Введение в Историю Русской Словесности

Чтение второе

Переход к общему обозрению – Значение древней Руси в наше время – Воззрение Карамзина – Воззрение нашего вре­мени на Русскую Историю – Самопознание народное основа современной науки в нашем отечестве – Задача нашего Введения – Християнский характер образования древней Руси – Распространение Християнства в России и истре­бление постепенное язычества – Священное писание у нас народная книга – Источник житейского нравоучения – Евангелие – Особенная любовь народа к Иоанну Богослову – Притчи Соломона и Премудрости Иисуса сына Сирахова – Богослужебные книги – Народные канонослагатели – Пере­воды Отцев церкви – Иоанн Златоуст любимый наш проповедник.

В прошедшем чтении я высказал главную мысль труда моего и тем определил точку зрения, с ко­торой намерен рассматривать произведения отече­ственной Словесности, принимаемой мною в самом обширном смысле, как выразительницы всех сторон образования Русского. Теперь перехожу к общему обозрению целого содержания моей науки: здесь изучением самых явлений, которые мы обозрим крупными массами, имеет быть оправдана мысль, полагаемая мною в основу Истории Русской Словесности. Начи­наю с древнего периода.

Древняя Русь, казалось, до сих пор была засло­нена от нас новою Русью. Несмотря на то, неви­димая тайная связь существовала между обеими, хотя не приходила еще в полное сознание. Карамзин вели­чаво рассказал нам жизнь нашего древнего отече­ства и добросовестным изучением открыл многие тайны его развития; но стремление его дать всей Истории Русской Западно-европейский характер и на­сильственно вдвинуть Русскую историю в общий ход истории западной, привели его также к некоторым ложным заключениям^[1]. Несмотря на то, великий труд Карамзина, там где он верно передавал самые события жизни Русской, не подвергая их произ­волу своей западной точки воззрения, навел уже на мысль о резком различии, которое существует ме­жду характером Истории Русской и Западно-европей­ской. Карамзина нисколько не следует обвинять, что он сам не дошел до таких результатов: велика его заслуга и в том, что он их приготовил относительно нашего отечества. Сама запад­ная Европа привела в полное сознание науки историю своего развития тогда уже, когда Карамзин кончил свое поприще. Введение в Историю Европейского образования Гизо, можно сказать, было тою книгою, в которой все результаты исследований Немецких и Французских относительно развития запада были в до­статочной полноте внесены в науку, округлены в стройное целое, представлены с очевидною ясностию и приведены в сознание всей просвещенной Европы. Эту великую заслугу мог оказать только тот уче­ный, который, вместе с другими товарищами, выходил из ограниченности национальной в науке, начинал ряд совместителей Европейского образования и соединял в себе глубокомысленное исследование Германца с общественною мыслию и ясным изложением Француза.

Тогда только наступила и для Русских ученых возможность сознать различие, существующее между развитием западным и отечественным. Заслуга тех, которые по следам Карамзина изучали отечественное бытописание, состоит именно в этом сознании: считаю здесь неуместным именовать того, кто у нас быль первым выразителем этой мысли.

Она-то была положена в основу современному изу­чению Истории как западной, так и отечественной. Правительство, видя, что полное приведение в ясность этой мысли невозможно без обнародования памятников нашей древней Руси, решилось на этот великий подвиг, как на первое средство к стяжанию самопознания народного в науке. То, чем пользовался преж­де один Карамзин, сочиняя свою Историю, перехо­дит теперь в собственность всех и каждого, пред­лагает обширное поле исследованиям ученым. Сюда относятся все труды Археографической коммиссии: издание летописей, актов  исторических, юридических и дипломатических. Затем должнó следовать необ­ходимо печатное обнародование всех памятников религиозной нашей Словесности, для совершения вполне исторического и народного подвига. Кстати, в это же самое время, выходят наружу многолетние труды ученого, который всю жизнь свою посвятил изучению древней Руси в филологическом и археологическом отношениях: таковы Описание Румянцовского Музеума Востокова и его же издание Евангелия по Остромирову спи­ску. Поминутные открытия памятников древней Руси совершаются трудами известных ученых, а именно, кроме Востокова, многими духовными особами, скрываю­щими по обычаю древней Руси свои имена, и светскими, как-то Строевым, Погодиным, Сахаровым, Снегиревым, Бодянским, Кубаревым и другими. С таким стремлением у нас тесно связывается и совпадает разработка западного Словенского мipa по источникам, которая составляет одну из значительнейших сторон науки запада, нам современной. Мы знаем, какое важное участие должны мы принять в ученом решении Словенского вопроса, потому что все первые воспоминания нашей древней жизни сходятся с жизнию племен Словенских, с которыми составляли мы по­чти одно целое, и то, чего недостает у нас для объяснения нашего быта древнего, может быть дополнено из их источников, равно как и обратно. Новые поколения молодых наших ученых сознают совершенно мысль исторической науки у нас в оте­честве, – и мыслящие независимо от чужих пре­даний с жадностию бросаются на сокровища, выходящие перед нами наружу, и изучают их в отношении к жизни, праву, языку и т. д.

