Арзамас во дни упадка

История жизни и настоящее русского города

Возвращаясь в Москву из Санаксарского Свято-Богородского мужского монастыря в августе прошлого года, когда там праздновалось прославление великого исповедника-воина святаго праведного Феодора Ушакова, я заехал за благословением к преподобному отцу нашему батюшке Серафиму Саровскому, преподобным матушкам Александре, Елене и Марфе в Дивеево, а уже оттуда, через Пузу (Суворово), где кланялся святым мощам мучениц Евдокии, Дарии, Марии, Дарии и просил их святых молитв о нас грешных, в Арзамас…

Да-да, тот самый святой Арзамас, которому в 2002 году исполняется 450 лет, который никогда не оставляли своим вниманием ни святые люди, ни цари, ни императоры… — Какого же было мое огорчение… — Поверженый город лежал у ног невидимого патрошителя: повсеместно разруха, пьянство, проституция и наркомания. Об этом не надо даже и говорить, потому что ничего не скрывается, а как бы даже нарочно выставляется с гордостию, что-де у нас все как на диком Западе… — Страшно и больно смотреть на столь не справедливое поругание нашей нации, истории и славы. Я был настолько подавлен, что позвонил единственному знакомому в этом городе полковнику Сергею Германовичу Костину и попросил, если есть у него в доме что-то из описаний Арзамаса, поделиться со мною безотлагательно.

Он дал мне “Исторические сведения о городе Арзамасе, собранные Николаем Щегольковым” 1911 года издания.

Мы предлагаем фрагменты, где читатели, — представляющие кто власти и воинство, кто священство, кто паломников и просто граждан России, — увидят немногие сколки прежнего Арзамаса, стоящего вотчиной преподобного батюшки Серафима и сонма многочисленных подвижников всех времен и народов и, может быть, сообща оборотимся к святому городу лицем, чтобы не остаться нам фарисеями, склоняющимися слезно пред святыми мощами и при этом топчущами ботинками их светлую память и изуродованные души наших детей.

АРЗАМАС ВО ДНИ УПАДКА

(1885—1900 г.г.)

Пятнадцатилетний промежуток времени с 1885 г. по 1900 г. по справедливости можно назвать «Арзамасским лихолетьем». Пишущему эти строки лично пришлось перенести все невзгоды этого времени и воспоминания о них еще свежо в памяти всех арзамасцев.

От славнаго прошлаго Арзамаса за это время не осталось почти ничего, кроме благолепия арзамасских святых церквей. В старинных сказках есть разсказы, как жители городов поголовно засыпали богатырским сном, а города их зарастали дремучими лесами.... То говорится в сказках, а с нашим родным Арзамасом совершилось нечто подобное наяву, в конце XIX века. Жители его хотя и не заснули, но заснула всякая жизнь и деятельность; дремучими лесами город не зарос, напротив даже окружавшие его леса сильно поредели, а перелески и орешники исчезли, но зато опустели и поросли быльем все сходившиеся в Арзамасе тракты. Незачем стало ездить в Арзамас и иногородним людям.... Дошло до того, что появление на базаре или в Гостинном ряду приезжаго человека становилось событием, все на перерыв спрашивали друг друга: «Кто это такой? откуда? зачем пpиехал?...».

Не говоря уже о отживших свой век кожевенных заводах, сильно сократилось меховое производство: почти вся деятельность арзамасских меховщиков в это время ограничивалась кошкой и серой зайчиной, которая в то время была очень дешева. Ее покупали от 2 коп. за штуку, меха заячьи продавались то же очень дешево. Одним словом, только кормились, а деньги не наживали. Кошомное дело также расшаталось, потому что шерсть стала дорога и пошла за границу, а кошомныя заведения поразвелись и в других городах кроме Арзамаса.

При оскудении заработков сократилась и местная торговля, в Гостинном ряду более 20-ти лавок стояли пустыя, в Мучном ряду также около 10 лавок ни кем не были заарендованы. Лавочная торговля шла самым плачевным образом. Местные торговцы бедняли, раззорялись и сходили со сцены. Новых отраслей торговли и промышленности за это время не возникало. Mнoгиe природные арзамасцы, в поисках за куском хлеба, разъехались по другим городам и остались там навсегда. Именитыя купеческия фамилии одне пресеклись, другия обнищали, третьи выехали из Арзамаса или в молодом поколении превратились в чиновников разных ведомств. Особенно грустна была судьба мальчиков из небогатых мещанских семей.... Лет с семи-восьми им старшие уже начинали говорить: «Вот выучишься грамоте, отдадим тебя на чужую сторону». Слова оправдывались на деле. Не успеет мальчик окончить городское училище, лет 12-ти, пока не перерос, везут его на Нижегородскую ярмарку, мать или тетка ходит с ним там по номерам и предлагает каждому встречному: «Не надо ли вам мальчика?» И отдавали мальчиков куда попало: некогда было разбирать, к хорошему человеку или нет, к солидной фирме или к эксплуататору.... Появился даже особый тип ловких посредниц в этом деле, из торговок-ботиночниц, преимущественно старых дев, которыя, обивая пороги номеров с ботинками, в тоже время разузнавали и о том, не надо ли кому мальчика в отвоз. С родителей их они брали за наход места определенное вознаграждение. А увозили из Арзамаса ежегодно не менее полусотни таких мальчиков, из них возвращались в Арзамас только уже ни к чему неспособные или совершенно испорченные, большинство же так и остались на чужой стороне. И куда только не забросила судьба этих юных арзамасцев? Много их есть во всех городах Сибири, по всему Кавказу, во всех поволжских городах, в Украине, на берегах Черного моря и во всех больших городах России, не говоря уже о столицах. И в этой массе вырванных с корнем из родной земли молодых людей очень мало было таких счастливцев, которых бы чужая сторона обогатила и выдвинула на вид, большинство дослужилось до приказчиков и на том остановились.... Наиболее добросовестные из них присылали своим родителям на прокормлениe, но находились и такие, что забывали и родителей с их арзамасской нуждой.

О том, чтобы молодые современные нам арзамасцы, живущие в добре на чужой стороне, и присылали что-нибудь на общую пользу своего родного города, к сожалению, почти не приходилось слышать.... Ремесла в Арзамасе также отчасти сократились, отчасти же огрубели. Многие хорошиe ремесленники также разъехались по чужим местам. Даже женския рукоделия перестали давать приличный заработок. Ботинки вышли из моды: на вязаниe их в последнее время зарабатывали по 5 коп. в день. В шутку говорили, что арзамасския ботиночницы зарабатывают только себе на табак... А курениe женщинами табаку в эти годы, особенно среди небогатого класса, сделалось поголовным....

При скудной наживе арзамасцам было уже не до построек: за эти лихие годы в Арзамасе не выстроено ни одного хорошаго дома: не было видов для чего бы их строить, а у бедных людей, живущих изо дня в день и старые домишки ветшали и рушились. По крайней нужде большие старинные дома перебирали и делали из них маленькие. Число домов в городе сильно сократилось. Идешь, бывало, по улице и видишь: недавно был тут дом, а теперь забор, или было рядом два дома, а теперь на их месте — один.... В ширь город не прибывал, а на окраинах целыя слободки, например Бутырки, опустели... На дворы к мещанам, бывало, хоть не заходи: то покривилось, другое вовсе развалилось, третье сами хозяева разбирают на дрова.

Внешнему разрушению соответствовала и бедная внутренняя обстановка. Недостаток заработка на все клал свой отпечаток. Той привольной жизни и свидетельствующей о довольстве обстановки, какую приходилось автору видеть, например, в Сибири или в Пермской губернии, здесь и в помине не было. Только в одежде арзамасцы обоего пола продолжали тянуться за модой, все свои заработанныя деньжонки употребляли на щегольство и внешний блеск, стараясь этим, как бы обмануть друг друга... При недостатках средств, все, что оставалось ценнаго после предков, пошло на продажу: старинные жемчуги, золотыя вещи, нациоальные костюмы, столовое серебро... — все это сошло с рук. Некоторые несчастные люди разстались даже с благословением предков, продав богато украшенныя иконы.

