Болезнь 1875 года сильно сказалась на здоровье 58-летнего Николая Ивановича Костомарова. В письмах к друзьям историк всё чаще жалуется на одолевающие хвори, но едва чувствует улучшение, сразу садится «усиленно за работу». По подсчетам историка Д.А. Корсакова с 1875 по 1885 годы Костомаровым было написано сто монографий и статей, в то время как с 1838 по 1875 годы, за тридцать семь лет – сто девять! Даже в последние два года жизни от болезней «тая, как свеча», историк продолжал «работать по-прежнему, т. е. беспощадно. Всякая попытка, как со стороны друзей, так и жены, удержать его от таких занятий была не только бесполезна, но и положительно вредна, ибо только раздражала его». «Плоть немощна, дух силён», – так характеризовал состояние один из его знакомых.
В последнее десятилетие жизни историк участвовал в издании множества журналов и газет. Его статьи печатались в «Вестнике Европы», «Порядке», «Древней и Новой России», «Русской старине», «Новом времени», «Газете Гатцука», «Северном вестнике», «Русской мысли», «Историческом вестнике», «Киевской старине», «Южном крае», «Нови», «Книжках недели». Наряду с переизданием его монографических трудов издавались и новые крупные работы: «Руина. Историческая монография 1663-1687. Гетманство Бруховецкого, Многогрешного и Самойловича», «Мазепа. Историческая монография», «Южная Русь в конце XVI в.».
В связи с ухудшением здоровья учёный диктует жене свою биографию, дополняет и редактирует её собственноручно. Историк описывает не только свою жизнь, но и общественно-политические явления, характеризует людей, имевших отношение к нему или к его деятельности.
В то же время Костомаров не упускает из виду и события современности. Национально-освободительная борьба народов Балканского полуострова против гнёта Турции во второй половине 70-х годов всколыхнула всё русское общество. Из России в Сербию и Черногорию направилось до пяти тысяч добровольцев. Сербскую армию возглавил отставной русский генерал, участник обороны Севастополя, М.Г. Черняев. Активно собирались пожертвования в помощь сербам и черногорцам. Жертвовали все слои населения, включая императора.
В прессе развернулась активная кампания в защиту «братьев-славян». Как отмечает Костомаров, даже те газеты и журналы, «которые не могли по своим убеждениям и симпатиям отрешиться от давно усвоенного «западничества», только несмелыми намёками дерзали высказываться в антиславянском духе, да и то не избегали нареканий... со стороны всего общества». Знакомый историка вспоминает, что во время балканских событий Костомаров, «несмотря даже на только что перенесённый тиф, вдруг как бы ожил, встрепенулся».
12 января 1876 года историк выступает в Санкт-Петербургском собрании художников, проводимом с целью сбора средств для помощи «страждущим семьям сербов». Темой сообщения было освещение борьбы казаков с мусульманством в южнорусской поэзии. Костомаров анализирует положение славян среди европейских народов: указывает исторические причины их сравнительной отсталости, подчеркивает роль славянства в защите европейских племен от кочевников. Уверенный в том, что «славянство – это цепь, в которой все звенья связуются так, что касающееся одного звена трогает все прочие», историк видит спасительной великую идею будущего «славянскую взаимность».
В статье «Православие в современном восточном вопросе» Костомаров отмечает, что эта идея «в массе нашего общества мало казалась осознанною до позднейшего времени, пока... балканские события не произвели электрического потрясения на душу русского человека». По мнению историка, «притягивает нас к славянам в эпоху их тяжелого страдания под гнётом ислама... единоверие, ... являющееся для нас в связи со славянским происхождением».
Костомаров называет ислам орудием в руках католиков и протестантов Запада, хотя «жестоким и страшным», но «управляемым и направляемым». Подтверждает свою точку зрения массой исторических примеров и событиями современности. Среди последних: реакция папы римского на события на Балканах, объявившего «во всеуслышание всего мира, что ислам лучше православия», тем самым оправдавшего бесчеловечные зверства турков, и схожая позиция протестантов-англичан. Историк убеждён, что «если бы балканские христиане не принадлежали к православной церкви, а исповедовали какую-либо из западных христианских вер, то, конечно, Европа не отнеслась бы к ним так, как теперь».
