200-летний юбилей Отечественной войны 1812 года, казалось бы, дарит нам то, что всех нас, граждан России, должно было бы объединять, – национальное переживание истории… Но, увы, этого не происходит. Сегодня, в день бородинского праздника вам могут вручить, например, вот такую листовку:

«Ты нужен Императору!

Враги Империи вновь собираются развязать войну. Многотысячные орды объединяются в новые коалиции и только ждут удобного момента, что бы накинуться на нашу многострадальную Отчизну!

Каждый честный Гражданин (патриот) готов встать под знамена с золотыми орлами, что бы вновь показать всему миру, что доблесть французской армии не знает себе равных!

Вступая в ряды нашего, самого прославленного кавалерийского полка, можешь быть уверен – тебя заметит Император! Ведь ни разу кирасиры пятого не дали усомниться в своей доблести! Мы были везде, где лилась кровь! Если ты чувствуешь в душе огонь, а в сердце храбрость и любовь к Отчизне – твое место в наших рядах!

Став кирасиром 5-го, ты никогда не пожалеешь о принятом решении – ведь ни одна красавица не сможет устоять перед таким молодцом, любимцем Императора и гордостью армии. Мундир, который ты оденешь, уважают во всей Европе!

Вливайся в наш славный 5 й кирасирский полк Великой армии!

VIVE LA FRANCES VIVE HMPEREUR!

(495) 210-96-81J-M Dorsenne (Алексей Рощин)

8 (916) 652-00-41 Илья»

Эта вербовка наполеоновских неофитов, напоминающая наполеоновские конскрипции после разбития «великой армии» в России в 1812 году, могла бы показаться курьезной сегодня, если бы не происходила на Бородинском поле, священном для каждого русского сердца именно доблестью русской армии.

Если же этот инцидент кажется все-таки вам курьезным пассажем, зайдите в Бородинский музей и взгляните на роскошный и очень дорогой каталог выставки «Здесь, на полях Бородина, с Россией билася Европа…», которая имела место в самом центре Москвы, можно сказать, «за спиной» Государственной Думы, – в Новом Манеже. Как на самой выставке, так и в подготовленном по ее материалам каталоге, рассказ о Бородинском сражении завершается 18-м бюллетенем «великой армии». Тем самым он как бы резюмирует усилия организаторов – а это были 29 ведущих архивов и музеев России (все они, «хранители истории» нашего Отечества, перечислены в каталоге), – резюмирует, повторяю, усилия организаторов по воссозданию якобы исторической правды о Бородинском сражении.

Для лиц непосвященных поясню, что 18-й бюллетень заявляет о победе французского оружия в «Московской битве» – так французы, привычно манипулируя фактами, называют Бородинское сражение; причем, о победе полной и безоговорочной. Там вы можете, например, прочитать такой пассаж: «Два часа после полудня: вся надежда покинула противника; сражение окончено, орудийная пальба еще продолжалась; противник бился, отступая ради спасения, а не за победу»[1].

Документ этот приводится без каких-либо комментариев и сопоставления с русскими документами сражения, т.е. – как бесспорный итог «битвы гигантов» (еще один бородинский эвфемизм, подаренный нам французами, который мы с любовью смакуем).

А ведь достаточно было бы поместить рядом с этим многословным французским бюллетенем (в каталоге он занимает две с половиной страницы) коротенькую записочку главнокомандующего русской армией М.И. Кутузова к главнокомандующему в Москве графу Ф.В. Растопчину, отправленную с поля Бородинской битвы ровнехонько в два часа пополудни, чтобы опрокинуть всю ложь этого велеречивого французского бюллетеня. Вот эта записка:

«26 августа 1812 г. Село Бородино. В 2 часа пополудни.

Милостивый государь мой, граф Федор Васильевич!

Прошу Вас, ради Бога, граф Федор Васильевич, прикажите к нам немедленно из Арсенала прислать на 500 орудиев комплектных зарядов, более батарейных.

С совершенным почтением пребываю Вашего сиятельства, милостивого государя моего, всепокорный слуга князь Кутузов.

[P.S.] Сражение самое кровопролитное, будем удерживать; по сю пору идет порядочно»[2].