Достаточно привести такие факты: в торговавшем тогда в Арзамасе нижегородском часовом магазине Тихановскаго не хватало выручки на покупку старинных вещей, и деньги для этого выписывались из Нижняго. Один богатый житель Выездной Слободы вздумал купить старинный женский национальный костюм, но такового уже не нашлось во всей Выездной ни за какую цену, все уже было продано.... Офени-вязниковцы, покупатели старинных вещей, то и дело ездили в Арзамас точно на ярмарку, покупали за безценок старинныя вещи и наживались....

Материальному обнищанию соответствовало и умственное убожество: до ХХ столетия в Арзамасе не было средних учебных заведений. Все уже сознавали, что детей нужно учить, но где? Вот вопрос, перед которым глубоко задумывались отцы и матери. Для мальчиков было только переполненное учащимися городское училище, а для девочек — прогимназия. При арзамасских доходах того времени и при сообщении с Нижним на лошадях не легко было отдавать в Нижегородскую гимназию или реальное училище 12-ти летних малышей. Перспектива оставить их в Нижнем на квартире, у кого пришлось, тоже наводило родителей на глубокое раздумье. Приходилось или оставлять детей вовсе без образования или, выбиваясь из сил, учить их наукам, с громадным риском, что пока еще они не окончат ученье, дурная среда собъет их с пути истиннаго. Подобныя опасения не редко оправдывались... Через несколько лет пребывания на чужой стороне, в среде вольнодумцев и безбожников арзамасская молодежь возвращалась домой со взглядами совершенно противоположными убеждениям их родителей и заветам благочестивых предков.

Но, слава Богу, арзамасское лихолетье было непродолжительно: с началом двадцатого столетия пришел ему конец.

В эти лишь только описанныя дни всеобщаго упадка только святые храмы арзамaccкиe остались в той же неувядаемой красе, в которой были они в золотом и серебряном веках. Как непоколебимыя твердыни, одни только они сохранили на себе отпечаток прежняго величия. Находились люди, которые поддерживали и украшали их.

Если уже арзамасцы не строили новых церквей, то слава Богу, не давали не только запустить или разрушиться, а даже оставаться без ремонта церквам уже существовавшим.

И чудное предзнаменованиe! В самом начале новаго более спокойнаго периода арзамасской жизни, совершенно для всех неожиданно Бог утешил арзамасцев созданием новаго святого храма! В 1900 г. освящена домовая церковь при арзамасской городской богодельне, во имя св. Иоанна Многострадальнаго.

Много выстрадали арзамасцы в конце XIX столетия, но повторим еще раз: «Слава Богу: арзамасское лихолетье кончилось».

АРЗАМАСская жизнь “ОТ ФРАНЦУЗА ДО ПОЖАРА”

***

В 1813 году 30 апреля скончалась в Алексеевской общине настоятельница ея Марья Петровна Протасьева, в схимонахинях Марфа. Это была замечательная подвижница и город Арзамас должен считать за счастие, что в числе живших в нем праведников была и эта угодница Божия, тем более что и останки ея почивают в Арзамасе.

Вот краткия жизнеописание о ней.

Она происходила из Костромских дворян, отец ея был воеводой в Великом Ростове. Лишившись матери почти в младенчестве, она росла под надзором бабушки, женщины благочестивой. Часто, бывая с нею в монастырях, она наслушилась там от монахинь разсказов о подвижниках и подвижницах и сама стала поститься так, что даже отказывалась от молочной пищи и непрестанно молилась. Дома она часто проводила время в назидательных беседах со старичком, конторщиком своего отца. Зная, что отец ни за что не отпустит ее в монастырь, она вознамерилась, по примеру некоторых древних святых, тайно оставить дом родительский и, выбрав удобное время, накануне того дня, когда в доме отца готовился бал, она, написав письмо отцу, тайно ушла из дома, но была настигнута посланной погоней и возвратилась, но вскоре, однако, умолила отца отпустить ее в Костромской монастырь. Там жила схимница высокой жизни. Марья Петровна взялась ухаживать за нею: носила ей воду, дрова, топила печь и готовила ея постническую пищу. От родных, часто посещавших ее, Марья Петровна, тщательно скрывала свои монастырские труды. Вскоре скончался ее отец, а она, услышав от проезжавших чрез Кострому санаксарских монахов о известном уже нам старце Феодоре Ушакове, который в то время томился в ссылке в Соловецком монастыре, возымела твердое намерение отправиться к нему в Соловецкий монастырь, чтобы просить его руководства к богоугодной жизни. Несмотря, на все неудобства и трудности далекаго пути, она достигла Соловецкой обители, усердно помолилась при раках почивающих там первоначальников обители пр. Зосимы и Савватия, а потом обратилась к живому праведному подвижнику о. Феодору, который, действительно, доставил ей своими боговдохновительными речами великую пользу для души и утешение духовное. Как наиболее подходящее место для богоугодных подвигов, он указал ей на Арзамасскую Алексеевскую общину. Послушно и со смирением приняла Мария этот совет и поспешила исполнить его. Она вступила в общину в 1782 году, а чрез год имела утешение, вместе с другими сестрами, встретить о. Феодора, возвращавшегося из Соловецкаго монастыря в Санаксар. Как мы уже видели, о. Феодор часто навещал Алексеевскую общину и пекся о ея благоустройстве. Заметив, что первая настоятельница, Евдокия Ивановна, достигнув преклонных лет, уже тяготится обязаностями своего звания, он уволил ее на покой, а настоятельство вручил Марье Петровне, которой было тогда еще только 26 лет. Вначале многия сестры смущались тем, что настоятельница их так молода, но потом, видя ея подвижническую жизнь и мудрое управление, оне успокоились.

Марья Петровна отличалась кротостью и терпением, незлобиво переносила все неприятности и прискорбия. На подчиненных она действовала не строгостью, а убеждением и любовию. Усугубляя свои подвиги, она тайно приняла схиму, при чем наречена была Марфою. Чтобы скрыть свое отречениe от молочной пищи, она отзывалась, что не может вкушать скоромнаго, а постную пищу более перебирала, чем кушала. Имея удивительный дар слова, она, обыкновенно за трапезой и за мирским столом, когда это случалось, занимала других беседой от Божественнаго писания или от своего любвеобильнаго сердца и так увлекала слушателей, что они не замечали, что она ничего не кушает. Число сестер в общине быстро увеличивалось, Марья Петровна ни кому не отказывала, всех желающих вступить в общину принимала с любовию, часто повторяя слова Христовы: “Грядущаго ко Мне не иждену вон”.

При всей скудости средств, которыя община тогда имела единственно от рукоделия и подаваемой милостыни, Марья Петровна ежедневно питала странников, нищих и никогда не отпускала без подаяния бедных, приходивших за куском хлеба, квасом или просивших другой какой-либо монастырской пищи, говоря, что рука дающего никогда не оскудевает. Храмы монастырския во время ее настоятельства были малы, бедны и скудны утварью. Рукоделие сестер состояло в шитье золотом, украшении икон фальгою, вязаньи чулок и шитье одежды для мирских женщин; заработанных денег было недостаточно на все расходы, подаяния арзамасцев также были не велики, а посылать за сбором воспрещено было уставом общины, данным о. Феодором. Чтобы поддержать общину и пpиoбресть ей доброхотных благотворителей, Марья Петровна ездила в Москву и там, действительно, нашла их не мало, среди дворян и именитых купцов. Привлекла их она своим смирением, назидательными беседами и любовию к ближним. Все, узнавишие ее, москвичи за счастие считали видеть ее в своих домах и принять ея благословениe. Спустя десятки лет во многих семьях московскаго купечества имя ея с любовию и благоговением передавалось из рода в род.

