Все, что дал России восемнадцатый век, в виде просвещения, образования, забвения своих корней и возвращение к ним, освоение новых земель и новых профессий, наконец, в виде неистовой жажды новых знаний нашло свое воплощение в жизни этой сильной женщины. Ее заслуги велики тем, что все, что ею было сделано – это было сделано женщиной, а в восемнадцатом столетии таковых примеров немного.
«Очень бы мне хотелось, чтобы вы могли взглянуть на самую княгиню. В ней все, язык и платье, – все оригинально; что бы она ни делала, она решительно ни на кого не похожа. Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слыхивала о таком. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актеров, когда они сбиваются с роли; она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник; она всякий день делает самые противуположные вещи на свете – ведет переписку с братом, занимающим одно из первых мест в империи, с учеными, с литераторами, с жидами, с своим сыном, со всеми родственниками. Ее разговор, увлекательный по своей простоте, доходит иногда до детской наивности. Она, нисколько не думая, говорит разом по-французски, по-итальянски, по-русски, по-английски, путая все языки вместе. Она родилась быть министром или полководцем, ее место во главе государства».
В светлом и гулком зале Петербургской академии, которая была рождена гением Петра Великого, как и все, что он создавал, грандиозное, собирались академики. Академия переживала свои худшие времена – она была обобрана временщиками от науки до нитки, гений Ломоносова давно почил, академики подвергались оскорблениям придворных управляющих… И вот пронесся слух, что во главе академии императрица поставила женщину… Воистину неисповедимы пути Господни… Какие еще худшие времена ждут их в будущем?
В залу стремительно вошла маленькая женщина, а за ней, поддерживаемый с двух сторон, седой академик. Это был знаменитый математик и геометр, известный не только России, но и Европе, гордость академии, сподвижник Ломоносова Леонард Эйлер.
Он был стар, в академии не бывал давно, ему были жалки и неинтересны академические дрязги и оскорбления чиновные, но эта маленькая хрупкая женщина сумела заставить его покинуть дом, – так страстно она добивалась его поддержки, так по-математически логичен был ее ум, так настойчиво и живо рассказала она старому академику о том, что будет делать в академии и чем должна стать она для России.
В зале стих гул… Женщина подошла к кафедре, губы ее слегка вздрагивали, выдавая волнение, когда она начала произносить свою речь. Но постепенно она овладела вниманием зала, как она умела это всегда, все внимало ей. Может и вправду эти руки, взлетавшие над кафедрой, смогут что-то изменить в разоренной академии?
«Я сказала им, что просила Эйлера ввести меня в заседание, так как, несмотря на собственное невежество, считаю, что подобным поступком самым торжественным образом свидетельствую о своем уважении к науке и просвещению».
Речь произнесена. И все рассаживаются по своим местам согласно давно заведенному ранжиру. В ту же секунду Дашкова обнаруживает, что рядом с местом председательствующего садится какой-то «профессор аллегории», который и сам-то нечто вроде «аллегории» в науке, но в больших чинах. И тогда она произносит слова, столь уместные и резкие, как она всегда умела делать, чтобы поставить собеседника на место. Обращаясь к заслуженному центру внимания, к Эйлеру, она говорит: «Сядьте, где вам угодно. Какое бы место вы ни избрали, оно станет первым с той минуты, как вы его займете».
Десять лет во главе Академии дали возможность Екатерине Романовне воплотить в жизнь многие ее планы – она не тщилась быть ученой дамой, но сделала все, чтобы организовать жизнь академии на самом передовом уровне просвещения, а самое главное, сделать ее полезной Отечеству.
