Удивительна судьба земли в бассейне рек Сейм и Десна, именуемой Севера. В XII веке эта граничащая с половецкой степью территория в основном еще не была освоена восточными славянами, за исключением верховьев Дона. Именно здесь, в этой неизвестной земле, разворачивались драматические события «Слова о полку Игореве». К Дону Великому преследовал хана Кончака князь Игорь Святославович: «Кончак ему след правит к Дону Великому», здесь же, «на реце на Каяле у Дону Великого» встретилось войско русских князей с половецким в 1185 году. Печально закончился тот поход для русских князей, более обеспокоенных поисками славы в половецких степях, чем радеющих о защите Отечества.
В XV– XVI веках, когда Северская земля начала быстро заселяться, она вновь стала ареной борьбы – теперь уже между Литвой, Москвой и татарским югом. Все города Северы были пограничными крепостями: Брянск, Трубчевск, Новгород-Северский и Моравск на Десне защищали границу с Литвой. Путивль и Рыльск на Сейме были обращены к Полю и сторожили землю от набегов татар. Особое место среди этих пограничных крепостей занимал Брянск: он связывал Северу со Смоленской землей и с городами за Окой, в этом было его особое значение. Пограничное положение Северской земли и ее основных городов придавало ей боевой характер, да и население ее в основном было служилым людом.
В начале XVII столетия здесь начинался новый поход, теперь уже не за киевский стол как во времена «Слова…», а за царское место в Москве; здесь начинала раскручиваться пружина новой политической интриги под названием «Лжедмитрий».
В сентябре 1604 г., продвигаясь от Львова к Киеву, которые входили тогда в Речь Посполитую, с небольшими силами приблизился к московским рубежам первый самозванец. На правом берегу Десны находились пограничные города Чернигов, Новгород-Северский, Моравск, в случае их захвата перед самозванцем открывалось несколько дорог, по которым можно было идти в центр страны: одна проходила от Новгород-Северского на Брянск и Калугу; другая, именуемая «посольской», шла от Путивля на Рыльск, Кромы, Орел, Мценск и дальше также на Калугу или Тулу. Была еще и так называемая Крымская дорога, по которой ходили на русские земли крымские татары: от пограничного Царева-Борисова, основанного Годуновым на берегу Северского Донца, далее к Белгороду, Ельцу и Веневу.
Многие города по мере продвижения самозванца от границы вглубь страны переходили на его сторону; он еще и не начал свой поход, как ему присягнули жители Моравска, вскоре к ним присоединились черниговцы. В течение октября ему сдались Путивль, Рыльск, Курск, Кромы, к ужасу Бориса Годунова, вслед за ними последовали Белгород, Царев-Борисов и другие опорные пограничные крепости. Лагерь самозванца в Кромах пополнялся каждый день перебежчиками из царского войска.
Судьба первого самозванца общеизвестна: оказавшись на престоле в Москве в июне 1605 года, менее чем через год он уже был свергнут и убит. Воцарение Василия Шуйского в 1606 году – второго избранного, а не природного царя – не привело страну к миру и покою; волны Смуты одна за другой прибивали к границам Северы новых искателей приключений: Ивана Болотникова, мнимых детей Ивана IV и Федора Иоанновича, второго Лжедмитрия, – все жаждали покорить Москву. Казалось бы, судьба первого самозванца, Болотникова, «царевича Петра» и всех казненных во время мятежа должна была бы вразумить народ, остудить горячие головы беспокойных атаманов, утихомирить волнение. Но Смута уже разрушила прежнее внутреннее равновесие в стране, и вернуться к миру было не так-то просто.
Исследователи заметили, как в эпоху Смуты все вдруг начали писать свои имена с «вичем», то есть именовать себя по отчеству, а прежде людям неродовитым подобное разрешалось лишь по указанию царя, в знак особой милости. О всеобщем желании возвыситься любой ценой в Смутное время заметил Авраамий Палицын: «Всяк же от своего чину выше начашя сходити: рабы убо господие хотяще быти, и неволнии к свободе прескачюще»[1] .