Судя по всем признакам, теперь более, нежели когда-нибудь, настала пора Науки в нашем отече­стве. Изящная Словесность наша, совершив от Ло­моносова до Пушкина и Гоголя свой правильный период, как мы покажем впоследствии, отходит более и более в сторону и сама становится предметом ученого исследования. То, чтó предчувствовал Ломоносов, то, чего он был первым у нас провозвестником и делателем, Наука начинает теперь свое господство и призывает новые поколения. Мы пересаживаем ее из той же страны, откуда брал ее по предчувствию и первый наш мастер, из Германии, где она полнее, чем где-нибудь, процвела, достигла самого стройного развития и не избегла крайностей, каких не минует никакое человеческое дело. Мы пере­саживаем ее целиком и гуртом; но для того, что­бы она принялась в России и принесла истинную поль­зу жизни нашей, первые ее вопросы должны обра­титься на наше собственное бытие: нам предлежит разгадать его сущность. Мы должны начать с самопознания народного – и положить его в основу по­знанию всемiрному. И когда же нам приняться за это, если не теперь, когда Запад выразил себя весь так ясно и в таком полном объеме? Когда же луч­ше мы можем отличить себя от него? Ошибаются те, которые исповедуют какой-то космополитизм в науке и думают, что можно перенести ее из страны в другую в отвлеченной всеобщности. Тот ученый, какой бы части ведения человеческого ни принадлежал он, принесет истинную пользу науке в нашем Отечестве и привьет ее органически к народному духу, который в сфере своего познания свя­жет вопрос всеобщий, всечеловеческий, с вопросом нашим, народным. Как в человеке отдельно взятом наука начинается с самопознания, так и в на­роде она должна отправиться от самопознания народ­ного. – Иначе она будет стоять только во хвосте науки западной, жить одною внешнею жизнию, и ни­когда не внесет своего дара в сокровищницу западного образования. У нас есть своя природа с ее бесчисленно-разнообразными явлениями, свой язык при мно­жестве чуждых языков еще не исследованных, особенность своего исторического развития. Самопознание народное, будучи положено у нас в основу науке, даст ей точку опоры, зерно к ее развитию органи­ческому, предмет для сравнения, без которого знание полное невозможно, и средство к тому, чтобы связать ее с жизнию, а не потеряться ей в бесплодности одного отвлеченного умствования.

Так разумеем мы насаждение Науки у нас в Отечестве, в настоящую важную минуту ее развития, и на этом разумении основываем все свои действия. История всемiрной литературы имеет у нас глубокую связь с историею литературы отечественной, несмотря на видимо-тесную ограниченность развития сей последней.

Возвратимся собственно к нашей задаче. Раскрыть основу жизни Русской в произведениях слова мы можем только в древней Руси, потому что тогда еще народ жил в заключенной сфере своего бытия и не подвергался влияниям чуждым: здесь основа эта предстает нам во всей чистоте своей. Далее увидим мы, как несмотря на прививки иноземные, она хра­нится твердо и цело, и  то только остается у нас прочным, чтó с нею согласно и к ней прививается.

Сначала мы переберем массами, так сказать в пространстве, все те явления, которые входят в состав древнего периода, а потом пройдем их и по порядку столетий в отношении к постепенности развития. Во Введении, разумеется, мы ограничиваемся только одними чертами крупными и резкими, предо­ставляя себе впоследствии их подробнейшее раскрытие.

Християнская религиозная жизнь была, как известно, господствующею сферою бытия до-Петровой Руси. Все наше древнее или в ней сосредоточивается или от нее принимает начало. Много потребно было времени, чтобы Религия утвердилась в Отечестве и прони­кла во все составы народной жизни. Много препят­ствий, много борьбы испытала Церковь, дабы упрочить Православие в пределах России, связать все одним вседержащим единством духовной жизни и согласить с религиозным началом все условия внешние.

Судя по новейшим исследованиям, должно думать, что весьма глубокий корень имело язычество в наших предках. Я прежде сам наклонен был предполагать, что Християнство весьма легко и скоро водво­рилось в пределах нашего Отечества. Правда, что дух его пришелся совершенно по кроткому, смиренно­му и добровольно страдательному характеру нашего племени; правда, что весьма редки у нас примеры мучеников[2], пострадавших от язычников за введение Христианства; но несмотря на то, новые откры­тия наиболее наводят на ту мысль, что искоренение язычества во всех пределах России было продолжительным делом Церкви, особливо в народе грубом и закоснелом. Доказательства этому мы находим в древних словах и поучениях, которые теперь более и более открываются и свидетельствуют, как Цер­ковь словом своим преследовала поклонение идолам, и предрассудки суеверного язычества, еще и теперь не везде искорененные в нашем народе.

