Знание воздушного круга

Очерк

«Для того чтобы наблюдения, производимые в различных пунктах, можно было сравнивать между собой, их нужно делать в одно и то же время. Причем часы наблюдателя при этом должны идти не по принятому сейчас «поясному времени», которое можно по­лучить на телеграфе, а по «среднему солнечному времени».

Это — цитата из работы начальника Барнаульской метео­станции Е.П. Березовского «Как и для чего наблюдать за пого­дой», написанной в 1927 году.

Заботы Березовского первых жителей Барнаула не волнова­ли. Вроде бы и ни к чему барнаульскому заводскому мужичку в небеса поглядывать, ан смотрит. Ни к чему — это потому, что он не сеет, не пашет, а при плавильном и угольном деле состоит. Хлеб ему заводское начальство припасает, и за этот хлеб правит русский мужичок всю различную заводскую работу. А на небе­са ежедень-ежегодь глянуть да приметить: когда гроза обильно грянет, когда снег сибирский щедрый жилье и завод по маковку крыши занесет — это для дела. Мало снега упало — заводской пруд на лето водой оскудеет, и колеса в машинах, которые воз­дух в горнило плавильное гонят, колеса-работяги не провернутся, и задохнется пламя, преображающее серую руду в струю красно-серебрящуюся, когда металл готовый, прошедший пять огней, выльется в изложницу, приобретая форму драгоценного слитка.

Словом, надо заводскому человеку еще с зимы знать — какой водой он летом работать будет и какую воду, опасную для плоти­ны и прочего строения, по весне ждать. Приучила тихоня Барнаулка заводчиков держать уши топориком — иной год так вспухнет за ночь апрельскую теплую, что трещат вешняки и вот-вот волна прибывающая через хребтину плотинную хлынет. Тогда держи­тесь, и плавильни, и кузни, и вороха готового древесного угля, ко­торые река-озорница быстро уговорит в Обь сплыть, а там — лови этот уголек плавучий хоть до самого окияна Ледовитого...

Не могло быть иначе — присматривали за погодой круглый год не только плотинные смотрители, но и всяк, кто на подворье заводском обретался. И не в Барнауле родились те приметы на­родные, по которым можно было гадать — какая погода в пред­будущем на город упадет. Народную метеорологию в Сибирь принес русский человек — всяк из своего места родового. Од­нако же примечаний неленивого ума для прогнозов на ненастье и на ведро явно недостаточно. Вот и отец всем русским наукам Михайло Васильевич Ломоносов, будто оглядывая страну из­далека, сетует: «Знание воздушного круга еще великою тьмою покрыто...»

***

Как в России — все новое от Петра Великого происходит, так и в Барнауле — нововведения все от Петра Фролова. Оно вроде бы и так, да не совсем все. В последние годы зарядили журна­листы славить имя Александра Гумбольдта, будто бы, принимая его в Барнауле, Фролов по настоянию умного немца задумал­ся о постоянной станции для записи ежедневной погоды. Ни у Гумбольдта, ни у Фролова заслуг не убудет, если я уточню, что и до первого, и до второго в городе, наполненном людьми обра­зованными, о метеоподробностях народ задумывался, а если конкретно, то это был не педант из немцев, а шведский естест­воиспытатель Эрик Лаксман. В духовном звании пастора он был назначен на Колывано-Воскресенские заводы, дабы окормлять труждающихся на Алтае немцев, а их во второй половине XVIII века было немерено, посчитай — на каждом руднике-заводе шапкой кинь — в немца попадешь. Швед Лаксман был человеком систематизирующим. Чем бы он ни занимался: хоть гербарий собирал, хоть насекомых на булавочки накалывал, хоть музей первый в Барнауле минералогический открывал — все у него подчинено было научному порядку. И даже ветер над заводом Барнаульским фиксировался и жил-дул по порядку, заведенно­му шведом. Для этого всего-то потребовалось установить на одном из возвышенных строений вымпел — вот и суди: откуда и куда ветер дует, а не поглядывай — в какую сторону ива над прудом ветки клонит. По берегу Оби швед прогуливался не без смысла-умысла научного. Водомерный снаряд, заказанный ма­стерам заводским, показывал уровень в реке Оби с тех дней, когда Лаксман вместе с Ползуновым принялся свою кашу ва­рить — стекло изготавливать, что само по себе вообще было новостью для Барнаула. И давление атмосферное Лаксман определял не по тому, куда сучок сухой еловый дыбится, а по барометру, и показатель барометрический у него соседствовал с температурой воздуха, тьма покрытия над которым мало-по­малу рассеивалась.

