Кто вновь в несчитанный раз с огнём и мечом вероломно нарушил границу, ворвался на нашу землю? Стоит вспомнить слова авторитетного военачальника – главного маршала авиации Александра Евгеньевича Голованова: «Мы воевали с сильным, жестоким, в военном отношении хорошо подготовленным, имеющим уже значительный боевой опыт противником. Этот противник поставил на колени все страны Европы, разгромил наиболее подготовленные в военном отношении армии Франции и Англии, держал в страхе народы тех стран, которые не принимали участия в войне…».
Тысячи тысяч комсомольцев встали на защиту нашей Родины: одни уходили на фронт в частях Красной армии и в партизанские отряды, другие оставались в тылу, работая днем и ночью на полях и фермах, фабриках и заводах, чтобы обеспечить нужды фронта…
* * *
В дни 65-летней годовщины освобождения Россоши от фашистских захватчиков на здании городской электросети принародно и с почестями открыли мемориальную доску. Она напоминает о том, что здесь «у щита управления» долгие годы дежурил при жизни оператором Алексей Рябошлык. Алексей Семенович, воспитанник комсомола – герой Великой Отечественной войны, полный кавалер ордена Славы.
Главный солдатский орден учредили в ноябре 1943 года. Сержант Рябошлык отмечен наградой третьей степени 12 июня 1944, второй степени 27 ноября 1944 года и первой – 10 апреля 1945. Номера орденов, соответственно,– 84384, 6210 и 205.
…Когда россошанский паренек Алеша слушал бесхитростную военную «песню сердца», то и не думал, что слова:
Строчит пулеметчик
За синий платочек,
Что был на плечах дорогих!
– поются и о нем. А оружия-то в руках еще не держал. После школы-семилетки на железной дороге учился в локомотивном депо слесарному делу. Осенью сорок первого фашисты начали бомбить городок с его стратегическими объектами на «чугунке». В июле сорок второго враг на шесть черных месяцев оккупировал Россошь. Новый порядок утверждался в будущем рейхскомиссариате казнями на виселице, расстрелами в тюрьме и концлагере. «Сорок третий пришел дальним гулом с востока». Когда спустя дни после освобождения, точнее – двадцать седьмого января, комсомолец Алексей Рябошлык получил оружие во дворе военкомата, то он уже знал фашизма лицо со звериным оскалом.
Новобранцы колоннами шли пешим строем по зимним дорогам вслед за наступающими войсками. Шли на запад, вслед за солнцем.
О том, как все было, рассказывал мне Алексей Семенович в восьмидесятые годы. Больше двадцати лет он избирался депутатом городского Совета. Встречались на сессиях, заседаниях. Те давние беседы остались в блокноте.
– В Уразово переодели нас в солдатскую форму. Попал во взвод автоматчиков. А в первом же бою в Харькове, у тракторного завода, стал минометчиком. Подносил я мины считанные минуты. Ранило заряжающего, сменил его. А тут и меня подкосило вражеским осколком. Сзади шибануло. Попал в госпиталь, что спасло в той харьковской мясорубке. Город переходил из рук в руки. Там наши, россошанские хлопцы, остались навеки восемнадцатилетними.
Алексея после лечения зачислили в состав 116 стрелковой дивизии, которую почетно назовут гвардейской Харьковской. Судьба бойца сложится счастливо: первый батальон 656 полка – таким его фронтовой адрес останется до конца войны.
Участвовал в Курской битве, освобождал Украину.
В пулеметном расчете принял боевое крещение. У станкового «максима» быстро и надолго «дослужился до первого номера, стрелка, а затем командира».
На исходе марта 1944 года войска 2-го Украинского фронта форсировали Днестр и, «развивая наступление, вышли на государственную границу Советского Союза – реку Прут». На другом берегу начиналась королевская Румыния. Врага предстояло «преследовать вплоть до его разгрома и капитуляции». Румыния же являлась нефтяной кормилицей Германии. Оставлять пустыми свои топливные танковые баки фашисты не собирались. Спешно возвели мощную систему обороны. В глубину на восемьдесят километров сооружали непробиваемый щит: четыре линии укрепительных районов. Это сети проволочных заграждений, минные поля, железобетонные огневые точки.
Но и отсиживаться за щитом враг не стал. Летним днем первым ринулся в атаку, чтобы сбросить с плацдарма в реку Прут советские войска.
– Танки идут накатом, – вспоминал Алексей Семенович. – А мы ничком прижимаемся ко дну окопа. Пропускаем их над собой на съедение нашим танкистам, артиллеристам. Сразу же вытаскиваем на огневую позицию пулемет и отсекаем-косим пехоту.
Такой фронтовой день целой жизни стоил.
Перешли мы в наступление, когда фашисты выдохлись. И опять – пулеметный расчет должен быть впереди. Расстреливаем вражескую пехоту. А главное – уничтожаем пулеметные гнезда противника.
– Как на дуэли?
– Похуже. Фашист сидит на высотке и в укрытии. А ты мечешься зайцем с неподъемным пулеметом, с тяжеленными патронными коробками. Припадаешь к земле, только она спасала.
Не теряйся! Успевай первым ударить точно в цель. Или пан, или пропал…
Сержант Рябошлык не терялся. Домой он вернулся с победой.
* * *
На старинном земском здании школы села Криничное Россошанского района принародно открыта мемориальная доска. На ней портрет воина. Здесь учился участник Великой Отечественной войны, полный кавалер ордена Славы Михаил Андреевич Кузьменко.
В самой же школе – рядом две фотографии. Схожие лица, а вот награды на груди разнятся. Это близнецы-братья Кузьменко – Михаил и Дмитрий. Их еще в детстве часто путали. Крестьянские сыны росли крепкими. Девятнадцатилетними комсомольцами в 1942 году ушли на фронт. Парней зачислили в минометчики. На учебных стрельбищах от седьмого пота соль на гимнастерках прикипала, в бою – тем более. Миномет в руках, и снаряды тяжелы. Быстро успевай выбрать выгодную позицию, точно порази цель – будь-то скопление пехоты, пулеметное гнездо, пушка. Твоя мина с воем под небом выгибает дугу, но и тебя кроет вражеский огонь. Смертная работа – война.
Крещение братья приняли в Сталинграде. Звание сержанта присвоили на Курской дуге. Оба стали командирами минометных расчетов. Обоих в боях за освобождение Украины наградили орденом Славы третьей степени. А впереди были сражения в Польше, в самой Германии, в Чехословакии. Бeз ранений не обошлось, но родились близнецы все же в счастливой рубахе.
9 мая 1945 года все салютовали Победе, а минометчики еще целую неделю воевали с гитлеровцами, отказавшимися сложить оружие.
Победили и остались живы.
После считали не только раны, но и награды. У каждого медали – по две «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За освобождение Праги». Дмитрию вручили орден Боевого Красного Знамени. Михаилу – еще ордена Славы второй и первой степени. «Зря я залежался в госпитале,– шутил Дмитрий. – Слава от меня ушла. А краснознамённый орден добыл так. Ранило в ногу. После лечения ходил на перевязку в свой медсанбат. Возвращаюсь лесом. Ещё прихрамывал. Вместо костыля у меня винтовка. На неё опираюсь. Вышел на поляну, голову поднял – ё-моё, немцы впокат отдыхают на траве. Куда мне, хромому, бежать. Вскинул винтовку и кричу: «Хэндэ хох!». Слушаются. Встают и поднимают руки вверх. Построил их и повёл колонной в расположение своей части. Человек семьдесят сдались в плен. Война уже к концу».