С помощию московских купцов Афанасия Ивановича Долгова, Алексея Ивановича Кушашникова и Семена Прокопьевича Васильева она, вместо старой теплой церкви, построенной в 1753 году, воздвигла обширное новое здание, в котором в нижнем этаже помещаются кухни, пекарни, квасоварня и кельи сестер, трудящихся в этих послушаниях; во втором этаже обширная трапезная со сводами, украшенная множеством св. икон, перед которыми в часы богослужения теплятся многочисленныя лампады; в 3-м этаже помещается церковь, разделенная на две части столпами и перилами; правая часть с алтарем, посвященным Успению Пресвятыя Богородицы, предназначена для богомольцев мирян, а левая, посвященная покровителю обители пр. Алексию, человеку Божию, для сестер обители; входы в обе части храма сделаны особыя, с обеих сторон. В самом верху, под крышей помещаются монастырская библиотека и склады для зерноваго хлеба [1].

Во дни настоятельства Марии Петровны принесена в Алексеевскую общину и прославилась в ней чудотворная икона Божией Матери, именуемая «Утоление печали». Замечательна история этой святой иконы. К арзамасскому живописцу Василию Тюфилину явился неизвестный ему человек и заказал написать икону Божией Матери «Утоление печали», оставив задатку 10 руб. Икона была готова, но прошло более года, а заказчик не являлся. Иконописец предложил ее в дар Алексеевской общине. Марья Петровна с радостию приняла этот дар и благоговейно поставила в монастырской трапезе. Однажды трапезная старшая, приготовляя столы для трапезы, взглянула на икону и заметила, что из Руки и Шеи Пресвятыя Богородицы и из Ноги Спасителя истекает миpo. Весть о сем чудесном явлении облетала Общину и все сестры, собравшись в трапезную, благоговейно припадая к Святой Иконе, помазались, с вeрою во всемогущество Божией Матери, миром, истекающим от Святыя Ея иконы. По всеобщему желанию св. икона перенесена была в церковь. Следы течения мира видны на иконе до сих пор.

В 1820 г. благотворитель общины шуйский купец Василий Максимович Киселев украсил ее серебрено-позлащенною ризою с камнями и жемчугом. Всего жемчугу 2185 зерен, камней разноцветных 436 и сраз 925 штук, серебра вместе с жемчугом и камнями 25 фунтов. Разными лицами, с течением времени, пожертвовано к этой св. иконе несколько серебрянных лампад. Летом 1868 г. удостоился от этой святой иконы благодатнаго видения и утешения известный всей Русской Церкви, Наместник Троицко-Сергеевской лавры о. Антоний. Посетив в этом году последний раз Арзамас и Алексеевскую общину, о. Антоний прикладывался к этой иконе. В это время изображенная на ней Пресвятая Дева представилась ему как Живая, Простирающая к нему Свои Пречистые Руки. О. Антоний изменился в лице и едва устоял на ногах. Bcе обратили на это внимание, но он тогда скрыл этот благодатный дар, как и подобало смиренному иноку и православному христианину, и лишь после кончины его это видиние сделалось известным [2]. В настоящее время, еженедельно по воскресным дням, после вечерни, перед этой иконою совершается молебное пение с акафистом, при котором, почти всегда, бывают, кроме сестер обители, и мирские богомольцы.

Марья Петровна управляла общиною 28 лет и скончалась на 54 году жизни. При погребении ея было необычайное стечение народа и объявились во услышаниe всех многия тайные ея дела: облагодетельствованые ею бедняки, плача у ея гроба, говорили: одни «матушка ты наша — ведь ты нам келью поставила», другие «ты нам коровушку купила», третьи: «ты нам шубу пожаловала!». Скорбь сестер общины была неутешна; вопли и рыдания их заглушали погребальное пение. Совершавший его спасский архимандрит Александр, питавший к почившей глубокое уважениe, принужден был сказать во всеуслышание: «Господа ради перестаньте, от слез и рыданий я сам изнемогаю и продолжать не могу».... Над могилой почившей впоследствии устроен престол придела во имя преподобных Антония, Феодосия и прочих печерских чудотворцев, а внизу, над самым гробом, устроено нечто вроде пещеры, где постоянно теплится неугосаемая лампада. В важные моменты жизни обители настоятельницы ея, преемницы Марьи Петровны, всегда приходили в эту пещеру и, припадая к ея гробу, просили благословения и молитв [3].

Память народная чтит схимонахиню Марфу, как праведницу. В обители сохранилось несколько ея назидательных писем.

***

В 1820 году, 28 марта, в самое Светлое Воскресение, во время вечерни скончалась в Алексеевской общине Христа ради юродивая Елена Афанасьевна, происходившая из рода дворян Дертьевых, имевшая дар прозорливости и, когда это требовалось для Славы Божией и пользы ближних, проявлявшая необычайный ум [4].

Впоследствии неоднократно было напечатано ея жизнеописание, из котораго мы приведем лишь главнейшие черты. Отец ея был какой-то чиновник, служивший в Арзамсе. Родители воспитали ее в страхе Божием и, прилично своему званию, дали ей домашнее образованиe; за тихий и кроткий нрав ее все любили. С самаго детства она изъявляла желание посвятить себя монашеской жизни, но родители не хотели этого и слышать. Когда ей было 14 или 15 лет, дом отца ея посетил, проезжавший чрез Арзамс, подвижник Саровской пустыни о. Назарий, бывший игуменом и возобновителем знаменитаго Валаамскаго монастыря. Елена открыла ему свое желание, и он старался уговорить родителей, чтобы они не препятствовали намерению дочери, но они не согласились. Тогда Елена, выбрав время, когда осталась одна с о. Назарием, спросила его как ей поступить. Старец сказал ей: «Будь юродствующей Христа ради, покрой разум буйством, сим путем спасешься и угодишь Богу». — Елена приняла этот совет и молила Бога, чтобы он помог ей выполнить его. Елене нашелся хороший жених и, несмотря на то, что она всячески отговаривалась от вступления в брак, родители порешили выдать ее замуж. Назначен был день брака. Елену одели в подвенечное платье, нарядили во все украшения и привезли в церковь. Пред началом венчания священник, по обыкновению, обратился к ней с вопросом: «Волею ли сочетаваешься?» — «Я не желаю, — смело отвечала она,—но родители меня принуждают против моей воли».— Священник в изумлении остановился, но бывшие тут родные сказали: «Продолжайте, батюшка, что смотреть на ребенка?» — В церкви произошло смятениe и говор в народе, который роптал на противозаконное венчание, но таинство совершили и новобрачных привезли в дом отца Елены Афанасьевны, где был приготовлен брачный стол. Молодых усадили на лучшее место. Дом был одноэтажный, окна были открыты, а пред домом, среди улицы была грязь и огромная лужа. Вдруг невеста проворно встала из-за стола, выскочила в окно, бросилась в лужу и вся покрытая грязью начала рвать брачные одежды. Гости, видя такое странное проишествие, быстро разошлись, жених уехал в свою деревню, а в городе разнеслась молва, что невесту испортили.

