Ненаучные заметки научного работника

Эссе

Я, не спеша, собрал бесстрастно

Воспоминанья и дела;

И стало беспощадно ясно:

Жизнь прошумела и ушла.

А. Блок

В этом эссе я описала наиболее яркие (во всяком случае, для меня) со­бытия, которые, возможно, будут интересны для тех, кто захочет посвятить себя науке. Повествование не носит хронологического характера, не упомя­нут ряд выдающихся отечественных и зарубежных учёных, с которыми мне по­счастливилось встречаться. Это связано с тем, что, упомянув одних, будет несправедливо не отметить других. Естественно, это не касается моих заме­чательных учителей или тех учёных, которых невозможно не вспомнить как участников, коллег или свидетелей каких-то научных открытий.

Большинство описанных событий относится к периоду моего становления (которое и сейчас, к счастью, продолжается!) во времена советской власти, когда заниматься наукой было увлекательно и престижно (теперь престижно быть банкиром, менеджером и т. п.). Увлекаться наукой не запрещено и те­перь, но в те времена это подкреплялось материально, тогда как теперь на­чинающий научный работник должен думать о “финансовом допинге”, то есть о подработке на стороне. Это абсолютно несовместимо с научной работой, которая требует полной отдачи и ненормированного рабочего дня. Как и прежде, получаю много приглашений на симпозиумы, особенно в послед­нее время в бурно научно развивающийся Китай, но институты не могут опла­тить командировки даже в Дубну. Надеюсь и мечтаю, что наука будет долж­ным образом оценена и наступят лучшие времена.

Путь в науку лежал через письма из тюрьмы

Мой папа был в заключении с 1937 по 1946 год. Он был уже доктором на­ук, окончил биофак МГУ и работал в Саратове в институте “Микроб”, который и сейчас является главным в противочумной защите. Его и других сотрудни­ков обвинили в том, что они готовят чумную эпидемию в Москве. Многим со­трудникам обещали, что, если они сознаются, их немедленно отпустят. Тех, кто “сознался”, расстреляли. Папа никак не соглашался, хотя ему в пример ставили его коллег, которые якобы уже дома. Папа был абсолютно честным и никак не хотел сознаться в том, чего он не делал. Год сидел в одиночной камере, потом уже в лагерях Свердловска (теперь Екатеринбурга).

Когда я была ещё в 5-6 классах, папа писал мне письма, рисовал изоб­ражение микроба, например, евглены зелёной: если взять каплю из зелёной лужи и посмотреть в микроскоп, то обязательно увидишь этот микроорганизм (дома у нас был микроскоп). Таким образом я пристрастилась к миру микро­организмов, а со 2-го курса занималась в научном кружке на кафедре микро­биологии, где моей “научной мамой” была очень красивая, удивительно доб­рожелательная доцент М. М. Дыхно (впоследствии профессор кафедры). В те времена для того, чтобы поступить в аспирантуру, я получила такой диплом и рекомендацию, но нужно было сдать все экзамены на “отлично”. Конкурс (среди выпускников-отличников) был 4-5 человек на место. Одна моя очень способная приятельница, получив “хорошо” по философии, в аспирантуру принята не была (нужно было сдавать экзамен по специальности, иностран­ный язык и философию).

В аспирантуре платили вполне достаточную стипендию, и каждые три ме­сяца мы получали “книжные” деньги, чтобы можно было купить нужные книги. В нашем огромном здании в Балтийском посёлке было пять научных институ­тов, в каждом трудились наши выпускники. Все работали, как говорится, день и ночь. Почти все защитили диссертации.

Теперь всё по-другому. В аспирантуру может поступать каждый, окон­чивший университет или институт; конкурса нет, поэтому нет зависимости от отметок на вступительных экзаменах. Не берут в редчайших случаях, если претендент получит “два” по специальности. Как только бывший студент ста­новится аспирантом, первое, что он делает — ищет работу с приличным ок­ладом, так как стипендия (6 500 рублей в месяц) может окупить только про­ездной билет и минимум еды. Если аспирант не был москвичом, раньше за его проживание в общежитии платил институт, теперь — он сам. Самое ори­гинальное, с моей точки зрения, в наше время — это ответственность руко­водителя за аспиранта. Если аспирант мало сделал в экспериментальном плане или в срок не написал диссертацию, это означает, что руководитель плохой. Не учитывается, к сожалению, что некоторые, вкусив научные буд­ни, понимают, что не могут заниматься наукой, но хотят иметь научную сте­пень. Руководители должны их тянуть. Другие хотят заниматься наукой, но у них мало времени для занятий в лаборатории, так как они вынуждены работать, а прилично оплачиваемая работа требует много времени.

У меня были очень способные мальчики-аспиранты, но они оказались че­стными и поняли, что не смогут серьёзно заниматься наукой в таких услови­ях. У всех уже были научные статьи, но они ушли в бизнес. Все последние го­ды я получала гранты Российского фонда фундаментальных исследований и Президиума РАН (“Фундаментальные науки — медицине”), и у меня был вы­бор: или дать деньги научным сотрудникам своей лаборатории, к сожалению, малооплачиваемым, или купить для экспериментов долларовые реактивы. А так как без реактивов работа невозможна, и аспирантам, и сотрудникам до­ставалось не очень много.

Первая научная статья

На втором курсе института я начала посещать научный кружок на кафед­ре микробиологии. Чтобы получить возможность вести какую-либо экспери­ментальную работу, нужно было сделать доклад. Выступила с докладом и я, за что мне вручили традиционный подарок — учебник заведующего кафедрой с автографом. Как я была счастлива! Даже много лет спустя показывала с гордостью своим знакомым эту книгу с подписью профессора.

Экспериментальная работа осуществлялась почти ежедневно после занятий.

После кафедры 2-3 раза в неделю по абонементу ходила в консерваторию. Кафедра располагалась в здании, находившемся между Манежной площадью и улицей Герцена (теперь Никитская), поэтому всё было рядом. В консервато­рии открывала для себя С. Рихтера, Д. Ойстраха, В. Софроницкого, Г. Нейгауза, Л. Оборина и других. Когда студенты нашей группы радостно ходили в кино (было много замечательных картин!), я с приятельницей проводила свободное время в консерватории.

К концу пятого курса мой руководитель М. М. Дыхно, очаровательная женщина, в которую все студенты были влюблены, обладающая мягким ха­рактером, высококультурная, внимательная ко всем студентам, попросила меня написать статью для институтского научного сборника по итогам “моих” исследований.

