Из поколения победителей

Очерк истории русской партии в ХХ веке

Я заинтересовался историей жизни Михаила Васильевича Зимянина, когда в нашей белорусской   газете «Звязда» прочитал о том, что вдова бывшего Первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии П.М.Машерова, погибшего в автокатастрофе, выражала недоумение в связи с приездом в Минск на похороны секретаря ЦК КПСС Зимянина. «Как будто в Москве, – возмущалась она, – не знали, что у покойного были с ним «весьма сложные отношения».

С годами я все больше укреплялся в намерении разобраться в сложных хитросплетениях судеб белорусских руководителей послевоенной поры, каждый из которых   – Пономаренко, Патоличев, Козлов, Притыцкий, Сурганов, Мазуров, Машеров – были по – своему яркими личностями. И почти всегда в моих поисках отдельные факты и события так или иначе выводили меня   на это имя – М.В.Зимянин.

Во время приездов в Москву в середине девяностых годов мне удалось ознакомиться с редкими документальными материалами. Вместе с мемуарной литературой и опубликованными историческими исследованиями эти документы открыли мне противоречивую картину жизни людей, принадлежавших к высшим эшелонам власти в Советском Союзе.

Я решился предложить этот очерк для публикации не потому, что считаю свою работу полностью законченной, а в связи с памятной датой для белорусов и, надеюсь, для   многих тысяч граждан бывшего СССР. 21 ноября 2004 года Михаилу Васильевичу Зимянину исполнилось бы девяносто лет.

Минск. Сентябрь 2004 г.

Он ушел из жизни 1 мая, в день, который в СССР и странах социализма отмечался как международный праздник солидарности трудящихся. Прощались с ним 5 мая, в советский День печати. Поминальный девятый пришелся на празднование Великой Победы – 9 мая 1995 года.

Изучаешь материалы о жизни и деятельности этого человека, выслушиваешь рассказы о нем его родных и близких, товарищей по партии, по службе, читаешь воспоминания его друзей и недругов и поневоле ловишь себя на мысли о том, что даже даты, связанные с его кончиной, по–своему знаменательны. Они словно отражают его жизненный путь – труженика, журналиста, воина.

   Да и родился он 21 ноября (8 ноября по старому стилю) 1914 года, в день, когда православный русский народ празднует честь и память Архистратига Михаила, вождя воинства Господня, защитника веры и хранителя людей, главного борца против сатаны. По святцам был наречен Михаилом сын Василия по фамилии Зимянин, созвучной названию его родной белорусской деревушки Земцы, что неподалеку от Витебска.

Сегодня по истечении девяноста лет со дня рождения советского партийного и государственного деятеля Михаила Васильевича Зимянина попытаемся рассказать, каким он был.

Здесь не обойтись без цитат, зачастую довольно пространных, из мемуарной литературы, исторических трудов, документов. Наибольший интерес для нас представляют свидетельства тех людей, которые встречались, сотрудничали с   Михаилом   Васильевичем, проявляли к нему интерес как к политику и человеку.

Отзывы   о Зимянине разные. Одни пишут о нем   уважительно, воздавая должное его заслугам. Иные сдержаны в оценках. А кому-то он просто не по душе.

……….Так, историк и публицист Сергей Николаевич Семанов, долгие годы собиравший материалы о советских руководителях,   опубликовал две книги – жизнеописания   Л.И.Брежнева и Ю.А.Андропова. От последнего   Семанов немало натерпелся, фактически угодив в начале восьмидесятых годов под домашний арест. В те времена член КПСС, главный редактор журнала «Человек и закон» С.Н. Семанов распространял в писательских и журналистских кругах, как это следует из секретной докладной КГБ, «клеветнические измышления о проводимой КПСС и Советским правительством внутренней и внешней политике», допуская «злобные оскорбительные выпады в адрес руководителей государства». Очевидно также и то, что для КГБ не было секретом тайное сотрудничество Семанова с эмигрантскими изданиями.

«Рабочий, так сказать, секретарь ЦК по идеологии М.Зимянин, одногодок Андропова, так и не был введен в Политбюро; здоровый и подвижный, он отличался нерешительностью и слабохарактерностью, боялся сам принимать мало-мальски важные решения (о происхождении его супруги говорили разное…)», – пишет Семанов в книге об Андропове. А следующее упоминание о Зимянине уже из книги о Л.И.Брежневе. «Тогдашний секретарь ЦК по идеологии Петр Нилович Демичев был ничтожеством из ничтожеств. »   Новым секретарем, его сменившим, «стал бывший редактор «Правды» М.В.Зимянин. Был он таких же дарований, как и его предшественник, но человек Суслова, он явно был сторонником его «интернациональной линии».

В воспоминаниях «архитектора перестройки» А.Н.Яковлева, носящих    примечательное название «Омут памяти» можно прочитать следующее:   «Любопытный человек Михаил Зимянин. Партизан. Комсомольский, а затем партийный секретарь в Белоруссии, посол во Вьетнаме, заместитель министра иностранных дел, главный редактор « Правды». Как раз в это время (1973 год. – М.Б.) у меня сложились с ним добрые отношения, достаточно открытые. Мы доверяли друг другу. На Секретариате ЦК он выступал довольно самостоятельно, не раз защищал печать и иногда спорил даже с Сусловым. Поддержал мою статью в «Литературке», позвонил мне и сказал добрые слова. (Речь идет о яковлевской статье «Против антиисторизма», опубликованной в «Литературной газете» в 1972 году. В этой статье Яковлев в худших традициях вульгарно–социологической литературной критики подверг нападкам творчество выдающихся советских русских писателей и поэтов патриотического направления. Откровенная русофобия новоявленного «литературоведа» вызвала раздражение у Брежнева. «Этот мудак хочет поссорить нас с русской интеллигенцией», – буркнул он в сердцах и распорядился убрать Яковлева из аппарата ЦК КПСС. Яковлева отправили послом в Канаду, откуда он был возвращен при Андропове спустя десять лет. – М.Б.).