Родители, пораженные скорбию, старались образумить Елену уговорами, слезами и угрозами, но ничто не помогало. Она казалась безумною, ничего неслышащею и непонимающей и рвалась убежать из дома. Наконец родители оставили ее на волю Божию, а она покинула их дом, не имея нигде пристанища, бродила, где день, где ночь, юродствовала, опрокидывала у торговцев товар, за что ее били и нигде не принимали; особенно дразнили и обижали ее уличные мальчишки. Так провела она 4 года, потом была отправлена в Нижний Новгород, в дом умалишенных. Там, конечно, ни чем не могли помочь ей и отправили ее, как неизлечимую в Николаевский монастырь. Здесь также ей были очень не рады. Тогда-то сжалилась над нею известная уже нам Алексеевская настоятельница Марья Петровна и взяла ее напоруки, поместила у себя в общине, приставила к ней старшую сестру-послушницу и приказала никуда не пускать ее, но Елена рвалась, стучала в двери, а если ей удавалось вырваться, то уже не скоро давалась в руки, стараясь в это время, как можно более, выказать свое юродство. С течением времени, однако, она как бы подчинила себя послушанию, перестала дурачиться и лишь изредка шумела, бранила кого ей вздумается, а иногда и дралась. Тут-то именно и начали замечать, что она вовсе не безумная, а напротив очень умна, речи ея были иносказательныя, а, иногда, даже изобличали в ней дар предвидения. Если она бранилась, то оказывалось, что она и действительно журит за дело, как иногда и дралась. Знавшие за собой какие-либо тайные грешки даже боялись показываться ей на глаза. Одежду она носила не монашескую, а мирскую, приличную ея дворянскому званию, обыкновенно, ситцевое платье и чепец. В руках у нея постоянно был носовой платок, который она то и дело свертывала и развертывала. Спать она, почти никогда, не ложилась, а дремала сидя, просыпаясь очень часто. Если ей давали чаю, то она переливала его из чашки в блюдечко до тех пор, как или остудит или разольет; если предлагали пищу, то смешает все,—щи, кашу, квас или что другое, вместе и тогда покушает немного, а сама займет всех разговором, чтобы не заметили, что она делает. С течнием времени не только сестры общины, но и все граждане Арзамаса убедились, что Елена Афанасьевна вовсе не безумная, а юродивая Христа ради, но сама она продолжала прикрываться безумием до самаго конца своей жизни, оставляя юродство лишь в самых важных случаях. Из многаго упомянем лишь о самых выдающихся событиях. 1) В 1813 г. избрана была в настоятельницы общины Ольга Васильевна Стригалева, которая долго колебалась и отказывалась от тяжелаго бремени настоятельства. Елена Афанасьевна прислала ей собственноручную записку следующего содержания: «Иисус Христа слова — Алена говорит: Приидите ко Мне все труждающиися и обременении и Аз упокою вы, возмите иго Мое на ся, и научитеся от Мене, яко кроток и смирен сердцем; и обрящите покой душам вашим. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко. Спасителя моего слова. 1813 года 21 апреля писано».—То есть писано было еще при жизни настоятельницы Марьи Петровны задолго до избрания Ольги Васильевны и вместе обнаружило и ум и прозорливость Елены Афанасьевны. 2) Подобно этому, когда прибыл в общину вновь определенный протоиерей о. Афанасий Крутовской, блаженная, увидев его в первый раз, встретила словами: «Вот иepeй по чину Мельхиседекову» 3) Был в общине старый деревянный корпус, уже близкий к разрушению. Елена однажды, указывая на него, говорит сестрам: «Как бы хорошо поставить тут храм во имя мученицы Варвары». — «Чего вы, матушка, не скажете», — отвечали ей сестры. — «Право хорошо бы», — отвечала она и начала это повторять. Уже после ея кончины, поступившая в общину московская купчиха, Прасковья Ивановна Мухина построила на этом месте каменный больничный корпус и в нем прекрасный храм во имя св. великомученицы Варвары. Так, чрез много лет сбылось предсказание Елены Афанасьевны. 4) По монастырю разсажены были тогда деревья. Елена Афанасьевна не трогала их, кроме одного, которое росло напротив ея кельи. Она часто трясла его, как бы стараясь выдернуть, и приговаривала: «Ты на моем месте сидишь». — Впоследствии, когда она скончалась, настоятельница Ольга Васильевна, уже готовившаяся распространять соборную церковь, вознамерилась похоронить Елену симметрично на таком же на правой стороне, как на левой была погребена Марья Петровна, и вот могилу пришлось рыть как раз на том месте, где росло это деревцо, его и срубили. 5) Еще было одно предсказаниe блаженной Елены, относящееся к обстоятельствам ея кончины. Обращается она к одной старшей сестре и говорит ей: «У меня до тебя крайняя душевная нужда!» — «Что вам, матушка?» — «Сделай милость, пожалуйста, походи по городу, да хорошенько подберись!» — Сестра говорит: «Да какая это нужда душевная, чтобы мне по городу походить?» — Елена не объяснила, но убедительно упрашивала ее походить. По кончине блаженной, это объяснилось. Когда она скончалась, была весенняя распутица, грязь и слякоть, а упомянутая сестра, по имени Ольга, по монастырскому послушанию послана была настоятельницей разнести по всем 17 церквам Арзамаса сорокоусты по новопреставленной Елене. Тогда-то, обходя весь город и то и дело подбираясь, вспомнила она просьбу блаженной и ея предсказание. Но всего примечательнее 6) предсказание Елены Афанасьевны наместнику Свято-Троицкой Cepгиeвой лавры о. Антонию, который увидел ее в первый раз, когда был еще светским человеком, врачем, носил имя Андрея Гавриловича Медведева, и не только не имел намерения сделаться монахом, а даже был предубежден против монашества вообще. Прибыв в Арзамас в первый раз, вместе с одной дворянской семьей, поздно вечером и остановившись на постоялом дворе, он, как человек любознательный, начал разспрашивать хозяйку двора о том, что есть в городе достопримечательнаго. Эта простая женщина первым долгом указала на Елену Афанасьевну, говоря, что она узнает и предсказывает. То же подтвердила и дворянка, спутница будущаго отца архимандрита, которая, зная некоторыя его религиозныя недоразумения, заметила ему: «Вот она вас проберет!» — Молодой врач, будущий архимандрит, заинтересовался этим, несказавшись никому, ранним утром отправился в Алексеевскую общину. Здесь, после заутрени, он попросил, чтобы его проводили в келию Елены Афанасьевны и шел не без некотораго безпокойства, потому что знал за собой грех, именно сомнение в действительности св. мощей, которых он сроду еще не видал, но, между тем, беседы с лысковскими раскольниками вселили уже в его сердце тревожное сомнение по этому предмету.

Он так и думал, что Елена Афанасьевна начнет прямо с того предмета, и, пожалуй, еще и поколотит его. Но Елена Афанасьевна прикрыла свою праведность и прозорливость, по своему обыкновению, юродством. Встретив его самым обыкновенным образом, она начала насмехаться над его модной прической, фраком и всем костюмом и стала с увлечением говорить, что ему очень к лицу были бы длинные волосы и широкое черное платье. Потом, взяв несколько пряников и орехов, она отдала ему, сказав: «А это вот вашим больным.» — «У меня здесь нет больных!» — ответил врач. — «Это вашим больным,» — повторила Елена Афанасьевна. Они разстались. Посетитель пошел на постоялый двор, не составив положительно никакого понятия о Елене Афанасьевне, склонный видеть в ней действительно помешанную. Но вот, подходя к квартире, он был встречен лакеем, который сказал ему: «Где вы были? Ведь мы вас искали, искали.... У нас несчастие: господа чуть не до смерти угорели». — Оказалось, что хозяйка, берегя тепло, закрыла трубу очень рано и постояльцы угорели, а Антоний спасся только тем, что рано ушел в Алексеевскую общину. Тут-то и объяснилось, что орехи посланы были Еленой Афанасьевной больным— угоревшим.... Спустя много лет, когда религиозныя сомнения молодого врача разсеялись, а сам он, постриженный под именем Антония, надел черныя ризы и отростил длинные волосы, объяснились и прочия загадочныя речи блаженной Елены.