Братьям пришлось служить и в мирное время – в одной части, но в разных подразделениях. Командир хорошо знал Михаила – отправлял его в Москву на исторический парад Победы. Однажды при объезде встретился он с Михаилом Андреевичем, побеседовали. И тут же в соседнем подразделении вновь видит знакомое лицо.
– Кузьменко?
– Так точно, товарищ генерал!
– А как ты меня опередил?
– Никак нет.
В конце концов выяснилось, что перед командиром стоял, действительно, Кузьменко, только – Дмитрий Андреевич.
– Вместе хотите служить, близнецы? В чем же дело? Отправляйся к брату!
– Этот случай Михаил и мой Митя вспоминали часто, – рассказывает сейчас бабушка Наташа, жена Дмитрия, всю жизнь проработавшая колхозной дояркой.
Домой на хутор Поддубный братья вернулись в 1947 году. Невест нашли в соседнем Новотроицком. Здесь и окопались основательно бывшие минометчики.
– Дмитрий Андреевич заведовал молочной фермой. Передовой, лучшей в Новокалитвянском районе, а потом и в Россошанском, – говорит Наталья Стефановна. – У меня все Почетные грамоты сохранились. Красные Знамена нам вручали, на слёты возили.
Михаил Андреевич плотничал при ферме. То полы в коровниках новые настилает, то кошары городит. Круглый год хватало дел. С Дашей, Дарьей Григорьевной, они вырастили дочерей – Лиду и Галю. В Ростове живут девчата. У нас с Митей сыновья. Миша в Тюмени, а Коля в Воронеже.
По молодости братья войну вспоминали без охоты. Потом в школу начали приглашать, перед детьми просили выступить. На встречи с однополчанами ездили – в Сталинград и в Курск, на Украину.
Бабушка Наташа перекладывает старые фотографии, на которых – невозвратимое. Где ты, хутор Новотроицкий? Лишь сивый горчливый полынок в степном яру. Да посвистывает хозяин на меловом курганчике – отоспавшийся по-байбачьи за зиму в норе рыжий сурок. Как вроде и не жили здесь веками люди. Где вы, спасшие мир от фашистской чумы герои Отечества?
– Ветеранские встречи братам нравились. Приоденутся – белые рубахи, галстуки, на костюме целый иконостас орденов-медалей. Кто подумает, что с хутора мужики? Мало им выпало на белый свет поглядеть, на шестом десятке война догнала, укоротила век. Еще бы жить да жить…
* * *
Июль 1942 – январь 1943-го. Этими датами означены чёрные дни немецко-итальянской оккупации Россоши и её округи. Под кованым сапогом фашиста люди не сломались. Врагу сопротивлялись млад и стар. Об этом говорится в книгах живого свидетеля той поры, писателя-земляка Михаила Петровича Шевченко, лауреата премии Ленинского комсомола.
Герои рассказа «Метельная ночь» – из жизни.
«…Женька смущенно улыбнулась. Она еще не совсем опомнилась от пережитой опасности, но спокойствие Илюшки передавалось и ей. Уходил страх, шагать по глубокому снегу становилось легче: даже лямка тяжелого вещмешка не так больно врезалась в плечо.
Остановились передохнуть в молодом вншняке. Присели на мешки.
– А книжки, знаешь, какие несем? Фф-у, жара! – заговорил Илюшка и снял ушанку. – Знаешь, какие?.. Сказки Андерсена, «Жизнь и приключения Максима Горького», а Том Сойер и Гек Финн так рядом и лежали. И Тимур – с нами! А вот про путешествие Амундсена – помнишь, голубая книжка, – жаль, не нашел. Наверно, к длинногачему в корзину попала... Зато капитана Немо, Гавроша и деда Щукаря избавили от огня! И деда «Десять процентов», помнишь, у Паустовского? А в твоем мешке «Маугли» Киплинга, кажись, как раз та, что вместе читали, в зеленом переплете. Помнишь? У тебя же «Дикая собака Динго», «Сказки братьев Гримм» и «Как закалялась сталь» со штыком и веточкой на обложке...
Илюшка встал и подошел к вишенке. Она была вровень ему и стояла какая-то таинственная в снежном наряде.
– Жень, а правда здорово! Из-под носа у фрицев столько книжек утащили! Завтра еще сходим и еще. А наши придут – вернем в школу. А знаешь, наши скоро придут...
Илюшка очистил вишневую ветку от наледи и подозвал Женьку к себе.
– Гляди, как набухли почки. Стоит пригреть солнцу, и вишня зацветет...
Женька посмотрела на готовые раскрыться темные почки, на Илюшку, и неожиданно ей захотелось прижаться к нему.
– Илюш, стой, не шевелись. И не гляди на меня! – сказала она и решительно подошла к нему. Он послушно отвернулся. Снег падал ему на голову, на плечи. Илюшка был сказочный. «Сейчас обниму его и поцелую. Ну, хотя бы в щеку», – подумала Женька и тут же испугалась своего желания.
– Ты весь в снегу. Надень шапку, простудишься, – скороговоркой сказала она не своим, странным голосом и стряхнула снег с его волос. – Пошли...
Илюшка повернулся к ней.
– Жень, я хочу тебе сказать...
«Неужели он думает о том же?» – У Женьки стало сухо во рту.
– Я верю тебе, но ты смотри. – Илюшка приложил палец к губам. – Завтра чуть свет взлетит в воздух бомбовый склад аэродрома. Поняла?! Только – язык за зубами!..
Женьке было радостно от того, что Илюшка доверил ей такую тайну. В то же время ее огорчило, что он сказал не то, что она хотела.
– Я проносил на аэродром бикфордов шнур, – сказал Илюшка, надевая шапку. – Знаешь, взрывают которым...
С восхищением и нежностью глядела на него Женька.
– Что ты, глазастая? Пошли. Давай подмогну. Он поднял Женькин мешок.
– Ох, тяжеленный. Давай чуток отложим здесь. Я вернусь и заберу.
«Глазастая, – думала Женька, глядя, как Илюшка складывает под вишней стопки книжек. – А, правда, какие у меня глаза?..»
Дошли до Евсюковых, когда стемнело.
– Книжки в сарае спрячу, – сказал Илюшка. Они простились.
Пройдя через двор, Женька очутилась на улице.
Шла не торопясь. Хотелось идти и идти. Метель крепчала. Женька сняла варежки и подставила руки снегу. Хорошо!.. А почему она, Женька, раньше не замечала, как красива их улица, – широкая, прямая? Только зачем почти у каждого дома странные машины – тупоносые, как чудовища какие-то... А Илюшка? Он хороший, Илюшка...
Женьке захотелось петь. Утром по улице проходила колонна немцев и пела про свою Лили Марлен. А неужели они, Илюшка и Женька, никогда не будут петь свои песни?.. Не-ет, Илюшка сказал – наши скоро придут... Никто на свете, никто, кроме нее, Женьки, не знает, что Илюшка – самый лучший...
– Куда ты запропала, бисова дитына? – словно издалека долетело до Женьки, и она увидела бабушку. Опираясь на палку, Варвара Васильевна шла навстречу. – Дэ тэбэ бис носэ? Я вже з ниг сбылась, шукаю тэбэ.
«И чего она ругается?» – недоуменно подумала Женька. Она не могла понять, почему может ругаться бабушка. Она бросилась на шею, целовала ее холодные щеки и ласково говорила:
– Бабуня, ты же у меня умочка. Но ты ничегошеньки не знаешь. А правда, у меня глаза большие?
– Я зараз поломаю палку об твою задницу, воны ще бильшэ стануть... Ось-ось бомбежка начнетця, а тэбэ немае... Мэни осталось ще тэбэ лишитьця – ото и всэ...