Я отправился в Канаду с этим образом Михаила Васильевича. В один из отпусков решил зайти к нему. В первые же минуты он соорудил изгородь. Я попытался что-то сказать, о чем–то спросить – стена из междометий. Я встал, попрощался, но тут он пошел провожать меня, дошел даже до коридора, глядя на меня растерянными глазами, буркнул: «Ты извини, стены тоже имеют уши». Собеседник мой боялся, что я начну обсуждать что-нибудь сакраментальное, как бывало прежде. Больше я к нему не заходил.

Когда я вернулся в Москву, он уже был секретарем ЦК. Однажды   он пригласил   меня   по делам института… (По возвращении из Канады Яковлев был назначен директором Института мировой экономики и международных   отношенийАН СССР. – М.Б.) Во время разговора раздался звонок Андропова. Зимянин сделал мне знак молчать. Все его ответы Андропову сводились к одному слову: «Есть». Я видел его перепуганное лицо. После разговора он облегченно вздохнул и сказал мне: «Ты не говори, что присутствовал при разговоре».

Академик – американист Георгий Арбатов в своей книге «Человек системы» пишет о том, что «все были рады», когда М.В.Зимянин сменил Демичева на посту секретаря ЦК по идеологии. «Репутация у него была неплохая, но на посту секретаря ЦК с ним что-то произошло. Может быть, он не выдержал испытания властью. А может быть, это было возрастное. Но, во всяком случае, Зимянин стал совсем другим, превратился в покровителя реакционеров, а в некоторых неблаговидных делах (в частности, в попытке разгромить в 1982 году ИМЭМО АН СССР) активно участвовал сам». В главе, посвященной Ю.В. Андропову, утверждается, что тот придерживался нелестного мнения о Зимянине и не раз Арбатову об этом говорил.

Бывший редактор «Комсомольской правды», бывший руководитель Всесоюзного агентства по авторским правам, бывший министр иностранных дел СССР, бывший посол в Великобритании и Швеции, ныне проживающий ныне в Стокгольме Борис Дмитриевич Панкин в своих воспоминаниях «Пресловутая эпоха» приводит следующий рассказ известной советской писательницы Мариэтты Шагинян о встрече с М.В.Зимяниным.

  «Когда – то давно, она не помнила то ли в сорок восьмом, то ли в пятьдесят шестом она пришла в Праге в советское посольство. Хотела раздеться.

– Вдруг какой-то маленький человечек бросился взять у меня пальто. По старой буржуазной привычке я протянула ему крону, и он взял эту крону. Я спросила, как пройти к послу, он рассмеялся и сказал, что он и есть посол. Вот такой он тогда был. Кстати, крону мне так и не вернул, по-моему. Может быть, взял ее на память».

Точности ради отметим, что М.В.Зимянин возглавлял посольство СССР в Чехословакии в 1960 -1965 годах, а приведенный   Панкиным забавный эпизод относится к лету 1963 года, когда Шагинян провела несколько недель в Праге, собирая материалы для книги о чешском композиторе Йозефе Мысливчеке.

Вторая встреча, о которой Мариэтта Сергеевна поведала Панкину, состоялась уже в ЦК КПСС. Писательница пришла к секретарю ЦК по идеологическим вопросам М.В.Зимянину с просьбой помочь приобрести дачу в Переделкино, а тот отказал, да еще и выговорил ей: « Как это можно? Коммунист не должен иметь никакой собственности. Вот посмотрите на меня. (А он, между прочим, блестяще одет, – отмечает Шагинян). У меня нет ничего. У моих детей нет ничего. Они не пользуются никаким блатом».

Шагинян в гневе покинула секретарский кабинет, а Зимянин, по ее словам, бросился за ней, «просил не сердиться, задержаться». Но негодующая писательница ушла. «Он вообще изменился, боже, как он изменился,- восклицала Шагинян.- Он ведь был сталинист, ярый сталинист, когда началось все это. А теперь совсем другое. Как сумел он попасть в масть?»

По прочтении этого отрывка поневоле возникает вопрос: для чего профессиональный журналист Борис Панкин, небезразличный к литературной форме, столь тщательно воспроизводит косноязычие девяностолетней литераторши, не утруждая себя ни редакторской правкой, ни, казалось бы, полезными комментариями? Попробуйте с ходу определить, что фраза «когда началось все это» означает период хрущевской «оттепели», а «теперь совсем другое» – брежневский «застой».   С другой стороны, нужны ли эти объяснения? Вот как ухитрялся «попадать в масть ярый сталинист» Зимянин? Думается, устами старушки Шагинян этот вопрос задает сам Панкин.

  «Отличался объективностью и здравомыслием, – характеризует М.В.Зимянина представитель так называемой «литературы факта» Николай Зенькович, автор 30 популярных книг по советской и новейшей российской истории. – Чаще всего любая серьезная коллизия заканчивалась у него в кабинете и не имела продолжения. Деликатный по характеру, вместе с тем был прямолинейным в суждениях, честным и правдивым в оценках, недостаточно податливым к зигзагам в идейных вопросах. Лично скромный, открытый, контактный, несколько эмоциональный. Говорил очень быстро».