И тем заметнее и значительнее редкие примеры самоотверженности и духовной стойкости, проявляемые в то страшное для страны время банкротства власти. Мужество защитников Троице-Сергеевой обители, 18 месяцев стойко обороняющих монастырь; героический поход полководца Михаила Васильевича Скопина– Шуйского, освободившего монастырь и столицу от осаждавших их войск «тушинского вора». Здесь же, в этом ряду стоит и подвиг воинов, освободивших Брянск. Среди лжи, измены, обмана, насилия и грабежа своих же соотечественников – бед распространенных и уже мало кого удивлявших в те годы, события под Брянском, когда читаешь о них в летописи, и сегодня, 400 лет спустя, вызывают удивление и восхищение. Такого величия духа, породившего смелость и самопожертвование «за други своя», наверное, не помнила Русь со времен взятия Казани, Астрахани и покорения Сибири казаками Ермака.
Брянск связывал кипящую боевой жизнью Северу с Козельском и Белевым и, самое главное, через него шла дорога из северской земли на желанный для поляков Смоленск. Поэтому в середине ноября 1607 года войска «второлживого Димитрия» осадили Брянск. Очень скоро у осажденных не стало хватать воды, закончились запасы продовольствия, дрова, а выйти из города, чтобы пополнить их, было невозможно, – «литовские люди и воры» крепко держали под прицелом и сам город, и берега Десны.
На помощь Брянску царь Василий Шуйский отправил полки под командованием умелых и опытных военачальников – князей Ивана Семеновича Куракина и Бориса Михайловича Лыкова, из Москвы они везли с собой продовольствие для осажденных. Одновременно из Мещовска к Брянску скорым маршем шел князь Василий Федорович Литвинов-Мосальский[2] . Однако «воры», засевшие под городом, несмотря на приближение царских войск, так скоро уходить от стен Брянска не собирались. Тем более подошедшее войско князя Мосалького и осажденный город разделяла река Десна. Несмотря на зимнюю пору и крепкие морозы – оставалось 10 дней до Рождества – Десна хоть и схватилась льдом у берегов, однако полностью еще не встала. Помышлять о переправе к городу по льду не приходилось и, стоя на берегу, «ратные же люди смотриша на город на Брянеск, плакахуся горко как бы им помочь и ту великую реку Десну перейти»[3] .
«Рыдание и плач великий» доносились и из голодающего Брянска, они-то и подтолкнули воинов к невозможному, казалось бы, решению: переправляться на другой берег Десны по воде. Льдины запросто могли опрокинуть легкие лодки с людьми, оказаться в декабрьской стылой воде в мгновенно тяжелеющей одежде, с оружием в руках – верная гибель. Но наблюдать, как на твоих глазах от голода, холода и жажды гибнут осажденные самозванцем, было тоже невозможно. И воевода Василий Мосальский принял непростое решение: форсировать Десну.
Десятки стругов и паузков были спущены на реку, и сквозь громоздящиеся, так и норовящие затереть лодки льдины, ратники поплыли к городу, «лед разгребаху». С противоположного берега по сидящим в лодках людям немедленно открыли огонь. Но никто из форсирующих реку не повернул назад, похоже, не устрашили воинов ни острые как нож края льдин, ни самопалы «воровского войска». Все высадились на берег, причем, как уверял летописец, «ни един человек, ни лошадь не погибе»[4] .
Невероятная решимость и храбрость ратных людей передалась и брянским сидельцам – они вышли из города навстречу войску Мосальского и совместными усилиями отогнали «воров» и поляков от города, и даже многих взяли в плен. А на следующий день встала Десна, и по приказу воевод по льду в город перевезли продовольствие.
Так Севера в очередной раз увидела, как в тяжелые и переломные эпохи, подобные Смуте, вывести государство из тупика могли лишь люди, думающие не о личной выгоде или славе, а те, по словам историка И. Е. Забелина, кто «душой заболел на общее дело». Таковы были освободители Брянска, защитники Троице-Сергеевой обители, великий молитвенник о земле Русской затворник Иринарх, «твердый адамант» патриарх Гермоген, создатель первого ополчения Скопин-Шуйский и продолжатели его дела Минин и Пожарский.
[1] Сказание Авраамия Палицына. М. – Л., 1956. С.119.
[2] Разрядная книга 1550 – 1636 гг. М., 1976. Т. II , в.1. С. 243; Новый летописец. // ПСРЛ. М., 1965. Т. 14. С. 76.