И пусть будет бомбежка. Пусть сердится бабушка, а ей, Женьке, хорошо! Потому, что есть на свете Илюшка. Потому, что она с ним спасает свои школьные книжки. И просто потому, что хочется петь!..
Когда вошли в комнату, Женька сняла со стены коптящий каганец, подошла с ним к тумбочке, на которой стояло зеркало, и посмотрелась в него. На нее глядели непонятные ей глазищи...
И скажи ей тогда кто угодно, что она больше никогда не увидится с Илюшкой, Женька ни за что бы не поверила...
В ту метельную ночь Илюшка погиб. Он пошел за оставшимися в саду книжками. Их было немного. Он решил пробраться еще раз в школу.
И пробрался. И набрал книжек. И уже возвращался домой, уже был недалеко от дома, но наткнулся на немецкий патруль и был убит очередью из автомата.
Перед утром, когда Варвара Васильевна отправилась за углем, над аэродромом взметнулось огромное, в полнеба, зарево; тяжело задрожала земля, донесся гул взрывов.
Женька стояла во дворе и, восторженно глядя на зарево, думала об Илюшке, о скорой встрече с ним…».
Сам Михаил Петрович Шевченко в дни фашистской оккупации спасал книги из школьной библиотеки, писал листовки о том, как красноармейцы бьют врага на Дону и Волге, смертельно рискуя, расклеивал их по ночам. В мирное время он закончит Россошанское педагогическое училище, Литературный институт имени А.М. Горького. Секретарь Союза писателей России напишет о своих сверстниках в прозе и стихах.
Фашисты расстреляли героя рассказа «Метельная ночь» Илюшу.
Так было и в суровой действительности. В записке о злодеяниях врага на оккупированной территории, написанной сразу после освобождения Россоши секретарём райкома партии Александром Фёлоровичем Друзем, названы, в частности, казнённые ученики средней школы Сигаёв Аркадий Леонтьевич и Гладкая Нина Романовна. Журналист Юлия Лебедева разыскала изданную в Воронеже в 1943 году книжечку «Проклятие убийцам!» с рассказом мамы Елизаветы Семёновны Сигаёвой о сыне, оставшемся навеки шестнадцатилетним.
«Мой Аркадий был способным, прилежным и трудолюбивым мальчиком. Учителя, было, в школе на него нахвалиться не могут. Придёшь, возьмут журнал, начнут отметки читать: русский – отлично, математика – отлично, география – хорошо. Всё отлично да хорошо. Посредственных отметок у сына не было.
22 июня 1941 года проклятые фашисты напали на нашу страну. Помню, Аркаша в тот день пришёл с митинга взволнованный, глаза так и блестят, румянец на щеках горит.
– Был бы старше, мама, пошёл бы вместе со всеми и бил бы немецких гадов… Бил без пощады, без жалости…
С того дня Аркаша стал ещё прилежнее учиться. В школе он не пропускал ни одного занятия в оборонно-спортивных кружках.
Весною сорок второго года мой Аркаша окончил седьмой класс в школе № 57 (сейчас это школа № 2 Россоши). Ему исполнилось 16 лет. И сразу же пошёл трудиться в поле. Сызмальства ему такая привычка в нашей семье была привита – зимой учится, а на летних каникулах работает в колхозе. Да как работает: старшим не уступит.
В июле появились в нашем районе грабители проклятые, изверги немецкие, следом – итальянские. Надо было уходить, эвакуироваться. На всю мою жизнь запомнится тот тоскливый день, когда я проводила мужа и сына за Дон. Уйти с ними мне не представилось возможности. Три месяца жила одна. Много страданий и издевательств пришлось вынести от кровопийц. В то время я не предполагала, что самое ужасное – впереди.
И вот сижу я как-то вечером дома, одна. В октябре было. И вдруг стук. Прислушалась. Не ошиблась ли? Нет, Стучит кто-то. Осторожно стучит, тихо. А в окно, кто там стоит, не разглядишь – темь, ночь…
Пошла, открыла дверь. Глянула – Аркаша. Бросилась к нему, обняла его крепко. Слёзы душат.
– Сыночек, миленький, откуда ты, – спрашиваю. – А он шёпотом: «Тише, мама, тише, подожди, всё расскажу».
Целую ночь до самого рассвета, мы с ним не смыкали глаз в разговорах. Сын признался: перешёл линию фронта скрытно на время, есть у него здесь дела. Но об Аркадии узнали подлые фашистские бандиты. Моего мальчика забрали и бросили в тюремные застенки.
Я приходила не раз к бургомистру, бывшему учителю, со слезами на глазах умоляла сказать, где сын, чтобы хотя бы передать ему продукты. Но фашистский прислужник недоумённо пожимал плечами. В конце концов, смилостивился, сказал мне, что мальчика передали в итальянскую контрразведку.
Пошла искать сына.
Итальянский живодёр с лицом алкоголика скривил губы, а потом затопал ногами: «Нет передач! Твой сын партизан!»
Случайно от врача Вишневской узнала, что зверски избитых людей из карцера водят в больницу.
На следующий день я с самого утра ждала, когда их приведут. И вот сердце моё сжалось от мучительной боли. Среди семнадцати оборванных, измученных людей, я увидела измождённое, пожелтевшее от невыносимых страданий лицо моего сына. Он взглянул на меня, кивнул головой и улыбнулся. Так с ним виделась три раза. Никогда не забуду нашей последней встречи. То было после очередного допроса, который учинили ему изверги. Он шёл вслепую, держась за руку товарища по несчастью. Лицо его – сплошной кровоподтёк.
– Миленький! – позвала я его тихо, когда он проходил мимо. – Сынко!
– Сынко, дорогой мой, – окликнула его снова, когда заключённых задержали у входа в больницу. – Сыночек мой, я мама твоя, узнаёшь меня?..
Он продолжал стоять, отвернувшись к стене. Я видела, как подёргивались его плечи под изорванной в клочья рубашкой, как сочившейся кровью из ссадин напитывались тряпки, которыми были обмотаны его руки. Аркадий не обернулся: он больше не видел и не слышал меня. После побоев мальчик оглох и ослеп.
В скором времени я вновь пошла в больницу в надежде увидеть сына. Долго в слезах стояла у двери, пока, наконец, не вывели пленников. Сына среди них не было. Улучив момент, подошла к одному из них. Он сказал, что пять человек, в том числе и моего Аркадия, отправили в концлагерь. Я бросилась на колхозный двор. Мне удалось сквозь стену из колючей проволоки переговорить с заключёнными. Никто об Аркадии ничего не слышал. Лишь спустя два месяца узнала, что 21 ноября сына допрашивали в последний раз. Издевались, как могли. Затем бросили в холодный подвал, где он пролежал без пищи и воды четыре дня. После этого фашистские звери расстреляли моего сына».
Гладкая Нина Романовна, к счастью, не была гитлеровцами повешена. Когда Россошь захватили немцы, то Нина, учащаяся медучилища, с нашими отступавшими войсками ушла за Дон. Она попала в воинскую часть и стала разведчицей. Её забросили через линию фронта, чтобы добыть необходимые сведения о врагах.
Арестовали фашисты Нину в селе Лощина Россошанского района. Содержали её в тюрьме, жестоко допрашивали. Красноармейцы освободили Нину в концлагере в Ростовской области, откуда угоняли узников в Германию.
После окончания медучилища Нина Романовна уехала к родственникам в Одессу. Впоследствии стала врачом, кандидатом медицинских наук. Трудилась в знаменитом глазном институте имени Филатова. Скончалась в 1988 году.