И одновременно мастер «литературы факта» повторяет байку сына Хрущева о том, как посол СССР в Чехословакии М.В.Зимянин в октябре 1964 года позвонил из Москвы, куда он был вызван на Пленум ЦК КПСС, отдыхавшей в Карловых Варах Нине Петровне Хрущевой и поздравил ее с назначением на пост Первого секретаря ЦК КПСС Л.И.Брежнева. Заодно шустрый посол сообщил ни о чем до той поры не подозревавшей женщине, что «врезал как следует» по методам хрущевского руководства. По недоуменным вопросам Нины Петровны понял к ужасу своему , что по привычке попросил соединить его с женой Хрущева вместо Виктории Петровны Брежневой. Обе вместе отдыхали на карловарских водах. Пробормотал в расстройстве что-то невнятное и повесил трубку…

Ну что тут скажешь? Если бы Михаил Васильевич при жизни   прочитал эти анекдотические истории о себе, он бы от души посмеялся. Чувство юмора у него было отменное.

Мемуарная зарисовка Станислава Куняева, поэта, публициста, главного редактора журнала писателей России «Наш современник». «Маленький Зимянин» с «глубоко запавшими глазками», разговаривает с Куняевым на банкете по случаю очередного съезда Союза писателей: « А – это опять вы! И когда научитесь отличать евреев от сионистов?» «Я только этим и занимаюсь в последние годы, » – печально отшутился Куняев.

А вот портрет Зимянина, вышедший из-под пера Сергея Викулова, предшественника Куняева на посту главного редактора «Нашего современника»: «В нем не было ничего, что говорило бы о человеке гордом, волевом, самолюбивом: ниже среднего роста, круглое бабье лицо, курносый нос, тонкие губы, негромкий, без басовой струны голос, тараторный, лишенный ораторских интонаций говор». По описаниям Викулова, «щупленький, невысокий» Зимянин   постоянно «нервничает», «весь в движении», «подергивается на стуле», «суетливо жестикулирует», говорит «зло и резко», часто прерывает собеседника. Когда же он выступал с трибуны, то «не было в его говорении ни душевного волнения, ни боли, ни тревоги. Этакая ровная, скучная, прошу простить за сравнение, церковная монотонность. Слушаю, хочу записать, а записывать нечего…»

С легкой руки Викулова, а потом и сменившего   его Куняева пошла гулять по страницам «Нашего современника» и других изданий патриотического направления формулировка, характеризующая руководство культурой и идеологией советского периода,–«сусловы, зимянины, шауры» (В.Ф.Шауро – заведующий отделом культуры ЦК КПСС в 1965-1986 гг.- М.Б.). Сформулировано в полном соответствии с известными образцами   советской публицистики. Поневоле вспоминается классическое: «гитлеры приходят и уходят…».   Пренебрежение, презрение, если не ненависть к определенным личностям, сквозит в написанных с маленьких букв фамилиях, да еще   упомянутых во множественном числе. Имена собственные становятся нарицательными…

«Маленьким», в «мышиного цвета костюмчике», «постоянно шмыгающего носом» – таким запомнился Зимянин поэту, секретарю Правления Союза писателей России В.Сорокину.

  У идейного антипода трех последних авторов Евгения Евтушенко свое видение образа Зимянина, который лично к нему относился «весьма неплохо, тем не менее часто и весьма легко впадал в ярость по поводу всего того», что поэт писал и делал.

В книге «Волчий паспорт» Евтушенко живописует, как при объяснениях с ним Зимянина «трясло», как он от возмущения по поводу каких-то стихотворений поэта «вскакивал со стула, крича: «Это издевательство над всей советской жизнью, над нашим строем!».«При начале перестройки Зимянин несколько раз впадал в истерики – так, он буквально бесновался перед Съездом писателей СССР, перед пленумом СП РСФСР, полутребуя, полуупрашивая писателей не упоминать еще не напечатанный тогда роман   «Дети Арбата» Рыбакова, который он сам называл антисоветским».

  Забавно, но в своем «Романе-воспоминании» Анатолий Рыбаков пишет следующее: «Итак, роман запрещено даже упоминать. Евтушенко выбросил его из своего выступления. Потом разыскал меня, передал свой разговор с Зимяниным.

– Не думайте, я не испугался, но «скалькулировал», что мое умолчание будет выгодно для романа.

  Я улыбнулся, представляя, как маленький, тщедушный Зимянин наскакивает на долговязого Евтушенко.

  – Чего вы улыбаетесь? – насторожился Евтушенко.– Повторяю, я не испугался.

  – Знаю. У меня нет к тебе претензий. Я никогда не сомневался, что ты мне хочешь помочь».

И снова цитата из книги Евтушенко. Читаем : «Зимянин не замечал, что с каждым днем он все больше и больше становился анахронизмом. Его трагедия была в том, что, будучи субъективно честным человеком, в силу своей запрограмированности на так называемую идеологическую борьбу он превратился в верного Руслана – лагерной овчарки из повести Вадимова, которую учили брать мертвой хваткой всех, кто посмеет выйти из колонны заключенных. Зимянин, как и другие идеологи, был настолько занят надзирательством, что почти не бывал в театрах, и если что-нибудь читал, то только по служебной необходимости.

  Однажды он   меня неожиданно спросил в редакции «Правды»: «Тут так срабатываешься, что я уже не помню – когда в последний раз стоящую книжку читал. Не посоветуете ли мне что-нибудь почитать?» Я посоветовал ему «Сто лет одиночества». Такие люди, руководя культурой, сами в ней ориентировались еле-еле. Но все-таки была у них культура чтения, правда, особого склада. Они понимали силу слова, понимали, как самый вроде бы мягкий подтекст может становиться рычагом исторических перемен».

  В том же «Волчьем паспорте» не названный по фамилии секретарь ЦК по идеологии, но понятно, что речь идет о Зимянине, распекая   поэта за репортаж о Монголии в американском журнале «Лайф», вызвавший возмущение монгольского руководства,   «вдруг сварливо добавил:

–   И с вашей женитьбой на англичанке вы тоже учудили. Надо же было до такого додуматься! Почему вы все время противопоставляете себя обществу, гусей дразните?!