Так Востоковым открыто слово некоего Христолюбца и ревнителя по правой Вере, в котором говорится против Християн двуверных, верующих в Перуна, в Хорса, в Мокошь, в Сима и в Рьгла и в Вилы, которых числом тридевять сестер; «Окаянные невежды, –  говорит Автор слова, – почитают их богами и богинями; приносят им требы, ломают короваи, режут кур, молятся огню, зовут его сварожицем ^[3], чесновиток творят богом ^[4]; когда бывает у кого пир – кладут его в ведра, в чаши и так пьют, не хуже Жидов и еретиков, и даже иные по крещении так поступают. Не одни невежи, но и вежи это делают, попы и книж­ники; если и не творят того книжники и вежи, то дают и едят то моленое брашно; если же не пьют, не едят, то видят деяния их злые, если же не видят, то слышат и не хотят по­учить^[5]». Судя по языку, это, конечно, должно быть весьма древнее сочинение; но есть и другие признаки, что все эти суеверия языческие и даже самое поклонение идолам сохранялись в России чрезвычайно долго. – В наших рукописных Кормчих даже позднейшего издания упоминается о обычае языческом народа Русского молиться у воды или под рощением, т.е. под деревьями, или в рощах ^[6], против че­го действовала церковь. Это указывает на древнее поклонение наших языческих предков источникам и лесам, общее нам с другими Словенскими племе­нами и с языческими Греками ^[7].

Читая всю Историю древней России, вы видите, как во всяком столетии церковь предпринимала под­виги водворения Християнства у племен диких и вместе с светом Религии вносила грамотное просве­щение. В Летописях XI, XII и XIII века весьма час­ты упоминания о волхвах и кудесниках, которые были конечно еще остатками древнего язычества и препятствовали благому влиянию Церкви. Иногда она великодушно должна была защищать их против ярости грубого народа, который наказывал их за несчастия, насылаемые Богом. Это видим мы из слов Преподобного Серапиона, недавно открытых в Троицкой Лавре и относящихся несомненно к XIII столетию ^[8].

К XV и ХVI веку относятся послания Митрополитов Фотия и Макария во Псков и Новгород против разных языческих игрищ народа, особен­но же против волхвований, производимых в ночь на Рождество Иоанна Предтечи ^[9]. Есть свидетельства, что на севере России, в ХV веке, на Коневском острове совершалось приношение коня духам покровителям стад: может быть остаток поклонения Велесу. Оно было в тех местах уничтожено преподобным Арсением ^[10]. Чрезвычайно сильно преследовала Церковь наша суеверия народные, в которых таились долго остатки язычества и которые затемняли истину Религии: это можно видеть из устава церковного, в котором поименованы все богоотметные книги, где сохранялись письменно народные предрассудки ^[11]. По мнению Востокова, статья о книгах истинных и ложных и о суевериях существо­вала уже во время Митрополита Киприана (+1406), а может быть и сочинена им. В сборниках встре­чается иногда исчисление всех предрассудков, игр и примет простонародных, кои предаются проклятию ^[12]. В этом отношении нельзя не воздать всей справедливости нашей Церкви деятельной и просвещен­ной, которая никогда не пользовалась грубою наклон­ностью народа к суетному верованию и истребляла в нем всякое темное заблуждение, вредившее истин­ному ее свету. Здесь заключается одна из причин того, почему у нас так мало, в сравнении с Западом, сохранилось памятников суеверной поэзии народа.

Одним из свидетельств тому, как народ крепко держался своих прежних обычаев в том, где мог держаться, не оскорбляя Религии, служит то обстоятельство, что древние Русские люди носили имена вымышленные, не-Християнские, как например: Дружина, Тишина, Истома, Неудача, Третьяк, Второй и проч. Еще Карамзин заметил эту странность, излагая историю России XVI века ^[13]. Восто­ков нашел, что этот обычай удержался еще в ХVII веке ^[14]. Церковь ему не противилась, конечно потому что не находила в нем ничего вредного. Касательно истребления языческих поверий, еще во второй половине последнего столетия известны подвиги Тихона Воронежского (1765) против местного языческого игрища Ярило, которое находило защитников в грубом народе ^[15]. Многие Русские предрассудки, устоявшие даже в классе людей образованных против влияния Религии и просвещения, ведут свое начало от времен незапамятных, до-Християнских. Некоторые порождены были после принаровлением грубого суеверия к самой Религии истинной. Так все сии обстоятельства, взятые в совокупно­сти, свидетельствуют нам, что язычество имело сильный корень в Русском народе, в котором все прочно и крепко принимается, в народе не легкомысленном, глубоком и способном к сильному верованию. Искоренение этого грубого нечестия и освящение всей жизни Русской во имя Христа было поэтому великим и медленным делом Церкви православной.