Развивая эту мысль, Костомаров отмечает, что славяне-католики «в настоящее время не возбуждают против себя такой вражды, как славянство православное. Напротив, недавно ещё поляки-католики возбуждали к себе сочувствие и участие образованной Европы; на них смотрели как на несчастных мучеников русского варварства и насилия и – что всего замечательнее – смотрели на них такими глазами даже немцы, главные виновники падения независимости Польши». Историк убеждён, что славяне-католики уже давно находятся под влиянием запада. «Только православное славянство живёт независимою своеобразною жизнью, и его-то хочется Западу стереть с лица земли».
Н.И. Костомаров уверен, что на Балканах решается вопрос о будущей судьбе всего православного славянства, потому искренне надеется, что «власть не оставит этого дела до тех пор, пока южные славяне не приобретут политической автономии, которая одна сможет спасти православие за Дунаем».
Редактору петербургской газеты «Новое время» А.С. Суворину Костомаров писал, что освобождение славян от гнёта иноплеменников (турок и австрийцев) – это «общеславянское дело». Но желая «самобытной деятельности славян в будущем... надобно русскому обществу внушить любовь к свободе, да уважение к другим национальностям и народным разновидностям, а также истинную веротерпимость».
В то же время историк считал, что необходимо четко представлять истинное отношение поляков-католиков к русскому народу. В 1877 году в «Новом времени» была опубликована статья Костомарова «Полякам-миротворцам». Поводом к её написанию, по словам самого историка, послужили усиленные толки о примирении поляков с русскими, вызванные войной России за освобождение балканских славян.
В этой работе Костомаров выражает сомнение в искренности подобных заявлений, считая, что «поляк русскую национальность ненавидит до чрезвычайности, ненавидит до невозможности примириться». Истоки этой ненависти Костомаров находит в истории польского народа. По его мнению, поляки «ненавидели и ненавидят те державы, которые участвовали в разделе польской Речи Посполитой, но более всех ненавидели они Россию и русских», потому как «считают себя в культурном отношении гораздо выше русских». Коварные попытки поляков войти в доверие, подружиться с русскими нацелены лишь на одно, – «чтобы удобнее вредить им». Костомаров полагает, что поляки до сих пор верны идеалу старой Польши и надеются на «её воскрешение».
Историк подробно анализирует положение польского народа в составе Российской империи на протяжении XIX века. Отмечает, что в царствование Александра I «поляки обставились превосходно по отношению к России, благодаря своим вожакам с Адамом Чарторижским во главе».
Любопытная деталь: тогдашний шеф Корпуса жандармов А.Х. Бенкендорф о поездке в Варшаву в 1829 году отмечал: «Хотя я не видел этих мест с войны 1806 и 1807 годов, однако не сомневался, что тотчас узнаю местности, изъезженные мною... за двадцать лет во всех направлениях... Каково же было моё удивление, когда с самого выезда из Белостока нас вместо тогдашних сыпучих песков и бездонных болот повезли по чудесному шоссе... Всё преобразилось; край самый бедный и самый грязный в мире, чуждый всякой промышленности, был превращен как бы волшебством в страну богатую, чистую, просвещённую».
Костомаров считает, что после подавления польского восстания начала 30-х годов Польша вторично потеряла либеральные учреждения, поддерживающие автономию польской нации в соединении с Россией. Поляки «терпели и притворно покорялись во всё царствование императора Николая».