Я встал и сказал:

– Это мать моих двух детей. Если вы немедленно не извинитесь, я сейчас же уйду.

Он с торопливой гибкостью обнял меня за плечи, усадил:

– Ну, хорошо… Снимаю личный вопрос… Но гусей-то дразнить все-таки не надо… Ни монгольских,   ни своих…».

В 1964 году познакомился с Зимяниным известный дипломат и журналист, руководивший в 1988–1991 годах Международным отделом ЦК КПСС Валентин Михайлович Фалин: «Небольшого роста, щуплый, подвижный как ртуть. Большую часть войны партизанил в Белоруссии. С партийной работы попал в дипломаты. Будучи послом во Вьетнаме, Зимянин энергично противодействовал тому, чтобы эту страну постигла пол-потовская драма».

  В конце лета 1979 года В.М.Фалин, тогда первый заместитель заведующего отделом международной информации ЦК КПСС, с секретарем ЦК М.В.Зимяниным «по-свойски», с глазу на глаз, обсуждали ситуацию в Афганистане. Страна охвачена гражданской войной, и соотношение сил явно не в пользу правящего режима.   Президент Тараки и премьер Амин молят Москву о военной помощи, не только оружием, но и войсками. До осени 1979 года позиция советского руководства сводилась к тому, чтобы оказывать Афганистану политическое и экономическое содействие, в том числе оружием и военной техникой, но не более того.

  В новой ситуации Фалин задавал вопрос, от кого и с кем теперь защищать афганскую революцию? И он, и Зимянин   замечали возросшую активность советского Генштаба и тех отделов ЦК, которым положено заниматься афганской проблематикой. Друг другу они доверяли, поэтому поделились общим печальным выводом: страну втягивают в «авантюру с более чем сомнительным финалом».

  Упомянул Зимянина в своих размышлениях на тему «Русский орден» в ЦК партии: мифы и реальность», опубликованных в газете «Завтра» в июне 2002 года, руководитель Союза писателей России, в прошлом крупный комсомольский деятель, В.Н.Ганичев.

  Зимянин на всероссийском совещании журналистов устроил Ганичеву, тогда главному редактору «Комсомольской правды», разнос за серию статей о взяточничестве   высокопоставленных руководителей в Ставрополье, Краснодаре, Сочи. Мол, «Комсомолка» тщится доказать, что в СССР есть коррупция. Позднее уже на писательском съезде Зимянин подошел к Ганичеву и жестко сказал: «Вы должны уйти из «Комсомольской правды». Только не жалуйтесь…(Ганичев полагал, что принимавшие по его кандидатуре решение партийные аппаратчики опасались заступничества М.А.Шолохова, который с большой симпатией относился к «Комсомолке» и ее главному редактору. –М.Б.) Мы вас убираем по возрасту. (Хотя сам Ганичев, по его убеждению, был значительно моложе первого секретаря ЦК ВЛКСМ и многих других именитых комсомольцевю-М.Б.). Вот, пожалуйста, «Роман-газета», вы с писателями дружите, сами пишете, вам и карты в руки…» Я уже был членом Союза писателей и понял, что надо уходить в литературную нишу, скрываться от преследований товарищей по партии, да и духовно мне там было бы интереснее. Я дал добро. Так и поговорили с Зимяниным… Так что попытка сделать из «Комсомольской правды» оплот патриотизма, подобный «Молодой гвардии» у меня не вышла».

  На одной из встреч с журналистами М.В.Зимянин уже в качестве Секретаря ЦК КПСС обрушился, по воспоминаниям В.Н.Ганичева, на публикацию Владимира Солоухина, посвященную   проблеме сохранения русских памятников старины. «Пишут черт его знает что! Вот опять об этой Оптиной пустыне (делая то ли специально неправильное ударение, то ли по безграмотности). Что, у нас нет настоящих памятников революционерам, героям? Пишите себе!» Да, может быть, не самый атеистически мракобесный человек был Михаил Васильевич, но невежда безусловный», – заключает В.Н.Ганичев

  Еще одно любопытное высказывание о М.В. Зимянине, принадлежащее Ричарду Косолапову, бывшему главному редактору журнала «Коммунист». Зимянин довольно высоко ценил его как философа-теоретика и относил, как и Афанасьева, к числу своих друзей. « В конце семидесятых годов в связи с приближением 100-летия со дня рождения Сталина, – вспоминает Косолапов,- я внес предложение переопубликовать в журнале «Коммунист» его статью «Октябрьская революция и тактика русских коммунистов».

– «Ты что, хочешь показать, какой Сталин умный?» – парировал это предложение секретарь ЦК КПСС по идеологии М.Зимянин.

Вопрос был закрыт. Между тем Зимянин (умерший в мае 1995 года) полностью пересмотрел в конце жизни (якобы под влиянием чтения Гегеля) свое отношение к марксизму и доказал лишь то, что он, как и многие в «застойном» партийном руководстве, занимался не своим делом».

***

Уже по приведенным цитатам становится понятно, что писать о М.В.Зимянине непросто. Судьба его сложилась так, что довелось ему быть не только свидетелем, но и   участником важных событий отечественной истории, которые до сих пор тревожат умы. Он прожил трудную, полную драматических эпизодов, до предела насыщенную событиями жизнь. Да, случалось, он   ошибался, иногда терпел поражения и довольно тяжелые, но все же чаще достойно преодолевал выпадавшие на его долю испытания.

Выйдя на пенсию, Михаил Васильевич начал работать над   воспоминаниями. В то же время, ему, в полной мере познавшему искус оперативной журналистской работы, хотелось делиться своими впечатлениями и размышлениями о повседневной политической жизни страны. Время от времени его статьи и заметки появлялись в любимой им «Правде».