Впоследствии, живя уже в Арзамасе он часто посещал Блаженную Елену, почитая ее, как праведницу, но она не переставала пред ним юродствовать. Так было даже до самой ея кончины. Благоговея к ней, как к угоднице Божией, Антоний нашел время посетить ее даже в Великую Субботу. Видя, что она страдает, он сжалился, развел в стакане магнезию и поднес ей, чтобы она выпила, но она схватила стакан и плеснула ему в глаза, со словами: «Я не этого лекарства хочу!» — Потом она стала просить его, чтобы позвал о.Афанасия исповедать и причастить ее св. Таин, что и было исполнено [5].

Всю страстную неделю Елена Афанасьевна лежала на полу, не произнося ни одного слова, ни пропуская в рот ничего. Голова ея лежала на голом полу. Сначала сестры пробовали подложить ей под голову подушку, но она при этом всегда вдруг ударялась головой в противоположную сторону. Поэтому сестры уже и не решались ее безпокоить. О.Афанасий говорил пocле, что ея последняя исповедь была дана в памяти и полном уме, с глубоким смирением. Скончалась она мирно, в присутствии настоятельницы, о. Афанасия и многих сестер, в то время, как в теплом храме совершалась первая пасхальная вечерня. 1-го апреля, в четверг на Пасхе, совершилось ея погребениe при безчисленном множестве народа, который не оставлял гроба ея ни днем, ни ночью, во все 5 дней. В следующих 1821—1822 годах настоятельница Ольга Васильевна широко распространила пристройкою соборный храм Алексеевской общины и при этом над могилою Елены Афанасьевны пришелся престол праваго придела, посвященнаго Владимирской иконе Божией Матери и равноапостольным царям Константину и Елене. Постройка производилась на средства почитательницы блаженной Елены, княжны Прасковьи Ивановны Дивлеткильдеевой, жившей тогда в общине, а впоследствии принявшей монашество под именем Паисии и бывшей игумениею в Московском Страстном монастыре. Позолота иконостаса сделана самими сестрами, при материальном пособии другой жертвовательницы, которая подвигнута была к этому самою Еленою Афанасьевною, явившейся ей, уже после своей смерти, во сне. Келия Елены Афанасьевны была деревянная. Впоследствии, когда был построен каменный корпус длиною в 38 сажен, на месте этой келии в нем устроена псалтирная, в которой помещена резная группа положения Иисуса Христа во гроб, о которой сказано под 1776 годом. Здесь же установлено непрестанное чтение псалтири по усопших, а на память о Елене Афанасьевне поставлен ея портрет. Память о почившей сохранилась в Арзамасе доселе и имя ея можно слышать, поминаемое в церквах арзамасских.

***

6 августа 1828 г. Скончалась в Киеве и погребена в Киево-Печерской лавре, на дальних пещерах, замечательнейшая из настоятельниц Арзамасской Алексеевской общины Ольга Васильевна Стригалева, во инокинях Олимпиада. Это была не только строгая подвижница, но и гениальная женщина, одаренная необычайным умом и блестящими способностями к управлению и постройкам, имевшая необычайный дар слова и способность также красноречиво и увлекательно писать, как и говорить. Ко всему этому она имела такое любвеобильное сердце, что совершенно забывая о себе, пеклась только о ближних, главным образом о вверенных ея управлению сестрах.

Она родилась в 1773 году в Костроме, где отец ея Василий Иванович Стригалев был одним из именитейших купцов. Лишившись матери, она вместе с сестрой проводила время в строгом посте, молитвах и чтении назидательных книг. Мало этого казалось молодым труженицам и оне придумали умерщвлять плоть свою, когда, по всей вероятности, ее нечего было и умерщвлять. Ревностное подвижничество их было не совсем разсудительно: они выходили зимой на двор, становились босыми ногами на снег и стояли до тех пор, пока снег не растает до самой земли. Терпели оне, действительно, Христа ради, но не по разуму. Ольга Васильевна вследствие этих подвигов страдала ногами во всю жизнь, а под конец не могла уже ходить и сестры носили ее на руках. Видя наклонность Ольги Васильевны к монашеству, отец не удерживал ее и отпустил в монастырь на 20-м году. Наслышавшись о строгости устава Алексеевской общины и зная Марью Петровну, Ольга Васильевна не захотела идти в какой либо другой монастырь, кроме Алексеевской общины, и вступила в нее 17 марта 1793 г., в самый день Алексия, человека Божия, покровителя обители, а ровно чрез два года приняла, тайно ото всех, монашеское пострижение под именем Олимпиады. Исполняя все возлагаемыя на нее послушания, она вскоре сделалась примером для всех сестер послушанием, смирением, чистотою, строгим воздержанием и совершенной нестяжательностью, приобрела всеобщую любовь, а настоятельница Марья Петровна, во время своих отъездов, не смотря на ея молодость, поручала ей вместо себя управлять общиною. Когда Марья Петровна скончалась, то все желали избрать ее в настоятельницы и избрали вдову дьячка, Матрену Емельяновну, лишь потому, что Ольга Васильевна указывала на свое слабое здоровье и обещала во всем помогать и наставлять настоятельницу. Впрочем, Матрена Емельяновна управляла только 10 недель и скончалась. Тогда Ольга Васильевна уже не могла отговориться ни чем и приняла на себя бремя настоятельства. Мы уже видели, что к этому подвигла ее своею запискою и блаженная Елена Афанасьевна. Управление ея продолжалось 15 лет (1813—1828г.) За это время Алексеевская община, в которой тогда подвижничество процветало в полном блеске своей неземной славы, сделалась известна по всей России. Под ея спасительный кров стекались благочестивыя девы и вдовицы со всех концов нашего Отечества, без различия звания и состояния. Среди сестер Алексеевской общины были тогда и несли равныя послушания и княжны, и дочери генералов, и воспитанницы дворянских институтов, и неграмотныя крестьянки, и дочери донских казаков, и смиренныя мордовки, и бедныя сироты, и дочери богатейших купцов московских и костромских. Все оне несли благое Иго и легкое Бремя Христово в простоте и терпении. Близость этого разсадника благочестия благотворно влияла и на жителей Арзамаса. Во многих богатых семьях этого города нашлись девушки, которым опостылело богатство, опротивели наряды, ничтожеством показалось земное счастье и тяжкими узами супружеская жизнь, и оне, часто не взирая на слезы своих матерей, оставляли мир и все, что в нем, смиренно вступали в Алексеевскую общину, облекались в ней в черныя одеяния послушниц и терпеливо несли всякия послушания, изнуряя себя молитвою и постом. Между ними были Корниловы, Подсосовы, Евлампия Васильена Скоблина, Бабешины, Ситниковы, Хомутинниковы, Перетрутовы. Все оне отрясли земную славу и притекли в общину в чаянии венцов небесных... Но не для них одних благотворна была богоугодная монастырская жизнь, она отражалась и в покинутых ими родительских домах, и в семьях их родственников, и на всех событиях их жизни. Каждое посещение какою либо арзамасской женщиною своей родственницы или знакомой, жившей в общине, приносило в семью хотя бы одно назидательное слово; каждая просфора, принесенная из общины, низводила на родственный дом благодать Божию. Едва рождался на свет Божий младенец, а уже какая-нибудь родственница-монахиня присылала ему крестик или образок; захворает ли он, а ему уже несут из общины маслица, св. водички или какое-либо другое священное врачество. Брак ли свершится в родне, отрекшиеся от мира не пируют на нем, но радуются вдали, молятся о новобрачных и шлют им просфоры и иконы, а какое утешение доставляют сестры обители, когда кто-либо из их родных оставляет здешний мир! Оне и молятся, и плачут, и утешают, и читают боговдохновенную псалтирь!...