…Линия фронта в наших местах проходила по реке Дон. Враг, а это были, прежде всего, армии Германии, Венгрии, Италии, Румынии, вгрызался в захваченную территорию, строил неприступные укрепления. Воины Красной армии накапливали силы для решающих сражений, которые позже историки назовут Сталинградской битвой. Ей, кстати, нет равных в истории человечества ни по продолжительности, ни по числу жертв, принесённых на алтарь победы, ни по своей значимости в судьбе человечества. Составными частями битвы явятся боевые наступательные операции «Малый Сатурн», Острогожско-Россошанская.
Чтобы бить врага по-суворовски, чтобы овладеть его «наукой побеждать», нужно было точно определить систему обороны противника, расположение пехоты, артиллерийских, танковых частей и тыловых служб. Эти задачи решала воздушная и наземная разведка. В ряды разведчиков нередко добровольно шла молодёжь – вчерашние пионеры, комсомольцы из наших же земляков. Им проще было в привычном гражданском наряде пробраться во вражеский тыл, самостоятельно и через знакомых добыть нужные сведения.
Разведчик – надёжен и отважен, на него можно положиться как на себя самого. Не зря ведь, оценивая человека, говорим: с таким бы пошёл в разведку.
В Россоши хорошо известно имя девушки из города Калача Нины Латышевой. Она дважды удачно побывала в оккупированной Россоши, выполнила боевые задания. Награждена орденом Красного знамени.
Трагическим оказалось возвращение в родной город Аркадия Сигаёва, Нины Гладкой. В музее второй школы Россоши хранится памятная записка учительницы Аркадия Надежды Митрофановны Грошко: «Нет, не погиб патриот Отчизны нашей! Живёт в наших сердцах, замученный фашистами в расцвете сил… Родину… он искренне любил…».
Как писал в те дни и о тех днях поэт Алексадр Трифонович Твардовский:
Бой идёт святой и правый.
Смертный бой не ради славы,
Ради жизни на земле.
Участник освобождения Россоши, военный корреспондент армейской газеты Фёдор Николаевич Орешкин свидетельствовал: город вновь возвращается к жизни.
«Полуразрушенный город начал оживать после пережатого кошмара. На улицах Россоши появились люди. Они возбуждены, на их лицах светится радость. Местные жители на перекрестках указывают бойцам, как куда пройти, охотно помогают передвигать по скользким укатанным дорогам орудия, боевую технику.
Покидая Россошь, оккупанты успели всюду навредить. Но не столько развалины домов и разрушения сооружений городского хозяйства разжигают чувство гнева и мести к заклятому врагу, сколько учиненные ими чудовищные зверства. Прежде чем удрать, фашистские изверги расстреляли военнопленных, подвергли истязаниям мирных жителей...
В тюрьме местной полиции, за день до освобождения города, был учинен расстрел мирных граждан. В одной из камер найден труп 13-летнего мальчика. Его лицо изувечено и обожжено.
После митинга, посвящённого освобождению Россоши, жители города собрались у братской могилы. Здесь они отдали последние почести жертвам фашизма. И здесь же, над братской могилой, россошанцы поклялись в своей верности Родине, поклялись, не щадя жизни, работать, помогать фронту.
В освобожденном городе закипела восстановительная работа. Улицы очищаются от обломков мусора. Ремонтируются мосты. Вот группа рабочих чинит мост, по которому то и дело снуют автомашины и повозки с военными грузами...
В полуразрушенную городскую типографию пришел старый рабочий-печатник. Райком партии уполномочил его учесть всё типографское оборудование и привести в порядок. Здесь было всё разбросано и завалено обломками кирпича.
На полу и на опрокинутых столах валяются обрывки грязного фашистского листка, издававшегося на русском языке во время оккупации.
Жители возвращаются в свои дома, из которых их выгнали немецкие и итальянские солдаты. На руках, на салазках они откуда-то переправляют имущество и аккуратно складывают его около жилых домов. Хозяйки усердно выгребают из квартир всякий хлам, моют полы и стены.
Вступила в свои права Советская власть. Люди идут в местные Советы, делятся своими мыслями, советуют, как скорее восстановить городское хозяйство, пустить в ход мельницы, восстановить пекарню, баню, открыть магазины. Город оживает. Люди, вызволенные Красной Армией из-под фашистского ига, свободно вздохнули и зажили настоящей жизнью.
Майор Ф. Орешкин».
Чёрные итоги фашистской оккупации подытоживал секретарь райкома ВКП(б) А. Друзь в «докладной записке». Уточним, речь в ней шла о районе той поры, его территория была вполовину меньше нынешней.
«Россошанский район
5 февраля 1943 г.
1. За время хозяйничанья оккупантов в городе и районе с 7 июля 1942 г. по 15 января 1943 г. уничтожены здания 8 школ и остальные разрушены, уничтожено 14 клубов, парткабинеты РК ВКП(б) и политотдела железнодорожного транспорта с библиотеками и оборудованием, все библиотеки в районе, памятник В.И. Ленину, разрушены кинотеатр, горбольница, полностью уничтожен городской сад, все магазины и столовые в городе и на селе, здание РК ВКП(б), полностью уничтожены хозяйственные постройки Птицепрома, на птицепромкомбинате выведены из строя электростанция, батарейный цех, инкубатор, уничтожен элеватор, полностью разрушена Лизиновская МТС и ряд других хозяйственных построек города и села, а также по всему городу и селам полностью уничтожены все ворота, заборы, изгороди и другие постройки, разрушено в г. Россоши 87 домов. Разрушены полностью хозяйственные объекты на ст. Россошь. Материальный убыток по предварительным данным только по коммунальным предприятиям города – более чем на 6 000 000 руб., по Россошанской МТС до 2 000 000 руб. и по птицекомбинату на 8 500 000 руб.
2. Зверства оккупантов в районе.
Во всех сельсоветах были построены виселицы. Фашистские изверги в с. Поповка загнали в сарай 37 коммунистов, комсомольцев и советских активистов, закрыли дверь, обложили соломой, облили бензином и подожгли.
В колхозе им. Ворошилова Поповского сельсовета фашистские изверги повесили колхозника Коробкова и его дочь.
В колхозе «Новая жизнь» Александровского сельсовета расстреляли колхозника Пономарева Г.Е., в колхозе им. Буденного Шекаловского сельсовета – колхозника Мережко.
Казнены: активистка горсовета Лозовая М.А., ученики средней школы Сигаев Анатолий Леонтьевич и Гладкая Нина Романовна. Повешена гражданка Ковалева за то, что у нее нашли спрятанные государственные вещи, избивались колхозники Лубкина Н.С. (колхоз им. Буденного), Волкова (колхоз «Новая жизнь»), Плешева А., Светличная Н. (колхоз «10 лет без Ленина») и др.
В момент занятия советскими войсками г. Россоши в тюрьме обнаружено расстрелянных 22 человека, в т. ч. один 12-летний мальчик и другой 15 лет.
Расстреляны председатель колхоза «Трудовой авангард» Бессарабов И.Д., зав. районо Микласов, директор Маслопрома Кошуба Т., а также часть коммунистов и актива. Более 200 человек расстреляно и вывезено из Россоши неизвестно куда…».
В книге «Воронежская область в Великой Отечественной войне». (Воронеж, 1948 г.) сообщалось о «Лагере смерти».
Из акта,
составленного 5 мая 1943 года в гор. РоссошьВоронежской области
В первый день занятия немецко-фашистскими войсками города Россошь, 7 июня 1942 года, немецкое командование организовало здесь концентрационный лагерь для военнопленных. Концлагерь был организован на окраине города, в усадьбе колхоза «Путь Ленина». В тот же день сюда были помещены пленные красноармейцы и несколько эвакуированных семей (женщин и детей), перехваченных немцами у переправы через Дон.