Его публицистическое дарование, помноженное   на огромный опыт профессионального политика, способного предугадывать развитие событий, пожалуй, наиболее ярко проявилось в статье «Маневры закончились – начался штурм Советов», опубликованной в «Правде» 19 марта 1993 года. Статья, к несчастью, оказалась пророческой.   Через полгода по ельцинскому приказу средь бела дня в центре Москвы   танки расстреляли здание, в котором укрывались опальные депутаты   Верховного Совета России…

Тяжелая болезнь помешала Михаилу Васильевичу завершить работу над воспоминаниями. Некоторые отрывки из незаконченной рукописи   удалось опубликовать в форме интервью в белорусской газете «Звязда» в июле-августе 1992 года и в московском еженедельнике «Политика» в 1992-1993 годах.

Он был счастлив, когда его пригласили участвовать в подготовке сборника «Живая память», посвященного пятидесятилетию Великой Победы. Статья   М.В.Зимянина, как одного из организаторов партизанского движения, открывала раздел документальных свидетельств о всенародной борьбе против немецко-фашистских захватчиков. Он успел увидеть свою работу напечатанной…

Как уже говорилось, Михаилу Васильевичу довелось участвовать во многих событиях, которые можно назвать поворотными в судьбе Советского государства. Но не было, пожалуй,   в жизни   М.В.Зимянина времен более сложных и драматичных, чем те, что наступили для него после   смерти И.В.Сталина 5 марта 1953 года.

Он избегал говорить об этом периоде. Напоминания причиняли ему боль. Даже когда во времена горбачевской гласности стали появляться публикации, в которых искажалась суть событий в Белоруссии в марте-июне пятьдесят третьего года и роль М.В.Зимянина в этих событиях, он предпочитал отмалчиваться. Только на исходе дней нашел в себе силы рассказать близким   о том, что долгие годы таил в памяти. Мог ли он предвидеть, что определенные политические силы в постсоветской Белоруссии попытаются использовать его имя, выхватив   из драматических событий лета пятьдесят третьего года идею «белоруссизации» и вновь попытаются развести русских и белорусов…

***

Вечером 8 июня 1953 года в кабинете заведующего Четвертым Европейским отделом МИД СССР М.В.Зимянина раздался звонок. Звонили по городскому телефону. «Михаил Васильевич? Добрый вечер. Вас беспокоят из секретариата товарища Берия. Лаврентий Павлович просил Вас перезвонить ему по кремлевской связи».

  Через минуту Зимянин разговаривал с Берия.   На вопрос, как он попал в МИД, Зимянин   ответил, что в апреле после его встречи с В.М.Молотовым состоялось соответствующее решение Президиума ЦК КПСС, и он перешел на работу в центральный аппарат МИДа. « Знаете ли Вы белорусский язык?» – неожиданно спросил Берия. « Знаю», – последовал ответ. « Вызову Вас на беседу», – буркнул Берия и повесил трубку.

  Зимянин сразу же перезвонил Молотову и доложил ему о разговоре с Л.П.Берия. Но вопреки ожиданиям Молотов принял его только утром следующего дня. Поздоровавшись, министр вопросительно посмотрел на Зимянина.

– Мне думается, Вячеслав Михайлович, речь может пойти о моем переводе на работу в систему Министерства внутренних дел.- Зимянин старался скрыть волнение.- Очень бы просил Вас принять во внимание мое желание продолжать службу в Вашем министерстве.

  Молотов сухо ответил, что, по его мнению, предложение Лаврентия Павловича может быть иным. И ему, Молотову, будет трудно возражать против этого предложения.

Спустя несколько дней   Зимянину снова позвонил помощник Берия и опять попросил воспользоваться для разговора кремлевской связью. На этот раз Берия предложил Зимянину явиться к нему в понедельник вечером 15 июня.

  Поздоровавшись, Берия задал прежний вопрос: как Зимянин попал в МИД? Когда тот начал отвечать, прервал его: «Решение, принятое в отношении Вас неправильно, более того, ошибочно!»

–   Мое дело солдатское, – слегка опешив, сказал Зимянин.- Не могу рассуждать, правильно или неправильно решение ЦК партии. Я обязан выполнять его.

–   Нет, – досадливо поморщился Берия, – Ваше дело не совсем солдатское. И даже вовсе не солдатское. Что, все белорусы такие на удивление спокойные? На руководящую работу их не выдвигают – они молчат, хлеба дают мало – они молчат. Да узбеки или казахи на их месте заорали бы на весь мир. Что же за народ белорусы?

–   Белорусы народ хороший, товарищ Берия,-   ответил Зимянин, озадаченный таким ходом беседы.

–   Ну, хорошо.   А как Вы оцениваете товарища Патоличева?  

–   Мне недолго довелось с ним работать,- осторожно начал Зимянин, – как известно, он крепкий хозяйственник…

  Берия резко взмахнул рукой, прервав собеседника.

– Напрасно разводите «объективщину», товарищ Зимянин! Патоличев никуда не годный руководитель, да и человек пустой!

Грузно поднялся из-за стола, прошелся по кабинету и остановился за спиной Зимянина.

–   Я подготовил докладную записку в ЦК, – с подчеркнутой значимостью произнес Берия,- в которой оцениваю положение дел в Белоруссии с проведением национальной политики и с колхозным строительством, как крайне неудовлетворительное. Такое положение надо срочно поправлять. И предстоит этим заняться Вам, товарищ Зимянин!

Берия вернулся за стол, снял пенсне, подышал на стекла, медленно их протер фланелевой салфеткой. Прищурившись, посмотрел на Зимянина

–   Я бы посоветовал Вам не искать себе «шефов», чем грешили Ваши предшественники.