Вся эта духовная благодать, насажденная в Алексеевской общине о. Феодором, укрепилась при Марье Петровне, а при Ольге Васильевне разцвела в полном блеске. Внутреннему духовному процветанию общины, соответствовало при ней и внешнее благоустройство. Мы уже говорили, что ея заботами и по ея гениальной мысли соборная церковь общины в один год из скромной, как бы сельской, церкви превратилась в великолепный храм, которому подобнаго не скоро найдешь во всей России. При ней же воздвигнуты и больничный корпус с храмом св. великомученицы Варвары, и два других каменных корпуса, один из них на собственныя средства родителя Ольги Васильевны, В.И.Стригалева, возведена с трех сторон обители каменная ограда и построена ветреная мельница на огороде, неподалеку от монастыря. Всё это памятники ея неусыпных забот и мудраго управления. Для сестер она была любвеобильной матерью. Если ей приходилось сделать кому либо выговор или наказать кого, то она не могла успокоиться до тех пор, пока виновная не испросит прощения и тем, вместе с сознанием своей вины, как бы примирится с настоятельницей. Она говорила, что в тот день, когда знала, что на нее досадуют, не могла читать молитву Господню: «Отче наш». Обладая необычайным даром слова и будучи весьма начитанною, она часто говорила в трапезе продолжительныя речи. Слова лились из уст ея рекою, как бы она читала по книге. А когда болезни не допускали её говорить с сестрами лично, то она, лежа на одре болезни, писала им письма, которыя и читались сестрам в назначенном месте. Благодаря этим запискам, представляется возможность и ныне, читая, как бы слушать ея мудрыя наставления. Особенно замечательно ея наставлениe сестрам, расписывавшим потолки в соборном храме, где она, прося их быть осторожными, чтобы не упасть, наставляет с благоговением исполнять это святое дело, напоминая текст св. писания, что: «Проклят всяк, творяй дело Господне с небрежением». — Но лучшим письменным памятником ея осталось завещаниe сестрам, найденное в ея бумагах, после ея кончины. Еще с юношеских лет она возымела большое усердие посетить Kиeвo-Печерскую лавру, чтобы поклониться мощам пр. Печерских, к которым имела глубокую веру. Кроме того она часто задумывалась над молитвою пр. Феодосия, в которой он просил Господа Бога о даровании Царствия Небеснаго и упокоения с преподобными всем тем, кто будет погребен на месте их обиталища. Она с трепетом желала себе такого блаженства. В последнее время жизни неотступная мысль влекла ее в Киев и она обещалась ехать туда на богомолье. В1827 г. она просила на это благословления у преосвященнаго Афанасия, епископа Нижегородскаго и Арзамсскаго, но он, имея ввиду благо общины и сестер, не отпустил ее, принимая на себя ответственость за неисполненное обещаниe. Однако пламенное желание посетить святыни Киева не оставляло Ольгу Васильевну, а таинственныя видения еще более побуждали ее к тому. Однажды она увидела во сне преп. Антония и Феодосия, которые сказали ей: «Мы тебя от себя не отпустим». А в другой раз, лежащая на одре болезни, видит она себя в Великой Киево-Печерской церкви, среди целаго сонма преподбных, идущих в алтарь чрез царския врата, в которых стояли преп. Антоний и Феодосий, благословив, сказали ей: «Мы ждем тебя сюда к нам». Это видение побудило ее снова просить у архиерея благословения и отпуска в Киев, что и было ей на этот раз дано. 14 июня 1828 г. назначен был день ея отъезда. Ходить она не могла, сестры на руках принесли ее в соборную церковь и посадили на обычном месте, против иконы Божией Матери «Утоление печали». Со слезами и воздеянием рук, тихо молилась она Царице Небесной, вручая Ея покровительству и сестер и обитель. Сестры плакали и рыдали, сознавая, что уже более не увидят свою любвеобильную и праведную матушку. Видя, что она уже сильно утомилась, сестры на руках вынесли ее из храма и уложили в дорожный экипаж. Длинно и трудно было тысячеверстное путешествие на лошадях. В Ельце Ольга Васильевна пожелала побывать в церкви, и сопровождавшия ее сестры вносили ее в храм также на руках. Наконец, она, едва живая, прибыла в Киев 3-го июля. Побывав в св. храме и пещерах, она окончательно ослабела, несколько раз причащалась св. Таин и мирно скончалась 6-го августа.

Митрополит, узнав о ея кончине, распорядился чтобы над телом ея читалось священником св. Евангелие, вынос тела и отпевание совершалось лаврским духовенством, а погребли ее на дальних пещерах, близ церкви Рождества Богородицы. Так совершилось исполнение желания Ольги Васильевны: тело ея погребено в одной земле с преподобным Феодосием и его св. учениками. Впоследствии почитатель ея, шуйский купец Киселев поставил на могиле ея чугунный памятник, с приличной надписью, окруженный решеткою, а в память ея принес в храм, что на дальних пещерах, много серебряной утвари. Известие о кончине ея глубоко опечалило не только сестер общины, на и многих жителей Арзамаса. Хотя тело ея и погребено далеко, в Киеве, но память о ней в обители хранится с благоговением и похвалами, как бы не замечая, что по кончине ея прошло уже не мало лет: «Праведник во веки живет!»

Особым памятником ея в обители служит серебряный ковчег с приобретенными ею 29-ю частицами св.мощей разных святых.

АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ СТУПИН

И

ОСНОВАННАЯ ИМ АРЗАМАССКАЯ ШКОЛА ЖИВОПИСИ

Читатель, вероятно, заметил, что здесь разбросаны биографии наиболее замечательных арзамасцев. Автор наперед уверен, что найдутся читатели, которые упрекнут его в односторонности и пристрастии к описанию арзамасскаго благочестия и в восхвалении праведных и благочестивых арзамасцев. Автор сознает это вполне: красной нитью чрез всю историю Арзамаса проходит его повествование о церквах, монастырях, подвижниках и ревнителях благочестия, но он видит в этом наилучшую неувядающую и ничем не омрачаемую славу Арзамаса и с великим удовольствием повторяет еще раз слова священнаго писания: «Во благих праведных исправится град…Во благовении правых возвысится град...» (Притчи Соломоновы ХII,10 и 11).

Но кроме праведников мы упоминали и об общественных деятелях.

В этой главе предстоит нам воспомянуть славнаго арзамасца, прославившаго свой родной город совершенно иным образом, арзамасца, единственнаго в своем роде, основателя знаменитой Арзамасской школы живописи, академика Александра Васильевича Ступина.

Он родился в Арзамасе в1776 году и здесь же скончался 85 лет, 30 июля 1861 г.

Происхождение Ступина неизвестно или, вернее сказать, окружено тайной. Мать его умерла вскоре после его рождения и он был взят на воспитание бедной мещанкой Анисьей Степановной Ступиной, которая усыновила его и записала в мещане под своей фамилией. В детстве имел тихий нрав и пяти лет стал просить, чтобы его отдали учиться грамоте. Неразвитая Ступина находила это совершенно излишним, но, снисходя к неотступным просьбам своего питомца, отвела его к мастерице, у которой он выучил азбуку, но потом, когда мастерица назначила за дальнейшее учение болеe высокою цену, воспитательница перевела его к дьячку, который, действительно брал за обучение дешево, но ограничивался лишь задаванием уроков, а сам целый день занимался починкой часов, к вечеру спрашивал уроки, при чем сыпались колотушки и раздавался крик учителя. В заключение неисправных секли. Это повторялось изо дня в день. Ступин в течении зимы вызубрил часослов. Потом, по совету добрых людей, Ступина снова отдала его прежней учительнице. Здесь он выучил псалтырь. Нужно было учиться писать, но учительница сама не умела писать, а потому он снова отдан к пономарю. Потом 3 года пробыл дома, не видя книг. Пел на клиросе, звонил, носил дрова в церковь, за что получал гроши, а дома вязал чулки и заработанныя деньги употреблял на покупку шапок, сапог и т. п.

