Сущность человека, его души и мысли едина. Постижение мысли ученого есть тоже жизнь мысли и продолжение научного бытия этого человека. Ученый, автор книг, имеет безусловное преимущество в выраженном им мире научных представлений, не только письменном, но и типографски тиражированном, и таким образом обретающим потенциал последующего влияния. Реализованного или нет – это уже зависит не только от меры таланта написанного, но и от многих других обстоятельств, в том числе и способности потомков к внимательному чтению, пониманию, уяснению смысла. Такого рода опасения в современный век «глобальных сетей» и грозящей нам ликвидации профессии учителя истории в школе отнюдь не беспочвенны (опасность превратиться в «профиль» в концерте социально-экономических дисциплин, как это уже проделали в Санкт-Петербургском педагогическом университете и отныне запланировали в масштабе всей страны, обрушившаяся на нас в начале ХХ I столетия, становится реальностью). Все это мы уже проходили. Процессы глобализации, неважно, революционные (идея мировой революции) или либеральные (концепция идеальной демократии непременно по американскому образцу), имеют одни и те же последствия. Им мешают хранители памяти – историки, филологи, потому что память всегда конкретна, эмоциональна и сущностна, она защищает и отстаивает свое – культуру, национальный опыт, родное пепелище.
Прав был В.О. Ключевский, заявляя, что история ничему не учит. О памяти исторической, памяти народной властные структуры вынуждены вспоминать, когда возникает угроза их непосредственному положению. Тогда восстанавливают исторические факультеты, поддерживают на государственном уровне формирование охранительной государственной идеологии. Тревожность современного момента состоит в том, что волна борьбы с историей на уровне среднего образования и, соответственно, исторических факультетов педагогических институтов запоздала, выплеснувшись на поверхность в то время, когда уже начали собирать камни взорванного и разбросанного государственного фундамента. Эпоху разудалых 1990-х годов пережить удалось. А вот хватит ли сил, терпения и жертвенности пережить процесс вступления России в мировую систему глобализма и не превратиться в «Иванов, не помнящих родства»? Об этом нельзя не задуматься.
И в эту трудную минуту на помощь приходят наши ушедшие, но хранящие нас учителя, напоминающие нам, чтов случае забвения, сам факт которого свидетельствует о незрелости конкретных народов, вступает в свои права исторический закон. В этом случае закон выступает в роли строгого, неумолимого дядьки, и бывает даже их палачом, когда «глупая детская строптивость переходит в безумную готовность к историческому самозабвению» (В.О. Ключевский). Нельзя не заметить, что позиция А.Г. Кузьмина, о котором далее пойдет речь, во многом перекликалась с убеждениями героев его лекций по историографии, к числу которых, безусловно, принадлежал и В.О. Ключевский.
Аполлон Григорьевич Кузьмин (родился 8.09.1928 г. в селе Высокие Поляны Пителинского района Рязанской области – умер 9.05.2004 г. в Москве) продолжал лучшие традиции дореволюционной русской исторической науки. Цельность личности Кузьмина проявилась в неразрывном единстве в его творчестве научной, преподавательской и публицистической линий. Е го научное и публицистическое наследие были безотрывно связаны между собой и одновременно с его преподавательской деятельностью.
Традиционность Кузьмина проявлялась прежде всего в структуре личности (ее коренные основы определяли его качества интеллигента и русского историка), а также в осознаной им необходимости определения собственного места в отечественной научной традиции. И в ней удивительным образом преломились глубокие корни «малой родины» – Рязанской земли, являвшейся той почвой,которая имела важнейшее значение для творческого становления Аполлона Григорьевича. Она давала о себе знать в его народничестве и народолюбии, коренной черте, присущей той части русской интеллигенции, которая жила народной жизнью, сопереживала ей.
И отец, и дед Кузьмина по материнской линии были сельскими фельдшерами, а родители передали сыну свою любовь к поэзии, назвав его в честь Аполлона Григорьева. Из русских поэтов повзрослевший А.Г. Кузьмин всегда выделял Николая Рубцова, прекрасно исполнял песни на его стихи, сам сочинял на стихи Рубцова музыку и аккомпанировал себе на семиструнной гитаре. Здесь мелочей не было даже в деталях. «Плыть, плыть, плыть //Мимо могильных плит, //Мимо церковных рам, // Мимо семейных драм...» И это опять о том же – памяти, о том, сокровенном: как сберечь Россию?