– «Шеф» в партии один – Центральный Комитет, товарищ Берия, – скорее отрапортовал, чем ответил Зимянин.

    –   И правительство,- жестко дополнил   Берия.

    – Разумеется,- подтвердил Зимянин.- И ЦК партии и правительство неотделимы друг от друга.

  – Хорошо, – удовлетворенно заключил Берия и вдруг повторил с угрозой. – Не советую искать «шефов»!

  –   Учту Ваш совет, товарищ Берия, – спокойно отозвался Зимянин и, думая, что беседа закончена, поднялся из-за стола.

    –   Не торопитесь, товарищ Зимянин,- остановил его Берия, но садиться уже не предложил.- Вы, должно быть, не в курсе того, что нами назначен новый министр внутренних дел Белоруссии? Это товарищ Дечко. Ряд белорусских товарищей займет посты начальников областных управлений республики. Вам следовало бы познакомиться с ними. Вообще надо всячески   поддерживать чекистов, товарищ Зимянин.

  –   Чекисты не могут пожаловаться на отсутствие поддержки со стороны ЦК Компартии Белоруссии …

  –   Повторяю: надо поддерживать чекистов! У них работа острая. Знайте, что в свою очередь их долг поддерживать Вас!

Берия встал и, уже протягивая на прощание руку, осведомился, читал ли Зимянин его записку о Белоруссии, и тут же распорядился принести ее и на первой странице размашисто начертал: « Ознакомить т. Зимянина».

   В дверях Зимянин в третий раз услышал предостережение не искать себе «шефов».

Записка Берия в Президиум ЦК КПСС, датированная 8 июня 1953 г., о неудовлетворительном использовании национальных кадров в республиканских, областных и районных партийных и советских организациях Белоруссии завершалась предложением выдвинуть на пост первого секретаря ЦК республики «т. Зимянина М.В. – белоруса по национальности, бывшего второго секретаря ЦК КП Белоруссии, недавно переведенного на работу в министерство иностранных дел СССР в качестве начальника отдела».

   Знал ли Зимянин об уже принятом 12июня 1953 года Президиумом ЦК КПСС постановлении по Белоруссии, которое было подготовлено на основе записки Берия?   Мог ли он, тридцативосьмилетний провинциал, не слишком искушенный в аппаратных играх высшего руководства, предвидеть приближающуюся развязку борьбы за власть внутри правящей после смерти Сталина четверки – Маленкова, Молотова, Хрущева и Берия?  

   Беседа с секретарем ЦК Г.М.Маленковым, который, как и в сталинские времена, занимался подбором и расстановкой кадров, была предельно краткой. Смысл ее сводился к традиционному партийному «Надо!»: «Белорус? Язык знаете? Вот и хорошо. Мы Вам доверяем. Собирайтесь. Поедете на родину».

  Вернувшись далеко за полночь в   627-й номер гостиницы «Москва», где он провел после приезда из Минска несколько тягостных своей неопределенностью недель, Зимянин долго не мог заснуть. Вдруг вспомнилась первая встреча с Маленковым в апреле 1947 года в Москве перед назначением на пост секретаря ЦК Компартии Белоруссии.

   Тогда, увидев Зимянина, Маленков широко улыбнулся и воскликнул:

–   Какой же Вы маленький!

   К удивлению   всесильного сталинского кадровика Зимянин шутки не принял:

  – Вы ошиблись адресом. Поищите   кого-нибудь ростом повыше!- круто повернулся и направился к двери.

    – Постойте, не горячитесь. Мы же оба понимаем, что не это главное,- миролюбиво сказал Маленков. Зимянин ему явно понравился.

Остался доволен Георгий Максимилианович и результатами собеседования. Ответы Зимянина были по-военному краткими и точными. По достоинству оценив его искренность и прямоту, Маленков в то же время отметил присущие Зимянину горячность и резкость, о чем и доложил И.В.Сталину.

  Тогда в апреле 1947 года решением Политбюро ЦК ВКП(б) М.В.Зимянин был утвержден секретарем ЦК Компартии Белоруссии. Порадовался высокому назначению Зимянина его старший товарищ Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко, секретарь ЦК ВКП(б), по праву считавший Михася, как называли Зимянина с партизанских времен белорусы, своим воспитанником.

   В 1938 году Пономаренко возглавил партийную организацию Белоруссии, пережившую полосу жестких массовых чисток. На одном из совещаний в Могилеве   его внимание привлек бойкий   черноволосый паренек, оказавшийся вожаком могилевских комсомольцев. Они разговорились, и Пономаренко   удивила начитанность комсомольского секретаря, к тому же еще и студента исторического факультета Могилевского педагогического института. В 1940 году Пономаренко выдвинул Михаила Зимянина на пост   первого секретаря республиканского комсомола.

  Начало войны застало Зимянина в Белостоке. С частями 3-й, 4-й и 10-й армий Западного и Центрального фронтов, прикрывавших Белоруссию, он прошел тяжкий путь, с боями отступая к Барановичам и Минску. Уже в конце июня 1941 года он в числе других белорусских руководителей приступил к созданию в тылу немцев подполья, к формированию из местного населения партизанских отрядов, которые усиливались выходящими из окружения солдатами и командирами.

*    * *

Обратимся к воспоминаниям Кирилла Трофимовича Мазурова, видного государственного и партийного деятеля, на протяжении тринадцати лет входившего в состав руководящего органа КПСС – Политбюро. Зимянин   считал его одним из самых близких своих друзей. На большинстве фотографий партизанской поры они рядом.