Сказать, что я была счастлива, значит ничего не сказать. Побежала в Ле­нинскую (теперь Государственная) библиотеку, несколько вечеров читала ли­тературу по моей научной проблеме. Написала статью. Марина Михайловна, прочтя мой труд, сказала: “Я от тебя этого не ожидала”. Я приняла это за по­хвалу, обрадовалась и подумала с гордостью, что не зря в школе меня хвали­ли за сочинения (окончила с медалью), поэтому ничего удивительного нет в том, что написала шедевр. Но следующая фраза руководителя отрезвила и всё поставила на свои места: статья хаотична, неясно, кто проводил экспе­римент, не приведены сноски на научные источники. Поняв, что статья — не свалка сведений о собственных научных наработках и цитат, а скрупулёзный анализ сделанного и прочитанного, я работу переделала, и она была принята и напечатана. Я ещё студентка! И уже первая научная работа!

Мой папа, заведующий лабораторией в Институте эпидемиологии и мик­робиологии им. Н. Ф. Гамалеи, биолог, протистолог (специалист по простей­шим: токсоплазмы, пироплазмы и т. п.), зная мои “познания” в немецком языке (переводила небольшие стихи Гёте, Гейне, стараясь облечь их в рус­скую стихотворную форму), попросил меня перевести для него какой-то науч­ный обзор. Перевела. Получаю от него письмо (он жил отдельно от нас): “Что это — перевод или издевательство над отцом?” Папа меня очень любил, но это резкое обращение ко мне навсегда осталось в памяти.

После того как я “поучилась” переводить, папа дал мне несколько англий­ских и немецких статей для написания обзора в сборник, посвящённый юби­лею академика Е. Н. Павловского, крупнейшего учёного, открывшего природноочаговость некоторых инфекционных болезней, авторитет которого в мире достойно оценён.

Написала обзор. Папа отредактировал. Эта обзорная статья была посвя­щена возбудителю пневмонии, относящемуся к простейшим. В настоящее время многие, заразившиеся ВИЧ, умирают именно от этого вида пневмонии. Таким образом, этот обзор, написанный много-много лет назад, оказался ак­туальным и сейчас.

Мои учителя

Мы учимся всю жизнь, с раннего детства. в семье, в детском саду, в шко­ле. Позже учимся у всех окружающих людей, познаём бесконечную мудрость книг, начинаем наслаждаться музыкой и нуждаться в ней, восторгаться живо­писью, архитектурой, уникальностью и совершенством каждого храма, беско­нечной красотой природы.

Как можно забыть первую учительницу Юлию Павловну? Мама вернула меня в Москву к первому сентября за два дня до начала занятий. Меня взяли в школу в 7 лет, и я была самая маленькая. Читать умела, но считать меня ни­кто не учил. Ия с восторгом смотрела на одну девочку, которая умела сло­жить 2 и 3. Неужели я тоже когда-нибудь этому научусь? Меня тут же отдали учиться играть на пианино. Когда учительница спросила, умею ли я считать до 10, я с гордостью ответила, что могу даже до 15. В те времена дети были не так развиты, как сейчас, но зато мы сами, без сопровождающих, ходили в школу, и путь был не очень близкий. Никто никогда (ни родители, ни дети) в те времена ничего не боялись. Всё было спокойно.

Учителей московской школы можно перечислять с благодарностью беско­нечно. С 4-го класса мы держали экзамены; в 10-м, выпускном, сдавали 11 экзаменов: например, историю с древних времён до новейшей. Мы хоро­шо знали не только географию, историю, но умели хорошо рассказывать, пи­сать диктанты (и на немецком языке тоже), а сочинения, особенно на свобод­ную тему, были первым опытом сопоставления героев романов отечественной и западной классики, своеобразных творческих параллелей.

С чувством глубокой благодарности вспоминаются педагоги, профессора института. К нам, студентам, преподаватели относились удивительно внима­тельно, даже ласково.

В аспирантуре моим руководителем была профессор Е. Н. Левкович. Именно с её именем связано открытие вируса клещевого энцефалита. Для ме­ня это имя священно. Она была не просто руководителем моей кандидатской, а потом докторской диссертации, но и другом, учителем в жизни, человеком высокого интеллекта, благородства, достоинства. У Елизаветы Николаевны был особый стиль руководства: дана новая идея, а потом обсуждаются раз­ные грани её воплощения в сравнении с известными фактами в свете совре­менных гипотез. Мы были всю мою и её жизнь (до конца её дней) близкими людьми. Когда я волею судеб оказалась в другом институте (Институте общей генетики АН СССР), навещая еженедельно папу, всегда заходила к Елизаве­те Николаевне (они жили в одном доме, даже в одном подъезде). Многие уче­ники, даже став докторами наук, не смогли продуцировать то новое, что все­гда было характерно для неё, и просто топтались на данных когда-то идеях.

В 1964-1965 годах в здании Зоологического музея биофака МГУ были ор­ганизованы лекции по классической генетике (известное “закрытие” этой на­уки произошло после лысенковской сессии ВАСХНИЛ 1948 года). Целый год мы слушали выдающихся учёных, в том числе Н. П. Дубинина, И. А. Рапо­порта и многих других. И. А. Рапопорт совместно с Ш. Ауэрбах (1948) откры­ли новое явление — способность некоторых химических веществ вызывать на­следственные изменения в живых организмах. Иосиф Абрамович обладал ог­ромной эрудицией в разных областях естественных наук, создал уже в 1950-1970 годах класс супермутагенов — соединений, вызывающих взрыв мутаций, из которых нужно было отобрать полезные для человека (пшеница, подсолнечник, продуценты антибиотиков и др.).

Иосиф Абрамович, с которым я после его очередной лекции познакоми­лась, с радостью дал мне свои супермутагены для изучения на вирусах чело­века и животных. У него всегда было “планов громадьё”. Он хотел больше, чем это было возможно. С моей точки зрения, главное в открытии химичес­кого мутагенеза — не только в возможностях создания новых форм живого с полезными свойствами при применении мощных индукторов, но и в необ­ходимости испытания любых соединений в среде обитания человека на мута­генность (пищевые добавки, лекарства, стройматериалы, продукция химиче­ских и других производств, воздух городов и т. п.). Мутагены окружающей среды оказались проблемой всего человеческого сообщества. Химический мутагенез — это пример фундаментальной науки, получившей всемирную практическую значимость.