Первый памятник Словесности нашей, как известно, есть перевод священного писания. Мы имели счастие принять его от Византии через Болгар Словенских, нам соплеменных, на языке, который был совершенно вразумителен для народа и с тем вместе чуждался невыгод обиходного просторечия, слишком низкого для выражения возвышенных обрядов богослужения Християнского. Библия, эта первая книга народов крещеных, была живою, а не мертвою книгою у наших предков. Дух ее мало-помалу проникал в жизнь его – и не даром вкоренилась в Русском народе мысль о том, что он есть новый избранный Израиль, мысль, которая потом в невежественных людях выродилась до крайности, доходила даже до какой-то Иудейской брезгливости и могла бы послужить препятствием всемiрному нашему развитию.

Библию не отняла у народа нашего Православная Церковь, не сделала ее привилегированною книгою жре­ческой касты, как это случилось у западной церкви, которая до сих пор почти отвергает переводы Латинской Вульгаты на языки новые и запрещает в Италии Библию на языке народном. Но с дру­гой стороны Библия, будучи у нас книгою доступ­ною для всего народа, не подвергалась и произволу толкований каждого, как в западном протестантизме. Почему? – потому что ее сопровождали все толкования Отцев Церкви, существовавшие у нас с самых древних времен в Словено-Русских переводах, а именно Иоанна Златоустого, Василия Великого, Григория Богослова, Афанасия Александрийского, Феодорита, Иоанна Дамаскина и многих других. Толковые Евангелия и Толковые Псалтири принадлежат к числу древнейших памятников нашей Словесности и назначались конечно для всенародного чтения, тогда как Евангелия без толкований были напрестольными для употребления в церквах. Во всех Русских сочинениях мужей на­шей Церкви видно, как они глубоко были напитаны духом этой первоначальной литературы Християнства и как не осмеливались никогда писание толковать по личному произволу своей мысли, а руководились при этом сознательным чтением самых учителей Церкви первоначальной. – Кроме этой ограды Священному писанию, Церковь предлагала и другую, заботясь непре­рывно о исправлении текста. Такое попечение ее в древности показывает, что она не держалась ветхой буквы, а вникала в дух и смысл, и старалась пере­дать их как можно яснее и исправнее для своей паствы, от которой не таила слова Божия под мертвою личиною языка ей чуждого. Судя по но­вым открытиям, должно думать, что исправление текста Библии совершалось у нас еще гораздо прежде Максима Грека, который слишком его элли­низировал и держался Греческой грамматики, во вред народному языку. Так из пятикнижия Мо­исеева, рукописи XV века (№ XXVII Рум. муз.) мы извлекаем, что исправления делались даже вследствие поверки с Еврейским текстом, и у нас в России, потому что самый язык во многих местах исправленных приближается к народному ^[16]. Из всех памятников древней нашей Словесности, письменных и устных народных, мы видим ясно, как Библия служила источником народного нравоучения. В рукописях Румянцовского музеума, по свидетельству Востокова, находится Библейский указатель (№ 18), в конце которого, под именем упомина­ния людям, собраны ссылки на разные тексты, в коих показываются обязанности каждого звания, а имен­но: учителей и учеников, господ, судей, подданных, хозяев, слуг, мужей, жен, родителей, детей, юношей ^[17], дев, вдов, купцов и ремесленников, убогих и сирот, и наконец всех вообще. Наши писатели часто заботятся о книгах для народного чтения, принимают на себя великое звание учителей народа, тогда как надобно бы было им самим прежде поучиться у него. Чего бы было лучше издать такие правила из Библии извлеченные, и возвратить народу во всеобщее употребление книгу, которую он сам себе в прежней жизни своей заготовил? Много найдется между сокровищами древней Руси таких сочинений, изданием которых следовало бы только возобновить религиозно-литературное образование нашего народа и лучше которых мы сами изобрести ничего не можем. Начавши с этого и положив в основу такие книги, освященные печатью древности и религиозной жизни наших предков, можно бы было идти далее и продол­жать развитие в том же духе, применяя его к современным потребностям Отечества.

Сказав вообще о Библии, скажем отдельно о некоторых книгах Нового и Ветхого Завета. Весьма значителен этот ряд рукописных Евангелий, идущий по столетиям и постепенно умножающийся в числе своем, начиная от XI столетия до XVI и даже XVII-го вклю­чительно, когда рукописи уступили место печатным экземплярам. Изданием Остромирова списка, кото­рое совершено Востоковым после многолетних тру­дов изучения, и литографированием Евангелия Реймского – положены в конце прошлого года основные камни для Словено-Русской Филологии. Как важно и необходимо будет теперь подвести к ним все воз­можные варианты из всех наших рукописных и печатных Евангелий по столетиям!

