи.» — «Что, так мало?!» В.Ф. Генинг глядел на учеников с укоризной: «Что вы делали вообще – две с половиной тысячи!..». Нынешним археологам и подумать страшно о таких масштабах.
Надо сказать, у Тюменских чиновников отношение к ним было очень подозрительное. Главным были нефть, железные дороги, сельское хозяйство, а археология… Но в 1972 году газета «Правда» на последней странице опубликовала заметку о раскопках на Барсовой горе. Этот номер археологи всегда носили с собой и предъявляли, когда приходилось обращаться в партийные и другие органы и объяснять, чем они здесь занимаются. Заметка подвергалась тщательному исследованию, но, удостоверившись, что это именно «Правда», помогали всем, чем могли.
Вспоминают один эпизод из раннего периода «Барсовской эпопеи». В 1972 году среди студентов-практикантов Тюменского университета оказался и сын первого секретаря обкома партии Богомякова, закончивший первый курс. Тогда Богомяков-старший, в связи с резко возросшим статусом региона, был очень уважаемым в стране человеком, о чем археологи, конечно, знали. Сына его, правда, встретили как обычного студента, да и сам он не стремился выделиться. Но вдруг на раскоп зачастили работники Сургутского горкома партии, стали интересоваться условиями жизни. Обнаружив, что студенты спят на полу, очень возмутились: «Как, вам никто не дал матрацев? Надо потребовать от руководства Мостоотряда, чтобы вам немедленно их выдали!» Потом выяснилось, что в ходе текущего оперативного разговора Богомяков-отец попросил местных партработников, если будут случайно на Барсовой горе, узнать, как там его сын устроился. Это «когда будете» немедленно превратилось в приказ вышестоящего руководства, и ребятам оказывали большое внимание.
В 1975 году новоприбывших удручили новостью: одно городище разнесено бульдозерами – местным нужен был чернозем на огороды. Вот так – пришли на раскоп – а слоя уже нет, так, одни очертания. Весь сезон насмарку!
Городок, о котором идет речь, в далёкой древности был, скорее всего, центром княжества, судя по мощности культурного слоя. Ведь копают археологи не только ради находок и изучают не только находки как таковые. Вырванные из контекста культурного слоя, находки обесцениваются как носители исторической информации. Полная картина того, что здесь находилось когда-то, складывается из анализа именно напластований – их цвета, формы, состава… «Трудно было ужасно, — рассказывает археолог Н.В. Федорова, — ничего не понятно! Собираю какие-то кусочки и пытаюсь понять, что я делаю? Вдруг слышу: «Наташа, у нас тут формочка детская». – «Да выбросьте, не мешайте работать!» Еще через время: «Она почему-то не вынимается». – «Сейчас все брошу и начну формочку вам вынимать!» — все же подхожу. Действительно, желтая алюминиевая формочка, с волнистыми такими краями. Начали выковыривать вместе, и вдруг вынимаем византийскую чашу, да такую тяжелую! А в ней серебряные украшения… состояние шоковое!..»
Это были одни из первых находок. В то время представление о культуре древних аборигенов края не было настолько полным, чтобы предполагать наличие здесь, в этом таежном захолустье, находок из столь отдаленных территорий, из той же Византии. Но оказывается, подобные предметы быта и роскоши могли доходить и сюда — в результате многократных торговых обменов.
«Работал у меня на раскопе один мальчик с истфака, Сережа Прибавкин, — продолжает Наталья Федоровна, — зачистки делал идеально. Но всё горевал: «Все что-то находят, когда я-то найду?» Я ему наобум: «Через десять дней». Проходит неделя, дождь зарядил, погода отвратительная. Я говорю: «Что время-то терять, пошли разбирать оставшиеся бровки (стенки между участками раскопа). Ты, ты и ты». И Прибавкин среди них, он здоровый. А он идет и ворчит: «Добрый хозяин собаку не выгонит…ну, где копать?» — «Здесь!». Он бабах лопатой – а из земли блюдо серебряное выскакивает, на ребре стояло. (Я ведь сказала – через десять дней). Прибавкин был в полуобморочном состоянии, схватил это блюдо, обнял его – и в лес! Бегает с ним кругами, ничего не соображает от счастья… Кто бы мог подумать, что такая находка могла скрываться на этом узком, нетронутом участке, тогда как весь основной раскоп уже завершен!
Окно в комнате, где мы жили, выходило на поселок Мостоотряда. Вот на него мы и поставили то византийское чудо. Когда приехал Стоянов, один из мэтров сибирской археологии, у него от этого чуть удар не случился: «Вы что, не понимаете, что это?!» А мы действительно не понимали, про византийское серебро тогда мало что знали».