Мне, работавшей с особо опасными вирусами (возбудителями энцефали­та), и двум научным сотрудникам Рапопорта, входившим в мою группу, не хватало посуды (тогда у нас одноразовой не было) для опытов, так как её надо было не только дезинфицировать, но и специально обрабатывать. Мне пришлось попросить Иосифа Абрамовича, чтобы ему для сотрудников дали ставку препаратора. Он сразу спросил, какой оклад у препаратора, и сказал, что каждый месяц будет давать эту сумму из своей зарплаты. Мне было стыд­но. Не ожидала такого развития событий.

Не буду писать о том, что И. А. Рапопорт был участником, героем Великой Отечественной войны (об этом много написано и снято несколько фильмов). Он был всегда бесстрашным борцом. После его кончины дружу с его супругой, которая посвятила все свои годы (она доктор биологических наук) сохранению памяти о своём выдающемся муже — воине, учёном-генетике, патриоте.

Утверждая идею необходимости учения всю жизнь, вспоминаю и предсе­дателя Совета по защите докторских и кандидатских диссертаций биофака МГУ (я была членом этого Совета) профессора Ю. Б. Кондрашова, который после защиты каждой диссертации специально останавливался на том, что нового он узнал и чему научился. Это полностью относится и ко мне: всегда узнаю что-то новое у своих коллег и учеников, то есть всегда учусь.

Первая командировка за границу

Как я упоминала, я защитила кандидатскую диссертацию под руководст­вом профессора Е. Н. Левкович. Неожиданно Елизавета Николаевне было предложено на месяц поехать в Северную Корею, чтобы познакомить сотруд­ников Пхеньянского института с этим методом. Елизавета Николаевна при­гласила с собой меня. Приключения начались на нашей границе в аэропорту Шереметьево. Нас попросили открыть чемоданы. И у Е. Н., и у меня там бы­ло много рукописей (тезисы наших лекций, описания разных питательных сред и методов культивирования клеток и т. п.). Нам вежливо сказали, что если у нас нет разрешения на вывоз этих рукописей, то они будут оставлены на таможне. У нас никаких бумаг не было. Мы полетели без необходимых ма­териалов. Наши просьбы позже через посольство удовлетворили тем, что эти бумаги нам возвратили за три дня до нашего отъезда обратно в Москву. По­селили нас в прекрасной гостинице, откуда в институт привозили на маши­не. Когда Е. Н. или я читали лекции (их было несколько на разные темы), зал был полон; и что было для нас совершенно удивительным, что приходи­ли женщины с детьми, привязанными на пояснице, которые почему-то ни ра­зу не заплакали. Мы были приглашены на беседу с министром здравоохра­нения. Во время беседы на самые разные научные и организационные темы был подан традиционный зелёный чай и какие-то рисовые сладости, очень вкусные. В те времена мы не были приучены к культуре чая и пили его дома с сахаром. Поэтому Е. Н. попросила, чтобы нам дали сахар. Нам немедлен­но принесли его в виде маленьких кусочков рафинада. Мы бросили по не­сколько кусочков (очень маленьких) в чай. И вдруг, о ужас! Они остались плавать на поверхности (по-видимому, это была пастила!). Мы посмотрели друг на друга и с трудом справились с еле сдерживаемым хохотом.

В завершение нашей командировки в знак благодарности нас повезли на юг страны, к горячим источникам, в места необыкновенной красоты.

Приключения наши продолжились и во время обратной дороги в Москву. Наш самолёт вылетел из Пхеньяна 5 ноября и должен был сделать посадку в Иркутске. Если мы улетали из Пхеньяна в золотую осень, то в Иркутске тре­щали морозы и гудели ветры. Была нелётная погода. Аэропорт был перепол­нен людьми. Гостиницы при аэропорте не было, но нам в помещении аэро­порта нашли комнату с тремя кроватями. На нашем самолёте возвращался с гастролей ансамбль Моисеева, но и ему устроиться было негде. К нам в комнату подселили милую француженку. Я была счастлива “потренировать­ся” с нею в языке. После краткого разговора она спросила меня, где перед сном можно принять душ. У нас в комнате был кран с холодной водой, и, ко­нечно, ни о каком душе не могло быть и речи. Поняв местные “сложности”, она попросила меня организовать ей доставку чемодана, чтобы на ночь была ночная сорочка. Пришлось объяснить, что багаж в самолёте, который занесён снегом и, следовательно, недоступен. Мы с Е. Н. могли оценить исключи­тельно внимательное отношение к научным работникам (в те времена они бы­ли высоко уважаемыми!), которых разместили в одном из немногих помеще­ний аэропорта. Но не знаю, смогла ли оценить российский комфорт наша француженка, которая вежливо улыбалась, но, по-моему, так и не смогла по­нять, как можно лечь спать без душа и ночной сорочки.

Как создавалась вакцина против клещевого энцефалита

Как только в 1958 году я подала диссертацию в Совет по защитам в АН СССР (тогда защиты были только на Совете, состоящем из учёных разного профиля в АН СССР, поэтому очередь “жаждущих” длилась много месяцев), моя замечательная Елизавета Николаевна дала мне тему новой научной рабо­ты: “Создание культуральной вакцины клещевого энцефалита”. Приходилось работать ночами, чтобы выявить все оптимальные условия для создания бе­зопасной вакцины. Наконец, экспериментальная партия была создана. Ко­нечно, первыми привитыми были Елизавета Николаевна и я.

Нам разрешили привить 100 добровольцев в училище села Максатиха Тверской (тогда Калининской) области. Заведующий отделом эпидемиологии профессор О. В. Бароян (впоследствии академик АМН СССР, заместитель ге­нерального директора ВОЗа, директор Института эпидемиологии и микроби­ологии им. Н. Ф. Гамалеи АМН СССР) согласился быть “арбитром”, и мы по­ехали с ним на “Волге” с экспериментальной вакциной в руках. В глухом лесу машина сломалась, и шофер пошёл в ближайшую деревню за помощью. Мы очень насыщенно провели эти случайные 2-3 часа, читая стихи. О. В. Бароян знал их очень много, но и мне не пришлось краснеть за незнание русской и даже немецкой (Гёте, Гейне) поэзии.