С каким благоговением мы читаем древнее Евангелие, обнародованное теперь по списку, принадле­жавшему Остромиру, со всею достоверностью предпо­лагая, что это есть тот самый древний текст, который вылился из уст вдохновенных Первоучителей Словенской грамоты, Кирилла и Мефодия, и со­хранился у нас до сих пор, в сущности тем же, несмотря на грамматические изменения языка! Как не изумиться совершенно вразумительной ясности этого древнего текста, который и теперь, несмотря на расстояние почти 8-ми столетий, вполне доступен понятию Русского народа, как был доступен и тогда! Как сличая перевод с подлинником Греческим, мы бо­лее и более убеждаемся, что переводчики глубоко про­никали во внутренний смысл и дух писания, а пере­водили не слово в слово и буква в букву, как до сих пор это у нас предполагалось!^[18] В самых оборотах словосочинения, в некоторых формах этимологических вы найдете близкое отношение к свойствам народного языка Русского, конечно и потому что в те времена существовала бóльшая связь между всеми наречиями Словенскими[19].

Сличая в рукописях и по печатным отрывкам текст нашего древнего Евангелия, вы замечаете в нем большие различия в отношении к языку: конечно, нет двух рукописей, которые бы совершенно были во всем сходны друг с другом. Между тем такой недостаток внешнего буквального единства в тексте писания нисколько не мешал единству в духе Церкви. Не силь­ное ли это доказательство в пользу того, что не в букве полагалось дело, а в сущности самого духа? Не сильно ли это говорит против наших раскольников, которые строго держатся одной буквы и упорно защищают ее ветхость, а не смысл, криво толкуя изменение iоты, запрещенное Апостолом в Писании, и забы­вая силу другого текста, которая была открыта разуму древней России, а именно: что буква мертвит, а дух животворит? Староверы, защищающие букву, принад­лежат к тому времени России, когда буквою стали у нас некоторые убивать внутренний смысл и внешним обрядом заменили живое верование.

Из Евангелистов особенно любим и почитаем древним Русским народом был Иоанн Богослов, который в благовестии своем так ясно изобразил Боже­ство Иисуса Христа и отношение Сына к Отцу и Духу. Весьма часто встречаются в рукописях два Похвальные слова Иоанну Богослову, писанные любимым Отцем Церкви и проповедником древней Руси, Иоанном Златоустом, также и Житие его, равно и апокрифическое Хождение Иоанна Богослова, писанное учеником его Прохором[20]. Не маловажное современное значение может получить в глазах Запада эта особенная преданность нашей древней Руси к любимому ученику Христову, если вспомним, что Шеллинг, желая совершить примирение Философии Германской с Християнскою Религиею, заключает в Иоанне Богослове возможность будущего воссоединения расторженной западной цер­кви [21].

Из книг Ветхого Завета, которых чтение осо­бенно любил народ Русский, были следующие: Псал­тирь с Толкованием Василия Великого, встречающийся во времена самые древние, также сочинения Соло­мона, особенно Притчи, и Премудрости Иисуса Сына Сирахова по особенному практическому применению их к жизни. В роде сих последних сочинялись у нас слова и поучения, которые встречаются в наших сборниках. В них видно приложение Християнского нравоучения к нравам и обычаям Русским. Одно из подобных открыто Востоковым и содержит наставления отца сыну^[22]. Известный памятник ли­тературы нашей XII века, Слово Даниила Заточника, блещущее таким едким остроумием и то груст­ным, то веселым юмором, сочинено в подражание притчам Соломона и сочинениям Иисуса сына Сирахо­ва. Видно, что характер восточной округленной сентенции (притчи) нравился живому и вместе точному Русскому уму, который любит правило, извлеченное им из опыта жизни, осветить ярким светом глубокой мысли и дать ему живую, изящную грань на­родной пословицы.

Замечателен также в древней священной литера­туре нашей пример трех церковных чтений, или паремей, названных от Бытия, о убиении страстотерпцев Бориса и Глеба, и заимствованных из Несторовой летописи. Оне всенародно читались в церквах, в день памяти св. мучеников. Церковь, по всему вероятию, учредила эти чтения во времена удельных братских междоусобий, в поучение самим князьям ^[23].