Особое внимание историк уделяет польскому восстанию 1863-1864 годов. Одной из важнейших причин его называет отмену крепостного права указом Александра II. Если у русских дворян издревле было унаследованное чувство безропотного повиновения царской воле, то поляки, как считает учёный, «помнили, что предки их ни во что считали королевские декреты, если таковые оказывались противными шляхетским привилегиям». Кроме того, с отменой крепостного права «поляки увидали, что у них отнимают разом заветные надежды на материальное и нравственное господство над русским простонародьем». Крестьяне получили гражданские права и образовали в крае большинство населения, после чего «западнорусский край по справедливости мог считаться русским».
Костомаров призывает поляков не словом, а делом доказать своё сочувствие к славянам: «Жертвуйте, господа, деньги в пользу славян или в пользу раненых, пострадавших в войне за освобождение славян; снарядите, если угодно, из своей среды легион, который предложил бы свои услуги делу освобождения – вместо того, чтоб составлять, как пишут, легион польский на помощь Турции».
В 1886 году, уже после смерти историка, стараниями О.А. Маркова эта статья была издана в Вене отдельной брошюрой. В заключении-послесловии издатель отмечал, что статья вызвала широкий общественный резонанс – «убила предложение примирения и, со времени её появления в печати, голоса миротворцев совершенно замолкли».
В письме от 10 мая 1878 году Д.Л. Мордовцеву Костомаров выражает резкое негодование по поводу идеи Е.П. Карновича и других «несмысленных петербургских либералов» о том, что русско-турецкая война 1876-1877 годов «не имела отголоска в народном чувстве и народ русский не только не желал её, не только не сочувствовал, но и тяготился ею». Обращаясь к сторонникам этой концепции, историк предлагает: «Вместо того, чтобы, сидя в столице, измышлять о русском народе свои предположения, поехали бы вы по широкой Руси и прислушались бы к народному суду над современными событиями!» Он пишет письмо из Полтавской губернии и с удивлением отмечает, что даже в Малороссии народ до готовности к самопожертвованию сочувствует делу освобождения «не только христиан на Востоке, но славян, сознавая их братьями по роду». В то же время «этот народ буквально боготворит своего царя» и разделяет его позицию в Балканском вопросе.
18 мая 1876 года в немецком городе Эмс Александр II «в видах пресечения опасной в государственном отношении деятельности украинофилов» подписывает указ, в котором вводился запрет на публикацию в империи и ввоз из-за границы книг на «малорусском наречии», (исключение составили исторические памятники и, при определённых условиях, произведения «изящной словесности»). Указ запрещал также сценические выступления, публичные чтения на украинском языке, предписывал изъятие из библиотек уже изданных на нём книг.
Эмский указ не воспрещал заниматься проблемами украинцев. Они по-прежнему находят живой отклик в трудах Н.И. Костомарова. Учёный, как и раньше, проводит мысль о том, что «малорусский народ принадлежит к русской ветви славянского племени». Продолжая подчеркивать национальные особенности трёх русских народностей, он всё большее внимание уже уделяет сближающим их моментам.
В одной из своих статей историк цитирует высказывание известного славянофила Ю.Ф. Самарина: «Пусть же народ украинский сохраняет свой язык, свои обычаи, свои песни, свои предания. Но в то же время пусть он помнит, что историческая роль его – в пределах России, а не вне её, в общем составе государства Московского». «Какие золотые слова, как много в них выражено правды и гуманности!» – комментирует данное утверждение Н.И. Костомаров.
В начале 1880-х годов в связи с предполагаемым пересмотром законоположений о печати, историк пытается привлечь внимание общественности к вопросу снятия ограничений с «малорусского наречия». Публикует цикл статей об украинофильстве и малорусском языке.
Причиной появления Эмского указа Костомаров видит «недоразумение, истекавшее от представления подлежащим властям в превратном виде некоторых вопросов, касающихся этого предмета».
По мысли историка, «если малорусскому писательству предоставится полная свобода, от этого не произойдет никакой преграды распространению русского языка между малорусами». Свою точку зрения он объясняет несколькими причинами. Во-первых, богатая литература, написанная на русском языке, составляет общее достояние, как великороссов, так и малороссов. Во-вторых, талантливый малоросс всегда «поддастся приманке» писать по-русски уже только потому, что его сочинения станут расходиться в большом количестве. И, наконец, русский язык в малорусском крае, оставаясь языком администрации, законодательства и высшей культуры, всегда будет возбуждать в массе народа желание усвоить его ради своей практической пользы.