Недолго пожил в Барнауле Лаксман (1765-1768 годы), но след по себе оставил заметный, и простирался он куда дальше стогнов горного града. К примеру, в Кулунде соль стали добывать не только летом, но и, по методе шведа, принялись ее выделять из рапы в трескучие морозы. Чуть позже — в 1786 году — метеона­блюдения при заводе организовал минералог Ренованц.

Но с отбытием и шведа Лаксмана, и немца Ренованца метео­наблюдения в городе оказались замороженными. Должности наблюдателя за «воздушным кругом» начальство не пробило, и «тьма», Ломоносовым описанная, снова сгустилась вплоть до тех дней, когда два ученых мужа, Фролов и Гумбольдт, обсудили прожект устройства метеостанции в Барнауле.

Да ведь зародыш ее существовал задолго до приезда немец­кого путешественника. Фролов во дворе музея еще в 1806-1809 годах измерял и скорость ветра, и температуру воздуха. Но судь­ба увела его с Алтая почти на восемь лет, и столько же длилась пауза в наблюдениях. В 1817 году Фролов в Барнаул вернулся, дело научное возобновилось, и первую более или менее систем­но-наблюдательную точку Петр Козьмич распорядился обору­довать в Колывани. От прожекта, обсуждаемого с Гумбольдтом, до конкретного дела — тоже срок немалый миновал. К 1838 году след Фролова в Барнауле хоть и не простыл, но он уже семь лет как сенаторствовал в Петербурге. Но и оттуда, с высоты своего звания и чина, «додавил» проблему — открыли-таки в Барнауле метеостанцию с полным приборным оснащением. Обошлось это горному ведомству в сумму немалую — 4600 рублей. На такие деньги двух генералов можно было целый год окладом жало­вать. Но жаловали науку, возвысив ее на искусственно насыпан­ной горке, дабы не вносили помех в наблюдения рядом стоящие домики по Первому Прудскому переулку.

Уважительно относились в Барнауле к метеослужбе — даже жилье офицеру-наблюдателю за приборами построили рядом с метеостанцией. Как же! Надо четыре раза в день ветер, тем­пературу и давление без внимания не оставить. А влажность? А осадки? А снегу сколь пало? А облака каковы? И это все было в поле внимания офицера-наблюдателя. Еще подробность — ар­сенал приборов на станции: теодолит Струве, компас, психроме­тры, термометры, барометры и — очень редкая вещь — астроно­мические часы!

Труды Барнаульской метеостанции (ежедневные наблюдения и ежемесячные выводы) печатались в летописях Главной физи­ческой обсерватории, чему способствовал посетивший Барнаул в 1841 году ученый-метеоролог из Петербурга А.Я. Купфер. Ме­теорологические станции входили в ведение Министерства го­сударственных имуществ, содержание финансировалось за счет заводских сумм. Но заведовала станциями Алтайского округа Екатеринбургская обсерватория, которая передавала им часть своих приборов, выделяла средства на ремонт, заменяла вышед­шие из строя. Заведующих станциями утверждала Николаев­ская главная физическая обсерватория.

Одним из первых заведующих Барнаульской магнитной и ме­теорологической обсерватории был штабс-капитан Пранг. Он возглавлял обсерваторию до марта 1848 года, когда его сменил поручик Николай Игнатьевич Давидович-Нащинский, родствен­ник первого городского головы Николая Андреевича Давидовича-Нащинского.

В 1873 году Барнаульскую метеорологическую станцию по­сетил директор Главной физической обсерватории России Ген­рих Вильд. Главный знаток погоды на просторах Российской империи родился, тем не менее, за ее пределами — в швейцар­ском городе Устере, что неподалеку от Цюриха. Степень докто­ра философии он получил в Цюрихском университете, затем последовала должность профессора и директора обсерватории при Бернском университете. На родине он основал несколько метеостанций, что было замечено учеными Петербургской Ака­демии наук, и Вильда пригласили в Россию. Приехал познако­миться, а задержался «в стране протяжных холодов» на двадцать семь лет. За это время ему удалось восстановить полуразрушен­ную систему метеонаблюдений, поскольку его предшественни­ки Л. Кемц и А. Купфер уже «присоединились к большинству» — померли и главная российская обсерватория долго оставалась без директора. Вильд во многом изменил «научную погоду»: воз­главил издание ежегодного метеонаблюдения, стали выходить в свет синоптические карты, возникло новое направление — морская метеорология. Вершина его научного движения — это создание и открытие в январе 1878 года Павловской магнитной и метеообсерватории. О том, какой научной величины фигу­ра посетила в 1873 году Барнаул, говорят изобретения Вильда: поляризационный сахариметр, термометр и флюгер, самописцы, анемограф и новая по конструкции универсальная метеобудка.