Важное преимущество имел Русский народ перед многими другими просвещенными народами Запада в том, что с тех самых времен, как принял он Християнскую веру, Богослужение в храмах со­вершалось для него на языке ему понятном. Какое множество народов Запада до сих пор еще лишено этого права – и те, которые имеют его, снискали тяжким отречением от единства церкви и совершенным изменением ее глубокомысленных обрядов, созданных во времена первоначального полного Християнского вдохновения. Россию упрекают очень часто, осо­бенно иностранцы, в недостатке религиозного обучения для народа: отсюда выводят даже ложное заключение о невозможности нашим простолюдинам быть религиозными, по отсутствию школ. Никто, конечно, не отвергнет необходимости вводить Християнские училища для нашего народа (о чем думал еще Владимир святой и думано было потом в Стоглаве гл. 26); но укори­тели наши теряют из виду, что Богослужение Рус­ское, совершаемое перед народом беспрерывно на язы­ке ему понятном, заменяло у нас во многом недостаток школьного Християнского учения и было го­раздо животворнее, чем выученный наизусть или да­же холодно объясненный Катихизис. Как часто най­дете вы в России простых мужиков, которые, не умея читать, знают наизусть многие места из Еван­гелия, всю литургию, все важнейшие молитвы и псал­мы, всю службу страстной и святой недели. А знание одной литургии наизусть не вмещает ли в себе уже познания всех догматов Церкви? Самое чтение Евангелия и Апостола не производит ли на нас впечатления гораздо живейшего и глубочайшего, когда мы слышим его в храме Божием, нежели когда читаем его сами в кабинете, или когда нам его раз­умно толкуют? Как часто случается в храме стоять близь набожного простолюдина, который по­вторяет вместе с церковию все ее глубокозначительные молитвословия![24] Не выше ли он станет религиозным образованием против того Римского ка­толика, который, искажая Латынь ему чуждую, чи­тает Pater noster, не разумея в нем ни одного сло­ва? И едва ли он ниже того выученого лютеранина, который привык произвольно мудрствовать над каждым словом Евангельским и толковать его по-своему! Училища Християнские для низших сословий необходимы, но вспомним, что Богослужение, у нас почти на языке народном совершаемое, полагает главную основу религиозному учению в Русском народе и дает ему важное преимущество перед Римским католиком простолюдином, для которого Богослужение его за­крыто, и перед протестантом, для которого оно замещено риторическою или философскою проповедью.

История введения Богослужебных книг у нас в России есть предмет почти совершенно новый, если исключим одно замечательное сочинение, которое впрочем далеко не разрешает многих вопросов, сюда относящихся.^[25]Для нас особенно бы любопытно бы­ло в филологическом отношении изучить от книги по самым древним рукописям, и даже тем, которые до сих пор находятся в руках наших Сибирских и вообще восточных раскольников. Это могло бы, вероятно, навести нас на какие-нибудь новые источники для решения вопросов о первоначальных Християнских сношениях наших с Востоком. Известно, что Максим Грек, в XVI веке исправляя наши церковные книги, нашел в древних переводах чтения неправильные, обличавшие следы ересей Ариевой и Несториевой. – От­носительно языка изучение это предлагает многие поэтические сокровища, еще далеко неразведанные: вспомним, что Ломоносов черпал отсюда свое пер­вое религиозно-поэтическое вдохновение. Для истории языка и в особенности для произношения весьма важ­ны и любопытны древние наши стихирари, сопровож­даемые крюковыми нотами. Из них можем мы со всею вероятностию заключать о том, как предки наши произносили полугласные буквы, употребление которых в древней письменности середи слов так противоречит нашему гармоническому уху. Таковы, например, полугласные ъ и ь, которые по новым открытиям Востокова протягивались у нас в пении подобно Французскому е muet.[26]

Кроме переводных славословий с Греческого, цер­ковь наша сочиняла также и каноны оригинальные. Сюда в особенности относятся каноны в честь Русских Святых. Между нашими народными каноно­слагателями славился Сербянин Пахомий, наречен­ный потому Логофетом: он же сочинял и многие Жития Святых. Кроме Пахомия, известные канонослагатели древней Русской церкви были Василий, Филофей, Никодим Псковичи, Михаил, Владимирец, Илия Новгородец, Феодосий Тверитин ^[27].