Как же это следует понимать – такой откровенный разлад с истиной? А как хотите! Наши «хранители истории» демонстрируют полное безразличие к народной памяти, к исторической правде и даже к своей ответственности перед историей, которую (ответственность), как ни крути, а прежде отечественные историки все-таки сознавали. История в сознании этих «хранителей» редуцировалась до степени личного потребления и личных предпочтений и заметным образом отчуждена от традиции отечественной истории с ее чувством долга и служения. Сегодня наблюдается огромный диссонанс между исторической правдой Отечественной войны 1812 года и ее интерпретацией, как на самом Бородинском поле, так и в отечественной историографии[3]. Под внешне благопристойными формальными мероприятиями и публикациями, посвященными Отечественной войне 1812 года, протаскивается (точнее не скажешь) величание наполеоновской армии и прославление французской доблести. И это – при прямо-таки жадном и все возрастающем интересе нашего народа к своей истории, его огромной потребности в самоуважении и достоинстве, которые наш народ хочет, может и имеет все основания черпать в своей истории, в своих победах и свершениях. Бородинское поле в дни праздников в буквальном смысле кишит народом!

Увы, отечественная историография оказалась сегодня не в состоянии удовлетворить этой потребности народа в историческом знании; более того, оказалась сама недостойна этой потребности. Чувство вины, поселившееся в нашей исторической науке в постсоветское время, никак не позволяет ей прийти в себя. Главным побуждением отечественных историков сделалось стремление к объективности и примирению враждебности историографий – западной и отечественной. Применительно к эпохе 1812 года это обернулось уступкой всех прежних позиций отечественной историографии и сближением ее, а то и полным переходом на позиции французской историографии. В отечественную историографию пришла «наполеоника». Отечественная война 1812 года оказалась помещенной в контекст наполеоновских войн, почти лишившись своего патриотического статуса. Бородинская битва подается уже не как «вечный памятник мужества и отличной стойкости русской армии», а как «битва гигантов», т.е. не в русской, а во французской редакции. Величайшая и беспримерная народная жертва, принесенная во имя победы над врагом, – пожар Москвы – рассматривается с точки зрения «вины» главных действующих лиц эпохи 1812 года – М.И. Кутузова и Ф.В. Растопчина, и на все лады обсуждается и, разумеется, осуждается их «поведение». Под сомнение ставится даже сам народный характер Отечественной войны – «ведь Австрия и Пруссия тоже воевали с Наполеоном, однако им не приходит в голову называть свои войны Отечественными!»

В этой диспозиции отечественным историкам стало видеться почему-то нечто прогрессивное, якобы сближающее отечественную историческую науку с передовой исторической мыслью Запада. Однако непосредственным результатом увлечения отечественных историков подобной объективностью стало их отчуждение от отечественной истории, и теперь они не большее имеют к ней отношение, чем любой иностранный автор. Теперь мы можем лишь констатировать, что отечественная историография 1812 года, по сути, лишена национальной принадлежности и в большей степени обслуживает интересы французской историографии, нежели свои собственные.

Отечественными историками овладело ощущение необыкновенной легкости, сходное с ощущением шалуна, вырвавшегося из-под родительского контроля. Они как будто забыли (а может быть, и не знали вовсе?), что история Отечества несет в себе нравственный императив, обязывающий к уважительному к ней отношению. Этот нравственный императив сродни отношению к матери, и если историк с ним не считается, то все его труды есть не более чем ложь. Почему? Да потому что правда истории обусловлена именно этим нравственным императивом и вне его не пребывает. История вообще в значительной степени этическая наука. И как достоинство человека проверяется его отношением к матери, так и достоинство народа проверяется его отношением к своей истории. В этом смысле сегодня мы выглядим весьма неважно!

Давайте спросим себя: неужели и впрямь нет никакой разницы между отношением к родной истории отечественного и иностранного автора? Неужели и впрямь целью усилий историков разных стран является воссоздание некой «объективной истории», которая якобы отвечает устремлениям разных народов, разбросанных по лицу земли? Да нет, конечно. Не приходится сомневаться, что ни один народ не имеет и не создает «объективную историю», а имеет и создает свою собственную, выражающую лишь ему свойственное переживание и понимание событий и времени, отвечающую его национальным интересам, формирующую его национальное самосознание и отражающую его мировоззрение, его духовные и культурные ценности.