К счастью, вакцина оказалась безопасной и эффективной.

Работа с академиком Н. П. Дубининым

Защитив докторскую диссертацию (я была старшим научным сотрудни­ком), я получила группу из 9 человек, из них два сотрудника числились у И. А. Рапопорта в институте химической физики АН СССР. Иосиф Абрамо­вич прикомандировал их ко мне, и они вскоре защитили под нашим руковод­ством кандидатские диссертации. В те времена мы часто принимали участие в разных конференциях. В начале 1970-х я решила узнать о новых достижени­ях в области молекулярной биологии, которые докладывались ежегодно в Мозжинке (под Звенигородом). Там я познакомилась с двумя сотрудница­ми лаборатории академика Н. П. Дубинина Института общей генетики АН СССР и поняла, что очень интересно с ними работать. В процессе наших совместных работ познакомилась с Н. П. Дубининым, появилось несколько совместных публикаций. В дальнейшем обе дамы защитили кандидатские диссертации (руководители Н. П. и я). Однажды летом 1973 года меня пригласили прийти к Николаю Петровичу. Это часто и раньше случалось при обсуждении и плани­ровании наших совместных работ. Приехала. К Николаю Петровичу, между прочим, любой сотрудник мог войти в любое время (а он каждый день был в институте с 9.30 до конца рабочего дня). При этом Н. П. постоянно писал (у него огромное число монографий, статей, очерков и даже стихов в книге “Муза в храме науки”). Взяла с собою последние результаты наших совмест­ных работ. Николай Петрович, не обращая внимания на мои бумаги, которые я уже разворачивала, вдруг говорит, что приглашает меня работать в его ин­ституте на должности первого заместителя директора по науке. Сказать, что я удивилась, было бы неправдой. Была изумлена. Наверное, если бы он объяс­нился в любви, я была бы поражена меньше (хотя для этого никаких поводов не было!). Он сказал, что согласовал это с президентом АН СССР академиком В. Л. Келдышем и с райкомом КПСС, поэтому просит меня не отказываться. Детали не имеют значения. Единственное, что я попросила, это чтобы неко­торые мои сотрудники перешли в институт для продолжения наших исследо­ваний. В дальнейшем так всё и было, и мои сотрудники, и два сотрудника, которые работали у меня от И. А. Раппопорта (И. А. на это согласился), об­разовали новую по тематике лабораторию генетики вирусов.

Пять лет я проработала в должности заместителя (этот срок был изна­чально определён), а потом осталась в роли заведующей лабораторией. По­няла, что административный пост — не моё призвание. Жалко было терять время на участие, например, в заседаниях по противопожарной безопаснос­ти. Когда я читала научную статью, “слушая” лекцию на эту тему, мой сосед (по-видимому, тоже зам) с возмущением сделал мне замечание: занимаюсь не тем, что важно. Наверное, он был прав. Но времени на науку, на чтение научных статей, осмысление наших опытов в новых условиях существования, где всё приходилось организовывать с нуля, было безумно мало. Приходи­лось ходить на заседания по оборонной тематике, на заседания по науке в райком КПСС, иногда к нашему куратору в МК и ЦК КПСС, в Госкомитет по науке и технике при Совете Министров СССР, где мы организовали секцию “Генетические вопросы проблемы “Человек и биосфера”, заседания которой проходили не только в РСФСР, но и в союзных республиках. При этом я ста­ла членом экспертного совета ВАК по биологии, членом совета по защите диссертаций по генетике в МГУ, членом совета по биологии Всесоюзного об­щества “Знание”.

Мексиканское путешествие

В феврале 1975 года Всесоюзное общество “Знание” сформировало груп­пу из научных работников разных специальностей (медицина, история, поли­тология, биология и т. п.), я представляла биологическую науку. Мы посети­ли в Мексике несколько городов и встречались с журналистами. Некоторые вопросы для нас оказались сложными, например, почему у нас в школах нет сексуального воспитания. Наши ответы освещались в газетах очень доброже­лательно, всё прошло без особых происшествий.

Ещё перед началом путешествия нас предупредили, чтобы мы взяли ку­пальники. В Москве, утопающей в сугробах, как-то не очень верилось, что где-то очень жарко. Но когда нас привезли в курортный город Акапулько, на завтрак попросили прийти в купальных костюмах. Столы стояли вокруг бас­сейна, можно было выкупаться и вернуться за стол. Я взяла с собою один ку­пальник. После завтрака мы все пошли в купальниках на пляж, после этого опять в том же мокром купальнике — в отель. Нас хорошо поили-кормили, но у каждого было всего по 15 долларов, а купальники там, как и вообще на курортах, стоили дорого. По этой причине я в одном и том же мокром купаль­нике пребывала и утром, и днём, и вечером, чувствовала себя совсем не уют­но (вечером гуляли тоже в купальниках). Несмотря на всю привлекательность этого дорогого курорта (это была моя первая зарубежная поездка в капитали­стическую страну), мне было очень приятно надеть платье и покинуть это вос­хитительное место.

Американские впечатления

В США я была много раз с 1975-го по начало девяностых, то есть во вре­мена Советского Союза. Первые годы мы посещали Америку в рамках меж­правительственного соглашения по охране окружающей среды, а в последу­ющие годы меня приглашали для чтения лекций (Гарвардский университет, Северо-Восточный в Бостоне, Мичиганский университет, Нью-Йоркский уни­верситет, а также в институты Северной Каролины и т. п.). В те времена нас часто приглашали и принимали на самом высоком уровне.

Нужно подчеркнуть, что при выборах президента США в те времена ог­ромное значение придавалось отношению кандидата к охране окружающей среды, тому, что нового в этой сфере предлагается, сколько финансов обе­щают выделить на решение этих проблем, как будет развиваться междуна­родное сотрудничество. Тогда нас приглашали в США и по линии межправи­тельственного соглашения между АН СССР, Министерством здравоохранения СССР и Агентством по охране окружающей среды США. Культурная програм­ма включала посещение музеев (Гуггенхайма, Современного искусства, Мет­рополитен, Фриковская галерея и т. п.), просмотр спектаклей (балет Балан­чина и т. п.); в некоторых поездках — приглашения в частные дома на обед (по-нашему — на ужин в 7 часов вечера). Ужин-обед начинали с лёгких заку­сок и коктейлей, а потом продолжали в ресторане с рыбными или мясными блюдами с огромным количеством разных приправ. К лёгким закускам дома относились сырые шампиньоны, нарезанная полосочками морковь, цветная капуста и, конечно, разного сорта приправы — от острой до почти безвкусной.