Творения всех Святых Отец и учителей Гре­ческой церкви существовали у нас в переводах Словено-Русских, входили в круг образования народа и составляли любимое его чтение. Мы поименуем важнейших по порядку алфавита с указанием на неко­торые их сочинения, чаще встречающиеся: Амфилохий Иконийский (некоторые слова, одно о Житии Василия Великого); Анастасий Патриарх Антиохийский (указания об Архиерейском сане, изложение о вере, и исповедание о Григории Папе Римском); Анастасий Синаит (слова и отрывки; Богословские вопросы и ответы; известно, что из сочинений его заимствована большая часть ста­тей Святославова сборника, писанного в 1076 году); Анд­рей Кесарийский (толкование Апокалипсиса); Андрей Иеpycaлимский, по месту своего образования (слова и каноны); тот же Андрей Критский, по месту служения (слова в честь Пресвятой Богородицы); Антиох святый (слова поучительные и слова великопостные); Аркадий Архиепископ Кипрский (слова); Афанасий Александрийский (Толкование Псалтири; послания к Антиоху Князю, к Маркеллину, к Аммону мниху, к Руфину Епископу; сочинения против Ариан; разные поучительные слова и отрывки); Василий Великий (любимый писатель Владимира Мономаха и, вероятно, патрон его по Христианскому имени: Толкование Псалмом; словеса постническа, встречающиеся очень часто; толкование Исаии Пророка; послание к Григорию Богослову и ответ; разные поучительные слова и отрывки); Григорий Богослов, Назианзин (двад­цать шесть слов читаемых в церкви с толкованием Никиты Ираклийского; разные другие слова и отрывки; послания к Василию Великому и к Нектарию Патриарху Царяграда); Григорий Двоеслов, Папа Римский (Беседовник к Петру Архидиакону о житии святых Отец иже во Италии; слова о странноприимстве, о смерти праведных); Григорий Нисский; Григорий Архиепископ Селунский; Григорий святой Антиохийский; Григорий Синаит; Григорий Омиритский (прение с Иудеями); Дионисий Ареопагит (творения с толко­ваниями Св. Максима, переведенные монахом Афонской горы Исаиею в 1371 году; на них ссылается Иосиф Волоцкий в своем Просветителе); Дорофей Авва (по­учения); Евсевий Архиепископ Александрийский (слова); Епифаний Архиепископ Кипрский (слова); Ефрем Сирин (Паренисис; разные поучительные слова о будущем суде, о втором пришествии Господни, о покаянии, о любви и проч.); Иларион Великий (слова во дни Великого поста; поучение к иноком и проч.; из сего последнего многие отрывки приводит Иоанн Грозный в своем послании в Кирилло-Белозерский монастырь); Ипполит Папа Римский (слова: о скончании мiра, и о антихристе, и о втором пришествии, и проч.); Исаак Сирианин (словеса постническа, и другие); Иоанн Златоуст (его беседы: на Евангелистов Матфея и Иоанна, на книгу Бытия, на Деяния и послания Апостольские, на 1-е послание к Коринфянам; его слова и по­учения на все праздники и о разных нравственных предметах, собранные под заглавиями Златоуста, Златоструя, Маргарита, Измарагда, и кроме того рассеянные отдельно по множеству сборников); Иоанн Дамаскин (в древних переводах Иоанна Экзарха Болгарского и других: книга Небеса о правой вере, содержащая Християнское Богословие; Грамматика и Фи­лософия; Шестоднев; Каноны, Притчи и Слова); Иоанн Лествичник (Беседы к монашествующим или лествица духовная: сочинение созерцательное, бывшее любимым чтением наших древних иноков); Иоанн Епископ Селунский (слова); Иоанн, Митрополит Никейский; Иоанн, Митрополит Евхаитский; Иоанн, Патриарх Антиохийский; Кирилл, Архиепископ Александрийский (поучительные слова и правила); Кирилл Архиеп. Иерусалимский (Оглашения крещаемым в Иерусалиме и слова); Климент Епископ, Папа (слова); Макарий Еги­петский (слова); Максим Исповедник (толкования на книги Дионисия Ареопагита; Царем и Князем, Бояром, Епископом и Игуменом наставление; Главы его; сказание известно к любящим Бога); Мефодий Патарский (слова); Никита, Митрополит Ираклийский (толкование на слова Григория Богослова); Никон Черногорец (Тактикон; постнические слова; отрывки); Палладий, монах (слова); Петр черноризец, Дамаскин (слова и отрывки); Сильвестр, Папа Римский (сказание о небеси); Симеон Месопотамский (поучения постные); Симеон но­вый Богослов (к отрекшимся от мiра); Симеон Фессалоникский (двоесловная беседа о Христе); Тарасий Архиепископ Константинопольский (слова и послание к Адриану Папе Римскому еже не поставляти на мзде); Филипп, философ (Диоптра); Феодор Студит или Игумен Студийский (Устав – основный камень наше­го древнего монастырского общежития; Главы детельные; поучения в дни великого поста); Феодор Эдесский (отрывки); Феодорит Святой (Поучение всем благочестивым Християном о том, как благословлять и креститься; Толкования на Псалтирь и на пророка Исаию); Феофилакт, Архиепископ Болгарский (толкование на Евангелие от Св. Луки), и проч. и проч. Почти все сии переводы собраны были из разных рукописей отдельных в Великие Четии Минеи Митрополита Макария, в первой половине XVI века. Павел Иовий, бывший в России при В. Князе Василии IV Иоанновиче, свидетельствует, что у нас в то время существо­вали также переводы учителей Латинских первона­чальной единой церкви: св. Амвросия Медиоланского, Авгу­стина, Иеронима и Григория Великого. Известно, что Митрополит Макарий, будучи еще Архиепископом в Новгороде, поручил Димитрию толмачу в 1536 году перевести с Латинского языка Псалтирь с толкованиями Епископа Брунона Гербиполенского, Иеронима, Августина, Григория Великого, Беды пресвитера и Кассиодора, и сокращенную летопись Исидора Епископа Севильского. – Из приведенных имен мы можем видеть, сколько переводов отцев и учителей Греческих, еще до сих пор уцелело в рукописях наших книгохранилищ; они ожидают животворного взгляда науки: вот по­ле новое, непочатое для Греческого филолога, который захотел бы связать науку свою с предметом весь­ма важным древней отечественной Словесности. К сожалению, близорукая наша филология не понимает до сих пор важности такой задачи – и предпочитает лучше подбирать оброненные колосья западной языческой филологии нежели применять сокровища тамошней науки к своему родному полю, еще не возделанному: причем она могла бы внести живой интерес в мертвое у нас филологическое учение и оказать самому западу услугу, которой до сих пор он тщетно от нас ожидает.