10-ти лет его отдали в лавку к знакомому купцу, но жил у него он недолго и, видя его недобросовестность, упросил Ступину взять его от хозяина. Ступина посадила его в свою лавку. Лавка была маленькая, товару было мало, покупатели заглядывали редко, Ступин начал скучать. Здесь он читал духовныя книги и начал рисовать карандашем. Человечки и животныя выходили у него недурно. Стал просить, чтобы отдали учиться рисованию. 28 сентября 1787 года поступил в учение к мастеру живописцу на 3 года с платой по 5 р. в год. Мастер был незавидный и пьяница, жизнь у него была неприглядная; 3 года Ступин только тер краски, да варил масло, исправляя в тоже время всякую работу, а жил впроголодь. В то же время он иногда посещал народное училище, которое тогда только что открылось. Здесь он кое-чему научился и так [обр.] пополнил свое скудное образование. Прожив 3 года у живописца, он еще более полюбил искусство живописи. Чтобы иметь хотя какой-либо заработок, он начал брать в поправку старые портреты и даже начал писать иконы, но работа выходила плохая и заработок был ничтожный.

Видя все это, он поступил еще на год к монастырскому дьячку-иконописцу. Но тут опять постигла его неудача. Был объявлен рекрутский набор. Ему было 16 лет, но, боясь быть взятым в солдаты, Ступин убежал из Арзамаса в с. Выездную Слободу. Там он нанялся к дьякону писать иконы за 1 р. в неделю. По окончанию набора он возвратился в Арзамас и поступил к соборному дьякону живописцу Ефиму Яковлеву в подмастерья и начал получать до 80 руб. в год. Он полюбил дочь этого дьякона и стал ее сватать. Дьякон уже согласен был на этот брак, но невеста отказалась идти замуж, так как имела намерение поступить в монастырь. Вскоре умер диакон. Между тем, Анисья Степановна стала приступать к Ступину с просьбой, чтобы он женился. Слушаясь своей названной матери, он 19-ти лет вступил в брак с мещ. девицей Екатериной Мих. Селивановой, которою почти не знал до свадьбы, что было в те времена очень обычным явлением. Супружество его было счастливое и он прожил с женою около 40 лет.

После женитьбы Ступин стал брать подряды на писаниe икон для сельских церквей. С 1 сентября 1797 года он для исполнения заказов начал брать к себе учеников.

Положение его настолько улучшилось, что он купил собственный небольшой домик. Но это не удовлетворило его. Он страстно желал пробраться в Петербург и поступить в академию художеств, чтобы поучиться там живописи.

В Арзамас приехал иеромонах Александро-Невской лавры Доримедонт, который узнав о мечтаниях Ступина, назвался свести его в Петербург на свой счет; в уплату за это Ступин обязан был списать копию с портрета иеромонаха и написать портреты его родителей. Ступин с радостью взялся за эту работу и скоро ее исполнил.

5 марта 1800 г. они выехали из Арзамаса в Петербург. Проездом чрез Новгород, Ступин, представлен был о. Доримедонтом жившему там на покое митрополиту Гавриилу. Гавриил подарил Ступину две книжки, благословил его и, после продолжительной беседы, сказал ему: «Ты едешь теперь в царство познаний и, если пойдешь по прямому пути, то найдешь всякое добро и счастие, если же свернешь на другую дорогу, то встретишь зло и неминуемую гибель».

Вскоре по прибытии в Петербург, А. В. принят был в число приходящих учеников академии художеств. Нечего и говорить, что он предался ученью всей душой. Здесь на него обратил особое внимание профессор исторической живописи Иван Акимович Акимов, человек начитанный, знаток своего дела и имевший особый дар красноречия. Акимов брал к себе на содержание учеников академии с платой по 175 р. в год. Так как Ступин очень нуждался, то Акимов принял его с уступкой, обещавши брать с него только по 100 руб. в год. Помещение у Акимова было хорошее, но пища состояла только из чернаго хлеба и невской воды. Кроме того Акимов был любитель садоводства и потому часто отрывал учеников от занятий, чтобы заставить их работать в саду.

Деньги, которыя Ступин захватил с собой из Арзамаса, скоро вышли, а из дома писали ему, что без него дела пошли плохо и требовали, чтобы он возвращался домой. Между тем арзамасское мещанское общество, полагая, что Ступин имеет болыше средства, позволяющия жить ему в Петербурге, обложило Ступина податью за 5 душ. Акимов, узнав об этом от Ступина, удивился, что в Арзамасе такое невежественное общество, которое вместо того, чтобы поощрять художника, поехавшего учиться, притесняет его.

Он посоветовал Ступину написать свою краткую автобиографию и подать ее Императрице Елисавете Алексеевне, которой Акимов давал уроки живописи. Он надеялся, что Императрица примет участие в судьбе беднаго художника. Государыня уже знала Ступина лично и очень была довольна, услыхав, что ему дана от академии медаль за успехи в живописи. Ступин с большим трудом мог исполнить эту задачу. Не получив правильнаго образования, он не привык письменно излагать свои мысли. Робость, что сочинение пишется для Императрицы, еше более смущала его, но, наконец, автобиография была написана, Акимов одобрил ее и представил Государыне, которая прочитав автобиографию Ступина, приняла учаcтиe в его судьбе и обещала ему свою помощь.

При посредстве Акимова, Ступин удостоился внимания президента академии графа Александра Сергевича Строганова, который подал о Ступине записку Государю Императору Алесандру Павловичу. Государь, прочитав ее, собственноручно начертал: «Алесандра Ступина со всей его семьей освободить от всяких податей и даровать ему свободу, свойственную художеству, с тем, чтобы по мере, оказанных им успехов пользоваться всеми правами и преимуществами обучающихся в академии».

А преимущества эти были очень велики: все кончавшие с успехом курс в академии получали аттестат, чин и звание дворянин.

Сам Строганов не ожидал такой царской милости и, несмотря на свою старость и сильный ледоход, сел в лодку и отправился в академию, чтобы объявить там Высочайшее повеление. Он приказал собрать всех учеников и поручил секретарю прочесть вслух царский указ об увольнении Ступина из податнаго сословия. По прочтении указа, граф обнял и поцеловал Ступина; поздравили его все профессора и ученики академии. Ступин ожил и считал себя счастливцем. Остальное время пребывания в Петербурге он всецело употребил на изучение дорогого ему искусства. В 1802 г. он окончил курс, получил аттестат художника 1-й степени, а с ним чин и звание дворянина. Императрица подарила ему 200 руб. на дорогу. Академия дала ему для школы 2 статуи и несколько бюстов; профессора собрали много книг, картин, рисунков, чертежей и гипсов. У беднаго Ступина составилось роскошное собраниe произведений исскуства: до 6500 предметов и около 2000 книг, это был целый музей изящных искусств. Все это богатство он привез в Арзамас и немедленно занялся преобразованием своей школы.

Он открыл классы живописи, но, кроме того, пригласил для малообразованных учеников преподавателя Закона Божия, русскаго языка, арифметики, истории, географии и чистописания.

В школу поступали ученики всех сословий: от потомственных дворян, любителей исскуства до крепостных людей, которых помещики отдавали для того, чтобы впоследствии иметь своих живописцев.

Увеличение числа заказов на иконы и иконостасы для церквей давало возможность Ступину составить некоторое состояние и приобрести дом со всеми удобствами для школы (1808 г.). В этом доме, кроме комнат для занятий живописью, были две галлереи: картинная и античная. В последней помещалось собрание статуй, бюстов и гипсов.