Режим в концлагере был исключительно жестоким, обращение с заключенными зверское. Один из пленных за то, что попросил вторую порцию жидкой болтушки, был повешен среди лагеря. Труп его висел двое суток.
...В 50–100 метрах от лагеря гитлеровские бандиты производили методическое уничтожение военнопленных. Начиная с 10 июля 1942 года, к траншее, что была в 50 метрах от лагеря, – ежедневно, одну за другой, выводили группы пленных по 6-11 человек. Фашистские палачи издевались над своими жертвами. Из приведенных к траншее военнопленных одному приказывали немедленно раздеться, спуститься в яму, лечь лицом к земле, а палач стрелял лежащему в затылок. Потом то же повторяли с каждым из оставшихся. Ожидающие смерти видели казнь своего товарища. Каждого обреченного заставляли ложиться рядом с еще теплым трупом расстрелянного. Когда ряд трупов доходил до противоположной стенки ямы, очередные жертвы должны были ложиться на трупы ранее расстрелянных.
Эта траншея была заполнена за три недели. Там нашли могилу сотни пленных красноармейцев.
После этого пленных стали расстреливать в силосной яме диаметром в 5 метров и глубиной в 4 метра. Эта яма наполнена расстрелянными доверха, вровень с краями. Затем гитлеровские людоеды производили расстрел военнопленных и мирных граждан в другой силосной яме, объемом в 103,25 куб. метров. Эта яма также наполнена трупами до верха.
Всего на месте расстрела, недалеко от усадьбы колхоза, нами обнаружено 5 ям с трупами убитых и замученных немцами советских граждан. В них не менее 1500 казненных красноармейцев и мирных жителей, в том числе женщин и детей…
* * *
На одном из стендов Новокалитвенского школьного историко-краеведческого музея, – рассказывает краевед, жительница села Раиса Ивановна Козаева, – фотография пушки. Обыкновенная гаубица. 122 миллиметровая, уточнит артиллерист, диаметром орудийного ствола и калибром снаряда подчёркивая боевую мощь орудия.
Таких было немало на полях Великой Отечественной.
Есть только одно отличие у пушки – гаубица является личной собственностью нашего земляка комсомольца, затем коммуниста Степана Павловича Смолякова.
«Горек чужой хлеб, и высоки ступени чужого крыльца» – эту печальную житейскую истину сельский хлопчик, круглый сирота Стёпка узнал не из книг. Отца своего не помнит, а в двенадцать лет потерял мать. Остался один, совсем один на белом свете. Ни братьев, ни других близких родственников. В детский дом идти отказался, решил сам зарабатывать себе хлеб насущный. Взяли его на почту письмоносцем. Подкармливали сердобольные односельчане, кому в сумке почтальона приносил свежие газетные новости и письма.
– Спасибо вам, люди – дорогие мои земляки, – скажет он спустя годы и годы в один из приездов на милую малую родину с трибуны на сельской площади в День Победы. – Спасибо за то, что вскормили меня всем селом, не дали пропасть.
Скажет и склонит седеющую голову в низком поклоне.
Заплачут заполнившие площадь женщины, украдкой вытрут слёзы мужчины. Кто-то вспомнил маленького Степку, бегающего в одёжке с чужого плеча с почтовой сумкой по селу, кому-то припомнилось своё босоногое детство...
Неизвестно, как бы сложилась судьба маленького письмоносца, если бы редактор газеты (была тогда Новая Калитва районным центром) не обратил внимания на парнишку, какой часами мог стоять возле типографских касс ручного набора газеты.
– Хочешь учиться типографскому делу?
– Хочу!..
Так Степан стал учеником наборщика, а вскоре уже самостоятельно набирал газетные статьи. Овладев этой редкостной в селе профессией, он почувствовал, что надо учиться дальше. Но для этого нужны были деньги, много денег, помогать-то некому. Нужно было рассчитывать только на свои силы.
И он уезжает на Дальний Восток, где работает и строителем, и наборщиком, не позволяя себе тратить ни одной лишней копейки. Только самое необходимое, остальное – на сберкнижку, для учёбы. Наконец, набралась необходимая сумма, которой, по его расчетам, должно было хватить на несколько лет учёбы в техникуме, институте.
Но грянул 1941 год. И пошёл комсомолец и солдат осваивать военные университеты: отступления, выход с боями из окружения, наступления, затем тяжёлое ранение, далекий сибирский госпиталь.
Снежная белизна за окнами, предутренняя тишина госпиталя, когда даже тяжелораненые забылись коротким сном, и раздумья Степана – как жить дальше, что делать ему, молодому инвалиду. И вдруг торжественный голос Левитана разорвал больничную тишину: «Сегодня, 19 декабря, освобождены города Новая Калитва, Кантемировка...» (в военных сводках районные центры – сёла именовались тогда городами).
– Это моя родина! – закричал он товарищам по палате. И сразу в мыслях задал себе вопрос: «Чем я смогу помочь землякам?»
Вспомнил про деньги, собранные для учёбы, решил идти вновь на фронт, несмотря на заключение медиков о его непригодности к строевой. И не просто проситься на фронт, а купить своё оружие. Какое? На какое хватит денег.
Дальше я приведу отрывок из очерка журналиста газеты «Гудок» Анатолия Воробьёва.
«Командир дивизии встретил солдата по-отечески тепло и душевно – расспрашивал о жизни, а уж потом к делу перешел.
– Вот тебе орудийный каталог, – сказал он, усаживая Степана за стол. – Смотри и выбирай себе пушку. Какая приглянется – считай, твоя!
Пролистал Степан каталог раз, другой и остановился на гаубице: орудие солидное, калибр 122 миллиметра, да и в самый раз по его деньгам – 7.980 рублей. Достал сберкнижку, прикинул в уме, сколько вместе с процентами примерно может быть, и виновато сказал:
– Чуток не хватает.
– Сколько же?
– Двести сорок рублей.
– Не беда, – успокоил комдив. – Поможем! – Похлопал Степана по плечу, пошутил: – А после войны вернешь должок.
На том и договорились.
…Смоляков учился в школе на командира орудия, на одном из уральских заводов отливали специально для него гаубицу. Вскоре вызвали Степана в штаб школы, выписали ему литер и направили в 373-й артиллерийский гаубичный полк.
Стал Смоляков согласно приказу по штабу армии именной орудийный расчёт себе подбирать. Первым делом, конечно, внёс в список тех пятерых бойцов, вместе с которыми он по пути в третий артдивизион гаубицу из кювета вытаскивал. Прочитали этот список в штабе полка и за голову схватились:
– Ну и подобрал же ты, Смоляков, себе расчёт – одна шпана! С такими кашу не сваришь.
– Ничего страшного – я и сам из беспризорников, – ответил Степан.
Курс обучения своего расчёта Смоляков начал с такой вот беседы:
– Знаете, хлопцы, от какого слова происходит «артиллерия»?
Хитро улыбнулся и своим объяснением всех наповал сразил:
– От слова «артель»! Стало быть, жить нам и воевать теперь одной артелью – одной семьей, значит!
Сказал, как отрезал.
Какими, между прочим, славными ребятами оказались эти все пятеро! Что Саша Ручкин, что Алеша Саляев, что остальные: Миша Луньков, Иван Стариков, Иван Смирнов. Вспоминает Смоляков всех пятерых с той безысходной болью, с какой мы обычно вспоминаем невозвратно ушедших самых близких товарищей и друзей.
... Смоляков с личным орудием № 7811 и именным расчётом в составе 175-й Уральской стрелковой дивизии попал в самую гущу событий, которым история войны отвела роль решающих, – на Курскую дугу. 5 июля 1943 года – первый день битвы он встретил на огневой под Понырями, чуть левее той легендарной высотки, где стоит сейчас памятник в честь нашей Победы.