Костомаров уже не настаивает на издании учебной литературы для народа на понятном им наречии, отмечая, что «было бы полезно в учебниках, предназначенных для народного обучения, при русском тексте, в виду неудопонятности русского литературного языка, прилагать текст малорусский, и таким образом, учащийся, лучше понимая предмет, которому учится, будет в то же время иметь возможность учиться и русскому языку».
Опасение «ревнителей объединения России» потерять южнорусский край, по мнению Костомарова, «более чем не основательно; оно безумно после того, как история ясно указывает нам на древнюю политическую связь этих ветвей русского народа». Историк считает, что сама мысль об отделении Малой Руси от империи «нелепа, как мысль о самобытности всякого удельного княжения, на которые когда-то разбивалась Русская земля в удельно-вечевой период нашей истории». Попутно Костомаров замечает, что подобная мысль «едва ли... могла найти себе долговременное пребывание в голове, не нуждающейся в помощи психиатра».
Однако историк считает невозможным слияние великорусов и малороссов в один народ. «Малорус действительно не питает никакой вражды к великорусу, он будет с ним вести хлеб-соль, принимать его с братским радушием в своей убогой хате, рад поучиться от него всему доброму, но великорусом быть он не хочет, а желает остаться тем, чем есть», – отмечает Костомаров.
Его идеалом является воспитание образованного, усвоившего «общерусский интеллигентный язык» малоросса, который «не станет относиться с пренебрежением к своей народности, а, напротив, станет сердечно желать её сохранения и развития». «В наше время, к сожалению, – замечает историк, – попадаются грамотные, полуобразованные люди, которые смотрят на своих безграмотных собратий так же свысока, как, бывало, прежняя интеллигенция. Из таких лиц обыкновенно вырабатываются кулаки – зловредный класс в народе; умножение этого класса отнюдь не желательно. При действительном образовании, такого взгляда на народ быть не может». Малорусская интеллигенция, по мнению Н.И. Костомарова, «в России находится пока в зачаточном и малогласном состоянии».
Историк видит в обществе тенденции к изменению этой ситуации. Главную роль в этом отводит этнографии, которая, став «одной из важнейших наук нашего времени», раскрыла интеллигентным людям, «что в запачканном чёрной работой мужике – основные силы общества, что это – корень, без которого не могут существовать дерево с его листвой и цветами». А так как малорусский простолюдин любит свою народность, учёный надеется, что эта любовь постепенно привьётся и классу интеллигентов.
В ответ на публикации Костомарова М.Н. Катков перепечатывает в «Русском вестнике» четыре свои «антикостомаровские» статьи, опубликованные еще в 1863 году, под общим заголовком «Украинофильство и г. Костомаров», в которых обвинял историка в пособничестве польским стремлениям расколоть русскую нацию. В кратком предисловии к этой подборке Катков писал: «Двадцать лет назад было смутно в умах – появился Костомаров с его украйнофильским вопросом. Теперь тоже самое. Если бы ничего не знать, что происходит вокруг, то довольно этого появления, чтобы узнать погоду». В апреле 1881 года эти слова звучали как прямое обвинение если не в сотрудничестве с цареубийцами, то в поддержке их устремлений. Между тем статьи Костомарова были написаны до 1 марта 1881 года. Солидарности с революционерами историк испытывать никак не мог.
В начале 80-х годов Костомаров пишет литературно-художественный очерк «Скотской бунт». При жизни историка он опубликован не был. Впервые произведение увидело свет после февральской революции 1917 году в журнале «Нива». В очерке Костомаров метафорично изобразил народную революцию в виде бунта домашних животных. В блестящей литературной форме он проанализировал один из возможных исходов такой революции – её крах при отсутствии организационного и интеллектуального начала.