Рязанская земля – срединная часть русской земли [1] , дала России удивительную концентрацию талантливых имен. «Образ жизни, душевный склад, слово...» – видимо, справедливо эти понятия связывают со «срединной Русью», которая играет столь коренную роль для их формирования. Глубинность мировоззрения привычно отмечается в характеристиках, даваемых в литературе выросшим там творческим личностям. Из историков можно назвать прежде всего Д.И. Иловайского, защитившего в Московском университете диссертацию «История Рязанского княжества». Эту тему для магистерской диссертации ему посоветовал выбрать С.М. Соловьев. Земляками Кузьмина были ученик В.О. Ключевского Матвей Кузьмич Любавский и историк древнерусского искусства Георгий Карлович Вагнер. В своих воспоминаниях «Из глубины взываю... ( De profundis )» он объяснил мотивацию собственного проблемно-хронологического выбора научных занятий средой обитания, в его случае архитектурой Рязанского кремля и изучением рязанских древностей, с которых он начал свой исследовательский путь, который его так же, как и А.Г. Кузьмина, привел в Москву. Заметим, что учителем Г.К. Вагнера был Н.Н. Воронин, под руководством которого он работал. Н.Н. Воронин стал ценителем первых научных работ Аполлона Григорьевича.
Вопрос о значении в мировоззрении историка фактора связи со своей родовой средой и традициями в отношении изучения историографического наследия А.Г. Кузьмина имеет принципиальное значение . Он важен еще и в свете того методологического подхода, который в форме вопроса адресовал нам Ю.М. Осипов: «А может ли возникнуть новая Россия без России... нет, не старой, не прежней России...а...глубинной России, той самой России, которая уникальна в мире и делает Россию Россией?» [2] Методологически этот вопрос важен для сохранения сущностной и смысловой глубины в условиях опасных тенденций современного постмодернизма.
Аполлон Григорьевич воспоминаний не написал, но он был блестящим, общественно активным публицистом, и в этом отношении он не одинок в истории отечественной науки. Здесь также просматривается традиция. Философ Владимир Сергеевич Соловьев считал, что священник направляет, царь управляет, а пророк (свободный пророк и учитель) исправляет. Экономист Иван Христофорович Озеров ощущал внутреннюю необходимость занятий публицистикой с целью реализации с ее помощью своей гражданской задачи. Историк Аполлон Григорьевич Кузьмин - тоже.
В 1956 г . Кузьмин окончил исторический факультет Рязанского государственного педагогического института. В 1963 г . защитил в МГУ кандидатскую диссертацию «Рязанское летописание» и в 1971 г . докторскую – «Начальные этапы древнерусского летописания». Сплав народности, интеллигентности и образованности стал основанием линии творческого развития Кузьмина, научного сотрудника Рязанского краеведческого музея (1956-1958), сотрудника Летописной группы Института Истории АН СССР (1961-1964), его педагогической работы в Рязани (Рязанском государственном педагогическом институте в 1964-1969 гг.) и Москве (МГУ им. М.В. Ломоносова в 1971-1975 гг. и с 1976 г . в МПГУ [3] ), а также общественно-публицистических выступлений на страницах периодических изданий и в больших не только научных аудиториях. О характере публицистики А.Г. Кузьмина дает представление переиздание его статей 1990-х гг. в сборнике «Мародеры на дорогах истории» [4] .
Публицистика позволяла выражать свое гражданское «Я», передавать ощущения, характеризующие национальное переживание. А в России, как известно, все нации, народы и племена чувствовали себя одинаково удобно или неудобно - но так же удобно или неудобно, как и русский народ. «Если было удобно – было удобно всем, если было неудобно – то тоже всем» [5] , по словам И.Л. Солоневича.
Сочетание в творчестве А.Г. Кузьмина науки и публицистики не вредило друг другу, более того, публицистика позволяла рельефно и образно формулировать сложившиеся концептуальные положения. Он понимал, что хранитель памяти, историк несет методологическую ответственность, и к нему в полной мере применимо требование научной щепетильности и ответственности за смысл и форму языкового выражения.
В 1969-1975 гг. А.Г. Кузьмин был заместителем главного редактора журнала «Вопросы истории», в 1982-1991 гг. состоял членом редколлегии журнала «Наш современник». Много печатался в журнале «Молодая гвардия». Расцвет творчества Кузьмина, его «лучшие годы» - период второй половины 1970-х - первой половины 1990-х гг.