  «Осенью 1936 года после двухлетней отсрочки   меня призвали в Красную Армию,- вспоминал Мазуров.- В первые же дни пребывания в полку я познакомился с Михаилом Зимяниным. Живой и компанейский, добрый и ровный в общении с товарищами, хотя и острый на язык, он выделялся своей эрудицией–учился в педагогическом институте–и быстро завоевал авторитет у курсантов и командования…После окончания полковой школы Михаила Зимянина назначили редактором газеты нашей части. Выпуском ее он и занимался до конца службы».

  Мазуров завершил свои мемуары описанием событий лета 1944 года, когда освобождением Минска от немецких оккупантов фактически завершилась партизанская война в Белоруссии. На страницах его книги часто встречается имя М.В.Зимянина. Вспоминает Кирилл Трофимович и о том, как в 1942 году друг его Михаил помог ему разыскать мать, брата и сестру, эвакуированных в Барнаул.

  И еще об одном эпизоде военной поры, который упоминается уже в дневниковых записях М.В.Зимянина. В июле 1941 года, когда Михаил Васильевич пробирался из Витебска в Гомель, он вспомнил, что   в районе городка Кричева проживала семья   его друга –   белорусского поэта Аркадия Кулешова. Зимянин разыскал Кулешовых – жену, старика–отца, помог им за полчаса собраться   и вывез их под Брянск, откуда они были переправлены за Волгу.

  В августе сорок первого на окраине Гомеля Михаил Васильевич в последний раз увиделся с родным братом Володей. Брат чудом вырвался из окружения после боев в Западной Белоруссии, где он в составе электротехнической роты возводил укрепления на новой границе. Крепко обнялись Зимянины на прощанье. Владимира Зимянина, рядового пулеметчика, направили   под Киев, где он в кровопролитных боях сложил голову и   был похоронен в безымянной солдатской могиле.

Известный литературовед Вадим Валерьянович Кожинов, увлекавшийся историей, беседовал как-то с обозревателем радиостанции «Голос России». Назвав отечественную партизанскую войну, «грандиозной», Кожинов заметил, что иногда эту войну не совсем правильно представляют. «В ней видят такую, знаете, войну, которая возникла как бы сама собой. Но так не бывает, это трудно. Конечно, она управлялась из Москвы». В подтверждение   сказанного Кожинов сослался на одного из руководителей «тогдашнего партизанского движения,   известного человека по фамилии Зимянин», который ему, Кожинову, «очень много рассказывал».

   «Михаил Васильевич (кажется, так его звали?), скажите, сколько раз вы были за линией фронта?» Зимянин отвечал: «В 1941 году – один раз, в 1942 году – два, а вот в 1943 году – уже восемь, наверное». Кожинов поверил Зимянину, поскольку тот мог заявить, что «вообще не вылезал из немецкого тыла», и проверить это было бы невозможно. А Зимянин «честно сказал, скромно: «Не так много».

. В начале октября 1941 года П.К. Пономаренко с Зимяниным были направлены на Брянский фронт, где в течение двух недель они пытались обеспечить организованный отход наших войск, едва не истребленных танками Гудериана.

  После Брянского фронта член Военного совета 3-й Ударной армии Пономаренко командировал старшего батальонного комиссара Михаила Зимянина в район Ржева и Великих Лук, где шли долгие кровопролитные сражения, «для выполнения специального задания по сбору данных о противнике и по вопросам связи с партизанскими отрядами». Здесь, в болотах и лесах, создавались так называемые окна, через которые налаживалась связь с белорусскими партизанами, осуществлялась переброска боеприпасов, другого военного снаряжения, продуктов питания, медикаментов.

Рассказывая о совместной работе в Минско – Полесской партизанской зоне, К.Т. Мазуров утверждал, что работа М.В. Зимянина «принесла большую пользу» не только ему, но также партийным и партизанским руководителям.

  Только за пять первых месяцев 1943 года руководитель белорусских комсомольцев, ближайший сотрудник начальника Центрального штаба партизанского движения П.К.Пономаренко Михаил Зимянин побывал в отрядах Минской, Полесской, Гомельской, Пинской областей .

  «Человек подвижный, необычайно энергичный, целеустремленный, он всех заражал своим энтузиазмом, – рассказывал генерал КГБ СССР, а в годы Великой Отечественной войны геройский партизан,   Эдуард   Болеславович Нордман.- Его обаяние, широкий политический кругозор, талант организатора, смелость и выдержка в сложной обстановке снискали ему уважение среди партизан».

   Как известно, Центральный штаб партизанского движения при Ставке Верховного Главнокомандования был создан только 30 мая 1942 года. По решению И.В. Сталина   штаб возглавил П.К.Пономаренко. Известно также, что первый секретарь ЦК коммунистов Украины Н.С.Хрущев предлагал на этот пост своего ставленника – руководителя украинского НКВД некоего Сергиенко.

Годом позже Сталин намеревался переместить Пономаренко на Украину вместо Хрущева, которому удалось сохранить свой пост только благодаря энергичному заступничеству Берия, Маленкова и Булганина, с мнением которых Сталин тогда считался. «Заступники» же не без оснований рассматривали Пономаренко как политического противника, более опасного для них, чем простоватый, как им тогда представлялось, Никита Сергеевич.

  Соперничество между Пономаренко и   Хрущевым началось в 1939 году, когда после завершения военной кампании в Польше белорусский руководитель сумел отстоять перед Сталиным свой вариант западной части белорусско-украинской границы. Хрущева же вождь высмеял за представленную в качестве довода, по выражению Сталина, «петлюровскую карту», согласно которой ряд районов Белоруссии, в том числе города Брест, Пружаны, Пинск, Лунинец, большая часть Беловежской пущи, отходил к Украине. Вместе с тем   белорусы, понимая желание соседей получить лесные территории, которых так не хватало Украине, поделились с украинцами Камень – Каширским   районом.