В 1809 г. Ступин снова посетил Петербург, где представил в академию работы своих учеников. Академия, приняв во внимание, что стараниями Ступина развивается искусство живописи в северо-восточной части России, удостоила его звания академика, а школу его приняла под свое покровительство с тем, чтобы ежегодно отчеты о школе и работы учеников представляемы были в академию. В то же время Ступин привез в Петербург своего сына, лучшаго из своих учеников Горбунова и арзамасскаго мещанина Михаила Петровича Коринфскаго, который нигде не учась, чертил всевозможные планы и фасады зданий и искусно резал по дереву. Все они были приняты в академию, сын Ступина на полное казенное содержание, а Горбунов и Коринфский приходящими учениками. Поездка увенчалась полным успехом, Ступин возвратился довольный и привез своей школе новый запас картин и книг.

Дела школы пошли еще лучше. За работы учеников ежегодно получались одобрения и награды, а сам Ступин получил орден св. Анны 3-й степени.

На второй половине жизни Ступина начали посешать скорби и лишения.

Сын не оправдал надежд и вскоре умер. Умерла и дочь, выданная за одного из учеников, впоследствии профессора Алексеева и, наконец, скончалась жена Ступина. Через 4 года после ея смерти на Ступина обрушилось новое бедствие. Сгорел дом с обеими галереями и всеми сокровищами искусства. Дом и имущество, по обычаям того времени, не были застрахованы, и Ступин очутился в весьма затруднительном положении. Но он не упал духом и, прежде всего, начал заботиться о возобновлении школы. Академия поддержала его, а Государь Император Николай I пожертвовал на возобновление школы 5000 руб. Президент академии герцог Максимилиан Лейхтенбергский разрешил послать в дар Ступину 5 статуй и 5 бюстов. Школа возобновилась и дела пошли по-прежнему.

Среди арзамасцев Ступин пользовался заслуженным уважением и почетом от всех слоев общества. Но нужно сказать правду, от себя он для Арзамаса не сделал ничего. Например, вращаясь в кругу лиц, озабоченных постройкой собора, он ничего для него не сделал и если есть в соборе иконы, писанныя в его школе, то за все это было ему заплачено. Равньм образом он не взялся и расписать стены и своды собора, находя назначенное за это городом вознаграждение очень низким. Поэтому собор и расписан одним из бывших его учеников Осипом Семеновичем Серебряковым и сыном его Александром.

Как на личную жертву Ступина в собор, можно только указать на небольшую картину «Моление о чаше».

Ступин несколько лет состоял церковным старостой своей приходской церкви св. Духа, где им написаны иконы в иконостас, расписаны стены (доселе сохранилась написанная на стене картина «Беседа Иисуса с Никодимом») и пожертвовано несколько картин, написанных на полотне. Служение его в должности старосты кончилось очень неприятным образом. Епископ Иеремия, в одно из своих посещений Арзамаса, ехал в Алексевский монастырь и, проезжая Троицкой церковью и школой Ступина, был неприятно поражен: на наружной стоpонe Троицкаго алтаря, на горном месте изображен был Иисус Христос, а прямо против Него, через улицу, в нише средняго окна школы была написана обнаженная Венера. Увидав это, архиерей приказал кучеру остановить лошадей, а собравшемуся народу закидать изображение Венеры грязью. Когда приказание было исполнено, владыка уехал и, узнав, что Ступин состоит церковным старостой, тотчас же уволил его от этой должности. В обращении с учениками Ступин отличался двойственностью: дворян, любителей живописи, поступавших в его школу от нечего делать, хотя и не имевших таланта, всячески ублажал и они жили у него припеваючи, предаваясь кутежам, а людей бедных, но способных, держал в черном теле; жили в низеньких душных комнатах, на антресолях; заваливал работой, что подтверждается разрывом его с таким высоко-талантливым учеником, как Василий Григорьевич Перов (Криденер). Имея свободныя деньги, Ступин раздавал их за большие проценты, большею частию под залог домов. То и дело вел он судебныя дела по взысканию подобных долгов. Видя, что местные торговцы берут значительные барыши от мехов, он также заторговал заячьими мехами, для чего пригласил в компанию к себе крестьянина с. Ивановскаго Сергея Семеновича Белова, котораго для покупки зайчины посылал даже на Ирбитскую ярмарку. Благодаря этим отрицательным качествам, Ступин и не пользовался любовью своих сограждан, которые видели в нем лишъ обыкновеннаго человека, с присущими ему недостатками и не сумели оценить в нем гениальнаго общественнаго деятеля. Все это приводится здесь не для того, чтобы омрачать память Ступина, но ради исторической правды.

В 1854 году Ступин, уже имея почти 80 лет, совершил последнюю поездку в Петербург. Здесь в академии он встретил новых лиц, которыя отнеслись к нему с должным уважением, но в среде их не было уже старых друзей и покровителей. Последних никого уже не осталось и в живых. Величайшим утешением для старика было милостивое внимание, с которым отнеслась к нему Президент академии художеств Великая Княгиня Мария Николаевна. По возвращении в Арзамас, он называл эту поездку счастливейшей из всех.

Время брало свое: оставшийся без семьи, доживший до 86 лет, Ступин поневоле должен был подводить итоги своей когда-то обширной деятельности. Истинно арзамасская черта обнаружилась и в его последних речах. Будучи человеком верующим, он благодарил Бога, что жил на свете не даром и принес свою долю пользы.

Внуки его продали дом городу и в нем до 1910 г. помещались два училища Троицкия мужское и женское. […]

В школе Ступина в разное время учились живописи многия впоследствии знаменитые профессора: Марков, Алексев, Кошелев и В. Г. Перов.

Выше мы привели инцидент по отношению Епископа Иеремии к Ступину. Здесь же не можем умолчать о посещении школы Ступина другим великим Иерархом, Архиепископом Иаковом. Это было 17 июня 1849 года. Посетив школу и будучи наслышан о довольно бесшабашном поведении некоторых учеников Ступина, святитель-постник обратился к ним со следующей речью: «Господа художники! Остерегайтесь вина: оно повлечет за собой все дурныя наклонности. Лучше пейте квас и воду, в особенности воду. Как она чиста и здорова, и как и мысли ваши должны быть подобны ей. А художнику необходимо иметь светлыя мысли, здравый разсудок и чистое воображение: они поведут вас к телесному здравию и душевному спасению. Остерегайтесь же вина и да будет над Вами благословение Божие»...[6]

“Исторические сведения о городе Арзамасе, собранные Николаем Щегольковым”, Арзамас, 1911

1. Описания Алексеевской общины, составленыя в разныя времена: 1) Архиепископом Макаpиeм, 2) И.Н.Четыркиным, 3) диаконом, впоследствии священником А.Н.Снежницким и др. лицами и Краткое описание жизни ея настоятельницы М.П.Протасьевой, неизвестно кем составленное и выдержавшее несколько изданий (последнее Арзамас 1895 г.)

2. Церковныя ведомости 1897 г., 6 мая NN18-19, статья протоирея Ф.Знаменскаго «Архимандрит Антоний».

3. Краткое описание жизни Марьи Петровны Протасьевой. Москва 1866 г.

4. Жизнеописание ея, 1-е издание, Москва 1867 г., 2-е: Казань 1892 г.

5. «Архимандрит Антоний», статья прот. Знаменскаго в Церковных Ведомостях N 18-19 от 6 мая 1897 года. О первом посещении им Елены Афанасьевны и о разрешении его сомнения относительно святых мощей, смотрите в книге «Русские святые» Филарета Гумилевскаго, apxиепископа Черниговскаго, под 20 июня, житие св.благовернаго князя Глеба Андреевича, Владимирскаго Чудотворца.

6. Жизнеописание Архиепископа Иакова.

Соб.инф.

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"