Уже через три года многое изменится в академии и Екатерина Романовна подведет итог своих дел: у Академии было множество долгов и она задолжала – долги свои академия оплатила все; шрифты в типографии были старыми, прессы сломаны, отчего книги не печатались – были отлиты новые шрифты и заказаны за границей; книги по специальностям не покупались – были даны распоряжения о закупке книг; «господа профессора, обремененные делами, чуждыми их науке, не имели времени заниматься своими специальностями, что вредило успехам науки» – теперь «каждый из них может заниматься своей наукой совершенно свободно, не встречая с моей стороны никаких препятствий; со своими делами они обращаются прямо ко мне и получают быстрое их разрешение, не подчиняясь волоките, пугавшей некоторых из них»;цены на карты и книги были очень высоки и никто не мог их покупать, к тому же не было каталога этих книг – «книги, карты и альманахи, поступившие в продажу со времени моего вступления в Академию, продаются за половину их прежней цены», выгнали неспособных учеников и набрали способных в гимназию при академии, приведены в порядок протоколы заседаний академии, книжный магазин при академии был ревизован, библиотека приведена в порядок, физические инструменты, которые пришли в негодность заменены новыми, заказанными за границей, обновлен химический кабинет и устроены новые печи для опытов, выписан профессор минералогии, которого не было в академии, «хотя Россия изобилует минеральными богатствами», отреставрирован и поправлен знаменитый Готторпский глобус, который Петр Первый привез в качестве трофея Северной войны; улучшена работа Географического отдела, который вследствие этого за три года создал новые карты; и во всем экономия средств, приведение в порядок, контроль и учет…
Но, пожалуй, самое главное, что все время звучит в ее делах по обустройству академии – это, чтобы «господа академики занимались работами, приносящими немедленную пользу нашему отечеству».
Ее возмущению нет предела: «Наблюдения и открытия, производимые внутри страны, сообщались за границу до их опубликования в России, и, к стыду Академии, там пользовались ими раньше, нежели у нас.
Я велела занести в журнал, что гг. академики не должны отныне сообщать подобные открытия за границу, пока Академия не извлекла из них славу для себя путем печати и пока государство не воспользовалось ими».
Сэкономив в хозяйстве Академии изрядную сумму, она просит у императрицы разрешения открыть общедоступные курсы по основным отраслям наук, причем чтение лекций для всех производить «на российском языке», особо подчеркивает Дашкова. Такие публичные лекции прочитали лучшие академики, и княгиня с удовлетворением запишет потом: «Я часто присутствовала при лекциях и с удовольствием видела, что ими пользовались для пополнения своего образования дети бедных русских дворян и молодые гвардии унтер-офицеры…»
Она способствовала направлению различных экспедиций по изучению России, начала печатание полного собрания сочинений М.В. Ломоносова, выходит при ней вторым изданием «описание земли Камчатской» профессора С.П. Крашенинникова, записки путешествия Ивана Лепехина по разным провинциям России, возобновляются «Академические известия», печатаются новые карты России, издается новый просветительский журнал «Новые ежемесячные сочинения». Академики с любовью зовут ее «нашим доблестным начальником».
Но особой любовью и заботой Екатерины Романовны был язык Отечества Российского. Рожденная в среде, где все говорили по-французски, узнавшая этот язык едва ли не раньше русского, еще в юности, приехав молодой женой в московский патриархальный дом, она не могла понять, что ей говорила ее московская свекровь – так далека она была от языка Родины. Но в последствии он занял для нее особое место в сердце, особенно во время путешествий за границей. Ей хотелось донести красоту своего родного языка до своих именитых и ученых собеседников – она пела русские песни и романсы, катаясь на лодке, на которой укрепила русский флаг, своим швейцарским друзьям, когда была у Вольтера на Женевском озере в Швейцарии, рассказывала о русской жизни и ее устройстве философу Дидро, своему частому собеседнику и в заграничных путешествиях и в письмах.
Будучи в Австрии при встрече с венским канцлером Кауницем на обеде речь зашла о Петре Первом. Канцлер назвал его создателем России и русских. Дашкова сразу же бросилась ему возражать, утверждая, что государственная и культурная история России имеет несравненно более древние истоки. Она знала это не по наслышке: до своего заграничного путешествия она побывала в Киеве, с наслаждением рассматривала фрески и мозаики древней Софии Киевской, была в Киево-Печерской лавре, посетила академию. Ее восхищает древность русской науки и истории: «Наука проникла в Киев из Греции задолго до ее появления у некоторых европейских народов, с такой готовностью называющих русских варварами. Философия Ньютона преподавалась в этих школах в то время, как католическое духовенство запрещало ее во Франции».