За тридцать лет Барсова гора объединила огромное количество людей из самых разных мест. Для кого-то археология стала профессией, единственно возможным образом жизни, кто-то стал изучать историю, кому-то запомнился как опыт межкурсовой практики. Но для всех слово «археология» навсегда связано с Барсовой горой.
«Люди, с которыми я там встретилась, запомнились мне навсегда, — рассказывает И. Игнатьева, доктор философских наук из Великого Новгорода, участница одной из первых экспедиций. – В сетках-накомарниках, наброшенных на почти голое тело (а комаров тогда было страшное количество, просто тучи, и жужжали они как майские жуки!), они поражали какой-то одержимостью делом, которое делали. Тем более, что совсем рядом велось огромное строительство, и все эти потрясающие находки нужно было спасать…Есть такая известная притча о трех строителях, которых спрашивают, что они делают. Один ответил: «Таскаю тяжелую тачку». Второй: «Зарабатываю на хлеб», а третий ответил: «Я строю Храм». Так вот, нами, первыми, наша археологическая жизнь осознавалась именно так – как служение какому-то большому делу. Это было начало всего, дружбы, сознательной жизни, того, к чему мы всегда мыслями возвращаемся».
Все вспоминают атмосферу какого-то деятельного хаоса, царившую в лагере. Но новыми были не только впечатления. С точки зрения развития профессиональных методик Барсова гора давала совершенно уникальный опыт. Конец семидесятых связан с еще одной удивительной личностью, Юрием Петровичем Чемякиным, научным сотрудником археологической лаборатории УрГУ, главным исследователем Барсовой горы и одним из самых цитируемых авторов, когда речь идет о Сибири (многочисленные ссылки, как известно, один из критериев научного авторитета). Он дорожит любым найденным материалом о Барсовой горе. Иногда коллеги даже иронизируют по поводу его… научной стяжательности, что ли, хотя это замечательная черта для ученого. Второй важный критерий — наличие хороших учеников — они у Юрия Петровича тоже есть. Некоторые из них стали и хорошими администраторами, а ведь исследования во многом зависят от наличия средств. Сам Юрий Петрович был неутомимым добытчиком. Набив карманы всякими яркими находками, он шел в администрацию и рассказывал о них так же элегантно, как это делал в свое время В.Ф. Генинг. Он методично и терпеливо убеждал всякого рода начальников в культурной значимости найденного. У его спутников порой не хватало терпения: «Уйдемте отсюда, сил нет!» — «Нет, еще один кабинет!». И добывал-таки деньги (которые вообще-то должны были быть выделены по закону), объясняя, что данные памятники трудно переоценить, ведь по своей научной значимости они находятся в одном ряду с… Московским Кремлем.
Что же касается археологических методик – один из его учеников, ныне доктор исторических наук С.Ф. Кокшаров вспоминает о том, как в 1979 году Чемякин приходил на участок, выделенный ученику «в вотчину» (он был расположен в 16 км от лагеря), и начинал отчитывать: «Это запорол, это прокопал». Кокшаров только руками разводил – не ясно было, чего добивался Чемякин. Умение «читать» землю приходит с годами, а когда оказываешься с раскопом один на один впервые…
Только теперь он осознал: Чемякин нарушал тогда все инструкции… не давая им никаких инструкций! Вероятно, считал, что это неправильно – держать учеников около себя и консультировать их по 30-40 лет, как это делают некоторые. Чем раньше люди начнут работать самостоятельно, тем лучше для них.
В 1980 году Барсова гора была уже огромным палаточным городком. Выделили улицы, пронумеровали палатки – почтальон теперь знал, где искать адресатов. Кипучая деятельность не угасала даже ночью: при свете белых ночей преподаватели мучили студентов многоразовыми попытками сдачи экзаменов по археологии. Да и сами раскопки велись в белые ночи, а бывало, что и при свете костров и бульдозерных фар, ибо утром этими же бульдозерами памятники должны были быть уничтожены… .
…Археологи и студенты времен бурного нефтяного бума 70-х годов прошлого века стремились попасть в экспедицию куда-нибудь подальше, на Север. А нынче — энергия освоения иссякла, что ли, — во всяком случае, бородатый романтизм и бардовское хрипение у костра уже не в моде. Нынешние практиканты вообще не хотят никуда ехать. Они предпочитают работать в окрестностях города, чтобы вечером на электричке возвращаться домой.
Что же касается профессионалов – они называют Барсову гору археологической Меккой. Это место, где в течение трех десятилетий сотни самых разных людей проходили свои университеты, отрабатывали методики, расширяли круг своих научных представлений, стартовали в научной карьере и жили незабываемой жизнью экспедиций, о привязанности к которой профессиональные археологи говорят: «Барсова гора – это диагноз».
Елена Осипова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