Когда речь идет о типичности ученых, даже таких ярких индивидуальностей как А.Г. Кузьмин, возникает вопрос о том, что формирует эту типичность. Видимо, формируют как раз условия научной деятельности, состояние науки, но и бытие в целом. Причем онтологический аспект применительно к историкам имеет два пласта: собственно жизни, современниками и участниками которой они являлись (ее качественные характеристики и вытекающие из них задачи науки) и той жизни, которая стала историей уже к моменту их рождения, но о которой они имели собственные суждения. Жизненный кругозор был неотъемлемой, органичной частью профессионального сознания. На восприятие также влиял социальный опыт. Вместе с тем, внутренние качества нельзя ни навязать, ни учредить, ни узаконить. Их можно только развить в себе. Поэтому каждому историку присуще определенное мировоззрение и склад ума. Подключение биографического подхода к традиционному анализу концепции и определению ее места в том или ином направлении, а также его учет при обозрении научного рельефа в целом нацелены на понимание глубинных характеристик мировоззрения историков и истоков их научной прозорливости, усиливает исторический подход при рассмотрении процесса складывания и развития конкретных концепций. По крайней мере ставится вопрос и отыскиваются реализованные в конкретных историографических исследованиях и творческих биографиях пути преодоления разобщения традиционно бытовавшей профессиональной и духовной культуры в истории нашей науки, т.е. тех сторон, которые либо (чаще всего) рассматривались отдельно, либо внимание обращалось исключительно на характеристику первой из указанных сторон.
В историографии уже высказывалось суждение о том, что если сегодня ограничить историографические работы только анализом эмпирически зримой цепи сменявших друг друга с течением времени историографических школ, то едва ли удастся понять логику развития историографии. Поэтому историческая мысль все чаще изучается как процесс, обусловленный системными связями историографии с данным типом культуры в целом.
Призвание быть историком само по себе без научной школы и учителей реализовано быть не может. Важный принцип самоидентификации ученого и его видения собственного исследования в рамках определенной научной традиции нашел свое выражение в б иблиографическом словаре «Историки России. Кто есть кто в изучении отечественной истории», составленном А.А. Чернобаевым. Практически, статьи (в том случае, если речь шла и о живущих ученых) – это письменные ответы самих ученых на полученные анкеты, разосланные составителем. Во втором, дополненном и исправленном издании словаря 2000 г . по сравнению с первым изданием был уточнен пункт об учителях. «Теперь, - пиал А.А. Чернобаев, - в словаре указаны только научные руководители (научные консультанты) исследователей, оказавшие реальное влияние на формирование того или другого ученого» [6] . Однако этот принцип выдержан не жестко, и слава богу, потому что исследователи вправе кроме научного руководителя назвать и имена тех, кто оказал особенно важное влияние методологического и проблемно-тематического характера. В статье об А.Г. Кузьмине назван именно его научный руководитель - Михаил Николаевич Тихомиров. Сам же Кузьмин черпал вдохновение из двух источников: творчества Н.С. Тихонравова (выдающегося дореволюционного филолога и археографа, крупнейшего представителя культурно-исторической школы в литературоведении) и М.Н. Тихомирова, отдавая должное также С.Ф. Платонову, чья концепция оказала серьезное влияние на кузьминское представление «Земли». Из лингвисических наблюдений Аполлона Григорьевича непременно следовали его конкретно-исторические выводы, в частности, так был построен анализ имен верхушки древнерусского общества в монографии «Начало Руси», опубликованной в 2003 г . И здесь он опирался на историографическую традицию, идущую от В.О. Ключевского.
Глубоко русский человек, А.Г. Кузьмин писал о мистификации «русской идеи», которую объяснял запутанностью вопроса об этнических истоках Древнерусского государства. Сам историк придерживался мнения о разноэтничности славян и племени «русь» и был сторонником южнобалтийской теории происхождения варяжской руси, опиравшейся на древнюю традицию, отраженную в источниках Х-Х VIII вв.
У А.Г. Кузьмина сложилась концепция «Земли и Власти», которая давала ему возможность анализировать и прослеживать проявления и сами пути воздействия фактора древности на современность. Историк был убежден, что «…противостояние Земли и Власти – одна из наиболее характерных особенностей истории России».
В миропонимании А.Г. Кузьмина, которое влияло на его историческую концепцию, проявлялись две его ипостаси: русского интеллигента и историка. Своей жизнью и творчеством Аполлон Григорьевич противостоял историографическим трактовкам проблемы интеллигенции как «ключа к пониманию России», «роковой темы», само появление которой явилось результатом «распада народной души» (по Г.П. Федотову). Для Кузьмина созвучнее был более ровный и оптимистический взгляд: «Положение безнадежно, поэтому будем (надо) сражаться до конца». Именно светлые, оптимистические направления привлекали внимание историка Кузьмина и в христианстве. И, видимо, не случайно. Такой подход был характерен для сильных личностей. Так же, в частности, подходил к делу А.А. Зиновьев [7] .