И вот теперь опять это пренебрежение русской историей! Отвечая канцлеру, она вся покрылась румянцем, глаза яростно заблистали:
«– Еще 400 лет тому назад, – сказала я, – Батыем были разорены церкви, покрытые мозаикой.
– Разве вы не считаете ни во что, княгиня, – возразил он, – что он сблизил Россию с Европой и что ее узнали только со времен Петра I?
– Великая империя, князь, имеющая неиссякаемые источники богатства и могущества, как Россия, не нуждаются в сближении с кем бы то ни было. Столь грозная масса, как Россия, правильно управляемая, притягивает к себе, кого хочет. Если Россия оставалась неизвестной до того времени, о котором вы говорите, ваша светлость, это доказывает, простите меня, князь, только невежество или легкомыслие европейских стран, игнорирующих столь могущественное государство…»
И вот все это требовало осмысления на российском наречии, чтобы нас узнавали требовалось Слово.
Дашкова в разговоре с императрицей, с которой по делам академии она теперь виделась часто, выражает недоумение, что в России до сих пор нет Академии русского языка. Дабы обратить особое внимание монархини, она приводит в сравнение, что во Франции и Германии подобного рода Академии существуют вот уже полвека. Екатерина уязвлена, что столь достойный проект не пришел ей в голову: «Я уверена, что ваша энергия избавит от проволочек с этим делом, которое, к моему стыду, до сих пор не осуществлено». И тут же поручает княгине составить устав, назначая ее президентом. Цель Академии – изучение русского языка и составление правил, которые «избавили бы от необходимости употреблять иностранные слова и понятия, взамен русских, гораздо более выразительные».
С энтузиазмом, достойным ее, княгиня выступает на открытии академии, которую теперь стали называть Российской, в отличие от Петербургской, занимавшейся преимущественно точными науками, и которая, занимаясь русским языком и литературой и впредь, до наших времен, составляет второе отделение Российской Академии наук русского языка и словесности. Она не забывает возблагодарить за столь мудрое решение государыню, отметив, что «императрица, свидетельница толиких наших благ, дает ныне новое отличие покровительства и российскому слову, толь многих языков повелителю».
До произнесения речи она находится в жутком волнении, доходящем до спазм. Но во время ее охватывает все большее вдохновение и велеречивость слов становится ясной слушателям, объятым тем же энтузиазмом, который слышен уже в звуках голоса маленькой княгини:
«Учреждением сей императорской Российской академии предоставлено усовершить и возвеличить Слово наше…»
Усовершить и возвеличить Слово… То, что всегда ее занимало, с самого раннего детства, столь малорадостного, что книги, слова, мысли составляли едва ли не главную отраду одинокому сердцу.
Княгиня вспомнила первые годы своей жизни. Она родилась в 1744 г. в знатности, принадлежа по рождению своему к высшим родам русской аристократии – семье графов Воронцовых. Восприемницей ее от купели была императрица Елизавета Петровна, «дщерь Петрова», а крестным – наследник престола, будущий император Петр III, к свержению с престола которого будет причастна и эта девочка, его крестница.