Однажды директор института, гостем которого я была, читая лекции, предложил мне посетить дом, где живёт его дочка-студентка со своим моло­дым человеком. Это был небольшой двухэтажный особняк с гостиной внизу, спальными комнатами и кабинетом наверху. Мне вспомнился роман Д. Лон­дона “Маленькая хозяйка большого дома”, о чём я с улыбкой напомнила при­гласившему меня профессору и его дочке. Увы! Никто не слышал ни о Д. Лон­доне, ни об этом романе. Они объяснили, что дочка учится на врача, да и сам директор не филолог. А наше, даже нефилологическое образование включа­ло классиков американской литературы.

Теперь другие отношения с США. Не знаю, кого приглашают в настоящее время. Теперь я получила и получаю много приглашений в Китай (в том чис­ле на генетический конгресс 2017 года), где в настоящее время проводятся самые интересные исследования по генетике.

Вернёмся к США. Если говорить честно, то в первой поездке в Нью-Йорк на советско-американский симпозиум меня просто поразили (не удивляй­тесь!) туалеты. И в институтах, и в университетах, и в каких-то общественных или культурных организациях это были просторные, с приятным запахом по­мещения с креслами, где можно было отдохнуть, где на стенах висели шкаф­чики с дамской косметикой (бесплатно). В одной из поездок мы с коллегами ехали среди лесов Калифорнии. По дороге не было никаких жилищ. Кто-то за­хотел остановиться. Я по наивности решила, что будет возможность познако­миться с восхитительным лесом. Но мы продолжали ехать и ехать. Останови­лись, увидев на опушке леса небольшой домик, оказавшийся туалетом со всеми удобствами.

Одним словом, “туалетная” культура в США очень высока.

Конечно, много поражает в США. В зимний сезон как-то раз проснулись, радуясь ясной, солнечной погоде. Но сопровождающая нас переводчица (во время советско-американского содружества всегда был переводчик, ре­шающий также все вопросы передвижения, посещения институтов, организа­ции встреч) объявила, что в час дня, сразу после ланча, который по всей стране начинается в 12 часов, ожидается метель. В это трудно было поверить, но почти точно в названное время голубое небо исчезло, всё вокруг мгновен­но окрасилось в бело-сероватый цвет. Город стал. Ни о каком продолжении путешествия не могло быть и речи. Все было закрыто, а привычный для нас гололёд оказался непреодолимым препятствием для каких-либо передвиже­ний. Нам нужно было попасть в другой город, чтобы успеть на наш рейс. Мы перелетели из одной части Нью-Йорка в другую на вертолёте (погода немно­го успокоилась).

Когда мы перелетали из одного города в другой, нас никто не встречал, так как всегда был сопровождающий переводчик. Однако, приехав в Хьюстон, мы были приятно удивлены: нас встречал профессор, главный редактор жур­нала “Биохимическая генетика”, который препроводил нас в прекрасный ре­сторан на завтрак. Профессор предложил нам изысканные блюда, которые умеют готовить только в этом ресторане. Мы радостно всё вкушаем. В момент расплаты наша милая переводчица говорит, что каждый платит за себя. Ска­зать, что мы были изумлены, было бы неправдой, потому что мы были испу­ганы. Этот город был последним пунктом нашей поездки, и наши финансовые возможности были на пределе. Дело в том, что в АН СССР каждому из нас да­вали по 10 долларов в сутки, и в те времена никаких обменников не существо­вало. Каждый из нас заплатил за роскошный завтрак почти все оставшиеся доллары. Пережив этот шок, мы услышали от нашего “хозяина” приглашение на обед от крупнейшего профессора-генетика, автора знаменитой монографии по генетике человека. Не сговариваясь, мы дружно отказались, ссылаясь на отсутствие аппетита после столь сытного завтрака. Но всё-таки нас ожидал счастливый конец этого путешествия. Приглашавший нас профессор решил показать нам свои луга, раскинувшиеся примерно на 20 гектарах. Он купил их, облетая раскинувшиеся внизу просторы на маленьком самолёте, приоб­ретённом специально для этой цели. Богатый владелец угодий сказал, что вообще не нуждается в деньгах, но всё-таки за деньги сдаёт свои луга, объ­ясняя, что это и есть капитализм. Нужно сказать, что наша переводчица, по- видимому, поведала ему, что валюту мы приобрести на родине не можем. Возможно, поэтому наш обед с профессором всё же состоялся без нашего финансового участия.

Во время одного из наших визитов в США было устроено путешествие по реке Гудзон (Hudson). Перед нами открылась поразившая нас картина с ви­дом на Манхэттен: огромные, до неба серые дома, ни деревьев, ни машин, ни каких-то признаков жизни. Казалось, что это необитаемая, вымершая ци­вилизация. В Египте, в котором довелось побывать, пирамиды вызывали вос­хищение, а в США подобные урбанистические пейзажи — мрачные мысли.

Американские учёные, с которыми удалось встречаться, удивительно доброжелательные, внимательные люди, с которыми можно бесконечно об­суждать научные темы. Если первые годы, приезжая по приглашениям для чтения лекций, я жила в гостиницах, то последние годы у ставших друзьями американцев. В Северной Каролине директор института со своей женой Кри­стин предложили мне занять одну из пяти спален (естественно, с туалетами- душами): пять их детей уже покинули родительский дом, и спальни стояли пу­стыми. Читая лекции в Мичиганском университете, я жила также в отдельной спальне у профессора этого университета Вероники (в прошлом она была мо­нахиней).

Внимательность и доброту этих американцев можно оценить по одному забавному эпизоду. Однажды в жаркий день я сказала Кристин, что у неё очень красивая и подходящая для этой погоды шляпа. Она, смеясь, сказала, что эта шляпа очень удобная и стоит всего один доллар. Года через полтора- два мы встретились с Кристин и её мужем на симпозиуме в ГДР. Каково же было моё удивление, когда она вручила мне в качестве сувенира огромную лёгкую коробку с такой же, как у неё, широкополой шляпой! Дальнейший мой путь с этой коробкой у всех вызывал любопытство и удивление: что такое мо­жет быть в этой большущей коробке?