Всем своим естеством противостоя концепции интеллигенции Г. Федотова,А.Г. Кузьмин не оставлял усилий по сохранению народной души, пользуясь научными средствами. Его творчество содействует наведению культурно-психологических мостов, историографическому анализу проявлений отечественной мыслительной традиции.
Кузьмин – историк глубоко национальный. Об этом не было принято писать в советское время, непросто и не всеми воспринимается и сегодня. Размышление на эту тему и в прошлом, и в настоящем чревато непониманием, воспринимается зачастую как несовместимое с прогрессивным и либерально-демократическим развитием страны, хотя на самом деле категория национального наиболее демократична, так как учитывает отнюдь не интересы меньшинства, а коренного большинства. И в этом отношении Кузьмин был также традиционен. Ему было на что опереться. В свое время В.С. Соловьев писал: «...Интерес – интересом, но что и честь России чего-нибудь да стоит, а эта честь (по русским понятиям) решительно не позволяет делать из мошеннической аферы предмет государственной политики ... Обнаружилось и несогласие истинно русского ума с тою мыслью, которая сделалась повсюду как бы аксиомой...» [8] . Невольно возвращаешься к вопросу, почему коллеги так сложно относились к Кузьмину, а многие его не принимали, и почему любили и ценили ученики, чем он был интересен слушателям-современникам, представителям других, не исторических профессий? Он ничего не стремился втолковывать коллегам, но просвещал студенческие, аспирантские и народные аудитории (последние понимал очень широко); использовал любую возможность: трибуну лекционную и периодическую печать. Говорил: «У научного работника не бывает выходных и отпуска», поскольку мысль остановить нельзя.
К теме соотношения национального и профессионального наши мыслители тоже обращались.«Возьмите хотя бы какого-нибудь специального деятеля – положим, ученого, - писал В.С. Соловьев. - Принадлежа к известному народу, этот ученый непременно проявит в своих научных трудах не только свои личные, но и национальные особенности. Но для этого нужно, чтобы этот ученый думал прежде всего о своем предмете, делал свое дело, а иначе и самой национальной особенности не на чем будет проявиться». И там же: «...Англичанин исчезал в ученом, национальность забывалась для науки».
Близким А.Г. Кузьмину было и мнение Н.Г. Чернышевского: «Мы говорим о национальном чувстве: почему не сказать о науке? Почему не заметить, что она, со своей стороны, говорит то же самое, что говорит национальное чувство, хотя оно и не знает о ней».
Отец философа Владимира Соловьева знаменитый историк С.М. Соловьевподчеркивал неразрывность двух сторон: национального самосознания и видения себя в дихотомии Россия–Запад:«Спросим человека, с кем он знаком, и мы узнаем человека; спросим народ об его истории, и мы узнаем народ. В истории народа мы его узнаем, но только в полной истории, в такой, где на первый план выступают существенные черты, где случайное, несущественное, отходит на второй план, отдается в жертву собирателям».
История была важна Кузьмину для понимания современности: глубокая древность Руси и современные судьбы России были едины в том смысле, что составляли родную историю, историю своей страны. Как понять русский исторический процесс? Каково отношение к России других стран и по каким причинам? Можно ли найти какую-то логику в цепи потрясавших нашу страну драматических событий? Какие силы действовали и действуют сейчас в историческом поле? Какой опыт следует извлечь из осознания «идущих из глубины веков» наших слабостей и как выходить из социальных тупиков?
Подтверждение работами других авторов интуитивных соображений и оценок, данных Кузьминым отдельным историческим периодам и явлениям, которые он специально как исследователь не изучал, свидетельствует о его дальнозоркости, в природе которой были две органичные для ученого составляющие: знание исторических основ русской истории – ее корневых оснований – и философический склад ума. При чтении трудов великих русских историков им выявлялась присущая многим черта: характеризуя события нашего национального существования, они умели с поразительной прозорливостью предвидеть ключевые моменты исторической перспективы, иногда достаточно отдаленной. Истоки такой прозорливости занимают и современных авторов.
А.Г. Кузьмин прекрасно знал отечественную историографию, сам читал соответствующий лекционный курс. Его традиционность в лучшем смысле слова проявилась во внимании к вопросу о формировании великорусского характера (поставленному в науке в полный голос В.О. Ключевским) и рассмотрении его как важной величины в исторической концепции. Размышления о том, «чем держалось единство России», он традиционно начинал анализом «истоков русского национального характера».
Внешняя, наиболее очевидная форма проявления русского национального характера (впрочем, независимо от национальности людей, воспринявших русскую культуру) – это жажда общения, которая, по Кузьмину, вытекает из коренных различий Западной Европы и России.