Двух лет она лишилась матери, а потому, видимо, столь много мужской решительности было в ее характере. Отец, одержимый получением светских удовольствий, отдал девочку на воспитание в дом к ее дяде, вице-канцлеру Михаилу Илларионовичу Воронцову, женатому на двоюродной сестре императрицы. Дядя ничем не отличал племяницу от родной дочери, она часто резвилась на коленях у государыни. Ей дали по тем временам достойное воспитание. “Мой дядя не жалел денег на учителей. И мы – по своему времени – получили превосходное образование: мы говорили на четырех языках, и в особенности владели отлично французским; хорошо танцевали и умели рисовать; некий статский советник преподавал нам итальянский язык, а когда мы изъявили желание брать уроки русского языка, с нами занимался Бехтеев; у нас были изысканные и любезные манеры, и потому немудрено было, что мы слыли за отлично воспитанных девиц. Но что же было сделано для развития нашего ума и сердца? Ровно ничего…”
Жажда знаний и развития ума и сердца не покидала ее в течение всей жизни. И тогда, в детстве эта жажда помогла выстоять. Четырнадцатилетней девочкой она заболела корью, и поскольку болезнь эта была заразною, да к тому же еще смертельно опасною, то семья Воронцовых, будучи связана с императорским двором, почла за лучшее удалить девочку в деревню, в поместье, изолировав ее ото всех и приставив компаньонку-немку. Несправедливость одиночества особенно остро воспринимается в детстве. И чтобы заглушить тоску она находит в доме канцлера книги, в которые с головой погружается… Чтение серьезное, да к тому же приправленное одиночеством взращивает в ней вдумчивую натуру, не лишенную гордыни, она приходит к выводу, что должна “добиться всего без посторонней помощи”.
Девушка читает серьезную литературу, которая, благо, была у вице-канцлера, не чуждого интереса к просвещению, друга Ломоносова. “Любимыми моими авторами были Бейль, Монтескьё, Вольтер и Буало…” – все светила европейского века Просвещения. Законы, нравы, обычаи, несправедливости мира находят в ее юном сердце интерес и питательную почву. Она наблюдательна, резка на язык, желает фрондировать. Отказывается белится и румянится, как другие девушки, тем самым отвоевывет себе право быть не такой, как все. Жадно и пытливо вслушивается в рассказы всех, посещающих дом ее дяди.
«…Я сравнивала их страны с моей родиной, и во мне пробудилось горячее желание путешествовать; но я думала, что у меня никогда не хватит на это мужества, и полагала, что моя чувствительность и раздражительность моих нервов не вынесут бремени болезненных ощущений уязвленного самолюбия и глубокой печали любящего свою родину сердца…»
К 15 годам у нее уже своя библиотека в 900 томов, которую она потом с гордостью будет демонстрировать всем как самое свое главное украшение, а пока особую радость приносит ей приобретение словаря Луи Морери и знаменитой «Энциклопедии»: «Никогда драгоценное украшение не доставляло мне больше наслаждения, чем эти книги».
Жажда познания… Как она пригодится ей при создании Российской академии.
«Многоразличные древности, рассыпанные в пространствах отечества нашего, обильные летописи, дражайшие памятники деяний праотцев наших, каковыми немногие из существующих ныне европейских народов хвалиться могут, представляют упражнениям нашим обширное поле…
Знаменитые деяния предков наших, а наипаче славный век Екатерины II, явит нам предметы к произведениям, достойным громкого нашего века; сие равномерно, как и сочинение грамматики и словаря, да будет первым нашим упражнением…»
Четкая, ясная программа развития языка, которая есть первое условие складывания самосознания нации: изучение древних летописей и документов, извлечение из них фактов истории, создание современных литературных сочинений о времени минувшем и настоящем, а так же совершенствование грамматики и создание словаря… По-ломоносовски логичная и государственная программа, которой княгиня Дашкова отдается со всей страстностью: «Будьте уверены, что я всегда гореть буду беспредельным усердием, истекающим из любви моей к любезному отечеству, ко всему тому, что всему нашему обществу полезно быть может, и что неусыпною прилежностию буду стараться заменить недостатки моих способностей…»
Она становится «сотрудницей писателей почтенных», «любительницей муз».