Вспоминается один из многих забавных эпизодов на американской та­можне. Дело в том, что в 1980-е годы у нас в институте мы даже не знали, сколько стоит какой-нибудь реактив. Заказывали в отделе снабжения, и в те­чение недели всё обычно появлялось на лабораторном столе. Однако это ка­салось только отечественной продукции. Валюты для реактивов давали мало, её всегда не хватало. И однажды в США мой коллега попросил полиакрила­мидный порошок (белого цвета) в одной из лабораторий, которые мы посе­тили. Ему радостно отсыпали нужное количество. И вот перед возвращением в Москву мы спохватились, что на таможне, где часто просят открыть чемо­дан, могут заподозрить в этом безобидном реактиве наркотик. Мы уже в ужа­се представляли возможное тюремное заключение — скандал, одним словом. На счастье, всё обошлось. В самолёте мы радовались, что на этот раз чемо­дан не требовали открыть.

Что такое патриотизм

Любовь к Родине — первое достоинство цивилизованного человека.

Наполеон

Не претендуя на научную или общественную интерпретацию, могу ска­зать, что патриотизм для меня — это невозможность жить в другой стране. Прежде всего, люблю наших людей, безмерно добрых, прощающих, ищущих и надеющихся всегда на справедливость, бесконечно терпеливых, обладаю­щих нравственным благородством. Мне трудно представить себе жизнь без Москвы с её милыми старинными особнячками, нечаянно устоявшими в смутные времена, которых, к сожалению, немало перенесла наша люби­мая Родина. Но, наверное, самое главное — невозможность представить своё существование, когда рядом нет близких тебе людей: родственников, дру­зей, приятелей, даже тех, с которыми резко расходишься в оценках, но всё равно они тебе дороги. Мне очень близки строки К. Симонова:

Взял бы в рай себе друга верного,

Чтобы было с кем пировать,

И врага, чтоб в минуту скверную

По-земному с ним враждовать.

Всегда горжусь своими друзьями, которые “отобрались” из очень многих знакомых, достойных людей.

Я принадлежу к поколению, у которого детство связано с военными года­ми, с праздником Победы 9 мая 1945 года, ликованием на Красной площади в этот день, с чувством гордости на параде 24 июня 1945-го, когда на белом коне гарцевал на главной площади столицы маршал-победитель Г. Жуков.

Как генетик, верю, что эта любовь к Родине, которую трудно передать словами, является наследственным свойством. Русская эмиграция первой волны, жившая в Париже или других столицах и зарубежных городах, остава­лась глубоко русской.

В 1980-е годы, много раз возвращаясь из зарубежных командировок, старалась привезти для своих близких, друзей, сотрудников какие-то сувени­ры. Обмен денег был невозможен, поэтому каждый доллар в таких поездках имел значение. Маленькие подарки радовали и одаряемых, и меня.

Какими бы интересными и содержательными ни были мои заграничные поездки, в какой-то момент возникало просто неодолимое желание скорее оказаться дома, хотя на Западе у меня появились друзья. В Австрии им стал директор института биологии Ханс в Зайберсдорфе (Forshung Zentrum, рядом с Веной), с которым у нас были совместные работы и публикации. Со своей милой женой он приглашал меня к себе, даже когда ушёл на пенсию. И всё же при любых возможностях я старалась из командировки хоть на несколько дней раньше вернуться на родину.

Я далека от осуждения людей, которые уже уехали или мечтают жить в другой стране, просто лично для меня это оказалось неприемлемым. Люди разные. Наверное, нельзя требовать, чтобы все были патриотами. Гордость за свой народ, страну, уникальную цивилизацию и культуру, возможно, нуж­но прививать, воспитывать, но, мне кажется, у русских это в генах. Изуми­тельный австрийский поэт Р. М. Рильке сказал: “Все страны граничат друг с другом, а Россия — с Богом”.

На конгрессе в Колумбии

Однажды нам, заведующим лабораториями, объявили, что в институт приедет ректор университета INCCA в Боготе (Колумбия), и каждый из нас должен кратко рассказать о своей работе. Собравшись в кабинете директора, мы бодро рассказали, кто что делает и что нового хочет получить и узнать. Примерно через месяц меня вызывает директор и объясняет, что Академией наук получены приглашения для трёх учёных на конгресс по глобальным про­блемам человечества в Боготу. Приглашёнными были президент АН СССР А. П. Александров, директор нашего института и я. Полететь смогла только я, но Академия послала на этот конгресс нашего замечательного философа ака­демика И. П. Фролова. В Боготе мы оба разместились в прекрасной гостини­це International. Ректор университета сказал мне, какой симпозиум в рамках этого конгресса открываю я своим докладом, текст которого на английском языке ему был вручён. Открытие было очень торжественным, потом я пошла на “свой” симпозиум, чтобы приготовить иллюстративные материалы. Зал был переполнен. Появляется ректор, который объявил, что мой доклад отме­няется, так как переносится на пленарное заседание. Это собрание и мой до­клад состоялись на следующий день в огромном зале при большом скоплении людей. Ректор, увидев меня, позвал в президиум, и, когда я шла по сцене, он направился ко мне, обнял и поцеловал при свете прожекторов. Я просто окаменела. У нас в те времена такие объятья не были приняты. Мне было ска­зано, что я должна делать доклад на русском, который будет переводиться на испанский язык. Всё прошло благополучно, с похвалами и просьбой посетить биофак университета и рассказать о наших исследованиях. Кормили в нашем отеле прекрасно, но у меня не было ни копейки денег (взяла с собой несколь­ко долларов, оставшихся от прошлых поездок). Пришлось попросить ректора дать мне немного денег, так как на следующий день мы ехали на экскурсию в Эльдорадо. Ректор радостно воскликнул: “Маньяно!” — что означало “завтра”. Увы! Когда после длительной дороги в замечательном Эльдорадо мне, извини­те, понадобилось в туалет, деньги мне пришлось просить у И. П. Фролова.

Но самое интересное было при посещении биофака университета. Мой сопровождающий, который окончил биофак Университета дружбы народов в Москве, сказал, что придёт за мной в гостиницу к 11 часам. Я очень удиви­лась, потому что ректор просил меня прийти к 10. “Что вы! Никто не соберёт­ся раньше двенадцати!” — заверил меня мой коллега. Мы приехали к 12 часам. Никого! В начале первого стали появляться первые сотрудники. Моя лекция началась около часа дня. Было много вопросов. Но создалось впечатление о не очень высоком уровне научных изысканий.