Аполлон Григорьевич принадлежал к числу ученых, проводивших сопоставительный анализ особенностей России и Запада. Он считал, что каждому из этих исторических образований присуще свое лицо. При отстаивании позиции Кузьмину было особенно важно выделить не просто отличные, но принципиально отличные черты. Он видел отличия в четырех системах:
1) общественной организации и формах общежития и вытекающих отсюда 2) нравственных ценностях; 3) отношении к частной собственности и 4) соотношении письменных законов и обычного правав реальной жизни. Базовым ученому представлялся первый из названных принципов.
В концепции А.Г. Кузьмина вся система отличий Западной Европы от России строится на изначальном отличии их систем общественной организации. Характер общественной организации он выделял как действенно влиявший на психологию, социальные навыки и рефлексию народов долговременный фактор.
Историк противопоставил территориальную общину славян кровно-родственной общине германцев; характерную для славян малую семью – большим семьям кровно-родственной общины. Если в кровно-родственных общинах большое значение придавалось генеалогии, то у славян длинных генеалогий не было. Члены территориальной общины не имели личных имен. У славян имена появляются лишь у князей (обычно это титулы – Владислав, Святополк, Владимир), а затем у выделяющейся аристократии. У балтийских славян в XIII в. (когда внедрялось христианство) целые села принимали одно и то же имя (несмотря на то, что церковь запрещала славянам делать это) – Иван. Даже в XIX в. в одной семье могло быть несколько Иванов (если их рождение попадало на дни соответствующего святого), а фамилии утвердились и совсем недавно.
Отсутствие длинной генеалогии стало следствием территориального характера общины, в рамках которой старейшины не наследуют должности, а избираются. «Главный признак славянской системы организации – делегирование снизу вверх. Бакунин верно уловил эту специфику славянского общежития, выстраивая на ее основе концепцию идеального общественного устройства, резко отличающегося от германского государства». И наоборот, «иерархичность заложена уже в большой кровно-родственной семье и обязательна в кровно-родственной общине. Здесь неравенство предполагается изначально: младшие члены семьи обязаны подчиняться старшим» - писал А.Г. Кузьмин.
Славянские земли связывались более традицией, культовыми особенностями. Обычно удивляют и размеры этих земель-княжений. Восточные славяне нарочито подчеркивали культурные особенности племен. Связи по горизонтали были много прочнее в рамках территориальной общины и при наличии многоженства, чем родственные чувства. В кровно-родственной семье чувство «крови» прививается почти насильно и отчужденность больших семей друг от друга часто выливается в прямую вражду, регулируемую обычаем кровной мести (в некоторых районах бывшего СССР он [9] а возрождается на наших глазах). Со стороны в такую семью можно проникнуть в качестве раба, да и сами младшие члены семьи располагают немногим большими правами. Кузьмин особое внимание обращает на отношение славян к пленным, подчеркивая общинное неприятие рабства.
«Принцип иерархии обязательно провоцирует борьбу за власть и господство». Славяне, исповедовавшие иные принципы, «нигде не установили своего господства, завоевав в VI - VII вв. большую часть Центральной Европы, за что сторонники гегелевской философии истории упрекают их в неисторичности». Кузьмин подчеркивает «мирный в целом характер сосуществования и внутри племен, и между племенами».
У племен с кровно-родственной общиной имена обычно были, в том числе и у женщин. Имя носило в древности определенную магическую нагрузку.
Славяне и племя Русь изначально разноэтничны, и слияние их занимает ряд столетий, в основном завершаясь в IX в., – принципиальный вывод Кузьмина.
Разные типы общин сопровождают разные верования, что Кузьмин считал важным социально-психологическим явлением. Для племен с кровно-родственной общиной характерен крайний фатализм. Античный мир знал два вида Судьбы: Фатум – неотвратимый рок, отменить который не в силах и боги; и Фортуну – изменчивую судьбу, с которой можно и договориться. У русов долго сохранялся фатум, жертвоприношения, вплоть до человеческих (чего славянство никогда не знало). «Слово о полку Игореве» – памятник именно русского язычества (фатализм, предпочтение смерти плену, дабы не стать рабом «в веке сем и будущем»). В славянском мировоззрении судьба жила лишь в последнем из названных качестве, и от божества в конечном счете зависело, как пойдут далее события. У славян не было ни фатализма, ни астрологии, ни хиромантии. Славянофилы, первыми нащупавшие некоторые специфические особенности славянской психологии, склонны были увязывать их с православием. А.Г. Кузьмин увидел здесь обратную взаимосвязь. Христианство ни в давнем, ни в недавнем прошлом нигде не смогло до конца преодолеть психологию языческой поры и должно было, так или иначе, считаться с этим. Если язычество регулирует отношения человека с природой, его повседневный быт и хозяйственную деятельность, то христианство принимает на себя функцию регуляции социальных отношений. В оптимальном варианте они не мешают друг другу, что в известной мере и проявилось в русском православии.