…Недолго стояло затишье – немецкие танки, видимо-невидимо, пошли и скоро всю лощину перед высотой собой заполнили, а за танками пехота вражеская повалила.
Снаряд – фугасный, заряд – неполный, прицел... Какой там прицел – прямая наводка!
Задача гаубичных дивизионов – отсечь от танков пехоту противника и уничтожить её, а танками займутся наши истребительные батареи.
Смоляков со своим орудием, значит, чуть левее той высотки стоял, на южном, почти пологом её склоне, а позади огневой был овраг, широкий и глубокий. Огляделся Степан и понял, что отступать ему, даже если приказ такой будет, некуда. А раз так, то, видать, суждено ему с расчётом стоять на этом самом месте до конца.
Снаряд – фугасный, заряд – неполный...
Смоляков точно не помнит, как закончился первый день битвы, – в его памяти этот день и все, что за ним, до самого девятого июля, слились в один сплошной бой. Лишь одно он хорошо запомнил: с 12 на 13 июля наши дивизии, выстоявшие на этом огненном рубеже, перешли в контрнаступление.
Гром салютных батарей в честь победы советских войск на Курской дуге нагнал Смолякова и его бойцов уже за Орлом на марше. Все как один в те радостные минуты сожалели, что его не слышит наводчик Алеша Саляев – он погиб за три дня до салюта.
Войска с боями продвигались на запад. Брал Смоляков город Севск на Брянщине, брал Новгород-Северский на Черниговщине, повернул снова на Брянщину, и здесь, на подступах к городу Злынке, случилось со Степаном непредвиденное.
С гаубицей на прицепе ехал смоляковский расчёт на машине через село Рогов, и тут бензин кончился. Спрыгнул Степан на землю, пилоткой сбил с гимнастерки пыль и застыл: впереди с полными вёдрами на коромысле девушка дорогу переходит. Чем не добрая примета!
– Пейте, что ж вы стоите? – сказала девушка солдату. – Вода в нашем селе вкусная!
Не вода, а зелье приворотное!..
Последний, 3234-й снаряд орудийный расчёт Смолякова выпустил по врагу в последнем бою войны – на Эльбе.
...Поцеловав на прощание лафет гаубицы, с которой провоевал два с лишним года войны, сержант Степан Павлович Смоляков передал своё орудие родной 175-й стрелковой Уральско-Ковельской Краснознаменной ордена Кутузова дивизии, а сам демобилизовался и приехал жить в город, который он освобождал в 1943-м от врагов и на пути к которому встретил свою суженую.
С тех пор Смоляков всерьёз поверил в эту добрую примету: ведь не кто-нибудь – сама Христина с полными вёдрами на коромысле перешла Степану дорогу и всю его судьбу разом осчастливила. Вырастили троих сыновей и дочь. Техникум полиграфический – как и мечтал – окончил и стал директором типографии. Орудие – как личное имущество солдата – Степану потом вернули. Смоляков подарил орудие городу на память. Сейчас оно стоит на постаменте в городе Злынке».
При жизни Степан Павлович часто приезжал в Новую Калитву. Однажды и меня пригласил в поход по дорогим местам детства. Из услышанного от гостя мне запомнилось – орудийный расчет Смолякова вместе с наступающими войсками шёл на запад. В Польше взяли одну высоту, закрепились на ней. Окопалась батарея. А тут немцы пошли в контрнаступление. Одна атака на высоту, вторая, третья, целый день непрерывных боев. Не выдержали бойцы, отступили, оставив орудия. И только расчёт Степана Павловича вместе с пехотой удерживал высоту до прихода подкрепления.
На вопрос военного корреспондента, почему – когда все отступили, его орудийный расчёт остался на высоте, Степан Павлович ответил:
– Так у них же пушки казённые, а у меня своя, собственная, как же я её брошу' Вот и пришлось держаться. Хорошо, не до последнего снаряда. И, глядя на нас, вся наша батарея вернулась к своим пушкам.
В один из приездов пошли с ним к Мироновой горе. Тогда еще не было там мемориала, не было каменных ступенек. С трудом поднялся он на вершину холма. Напомнили ветерану о себе фронтовые ранения и возраст. Присел на бруствер уже заплывшего землёй окопа. Весенний ветер гладил первую шёлковую травку на склоне горы, перебирал седеющие волосы фронтовика. А он любовался раскинувшимся у подножия Мироновки селом, донским разливом. Вдруг признался: «Часто мне снится Калитва. Весь Союз проехал, а красивее места не видел…».
* * *
– Огня на второй квадрат! На второй! Ты слышишь, «Звезда?», «Звезда!». Эх!.. – лейтенант в сердцах бросил трубку. Опять обрыв телефонной линии.
Прошло пять минут, десять, как по проводу пошел связной. Фашисты осмелели, короткими перебежками лезли вперед.
– Фугануть бы по ним, – проговорил лейтенант.
– Разрешите, я пойду на связь, – попросил комсомолец Григорий Величко.
– Сержант, действуй! – ответил офицер и закончил совсем не по-военному. – Без огня отступить придется, Гриш. Сколько ребят уже полегло.
Не мешкая ни минуты, схватил в руки жилу провода и побежал. Гулко стучали кирзовые сапоги по вечному булыжнику древнего славянского города Бреславль, ныне польский Вроцлав.
Григорий пробежал квартал, обогнул угол дома и попятился назад – вовремя успел: по мостовой зацокали пули. Сразу сообразил: вражеский пулеметчик сторожит узкую улицу-коридор. Огляделся Григорий, увидел связного, вернее, услышал его стон. Лежал он в рытвине посреди улицы. Какие-то три метра – и не подойдешь.
Подбежало еще несколько наших солдат. «Связные из другой части», – отметил про себя Григорий.
– Назад, ребята! Улицу обстреливают, – остановил он их, тихо окликнул своего друга. Тот отозвался.
– Хватайся за провод, я сейчас брошу, и обвяжись.
Расчёт оказался верным. Втроем ребята рванули за провод, и связной, как по льду, проскользнул по битому стеклу в безопасное место.
– В ногу попал, – морщась от боли, говорил раненый. – На гой стороне улицы, Гриша, обрыв.
Григорий уже сам увидел. Разбежался – и вмиг очутился на той стороне. Пулемет застрочил, но поздно.
Через два года, в сорок седьмом, перед секретарем комсомольской организации воинской части стоял сержант.
– Сняться с комсомольского учета хочу.
– Демобилизуешься, значит?
– Так точно!
Секретарь взял в руки комсомольский билет.
– А это что за дыра в документе?
– Снарядным осколком пробило на излёте. А на груди лишь ранка кровью спеклась.
– Где случилось?
– Во Бреславле – Вроцлаве...
– «Красную Звезду» там заслужил?
– Да, – ответил Григорий Афанасьевич Величко и поправил рукой орден и ряд медалей.
– Куда путь держишь?
– Домой. В Воронежскую область...
В родном селе Первомайское война подводила свои горестные итоги: сто сорок человек не вернулись с фронта. Много было среди них комсомольцев. Тех, кому только и успела жизнь отсчитать навеки лишь по два десятка лет.
* * *
Писатель, в прошлом журналист Воронежской областной комсомольской газеты «Молодой коммунар» Виктор Викторович Будаков:
«Четверть века спустя после того, как отец оборонял Севастополь, оттуда пришла крохотная, из фанерных дощечек бандероль. Раскрыл ее и увидел полуистлевшие документы своей молодости – комсомольский билет, воинскую книжку да клочок источенного сыростью письма. ничего не разобрать, кроме двух не окончательно выцветших слов «...тянется ночь..».