Что касается “маньяно”, оно так и не состоялось.

Случай из “японской” жизни

В 1990 году я была приглашена в университет Токио для чтения лекций. В 1988 году наша лаборатория совместно с Институтом биологии Научного центра в Зайберсдорфе (Австрия, Вена) организовала симпозиум в Москве. Было приглашено 42 иностранца из США, Японии, Австралии, Австрии, Вен­грии и других стран. В нашей лаборатории было открыто новое свойство ин- терферонов — их антимутагенная активность, то есть способность снижать повреждающее, мутагенное действие радиации (например, быстрых нейтро­нов), тяжёлых металлов и ряда других соединений. Чуть позже такие же ра­боты проявились в Японии у профессора Сузуки, который также стал участни­ком нашего симпозиума. Интересно, что два наших учёных (один в Москве, другой в Обнинске) написали мне, что у них не подтверждаются наши данные о защитном действии интерферонов против мутагенов, однако после доклада профессора Сузуки почему-то всё стало получаться. Поэтому я поехала в Япо­нию с “ответным” визитом. Время было выбрано роскошное — цветение саку­ры. Эту красоту невозможно описать, нужно хоть раз увидеть.

Профессор пригласил меня посмотреть его лабораторию. Меня поразило, что, когда мы вошли, ни один сотрудник не оторвался от работы, не повер­нул даже головы. У меня, естественно, был подарок — скатерть с шестью сал­фетками. Мой профессор буквально вырвал этот свёрток, раскрыл его и вру­чил сотрудникам: одному — скатерть, другим — по салфетке.

И в США, и в Австрии все сотрудники при появлении гостей радостно бро­сали свои рабочие места и проявляли готовность что-то рассказывать или другие признаки гостеприимства.

Однажды мой профессор с гордостью сказал, что я приглашена на дом к их корифею в области биологии и что это большая честь. Пришли ближе к вечеру. Милый маленький домик рядом с такими же крошечными палисад­никами. Входим. Вдруг хозяин солидного возраста и его жена падают на ко­лени, склоняя головы почти до пола. Я стою, не зная, что делать. Они подни­маются, всё нормально. Таков обычай.

Меня попросили прочесть лекцию на фирме, специализирующейся на про­изводстве интерферонов. За это мне предложили или приличную сумму денег, или небольшое путешествие. Я, естественно, выбрала второе. Путешествие в Долину гейзеров по канатной дороге оставило неизгладимое впечатление. Потом маленький отель на берегу озера, по которому плавают изумительной красоты пароходики. Совершив “пароходное” путешествие, посетили мест­ный, по-нашему, краеведческий, музей. Показывая разные экспонаты, сопро­вождающая меня милая студентка, обратила внимание на обычные счёты (на таких у нас в подмосковной деревне подсчитывали стоимость купленных това­ров), сказав, что название этого предмета трудно перевести (мы общались на английском языке), но его можно назвать старинным калькулятором. В нашей деревне в те времена эти “калькуляторы” были ещё в обиходе.

Однажды в ВАКе...

Членом экспертного Совета в ВАКе я была более 20 лет, хотя там суще­ствует ротация. Но моё пребывание каким-то образом продлевали. Заседа­ния нашего Совета проходили в разных помещениях: на Рождественке в зда­нии Архитектурного института, в Комитете по науке и технике на ул. Горького (теперь Тверской) и т. п.

В те времена (1975-1980 годы), когда мы заседали в Архитектурном ин­ституте, наши собрания начинались в шесть часов вечера и продолжались иногда до 10-11 часов. Однажды после очередного заседания, когда “реша­лись судьбы” претендентов на учёные степени кандидатов или докторов био­логических наук, один из членов нашего Совета попросил меня, ещё одного коллегу и нашего председателя (крупного учёного, интеллигентного, очень образованного) немного задержаться, так как у него есть бутылка хорошего коньяка. Оставшись, мы, к сожалению, заметили, что закуски нет. Я очень смущённо сказала, что до нашего заседания зашла в кулинарию и купила те­сто и маковую смесь для рулета. Все радостно стали уверять меня, что это и есть прекрасная закуска! Такого аппетита у нашего маленького коллектива, уверена, не было никогда.

Эпизод с президентом АН СССР

Ещё один забавный эпизод произошёл в те времена. Наш институт дол­жен был посетить президент АН СССР академик Г. И. Марчук. Он приехал со свитой, все собрались в кабинете директора академика С. В. Шестакова. Это было в четверг, но вдруг раздаётся телефонный звонок, который “вызывает” президента в высокие инстанции. Г. И. Марчук приносит извинения и пред­лагает встретиться всем в субботу. С. В. Шестаков обращается ко мне с просьбой, чтобы я приехала на своей машине (институтский шофёр не хо­тел работать в субботу). Институт в то время находился в двух зданиях — на ул. Губкина и ул. 60-летия Октября, то есть лаборатории были на двух терри­ториях. В субботу опять приехал президент, вице-президент, академик-сек­ретарь и другие. Собрались в кабинете директора, а мы, заведующие лабо­раториями, остались в фойе в ожидании дальнейших действий. В окно видим, что все машины, заполнившие половину ул. Губкина, начали разъезжаться. В это время выходят все высокопоставленные посетители и сообщают, что вна­чале едут смотреть лаборатории на ул. 60-летия Октября. А машин нет. Пре­зидент, очень милый, простой человек, на предложение директора ехать на моей машине (“Жигули” 11-й модели), радостно соглашается. Садимся: Г. И. Марчук, вице-президент, академик-секретарь, директор и я. Я прошу президента пристегнуться, иначе штраф 3 рубля (в те времена!).

Думаю, что вряд ли в истории Академии были такие случаи, когда в од­ной машине (да ещё не представительского класса!) “путешествовало” так много начальников.

Через некоторое время после ознакомления с нашими лабораториями на ул. 60-летия Октября мы увидели, что весь двор заставлен машинами. К удивлению, Г. И. Марчук говорит с улыбкой нашему директору, что предпо­читает обратно ехать на моей машине. И снова в моих “Жигулях” президент, вице-президент и наш директор. Академик-секретарь предпочёл воспользо­ваться своим транспортом. Потом мы долго шутили, что мой автомобиль мож­но удостоить памятной таблички с информацией об этом событии.