Но каких-либо следов пребывания Вильда на Алтае пока не обнаружено. Зато косвенные есть. Но не в Барнауле. В Ново­сибирском музее погоды хранится весьма аккуратно изданная книга подробных ежегодных записей барнаульской погоды со времени основания обсерватории и до начала XX века. Но в ней ни единого слова по-русски. Книга издана на немецком. Пожа­луй, здесь можно и поблагодарить господина Вильда хотя бы уже за то, что он не дал погибнуть бесследно результатам на­блюдений служителей погоды в Барнауле.

В те дни, когда Вильд находился в нашем городе, местный на­род не мог не рассказать ему о чудесах, случившихся в Барнауле за год до его приезда. Пожалуй, он услышал эти подробности и от городского головы Александра Черкасова. Голова в Барнау­ле был человеком неленивым и записал в дневнике вот что:

«С 23 на 24 января 1872 года было в Барнауле страшное север­ное сияние. В этот вечер я был с семьею в гостях. По обыкнове­нию, почти все мы играли в карты и не заметили, что делается на улице. Но вот кто-то обратил внимание на то, что в окнах сделалось так светло, что можно было принять за рассвет утра. Тотчас явление заметили уже все, и многие невольно посмотре­ли на часы, думая, что уже поздно, но на них не было и 12, зна­чит, утро еще далеко! Но что же это за свет? Откуда и отчего он происходит?.. Сначала многие думали, что не пожар ли в городе? Но нет!.. Совсем не тот свет и заревом не отливает, а напротив, напоминает рассвет утра, но точно с каким-то искусственным синеватым оттенком. Почти все мы тотчас накинули шубы и вы­скочили на улицу, где было уже так светло, что многие читали принесенную книгу. Тут, конечно, все уже поняли, что такое яв­ление ни что больше, как грандиозное северное сияние. Долго все гости топтались на месте, ходили по улице, как очарованные смотрели к северу и кроме общего света, разлившегося по все­му небосклону, увидали громадные синевато-белые столбы, рас­ходившиеся с горизонта в виде громадного распущенного глу­хариного хвоста. Целый мир звезд точно стушевался, и только более крупные из них, гораздо слабее своего обычного блеска, еще мерцали с высоты неба. Общая картина такого грандиозного явления природы изображала что-то величественное, непости­жимое и вместе с тем удручающе действующее на душу. У мно­гих нервных особ ощущался бессознательный трепет, даже страх и непонятная ажитация!.. Многие молчали и только созерцали, а все мы словно еще раз сознали свое ничтожество перед сила­ми великой Природы и как бы смиренно приблизились к Богу...

С вечера г. Бедрина мы отправились около двух часов ночи, и сияние не только не уменьшалось, но едва ли не увеличилось; мы ехали точно днем, но при особом фантастическом освещении. В эту ночь заведовавший в то время магнитной обсерватори­ей в Барнауле инженер Янчуковский, чрезвычайно энергичный и нервный человек, впал в меланхолию, а затем окончательно помешался и вскоре скончался. На него ужасно подействовало сильное колебание магнитной стрелки.

Это грандиозное северное сияние, это величественное яв­ление северного неба продолжалось, по научным наблюдениям, с 9 часов вечера до 4 часов утра. Сибиряки северное сияние на­зывают просто «блистаньем», а северные поморы — «сполохом». В Сибири же сполохом называют набатный звон на пожар».