Все сии переводы находились в беспрерывном об­ращении у нашего образованного духовенства: это мож­но видеть из Русских духовных сочинений, посла­ний, летописей, актов, которые все наполнены сви­детельствами из Греческих церковных учителей. Что были они собственностью и народа, – в этом можно убедиться по надписаниям рукописей, из которых заметно, что оне принадлежали даже простолюдинам.

Я намекал уже о том, что из всех проповедников и отцов Греческой церкви любимым, можно ска­зать, народным проповедником древней Руси был Иоанн Златоуст. Слова его преимущественно читались на все господские праздники. Несмотря на все разрушения нашей древней письменности, они в таком еще огромном ко­личестве встречаются у нас в бесчисленных сборниках. Кроме того, являются часто в виде отдельных собраний, аллегорические наименования которых: Златоструй, Маргарит, Измарагд, показывают, как особенно ценили проповедь Иоанна. Имя его сделалось у нас генерическим именем Русского народного проповедника: ему приписывались многие слова, по все­му вероятию сочиненные Русскими духовными лицами и в которых упоминается с похвалою имя самого Иоанна Златоуста. Так относили к нему нередко слова нашего красноречивого проповедника XII века Ки­рилла Туровского, которого предки наши именовали вторым златословесным учителем после Иоанна. Весьма важно бы было разрешить вопрос: почему церковь на­ша и Русский народ в древности питали такое осо­бенное духовное сочувствие к этому учителю Восточ­ной Церкви предпочтительно перед всеми другими? Может быть, ответ на этот вопрос заключает­ся в словах Стефана Яворского, которыми он обозначил характер Иоанна Златоуста в предисловии своем к книге Бесед его ^[28]. Он видит в нем совершенное сочетание пастыря Церкви и учителя, ко­торый, подражая самому Спасителю, оправдывал проповедь свою делом жизни и не только учил творимая, но и творил учимая. «Той бе силен делом и словом, – говорит Стефан об Златоусте. – Хвалим есть проповедник, имущ язык красноглаголивый, но вящшия похвалы достоин, иже к языку имать добродетельныя руце, и заповеди Господня проповедующ»^[29]. В самом деле, в словах Златоуста более нежели где-нибудь, после слов Спасителя, чувствуется эта глубокая связь истины с жизнию, которая составляет основу учительного слова Религии. Разумно со­знавая истины Веры и излагая их языком, самым ясным и увлекательным, он умеет немедленно при­лагать их к примерам жизни, и показывает сред­ства, как претворять их в дело. Это качество Иоанна не было ли причиною того, почему он возбу­ждал такое особенное сочувствие в наших древних соотечественниках?

И так все питательное слово Церкви первона­чальной, слово, исполненное чистого Християнского духа, через языки нам соплеменные и тогда еще близкие, Болгарский и Сербский, перешло в соб­ственность нашего языка и всем духовным содержанием своим легло в основу религиозному духу древ­ней Руси. Мы не имели языческих памятников, ко­торые могли бы отклонить внимание наших предков от Християнской сокровищницы и внести какую-нибудь постороннюю стихию, вредную для того первоначального духовного единства, в котором суждено было зачаться жизни древне-Русской. Старее первых глубокомысленных слов Иоаннова благовестия: «В начале бе Слово, и Слово бе от Бога, и Бог бе Слово: се бе искони у Бога» – наша Словесность ничего не имеет. Из тех сочувствий, которые Русский народ в древности обнаруживал к некоторым учителям и писаниям, мы видим, как он глубоко уразумевал смысл учения Христова. Усвоив себе все памятники первоначальной Церкви в их беспримесной чистоте и единстве, народ Русский усвоил тем себе и дух первобытного Християнства. Он конечно не ограничился одними переводами, а в том же духе продолжал и у себя проповедывание и раскрытие истины Християнской через своих народных учителей, о чем будет предложено в следующем чтении.

* Москвитянин. 1844. Ч. 1. № 2. С. 534-559.

Степан Шевырёв

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"