Действие очерка отнесено автором к 1879 году. По мнению А. Миллера, эта дата подчеркивает политическую направленность произведения против методов деятельности революционной партии «Народная воля», объявившей в 1879 году о своей программе: политический переворот с целью передачи власти народу, а метод подготовки к перевороту – террор. События «Скотского бунта» развиваются так: в одном из поместий в Украине среди домашних животных замечено революционное брожение. С зажигательной речью выступает старейшина скотного двора – бык-бугай. Он говорит о несправедливости власти физически слабого, но хитрого человека над животными, призывает к восстанию. Революционная идея заражает всех, и при первом удобном случае вспыхивает бунт. Животные, возглавляемые бугаём и жеребцом, штурмуют поместье и одерживают победу. Первыми её плодами пользуются свиньи, разоряющие цветник. Однако без руководства человека домашние животные не способны обеспечить даже своё пропитание. Постепенно они возвращаются в стойла. Революция гаснет сама собой. Власть человека восстановлена.
Современные исследователи обратили внимание на схожесть сюжетов этого произведения Костомарова и известной антиутопии английского писателя Джорджа Оруэлла «Скотный двор», опубликованной в 1945 году. Они задаются вопросом: мог ли Джордж Оруэлл знать об очерке Костомарова и использовать его при написании своего сочинения. С одной стороны, сюжеты произведений, обороты речи их главных персонажей удивительным образом соотносятся, в текстах содержится большое число «формальных и содержательных» совпадений. С другой стороны – маловероятно, что Оруэлл, не знавший русского языка, мог воспользоваться текстом произведения, по существу, канувшего в Лету сразу после того, как оно было опубликовано. Хотя журнал «Нива» вполне мог попасть на книжные развалы Лондона, а там писателю пришлось поработать продавцом в книжном магазине. Вывод, как правило, нейтрален: «возможно, Костомаров и Оруэлл пришли к одной метафоре просто потому, что оба были гуманистами».
В последние годы жизни Костомаров всё более упорно углубляется в изучение прошлого своей страны, полагая, – что, «не уразумев настоящим образом этого прошлого, нельзя уразуметь и настоящего».
В 1885 году в одном из исторических очерков Костомаров называет Пугачёва «врагом российской державы», а движение его сторонников «внутренней бедой» государства и «новым уклонением от нравственных законов». Признавая, что пугачёвщина явилась ответом порабощённого народа, историк считает несправедливым взваливать вину за его закрепощение на дворянство российское или верховную власть. Настоящим виновником народного бедствия Костомаров видит «дух времени, дух общества, несчастный предрассудок, ... укоренившийся из поколения в поколение».
Историк и на склоне лет продолжал следить за новыми литературными произведениями. Высоко ценил романы и повести И.С. Тургенева. Читал тогда ещё мало распространённые новейшие произведения Л.Н. Толстого. Они отвечали «до известной степени» религиозному настроению историка, но «он никогда не разделял безнадёжного отношения к земному будущему человечества».
Одним из любимых писателей историка оставался Н.В. Гоголь. Из его произведений Костомаров мог наизусть цитировать целые страницы. Однако он признавал, что «как ни велик был талант Гоголя, но в его изображениях малорусов знатоки открывают нимало черт, обличающих недостаток правды». Оценивая украинскую литературу, «жаловался на оскудение талантов после смерти Шевченко». Из зарубежных писателей выделял Гёте, Шиллера, Шекспира, Байрона.
Костомаров с особым интересом следил за появлением новых исторических исследований. Внимательно изучил «Историю России» Д.И. Иловайского: «крайняя добросовестность в выборе источников, зрелое обсуждение и удачное сопоставление главнейших из них, глубокое изучение материала и, вдобавок, превосходное художественное изложение – все эти достоинства соединяются в настоящем труде нашего почтенного учёного». В.Б. Антоновича Костомаров характеризует как «скромного и добросовестного учёного», пишет благожелательную рецензию на его «Очерк истории великого княжества Литовского до половины XV века», изданный в 1878 году в Киеве. Высоко оценил этнографический свод малорусских народных преданий и рассказов, составленный под редакцией М. Драгоманова. Выступил с критическими замечаниями по «Истории русской жизни с древнейших времен» И. Забелина.