То была последняя ночь обороны, и он уже не мог отправить написанного письма, он даже с жесткой солдатской ясностью подумал, что последняя ночь обороны – его последняя ночь вообще, когда увидел в предутреннем мраке молчаливо и угрюмо стывшие железной дугой на взгорье немецкие танки…
Но и у жизни своя дуга! И еще выпало ему освобождать пусть не Севастополь: он вернулся в сорок пятом в родную слободу, и было у него одних медалей «За освобождение...» да «За взятие...» пять».
С моим собеседником, комсомольцем 1925-40-х годов, сельским учителем Виктором Ильичом Будаковым разбираем записи в его «Военном билете».
Бой принял в Севастополе. Фашистский плен. Удачный побег. С 14 апреля 1944 года на реке Южный Буг под городом Николаевом старший лейтенант Будаков принимает роту в 905-м полку 248-й стрелковой дивизии. Она войдет в 9-й корпус Пятой ударной армии, а затем на главном берлинском направлении – в состав войск первого Белорусского фронта.
Страничка о правительственных наградах.
О своей первой боевой медали Виктор Ильич узнает уже в мирное время. В районном военкомате его поздравят как моряка-краснофлотца и вручат медаль «За оборону Севастополя». Первый орден Красной Звезды, «получил его в боях за освобождение Одессы». Второй орден Красной Звезды, подшучивает: «добыл под Варшавой». Орденом Красного Знамени награждён в сражениях «в полях за Вислой тёмной». Тоже дорогая медаль «За отвагу» и орден Ленина заслужены при штурме Берлина.
«О победном пути перезваниваются медали серебром на груди».
– В наступлении какой бой, Виктор Ильич, вам особо памятен?
– Наверное, самый тяжелый и страшный. Пятнадцатого января сорок пятого, на реке Пилице, это приток Вислы.
Боевая операция известна как Висло-Одерская. Прорыв из Польши в Германию, даже из нашего солдатского окопа видно было, готовили основательно. Подвозили к фронту войска, технику, боеприпасы и провиант. И в то же время старались, чтобы немцы не узнали о предстоящем наступлении. Поступает приказ: марш-бросок на север. Топаем. Команда: «Привал!» Зима. Веток наломаешь и падаешь. Десять минут все вповалку, спим как убитые. Опять в путь. Километров через сорок поворачиваем на юг. Кухня с нами. На голодный желудок далеко не прошагаешь.
Туда – сюда. Дезориентируем противника.
Тогда Виктор Ильич и его товарищи не предполагали, что маршировали они по личному распоряжению Верховного Главнокомандующего. На разведуправление И.В. Сталин возложил задачу – убедить фашистов в том, что Красная Армия выдохлась, ей требуется затяжная зимняя передышка. Перевербованные агенты забрасывали немцев ложными сообщениями об уменьшающемся передвижении войск к фронту, об укреплении рубежей обороны, об отправке в тыл на учёбу командного состава. Одновременно скрытно наращивали силы.
Убаюкали врага.
Гитлеровцы дали бой в Арденнах англичанам и американцам. Кинули не только резервные части, даже с советского участка фронта в Польше – Германии перебросили туда танковые подразделения.
Тут запаниковал Черчилль, запросил: «можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы». Генерал Эйзенхауэр послал в Москву на переговоры начальника штаба при главнокомандующем экспедиционными силами союзников в Европе Теддера.
Пришлось поступиться. Час наступления сдвинули с 20-го на 12-е января.
Забушевал «огненный шторм», будто «небо упало на землю». «Советские танки двигались вперёд быстрее, чем поезда на Берлин». Подобных темпов наступления не знала ни одна армия в мире.
Висла позади. А при форсировании речки Пилицы дало знать о себе «головокружение от успехов».
– От берега к берегу метров пятьдесят, – рассказывает Виктор Ильич. – Лёд тонкий. Перешли благополучно. В моей роте лишь один боец провалился. Вытащили из полыньи. Поделились одеждой, переоделся в сухое. Впереди шоссе. Глубокий кювет – готовая траншея. Рассредоточились и заняли оборону. Настроение приподнятое: так можно воевать – без выстрела форсировали реку, на плацдарме не пришлось окапываться.
Не успел порадоваться, смотрю и не пойму – выдвинувшиеся вперёд соседи бегут назад. Ни выстрела не слышно. Вдруг крик: «Танки!». А мы-то не позаботились и пушечки переправить, дозвонился к командиру полка. «Не отступать! Держитесь! Поможем». Приказ есть приказ. Выскочил наперерез, перехватил бегущих. Ору во всю глотку, что-то вроде: «Ни шагу назад! Стрелять буду! Я побегу – меня убейте!».
Опамятовались. Тоже залегли в кювет. Взводные расставили пулемётчиков, расчёты с противотанковыми ружьями.
Танки уже на виду. До десяти досчитал и бросил. С виду какие-то не такие. Не приходилось встречать. За ними автоматчики густой цепью.
В прицел противотанкового ружья сам ловлю это непонятное чудовище. Выстрел. Загорелся!
Уступаю место бойцу. Осматриваюсь. Прижали к земле вражескую пехоту. Сечём немцев свинцовым огнем. Ещё танк пылает. А одна махина вырвалась вперед. Гибель, если зайдет с тыла! Направляю наперехват ребят с гранатами. В танке тоже люди. Сдали нервы. Попятился задним ходом, да поздно. Точно легла под гусеницы связка гранат.
И нас бьют. Свистят пули, осколки. Командира взвода Прокофьева ранило. Вижу, застрелиться хочет, чтобы не мучиться. «Ты что делаешь? На тот свет успеешь!». После из госпиталя он мне напишет: «Брат мой».
Сам понимаю, долго не продержимся. Сила ломит.
Вдруг впереди – разрывы снарядов. Наши артиллеристы из-за речки точно накрыли немцев. Командир полка сдержал слово!
Пошли, пошли назад фашисты. Те, кто уцелел – танки, пехота.
Плацдарм удержали.
Мелководье на Пилице разыскали. Вброд хлынула наша бронетехника. Войска вперёд. А мы огляделись. Раненых в лазарет отправили. Убитых похоронили. Горько ведь. Берлин виден.
Оказалось, фашисты кинули на нас «Фердинанды» – самоходные артиллерийские установки, выпущенные на базе танка «тигр». На поле боя остались два сгоревших танка и три этих «Фердинанда». Не верилось, что мы их подбили. Грозная каракатица.
Командир дивизии Галай собрал в штабе офицеров. Николай Захарович сам видел сражение. Крутой был генерал. Кое-кому досталось на орехи. «Шапками хотели немцев закидать. Воюет одна рота Будакова. К Герою его представить».
Бумаги отправили на меня, на командира батальона Сабельникова и на Седукевича, командира артдивизиона. В корпусе Иван Павлович Рослый подписал документы. А в штабе армии набралось немало таких представлений. Генерал-лейтенант Николай Эрастович Берзарин распорядился иначе. Звезду Героя вручили артиллеристу Седукевичу. Нас наградили орденами Красного Знамени. Было это уже за Одером, 22 февраля. Вызвали в штаб дивизии. Поехали на тачанке. Застолье по поводу дня Советской Армии. Мы именинники. Возвращаемся. Сабельников до слёз расстроен. Говорю комбату: если бы не артиллеристы, лежать нам Героями в земле сырой. Заулыбался майор, отвечает с подначкой: откуда ты, мол, такой разумный взялся? Из концлагеря немецкого. В плену научился жизнь ценить.
Думалось ли тогда: до девяноста лет доживу. И вроде не впустую… Вот она, главная награда.
* * *
– Виктор Ильич, вот вы говорите: дошёл до Берлина. Из Калача к Днепру вас по железной дороге везли. Неужели дальше – пешком и пешком?