* * *

В парке Барнаульского санатория, что пятиэтажно возвышен над большой консервной банкой водозабора, есть чудная сосна: на высоте около трех метров ствол ее разделяется на несколько толстенных ветвей, и меж ветвей тех устроена беседка. На нее можно подняться по дощатой лесенке, что и проделывали жите­ли деревни Ересной с начала минувшего века. В архиве краевом хранится подтверждение этому — в беседке некий наблюдатель склонился над анероидом — барометрическую информацию «скачивает». А рядом с наблюдателем мальчик лет десяти. Тоже хочет знать — куда стрелки прибора клонятся? Наблюдатель над прибором — это Григорий Николаевич Потанин. И если вспом­нить, что он на Алтае побывал вместе с писателем Г.Д. Гребенщи­ковым, то на снимке — 1911 год. Теперь о мальчике. Это будущий писатель Максим Дмитриевич Зверев. Он пока что не сочинил ни единой из ста своих книг и не создал зоопарка в Алма-Ате, а всего лишь любознательный сын Дмитрия Ивановича Зверева, с начала века заведующий Барнаульской метеостанцией, кото­рую еще называют магнитной обсерваторией. Станция не толь­ко ведает все о погоде, но и землю прослушивает — на ней уста­новлен сейсмограф с тяжелым маятником Цельнера, который чувствует даже такие малые подрагивания земли, когда и самая тонкая посуда в шкафу не звенит. Папа писателя — Дмитрий Ива­нович служит образцово. От имени Императорской Академии наук он награжден нагрудным знаком и дипломом корреспон­дента Николаевской главной физической обсерватории. Звере­ва на посту директора метеослужбы сменил С.П. Бояршинов, но прослужил он недолго.

В городе политическая погода тоже сменилась — Барнауль­ский полк взял власть в военные руки. Бояршинова сменил Ев­гений Петрович Березовский. Мне неизвестно, сколько лет про­служил на метеостанции Березовский, но в 1925 году он сделал на заседании географического общества доклад «Климат Бар­наула». Примечательности доклада: «...за последние 70 лет кли­мат изменился в сторону потепления. На 1925 год наблюдается обратный процесс понижения температуры... Самые суровые зимы... будут... около 1970-1975 годов, а затем начнется общее повышение температуры».

Однако прав Евгений Петрович. Крепко потеплело за послед­нюю четверть века... И климат в городе поменялся крепко! На­столько крепко, что уже редко кто скажет — зачем стоит в глу­бине пустыря по пер. Радищева (1-й Прудской), когда построен и для чего странного вида домик. Никакой путеводитель не на­помнит вам, что в домике этом работали лучшие метеорологи России из Петербургской обсерватории. Метеостанция теперь далеко за городом...

Вообще говоря, Барнаул — город непрочитываемый. Нигде не узнаешь — вот по этой улице проходила граница города в 1800 году, а вот по этой — в 1900. Нет у города читаемых годовых ко­лец. И, пожалуй, не будет. Выступили горожане с предложением расширить и утвердить границы завода Демидова с тем, чтобы закрепить юридическую охрану наследия XVIII века. Но, и глазом не моргнув, замглавы города сослался на неведомых историков: «Да, говорят, Демидов на Алтае не был... Зачем тогда расширять. Зачем утверждать...» Это заявление — тоже явление климати­ческое. Головы административные горят и перегреваются по какому угодно поводу, но только не в нравственно-патриоти­ческом аспекте лобики умные пылают. Климат изменился. Идет капиталистический перегрев действительности, и за какие-то памятные доски печься?.. Да гори они синим пламенем показуш­ного фейерверка в честь Дня города... Воистину, по Ломоносову: «Знание городского круга еще великою тьмою покрыто...»

***

...В самом начале этюда о метеослужбе Барнаула был сделан акцент на часах, которые шли не по «поясному времени», но по времени среднему солнечному... Были такие часы в старом здании метеостанции за ул. Анатолия. Это были самые точные часы в городе. Старожилы описывают подробности встречи XX века в Барнауле: в ту секунду, когда закончился XIX век, на Первом Прудском над метеостанцией в небо взвилась ракета. И по этому знаку на Демидовской площади раздалась команда: «Пли!» Артиллерийская батарея, приданная 3-му Барнаульскому Сибирскому стрелковому полку, установленная чуть южнее Де­мидовского столпа, на берегу пруда, дала двадцать залпов, при­ветствуя тем самым начало века XX!

...Когда наступил век XXI, часы тихо-мирно поко­ились в витрине краеведческого музея, и никто рядом с ними не ликовал, русские пушки в Барнауле молчали, а на площадях и во дворах домов города рвались китайские хлопушки. Погода в Барнауле крепко изменилась...

Александр Родионов

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"