Отличия территориальной и кровно-родственной общин влияли на обстоятельства как внутренней, так и внешней жизни Руси и России. Нерв внутренней жизни определяли отношения Власти и Земли. А они, по Кузьмину, имели разную природу: «Стержень концепции – несомненная разноэтничность славян и руси».
А.Г. Кузьмин был убежденным антинорманистом, однако в структуре отечественного антинорманизма он занимал особое место. Он был ближе дореволюционным, чем советским антинорманистам. В советском антинорманизме его не устраивало отрицание фактора воздействия внешних сил на процесс классообразования восточных славян. Не был он согласен и с мнением о беспредметности разговора об этносе варягов, а также с позицией, согласно которой полемика норманистов и антинорманистов признавалась потерявшей всякий интерес и значительность. Историографическая культура А.Г. Кузьмина не принимала нигилизма советского антинорманизма в отношении наследия дореволюционных антинорманистов (в первую очередь, С.А. Гедеонова), оценок этого наследия как тенденциозного и ненаучного, прежде всего потому, что логика аргументации советских антинорманистов неизбежно приводила их к сближению с норманизмом и фактическому усилению позиций последнего.
Сам А.Г. Кузьмин относился к внешнему фактору очень внимательно, как и к анализу этнопотоков. Он разделял южнобалтийскую теорию происхождения варяжской руси, которая опиралась на древнюю традицию, отраженную в источниках X - XVIII вв. (выразителем южнобалтийской историографической традиции был М.В. Ломоносов). Поскольку смысл понимания термина «варяги» со временем менялся, его трактовки отличало этническое, профессиональное, поведенческое разнообразие, А.Г. Кузьмин напоминал, что первоначально «варягами» на Руси называли всех балтийских славян, а не только ассимилированное племя варинов, что же касается скандинавов, то их в это понятие включили уже позже, в XI в., тем более что само появление скандинавов на Руси относится к концу Х в.
Важнейшее значение в споре норманистов и антинорманистов имеет отношение к вопросу о призвании варягов и оценка их роли в истории начальной русской государственности (различаются позиции и среди антинорманистов).
К середине IX в. в Восточной Европе государственность еще не была достроена «доверху», хотя ряд крупных племенных образований славян, отличавшихся значительной внутренней устойчивостью и более или менее единообразной структурой управления, выстраивавшейся снизу вверх, существовали. Восточным славянам, угрофинским и балтским племенам с севера угрожали «кровожадные» норманны, с юга – хазары и степь. Стремление восточнославянских племен к самосохранению в этнокультурном, религиозном и хозяйственном планах настойчиво диктовало необходимость в завершении оформления государственности. Поэтому на русскую государственность и «легла сила внешняя, в разное время пришедшая из Прибалтики, из Подунавья, возможно, из Причерноморья и Прикарпатья».
Летописных варягов А.Г. Кузьмин считал выходцами из Южной Балтии. Их призванием снимался вопрос о конкуренции вождей соседних восточноевропейских племен. Но и сами варяги были приглашены не случайно. Между восточноевропейскими славянами и славянами южнобалтийскими существовали давнишние и тесные торговые (внутриславянские) связи, уровень жизни балтийских славян (смелых мореходов, успешных торговцев, талантливых ремесленников и зодчих) поражал воображение. О Поморье шла слава, что там не было нищих, а бедняки презирались. Возникнув как чисто славянское явление, объединяющее балтийских и восточных сородичей, региональная торговля лишь со временем втянула в свою орбиту какую-то часть скандинавов, преимущественно жителей островов Борнхольма и Готланда. Таким образом, восточнославянские племена пригласили силу, давно им известную и пользовавшуюся заслуженным уважением, близкую им этнически и понятную психологически, но все же – иную, другую. Поэтому А.Г. Кузьмин и пишет о древнерусском обществе: «Но это было общество, где Власть и Земля были разделены». «Огромные просторы и практическая недоступность многих территорий делали новую власть склонной к партнерству, а не подавлению покоренных народов». Системы ценностей «пришлой власти» и Земли принципиально отличались. С русами пришел принцип «законности» и «незаконности» династии Рюрика. Произошел отказ от принципа делегирования власти снизу доверху, присущий территориальной общине. Установившаяся «раздвоенность систем ценностей сохранялась, и Земля с Властью не сливалась», считал Аполлон Григорьевич, добавляя, что «Земля и Власть на Руси никогда не составляли гармонии».