Историк одним из первых признал недостоверность материалов, публиковавшихся в сборниках «Запорожской старины» И.И. Срезневским. «Много вреда наделал Малорусской истории и этнографии этот человек, прости ему Боже, ... однако мужества у него не хватает, чтоб решиться, во имя истины, публично сознаться в том, что всё, выдававшееся им за историческую и этнографическую правду, была ложь. Мой «Богдан Хмельницкий» очищался-очищался от этого навоза, попавшего туда в изобилии, благодаря доверию к учёности Срезневского и всё-таки до сих пор после третьего издания не совершенно очистился. Срезневский не только печатал фальшивые стихи, выдавая их за народные песни и думы, но даже подставлял и сообщал фальшивые летописные повествования». По мнению Костомарова, своей нечестностью Срезневский подвел не только его, но и Бодянского, Максимовича и Гоголя.
В 1880-е годы Костомаров ведет активную переписку с издателем и редактором журнала «Киевская старина» Ф.Г. Лебединцевым. Рассказывает о своих научных исследованиях, предлагает статьи для публикации. Костомаров высоко оценивает «Киевскую старину»: «Что о ней можно сказать кроме похвалы и благодарности от имени науки! Выбор помещённых статей превосходен».
По свидетельству современника, в последние годы жизни историка были минуты, когда «Николай Иванович отрицал всякое значение за своими многолетними трудами, и это самоотрицание сопровождалось в нём такими нравственными страданиями, что даже присутствовать при этом «миллионе терзаний»... было мучительно». Но учёный не сдавался, превозмогал себя и вновь садился за работу.
Костомаров жадно искал «явлений, которые помогли бы ему унести в близкую могилу надежду на лучшее будущее». Все свои упования возлагал на молодёжь, даже в огорчавших его увлечениях и крупных ошибках которой он замечал благородные порывы и стремление к истине – «залог усовершенствования в будущем».
На склоне лет историк вспоминает и свои годы юности. В одном из писем к А.А. Корсуну замечает: «Сколько было тогда надежд, сколько юношеских увлечений! Многое оказалось пустоцветом, но не по нашей вине; мы же вели себя искренно и прямо, и в том совести нашей награда на старость».
В 1881 году на пятом археологическом съезде в Тифлисе историк после почти тридцатипятилетней разлуки встречает друга и соратника «юношеских увлечений» Н.И. Гулака. Очевидец встречи так описывает её: друзья «встретились молча, молча обнялись и горько зарыдали, ...пошли воспоминания о прошлом». На прощание Гулак подарил Костомарову свою книгу по геометрии, увидев её, историк «торжественно воскликнул: «Друг мой, сия книга мною читаема не будет!» Гулак улыбнулся святою улыбкой и отвечал: «Я очень рад!».
Два несчастных случая роковым образом повлияли на и без того слабое здоровье историка, ускорив трагическую развязку. Осенью 1881 года при переходе улицы на Васильевском острове Н.И. Костомаров был сбит ломовым извозчиком. И хотя он усилием духа и заботами жены, друзей превозмог недуг, поправился, но последствия удара долго ощущались. А 25 января 1884 года, возвращаясь из архива, Костомаров, погружённый в размышления о найденном и прочитанном, вновь был сбит, на этот раз «лихачом», под аркой Генерального штаба...
В июне 1884 года учёный писал Ф.Г. Лебединцеву: «Здоровье моё плохо: бес кровохаркания одолевает меня, а этот бес несносен тем паче, что запрещается всё горячее, курение и хождение: сиди сиднем или лежи бездвижно! А как играет мною этот бес! Вдруг утром нет припадка – и думаю, что проходит болезнь, а там день, другой и опять кровь показывается».