Театр начинается с вешалки, а институт — с вахтёра

Однажды сижу в своём кабинете, раздаётся телефонный звонок. Звонит вахтёр и сообщает, что ко мне пришёл какой-то мужчина и он, естественно, этого незнакомого мужчину не впускает. Я быстро спускаюсь на первый этаж и с удивлением вижу смиренно сидящего на скамейке академика-секретаря биологического отделения АН СССР академика М. С. Гилярова, крупного учё­ного, высокоинтеллигентного, необыкновенно скромного человека. Бросаюсь к нему с извинениями и вопросом, почему он не сообщил вахтёру о своём ста­тусе и праве входа в любой институт. Он застенчиво улыбнулся — ему не хо­телось искать свои документы. Он вручил мне для моего папы, который в это время был нездоров, памятную золотую медаль академика Е. Н. Павловско­го, основателя учения о природно-очаговых заболеваниях, крупнейшего учё­ного в области биологии. Мой папа работал заведующим лабораторией в от­деле Института эпидемиологии и микробиологии им. Н. Ф. Гамалеи, которой многие годы руководил Е. Н. Павловский. Папа был его искренним, востор­женным почитателем. Евгений Никанорович и папа сотрудничали много лет при издании Большой Медицинской Энциклопедии, в которую именно они в “лысенковские” годы “протащили” статьи по классической генетике, за что их вызывали в верхние инстанции, но они отбились.

Возвращаюсь к визиту М. С. Гилярова. За несколько дней до нашей встречи Меркурий Сергеевич позвонил мне и сказал, что папа награждён ме­далью, и он готов её доставить в наш институт. Я, естественно, предложила самой заехать к нему в институт, но он сказал, что едет мимо нашего инсти­тута. Приехал Меркурий Сергеевич, предварительно об этом не предупредив, по-простому. К сожалению, сейчас я не знаю (конечно, у меня не очень ши­рокий круг знакомых академиков) ни одного академика, который бы сам при­ехал вручать награду дочери глубоко уважаемого им учёного.

Книжные и музыкальные пристрастия

Классику принадлежит популярное высказывание, что всему хорошему он обязан книгам. Мне кажется, что всё-таки всё лучшее в человеке зависит от людей, его окружающих, и, конечно, от наследственности. Вместе с тем кни­ги — это всегда сопровождающие тебя друзья. Не могу уснуть, если не прочту хотя бы две-три страницы. Первые книжки, которые прочитала до школы, — “Хижина дяди Тома” и “Принц и нищий”. Они убедили в том, что любить чело­века можно и нужно независимо от цвета кожи. В школе увлекалась стихами, конечно, Пушкиным, Лермонтовым, потом Симоновым, позже переводами Маршака, стихами Ахматовой, Гумилёва и др. Сама сочиняла стихи, даже пе­реводила Гёте (очень любила), Гейне. Мне кажется, что стихи в молодости пишут многие. Просто одни и дальше без этого не могут, становятся поэтами, хорошими или никакими.

Наше поколение, по-моему, почти без исключений, прочло все шесть романов Тургенева, романы Толстого и Достоевского и других классиков. Все читали Д. Лондона, Драйзера, позже Хемингуэя, Сартра и т. д. Послед­ние годы читаю мемуарную литературу. Особенно люблю Серебряный век: Берберову, Ходасевича, Анненкова, Гиппиус идр. Теперь люблю читать кни­гу Куняевых о С. Есенине, о В. Кожинове, о Л. Леонове, с которым мы с мо­им мужем до конца его дней общались, восторгались отточенностью каждой его фразы. Очень близок мне В. Распутин. Трудно перечислить всех, с лю­бовью читаемых. В СССР выписывали много журналов (“Новый мир” и др.), покупали много книг. Последние более 30 лет выписываю только “Наш совре­менник”. Каждый месяц с нетерпением жду очередного номера. Часто хочется позвонить в редакцию или какому-то автору, чтобы поблагодарить и сказать какие-то добрые слова.

С первого класса меня учили музыке. У меня был слух, наверное, ниже среднего, но с годами он немного развился. В годы войны был перерыв. Потом “дошла” до 7-го и 10-го вальсов Шопена, первой части “Лунной” Бетховена. Все институтские годы (шесть лет) приобретала абонементы в консерваторию на по­следние ряды второго яруса. Послушав наших корифеев, бросила сама играть (о чём до сих пор жалею). Теперь хожу в консерваторию редко, потому что мои приятельницы-спутницы в чудесную музыкальную жизнь, к сожалению, покину­ли этот мир. Стараюсь слушать, если позволяет время, концерты по програм­ме “Культура”, но хотелось бы, чтобы с классической музыкой был отдельный канал. Когда я читала лекции в Мичиганском университете, мне показали по TV местный канал с круглосуточной классической музыкой, хотелось бы, чтобы что-то подобное было у нас.

Жизнь без книг невозможна, без музыки — трудна.

Post scriptum

Мне очень нравится высказывание Декарта: “Законы общества требуют, чтобы люди помогали друг другу или, по крайней мере, не делали друг дру­гу зла”.

Старалась жить по этому принципу. Последние годы расцениваю каждый день как подарок. По-прежнему получаю удовольствие от чтения не только ху­дожественной литературы, но и научной, которая помогает интерпретации на­ших текущих экспериментов и побуждает (часто без реальных возможностей) сделать ещё что-то полезное. Наши исследования направлены на улучшение некоторых методов лечения людей. Огорчает, что оценка исследования в ос­новном проводится по числу публикаций и “качеству” журнала. К сожалению, самую высокую оценку получают статьи, опубликованные в зарубежных жур­налах. Во-первых, работы в наших журналах тоже серьёзно рецензируются, поэтому не хуже тех, что публикуются за рубежом. Во-вторых, многие зару­бежные журналы требуют какой-то оплаты в долларах. Таким образом, мы поддерживаем финансово “чужие” журналы. К сожалению, в науке импорто­замещение отсутствует.

Хотелось бы, чтобы после окончания института молодые люди отдавались науке, поступив в институты РАН или другие научные учреждения, а не стре­мились найти достойную подработку.

Так хочется надеяться на лучшее...

* Засухина-Петрянова Галина Дмитриевна — доктор медицинских наук, профессор по специальности генетика. Вдова академика И. В. Петрянова-Соколова.

Галина Засухина-Петрянова

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"