«Российский язык красотою изобилием, важностью и разнообразными родами мер в стихотворстве, каких нет в других, превосходит многие европейские языки, а потому и сожалительно, что россияне, пренебрегая столь сильный и выразительный язык, ревностно домогаются говорить или писать несовершенно, языком весьма низким для твердости нашего духа и обильных чувствований сердца. В столичных городах дамы стыдятся в больших собраниях говорить по-российски, а писать редкие умеют... До какого бы цветущего состояния довели россияне свою литературу, если бы познали цену языка своего!…»
Призывающему гласу
Я последовать хощу,
Ко священному Парнасу
Прежнего пути ищу.
Сладко мне повиноваться
Председательнице муз.
………………………………
Кто российской громкой славы
Не удобен в рог звучать,
Тот испорченные нравы
Постарайся обличать…
Пойте, росски музы, пойте,
Есть наперсница у вас;
Восхищайтесь, лиры стройте:
Вверен Дашковой Парнас.
(Михаил Херасков)
Вокруг академического Парнаса Дашковой собирается цвет русских ученых людей
«Словарь Академии Российской, производным порядком расположенный» – это первый толковый словарь русского языка с элементами этимологического (он разветвленно составлен от корней слов, слова составлены не по алфавиту, а по общему корню, составляя разветвленные смысловые гнезда). Это прапрадедушка всех словарей русского языка. По нему можно было определить, откуда произошло слово, кроме того он включал множество новых слов в русском языке, введенных, например, Ломоносовым в науку.
«Просвещенная часть общества отдавала мне справедливость и сознавала, что учреждение русской академии и быстрота, с которой двигалось составление первого у нас словаря, стояла в зависимости от моего патриотизма и моей энергии. Но придворная партия находила, что словарь, расположенный в словопроизводном порядке, очень неудобен…» (скорее, это было противопоставление словаря Дашковой словарю самой императрицы, который она тоже начала составлять по другому принципу).
Но для нас важно и прежде всего то, как высоко ценил словарь А.С. Пушкин. Он побывал на заседании Российской академии в 1836 и оставил нам свидетельство благодарных потомков. Он пишет в своем отчете следующее, касательно словаря: «Екатерина II основала Российскую академию в 1783 году и повелела Дашковой быть председателем оной.
Екатерина, стремившаяся во всем установить закон и незыблемый порядок, хотела дать уложение и русскому языку. Академия, повинуясь ее наказу, тотчас приступила к составлению словаря. Императрица приняла в нем участие не только словом, но и делом, часто осведомлялась она об успехе начатого труда и, несколько раз слыша, что словарь доведен до буквы Н, сказала однажды с видом некоторого нетерпения: «Все Наш да Наш! Когда же вы мне скажете: Ваш?» – Академия удвоила старание. Через несколько времени на вопрос Императрицы: «Что словарь?» – отвечали ей, что Академия дошла до буквы П. Императрица улыбнулась и заметила, что Академии пора бы Покой оставить».
Не смотря на сии шутки, Академия должна была изумить государыню поспешным исполнением высочайшей ее воли: словарь окончен был в течение шести лет. Карамзин справедливо удивлялся таковому подвигу. «Полный Словарь, изданный Академиею, говорит он, – принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев; наша, без сомнения, счастливая судьба во всех отношениях, есть какая-то необыкновенная скорость: мы зрем не веками, а десятилетиями».
При этом Пушкин замечает, что Французская академия, основанная в 1634 году и с тех пор беспрерывно занимавшаяся составлением своего словаря, издала оный не прежде, как в 1694 году. Но к этому времени словарь обветшал, стали его переделывать, прошло несколько лет, а Академия все еще пересматривала букву А.
Казанова, всеевропейский повеса, колесивший по свету в поисках приключений, побывал в России и у Дашковой, и был немало раздражен тем, что женщина возглавила академию: «Кажется, Россия есть страна, где отношения обоих полов поставлены совершенно навыворот: женщины тут стоят во главе правления, председательствуют в ученых учреждениях, заведывают государственной администрацией и высшею политикой. Здешней стране не достает одной только вещи, – а этим татарским красоткам – одного лишь преимущества, именно: чтобы они командовали войсками!»
Марина Ганичева
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