В исторической концепции А.Г. Кузьмина особое внимание уделяется редким периодам «перевеса Земли» (наметился в целом к XII в.), а также немногим в русской истории периодам сближения Земли и Власти (в конце XV в., XVI и XVII вв.). Процесс соединения Земли и Власти остановило татарское иго, придав ему противоположную направленность. В чрезвычайных обстоятельствах происходило неизбежное перераспределение властных полномочий от Земли к Власти, поскольку «других путей освободиться не было». Однако жертвенность Земли обращалась против нее, ибо «Власть, если ее ничего не сдерживает, неизбежно ставит собственные корыстные интересы выше блага своих подданных».
До татаро-монгольского нашествия раздробленность на Руси в XI - XII вв. «шла несколько иным путем, нежели в Европе. Там земли растаскивали феодалы, здесь шло перераспределение власти в пользу самоуправления. И в экономическом плане эта тенденция давала положительный эффект». Прекратились дальние походы «за зипунами», чем увлекалась пришлая власть.
Татаро-монгольское нашествие и иго стали для Руси тяжелейшим испытанием, повлекшим трехвековое разорение, запустение (как следствие, экономическое отставание России от Западной Европы), деформирование психологии и Земли, и Власти. Усилия по возрождению и само движение в этом направлении во второй половине XIV в. начинала на Руси Земля в лице общины: крестьянской и общежитийных монастырей, возрождавших «померкшее было чувство коллективизма и взаимоподдержки». Таким же было направление исторического национального движения и в XVII в. «Власть страну развалила, а Земля ее вновь собрала». Спасительные усилия Земли были общей закономерностью, и Власть в сложных для нее условиях, когда речь шла о национальном суверенитете, обращалась к Земле, шла на сотрудничество с ней. Отечественные войны ( 1812 г ., 1941-1945 гг.), несмотря на огромные потери, способствовали укреплению Земли, что проявлялось в определенной исторической перспективе. Из века в век проявлялось «нечто весьма устойчивое»: «законопослушная Европа беспрекословно выполняла указания оккупационных властей, а русские беззаконники, никого не спрашиваясь и ни с кем не советуясь, начинают партизанскую войну» – войну «не по правилам» с вторгнувшейся армией Наполеона, в ХХ в. – Гитлера.
Попытки расширения прав сословий и ограничения царской власти А.Г. Кузьмин видел в проектах XVIII в., в частности В.Н. Татищева, жизнью и творчеством которого Аполлон Григорьевич настойчиво интересовался долгие годы.
«Крепостное право в самом свирепом виде разольется по России, подавляя и Землю в целом. С общиной теперь мало считается и помещик-крепостник, и государственный чиновник. Но она остается прибежищем для угнетенных, и не случайно, что бегущие от произвола крестьяне опять-таки восстанавливают на новых местах примерно то же самоуправление (казачий круг, как его специфический вариант)».
«В XIX веке осознается, что специфика России – это община, коллективизм и связанная с ними духовность». В реформах 1860-х гг., в особенности базовой, крестьянской, большую роль сыграли славянофилы, лучше других представлявшие деревню и крестьянский мир.
Развитие капитализма вызвало отрицательную реакцию у большей части народа. Революции начала ХХ века были неизбежными, по Кузьмину, прежде всего потому, что подготовлялись формы восстановления принципа делегирования власти снизу доверху (прежде всего кооперацией). О настроениях избирателей свидетельствовала популярность социалистических партий.
Однако «великая историческая возможность была упущена потому, что сами партии строились сверху вниз, а не снизу вверх. В результате практически во всех партиях (у эсеров в том числе) во главе оказались лица вновь далеко отстоящие от России». Поэтому не раз в нашей истории Земля восставала против Власти, устав ждать справедливости.
Силы, выражавшие интересы Земли, А.Г. Кузьмин видел в общине, кооперации, самоуправлении, советах.
В 1920-е гг. крестьянская община достигла высшей точки своего развития. «И поскольку гнет на нее сверху был заметно ослаблен, она в ряде мест и сильнее, и созидательнее советов. По-настоящему ее подорвет только коллективизация. Подорвет тем, что проводилась она сверху как раз путем подавления общинного самоуправления».
«Советы, - по мнению историка, - также были рождены творчеством масс, и в них по существу восстанавливалась традиционная славянская форма самоуправления, строящаяся снизу вверх. Однако, достроить ее доверху снова не удалось».