Н.И. Костомаров до последней минуты своей жизни оставался историком. В одной из статей он высказал свой взгляд на призвание исследователя прошлого: «Всё, что говорит историк, должно быть истинно, и никогда не должен он давать повод к возбуждению к себе подозрений в лести». Учёный выступает против обвинений, выдвинутых М.О. Кояловичем в его адрес: «Где и как могли подметить у меня какое-то «племенное малороссийское тщеславие», побуждавшее меня возвеличивать малороссиян пред великорусами и утверждать их превосходство в цивилизации? Причём тут какое-то племенное тщеславие, если, по моему глубокому убеждению, малороссийский народ добродушнее и поэтичнее великорусского, но в практическом развитии уступает ему значительно». Историк подчеркивает, что единство России есть «священная вещь для каждого верного русского сына отечества». Не вызывает сомнения, что таковым историк считал и себя.
Уже прикованный к постели, глядя на публикацию статьи в «Вестнике Европы», историк, как вспоминает его жена, «спокойно и медленно произнес: «пусть сочиняет! я всё сказал...»
О последних днях учёного современники вспоминают: «Больной ожидал смерти совершенно спокойно и всякую попытку утешать его, подавать надежду останавливал строгим укоряющим взглядом. Даже когда он уже не мог двигаться без посторонней помощи, его не переставали интересовать все вопросы дня. Он желал знать, о чём говорят в газетах, что делается в Петербурге, и просил читать ему и рассказывать. До последних дней, даже среди сильных страданий, Костомаров с живым интересом следил за всеми новыми сочинениями не только по своей науке, но и за выдающимися успехами знания вообще. Совершающиеся события находили в нём живой отклик. Историк в Николае Ивановиче всегда шёл рука об руку с гражданином. Живо интересуясь всеми явлениями современной политической и национальной жизни, он в качестве историка старался разъяснить происхождение этих явлений настоящего, добраться в прошлом до их зародыша; изучая факты прошлого, он стремился указать их современные нам последние отпрыски».
6 апреля 1885 года, в день памяти святых Кирилла и Мефодия, врач историка сделал заключение: жить Костомарову осталось несколько часов. Так оно и случилось: утром 7 апреля в возрасте 68 лет он умер в своей квартире на Васильевском острове, в доме №4, куда долгие годы ходила вся просвещённая общественность Петербурга.
11 апреля его похоронили на Волковом кладбище у знаменитых «литературных мостков». Похороны Костомарова отличались необычайной торжественностью и, по словам очевидцев, напомнили похороны Тургенева. Это объясняется той популярностью, которою пользовался Николай Иванович не только в научных, но и в широких общественных кругах, благодаря интересу затронутых им вопросов, художественности их изложения, перипетиями его судьбы и блестящей профессорской, преподавательской деятельности в двух университетах – Киевском и Петербургском... Учащаяся молодежь на похоронах его соединилась с прежними поколениями слушателей Николая Ивановича в одном общем чувстве глубочайшего к нему уважения; массы её провожали почившего на Волково кладбище... и разобрали на память себе все живые цветы из множества венков, присланных на гроб «старого профессора».
Молодёжь, несмотря на одиннадцативёрстное расстояние, всё время несла тяжёлый металлический гроб и никому не хотела уступить права доставить останки дорогого ей человека к его последнему, вечному жилищу.
В многочисленной траурной процессии петербуржцев приняли участие депутации из Казани, Киева, Харькова, Одессы и многих других городов, неся венки с надписями: «Земляку, историку Украины», «Учёному и общественному деятелю на пользу родного народа – киевские студенты. 1817-1885», «От сибиряков» и т. п. В головах Костомарова был положен главнейший труд его жизни – книга «Богдан Хмельницкий».
Историк завещал право на издание своих сочинений «Обществу для пособия нуждающимся литераторам и ученым», собственную ценнейшую библиотеку – Киевскому университету Св. Владимира, все деньги велел израсходовать на строительство школы для детей из простонародья в родной воронежской слободе Юрасовке.