– Было – однажды подъехал, так комдив Галай из ротных меня разжаловал.
Конечно, пешком. На роту повозка, две лошади запряжены, кой-какие боеприпасы не на себе несем. Заболел я. Еле ноги передвигаю. На телегу обычно никто не влезал. Помню, пожалел нашего малыша Берёзкина, ему семнадцать лет всего. Уставал хлопчик. «Садись». «Нет, я комсомолец». А я, коммунист, поддался на уговоры. Только вскарабкался, не успел дух перевести, попадаю на глаза начальству. Обгоняли колонну верхом на лошадях. На мне офицерская плащ-палатка. Слышу окрик: «Встать». И – отборный мат. Не слезаю. Голову только повернул. «Болен, товарищ генерал». Также резко продолжает: «Филатов, завтра разжаловать!». Сопровождающий его командир полка молчит. Поскакали вперёд. Ездовой-украинец бурчит: «Чи вин сказывся?». Взводный объясняет: «На войне нормальный человек умом тронется».
«Как самочувствие, Будаков?» – спросил на утро наш Филатов. И всё. А я до самого Берлина – где на своих двоих, а где по-пластунски, на пузе.
Танкисты над нами шутили: эй, пехота! сто километров прошла и ещё охота?
* * *
Рассказываю Виктору Ильичу, что вступившую в Германию Советскую Армию нынешние летописцы не от истории, а от политики представляют как банду грабителей и насильников.
– Не удивляюсь. Не могут простить нам нашу Победу.
До грабежей ли было нам? Что творилось за Одером? На Зееловских высотах? Берлинское направление защищала миллионная армия, одна из лучших в мире. Немцы стояли насмерть за каждый клочок земли. А мы тоже не щадили себя. И громили врага в поле!
На плечах противника ворвались в столицу.
После холодных дождей стало тепло. Шинели долой. В одних гимнастёрках. А враг за каменной стеной. Чуть ли не в каждом доме его опорный пункт. Рвёмся напролом танками, катим полевые пушки. Нас жгут фаустпатронами – страшное реактивное оружие.
Главное – не давали фашистам опомниться. Били и гнали их. Не расслаблялись, что нас спасало. Когда только министерство авиации взяли, заскочил в какой-то громадный кабинет – на стенах сплошь географические карты, тут впервые осознал, что войне конец близок.
Десять дней в Берлине – с 22 апреля по 2-е мая – запомнились как один день. Сплошной нескончаемый бой. Закончился он неожиданно. Над имперской канцелярией наше красное знамя. Братья-славяне, куда дальше путь держим? Вдруг – как по команде, но без приказа – стволы оружия разом подняли в небо. Пальба кругом. Салютовали победе. Кто стрелял, кто плясал, а кто плакал.
Люди быстро отходчивы.
Мы выставили на улицах походные кухни, кормили немецкое население, делились хлебом, хотя сами не ели его досыта. Из толпы пленных ко мне подошёл офицер, снял ремешок с шеи – подарил бинокль. Вчера, может, стреляли друг в друга.
Понимаю, что сегодня кому-то поперёк горла берлинский памятник советскому воину-освободителю. В руке меч, а к груди прижал спасённое немецкое дите.
Всё было, как было.
* * *
В военной форме в сентябре в школьный класс к сельской ребятне вновь войдет учитель математики. Спросит: «Кто расскажет таблицу умножения?..»
А после уроков Будакова на улице остановит друг, тоже фронтовик, Алексей Афанасьевич Шевченко. Спросит: «Откуда ты знал, что врагу гибель?».
Виктор Ильич недоумённо посмотрит на односельчанина.
«Помнишь, митинг двадцать второго июня? В воскресенье, в сорок первом году. У нас в Карабуте».
«Да вроде не забыл…»
«Так ты тогда ещё сказал: кто с мечом придёт – тот от меча и погибнет!».
Вернулся с войны комсомолец…
Откуда-то, с Дона иль Буга,
С войны возвратившись назад,
Солдат, запоясанный туго,
Стоит, опустив автомат.
Без малого четверть столетья
Он шёл мимо станций и сёл
И вот из пучин лихолетья
На камень высокий взошёл.
Устали солдатские ноги,
Но он, не успев отдохнуть,
Поднялся, чтоб прямо с дороги
На улицы детства взглянуть.
О, где вы, родимые стёжки,
Проулки в траве-лебеде,
Володьки, Ванюшки, Серёжки,
Товарищи школьные, где?..
Стоит, запоясанный туго,
Пилотку сжимает солдат.
И люди, как к брату и другу,
К нему повидаться спешат.
Скровавой отпущенный битвы,
Забыл от волненья слова.
У ног его шепчет молитвы
Густая трава-мурава.
В поклонах ему у околиц
Качается жёлтая рожь.
Вернулся с войны комсомолец.
На всех на ушедших похож.
Таким его, горе развеяв,
У каждого ждали крыльца.
Загаром степным бронзовеют
Черты дорогого лица.
Автор этого стихотворения – поэт-фронтовик, журналист Тимошечкин Михаил Фёдорович. Родился он 26 ноября 1925 года в селе Васильевка Новохопёрского уезда, ныне Грибановского района Воронежской области. Почётный гражданин города Россошь (2009 год). Из крестьянской семьи. Ещё школьником печатал стихи и заметки в Воронежской областной пионерской газете «Будь готов!» За отличную учёбу в 1940 был послан во всесоюзный лагерь «Артек». На каникулах работал письмоносцем, счетоводом, прицепщиком и заправщиком в тракторном отряде. Из десятого класса в 1943 году призвали в армию. Освобождал Украину, был ранен. После лечения в госпитале служил автоматчиком в частях 2-го Украинского фронта в Румынии и Венгрии. После войны работал учителем. Избирался вторым секретарём Верхнекарачанского, а затем и первым Белогорьевского райкома комсомола (1948). Учился в Центральной комсомольской школе на отделении журналистики при ЦК ВЛКСМ в Москве (1949-51). Работал в газетах Читы, Борисоглебска, Балашова, Воронежа.
С I960 жил в Россоши. Работал собственным корреспондентом воронежской областной газеты «Коммуна» по Россошанскому, Ольховатскому и Подгоренскому районам, инструктором Россошанского райкома КПСС (1967 – 1976), учителем истории – до выхода на пенсию. Ведёл поисковую краеведческую работу, издавал областную военно-патриотическую газету «Русский фронт» с 1998 года. Автор документальной повести «Вслед за солнцем» (Москва, 1968), книг стихов «Бой» (1971), «Свидетели живые» (1993), «Печаль и благодать» (2005), «За бруствером великого былого» (2006), «Свободы белый колокол» (2013). Сборники стихов изданы в Воронеже, там же в 2006 году вышла в свет документальная повесть «Зимние будни. Сталин и его команда в 1942 году».
Как точно заметил поэт Владимир Гордейчев, без творчества Тимошечкина «воронежская поэзия не может считаться полной». Его стихи печатались в столичных журналах, в антологиях «Венок славы», «Русская поэзия.XX век», «Час России», «Ты припомни, Россия» и других. Тимошечкин переложил на русский язык стихи великого украинского поэта Евгена Плужника, уроженца воронежского края.
Член Союза писателей России с 1995 года. Лауреат Всероссийской литературной премии «Прохоровское поле».
Завершил свой земной путь 2 марта 2013 года.
С нами его «стихи как память о войне, они ещё стучатся в сердце…».
(Продолжение следует)
На снимке:
Поэт-фронтовик Михаил Тимошечкин. 1944 год.
Авторы-составители Татьяна Малютина, Пётр Чалый
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