Если же оценивать общее направление сегодняшних публикаций по 1812 году, то складывается впечатление, что мы в большей степени отмечаем юбилей нашествия Наполеона на Россию, которого Россия, по своему «невежеству», почему-то не приняла, нежели юбилей нашей победы в Отечественной войне 1812 года. Этот юбилей будто приводит отечественную историческую науку в смятение и состояние растерянности. Содержащийся в нем нравственный императив как будто обязывает к выражению значения той победы, которую одержала Россия в 1812 году, но для которой у нее сегодня как будто не находится слов. Сопряженные с этой победой смыслы кажутся устаревшими и не вполне подходящими для демократического государства, каковым сегодня стремится выглядеть Россия. «Образ врага» – а это была вся Европа во главе с Наполеоном, за исключением только Англии и Швеции – никак не вяжется с сегодняшним расположением России к приятию этой самой Европы и с необходимостью соблюдения политкорректности в выражении восторга по случаю победы. Словом, Россия, в лице своих государственных органов и своей исторической науки, никак не может решиться ступить на твердую почву отечественной истории. Ведь это означало бы признание инаковости России по сравнению с Европой, а далее – и признание враждебности Европы и ее исторического неприятия России, которое нисколько не прекращается. Это означало бы затем – признание русского народа спасительной силой государства, на что указывают, в частности, как изданный по окончании войны с Францией манифест императора Александра I с изъявлением благодарности русскому народу, так и перекликающийся с ним через века тост И.В. Сталина, поднятый за русский народ по окончании Великой Отечественной войны. А это, в свою очередь, ведет к необходимости вывести русский народ из анонимного состояния, в котором он пребывает, и сделать его реальной опорой государства.

Но это уже требует такой перемены сознания и такого резкого изменения парадигмы государственного развития, к которым сегодняшнее российское государство еще не готово. Потребуется время или какое-нибудь внешнее потрясение, чтобы эти изменения наступили. Однако само осознание необходимости таких изменений уже является значительным шагом вперед и задает ясные ориентиры развития. Ведь уже теперь очевидно, что все попытки формулирования национальной идеи, оставляющие русский народ за скобками, терпят неудачу именно потому, что лишают государство его реальной опоры. Уже теперь очевидно, что нам необходимо национальное видение истории. Вот где сказывается сегодняшняя зависимость России – в неспособности ее взглянуть на свою историю своими глазами.

Необходимо отчетливо сознавать, что история составляет единственно прочный фундамент политики государства. Космополитизм во взглядах мог бы показаться вполне извинительным сегодня, в «эпоху демократизации», если бы не касался истории, если бы не шел вразрез с потребностью народа в истории и если бы не шел вразрез с исторической правдой. Космополитизм в отечественной истории попросту нетерпим! Он подмывает самые основы национального сознания, а значит, и основы государства. Ведь история – это системообразующая дисциплина, это внутренняя скрепа государства. Непостижимым образом само государство (РФ) остается пока безучастно к подобному космополитизму в отечественной истории, что прямо указывает на его (государства) внутреннюю слабость и бессознательность. Такое государство нежизнеспособно! Сегодня граждане России в большей степени демонстрируют свою озабоченность за судьбу Родины, чем государственные органы. Государство, увы, пока не соответствует уровню национального самосознания. И это видно, прежде всего, по его отношению к отечественной истории. Государство пока чувствительно только к ближайшей истории – Великой Отечественной войны, например, – но более ранняя история остается для него как будто недоступной. Потребность государства в своей истории остается пока еще очень мала. Опасно мала.

[1] «Здесь, на полях Бородина, с Россией билася Европа…» – М., 2007. – С. 430.

[2] М.И. Кутузов: Сб. документов. Т. 4. Ч. 1. – М., 1954. – С. 150.

[3] Мы оставляем без внимания французскую историографию «русской кампании» 1812 года, не составляющую предмета нашей озабоченности.

Вячеслав Хлёсткин

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"