На смерть историка откликнулись публикациями некрологов множество газет и журналов.
В «Вестнике Европы» отмечалось, что «в Костомарове русская литература потеряла многое: прежде всего – талантливого историка, ... потеряла деятеля, который был живой связью нашей литературы с местной украинской и был убёжденным и компетентным защитником последней от окружающей её вражды и нетерпимости; потеряла писателя с большим этнографическим личным опытом, ... оригинального поэта... и исторического беллетриста, наконец, ... замечательного профессора – с дарованием, которое до сих пор остается единственным в своем роде».
В «Русской старине» о нём писали: «Выдающегося деятеля науки можно уподобить светильнику, озаряющему более или менее ярким пламенем среду его окружающую. Прекратилось земное существование; но вместе с ним ещё не погас светильник. Его отрадный свет ещё долго будет разливаться посредством его ученых трудов, его учеников и последователей».
В журнале «Нива» отмечалось: «историческая наука потеряла одного из самых видных своих писателей, одного из самых талантливых и самых деятельных... Потеря для науки незаменимая». «Увлекая публику живостью и простотой изложения, приучал её не только читать, но и изучать родную историю. Это заслуга огромная», – к такому выводу приходит автор некролога, опубликованного во «Всемирной иллюстрации».
В московской «Газете А. Гатцука» указывалось, что Костомаров «глубже заглянул в историю духа славянских народов, нежели славянофилы и российские историки».
В «Русской мысли» подчеркивалось, что «до конца дней своих Н.И. Костомаров работал не покладая рук, оставаясь верным служению истине и справедливости. Горячо любил покойный свою прекрасную Украйну и стоял за её самобытное развитие в неразрывной и великой семье русских племён». Эта мысль прослеживается и в некрологе, опубликованном в журнале «Дело»: «разнообразие в единстве и единство в разнообразии – так понимал Костомаров смысл русской истории и русской жизни, и это понимание завещал русскому обществу, как лучший вывод своих многолетних трудов и исследований».
«После Карамзина Костомаров был первый и единственный историк-художник, умеющий рисовать прошедшее живыми картинами лиц, нравов и событий...» Но судьба великих людей России часто трагична. Эта мысль далее подчёркивается в некрологе, опубликованном в журнале «Русское богатство»: «ближайшей причиной последней предсмертной болезненности Костомарова, как и Достоевского, было уличное шалопайство каких-то невежественных саврасов... Это случайное совпадение невольно наводит на мысль, что то же невежество, та же беззаботность о чужой жизни, то же незнание своих лучших людей, тот же бесшабашный размах необузданной бесцельной неразумной силы являются везде основным фоном нашей жизни».
«На этом можно и закончить, пожелав родной земле больше света, правды и любви и поменьше вражды, невежества и обусловливающейся ими розни и всяких бед, прошедших, настоящих и будущих», – такими словами заканчивается некролог в «Русском богатстве» об историке русско-украинского мира и ярком общественном деятеле XIX века Н.И. Костомарове, который всю жизнь искренне верил, что, «изменять свои убеждения не только не предосудительно, но похвально, если такое изменение совершается из любви к истине».
В Пушкинском Доме Петербурга сохранились статьи-вырезки из газет, посвященные Н.И. Костомарову. В одной из них за 1888 год Д.Л. Мордовцев делится мыслями, нахлынувшими на него во время посещения могилы историка: «Над скорбной обителью задорно и радостно кричали грачи (которых Костомаров, в шутку, называл «мужиками, галдящими на сходке»), когда я сегодня, во время заупокойной литургии бродил по «литераторским мосткам»... К осени этого года вдова Николая Ивановича, А.Л. Костомарова, надеется соорудить над могилою своего славного мужа прекрасный памятник – христианскую эмблему его многолетнего служения истории: громадный крест, водруженный поверх его бессмертных произведений».
Татьяна Малютина (Воронежский государственный аграрный университет)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