А.Г. Кузьмин не принимал подхода, усматривавшего в специфике народа чуть ли не его врожденный порок. «Специфика» и «отсталость» – не идентичные по Кузьмину понятия. Данное обстоятельство он всегда подчеркивал: изменить характер народа труднее, чем уничтожить его. К чертам русского народа А.Г. Кузьмин относил мирный характер общежития, чувство коллективизма и поддержки: «Принцип равенства, связывающий территориальную общину, предопределяет специфическое отношение к частной собственности: она на протяжении веков остается подчиненной более важной коллективной, она лишь в тех сферах, которые не затрагивают интересы общины в целом».
Исконные традиции удерживались веками. Обычное право, идущее от Земли, регламентировало жизнь крестьянина-общинника или посадского человека до мелочей. «Почему в России не уважают законы» (так названа одна из статей сборника) – потому что больше доверяют внутреннему чувству, традиции, Земле и не очень – Власти, при всем традиционном монархизме («царь не ведает, что творит псарь»).
Прагматическому Западу с его установкой на жесткую регламентацию и письменный Закон более соответствовал именно Ветхий завет. Славянская община с обычным правом более ориентировалась на Благодать с идеей равенства всех народов и всех сословий и акцентированием внимания на нравственных правилах общежития.
Противостояние Земли и Власти Кузьмин считает пружиной русской истории. Принципы существования у них разные изначально. Власти необходимы ограничители. Этого требуют самозащитные интересы Земли. Таким ограничителем и может быть гражданское общество, которое нельзя построить, искоренив коллективистское сознание большей части народа России. Так, в концепции А.Г. Кузьмина сомкнулись истоки русской государственности и народности с современностью.
Причины неприятия А. Г. Кузьминым «демократического» периода нашей истории (1989-2002) понятны. Они вызваны инородностью навязываемых народу Властью принципов, противоречащих нравственному чувству и историческому опыту Земли («суверенитет личности» в противовес и как средство искоренения коллективистского сознания населения) В 1980-е гг., по его мнению, все же «была еще возможность сохранить великую страну», которой недавно ставились задания «догнать и перегнать». Здесь позиция А.Г. Кузьмина противостояла концепции И.Р. Шафаревича, по мнению которого, скорее всего, такой возможности уже не было. Индустриализация за счет деревни была западным путем построения технологической цивилизации. Лозунг «догнать и перегнать!» уже свидетельствовал о принятии Властью чужого Земле пути развития, переводил Россию в разряд «догоняющих», то есть «отставших стран». А принятие западного пути развития означало в духовном смысле отказ от своей независимости. В 1989-1991 гг. это привело в перевороту. Сил противостоять Власти не оказалось.
Перемен, которые привели к системному кризису, поставившему под вопрос буквально все конститутивные элементы жизни: историю, культуру, экономику, экологию, государство, саму государственность, формы организации власти, политику, политическую систему, политическую культуру, политическое сознание, право, правовую систему, правопорядок, правовую культуру, правосознание, - А.Г. Кузьмин принять не мог. Поэтому и назвал их смутой, которая в его глазах была вполне сопоставима с самыми страшными веками в отечественной истории, уничтожением «под корень». Именно с такой угрозой столкнулась страна. Поэтому и русский исторический опыт преодоления чувства безнадежности он считал современным. Бывали времена, когда несколько поколений сменялось, прежде чем на Руси начинали преодолевать пагубное чувство безнадежности. И возрождение духа начиналось через укрепление крестьянской общины. Теперь такой общины нет. Однако идея самоуправления, согласно А.Г. Кузьмину, есть.
Заключить обзор творчества историка хотелось бы следующим соображением. Историографический процесс – это собственно процесс развития исторической науки. Его участники – не только историки, но без них он едва ли был бы возможен. Вместе с тем, по мере развития инфраструктуры исторической науки и роста числа участников научного движения сам характер участия в нем может быть различным: заметным и не очень, творчески креативным и разрушительным, впрочем, и разрушение привычных связей рождает новые реалии, но старое знание остается в рукописях, публикациях, памяти современников и зафиксированное в источниках личного происхождения. Оно терпеливо ждет возможности... заговорить вновь и быть услышанным.
[1] В лияние на историографию фактора О тчего дома, причастности к единственному месту на земле, которое не может быть предано и продано, не может быть обменено и заменено – одна из базовых в категории укорененности, эмоционального строя русской культуры, исток почвеннической чувственности русского человека. На данное обстоятельство обращалось внимание в литературе, он начинает учитываться и в процессе преподавания историографии и написании учебников по курсу.
[2] Осипов Ю.М. Постмодерновые реалии России. // Философия хозяйства, 2006, №6(48), с. 18.