  Жесткие споры Хрущева с Пономаренко не затихали и в военные годы. Как правило, Сталин принимал сторону Пономаренко. Так, на одном из совещаний в Кремле Хрущев выступил с инициативой создания крупных семитысячных партизанских бригад. Пономаренко же утверждал, что отряды должны быть небольшими по численности и поэтому более мобильными и маневренными. Многотысячные, базирующиеся во вражеском тылу соединения должны были снабжаться за счет и без того разоренного оккупантами населения. Рано или поздно ситуация, когда обирали бы и «свои» – партизаны и «чужие» – оккупанты, вызвала бы взрыв людского негодования, направленного не только против немцев но и против партизан. Понимая это, Сталин предложение Хрущева отверг.

   Однажды, выслушав доводы разгоряченных очередным спором Никиты Сергеевича и Пантелеймона Кондратьевича, вождь с усмешкой заключил: «Вот если бы к энергии Хрущева да голову Пономаренко!» Легко представить, какие чувства при этом испытывал болезненно самолюбивый Хрущев…

  Конечно, сюжеты взаимоотношений высокопоставленных деятелей принадлежали к особо хранимым тайнам «кремлевского двора». Сталин жестко пресекал любые обсуждения высшей кадровой политики за стенами своего кабинета. Видимо, поэтому у многих партийных чиновников, работавших в сталинские годы, на всю жизнь осталась маниакальная боязнь оказаться услышанными, а точнее подслушанными в самое неподходящее время.

  По каким-то одному ему ведомым причинам Сталин потворствовал усилению неприязни Хрущева к Пономаренко. Иначе чем объяснить, к примеру, вызов Пономаренко в сталинский кабинет в тот момент, когда перед вождем на коленях стоял Никита Сергеевич. Об этом эпизоде, относящемся к 1943 году, Пантелеймон Кондратьевич поведал спустя много лет своему помощнику В.М.Николаеву. По версии Пономаренко, Хрущев умолял Сталина сохранить жизнь сыну Леониду, военному летчику, перешедшему на сторону врага, а затем захваченному партизанами, но получил отказ. Вспомним, что вождь не пощадил и собственного сына Якова, который одно время находился в фашистском концлагере на территории Белоруссии. Разрабатывался даже план освобождения Якова силами тринадцатой партизанской бригады, но Сталин об этом и слышать не хотел…

  По свидетельству Николаева, Пономаренко и сам был не всегда безупречно вежлив по отношению к Хрущеву. «В годы войны, как известно, Пантелеймон Кондратьевич возглавлял Центральный штаб партизанского движения, – вспоминает Николаев, – а Хрущев был членом штаба. Как-то раз он заставил ждать Никиту Сергеевича в приемной своего кабинета почти два часа… Таких вещей злопамятный Никита никому не прощал».

  На девятнадцатом съезде партии в октябре 1952 года П.К.Пономаренко избрали членом Президиума ЦК КПСС. Оставаясь одним из ведущих   секретарей Центрального Комитета, ответственным за вопросы государственного планирования, финансов, торговли и транспорта, он также занимал    пост министра заготовок СССР.

  Поднаторевшая в кремлевских интригах «старая гвардия», а ее позиции после съезда значительно ослабли (Сталин отдалил Молотова, Микояна и Ворошилова), настороженно следила за усилением позиций сталинских выдвиженцев – Н.А.Михайлова, В.А.Малышева, М.Г.Первухина, М.З.Сабурова и особенно П.К.Пономаренко, который продолжал пользоваться особым расположением вождя.

  В начале 1953 года И.С.Сталин распорядился ознакомить членов Президиума ЦК КПСС с проектом документа о назначении П.К.Пономаренко Председателем Совета Министров СССР. Выдвинув Пономаренко на ключевой государственный пост, который сам Сталин занимал с мая 1941 года, вождь окончательно определил своего   преемника.

  Внезапная болезнь Сталина и его кончина 5 марта 1953 года вызвали вспышку яростной борьбы за власть. Согласно официальному сообщению, вождь умер в 21 час 50 минут. А в 20 часов, еще при живом Сталине, его «верные соратники» Хрущев, Маленков и Берия уже созвали совместное заседание Пленума ЦК, Совета Министров и Президиума Верховного Совета. «Страна не может терпеть ни одного часа перебоя в руководстве», – заявил Маленков, которого по предложению Берии срочно назначили Председателем Совета Министров СССР.

  Пантелеймон Кондратьевич Пономаренко был срочно освобожден от обязанностей секретаря ЦК КПСС, переведен из членов Президиума ЦК в кандидаты и назначен министром культуры СССР.

  Свое неприязненное отношение к Пономаренко мстительный Хрущев вскоре распространит на сослуживцев и друзей Пантелеймона Кондратьевича. В хрущевский «черный список» будет занесен и Михаил Васильевич Зимянин.

***

  25 июня 1953 года в Минске М.В.Зимянин выступал перед участниками   Пленума ЦК Компартии Белоруссии. Впервые за всю историю своих пленумов и съездов   белорусские коммунисты с удивлением слушали директивный доклад на родном языке. Еще больше удивило их содержание доклада.

  Как следовало из выступления Зимянина, Центральный Комитет КПСС выражал обеспокоенность по поводу того, что белорусское руководство не поняло поставленных перед ним задач по выдвижению национальных кадров на работу в партийные и советские учреждения. Приведенные докладчиком примеры показывали, что в аппарате партийных органов кадры коренной национальности составляли всего 62,2 процента. Так в системе республиканского Министерства внутренних дел из 173 начальников районных отделов   только тридцать три являлись белорусами.

  Зимянин назвал ненормальным явлением ведение делопроизводства в партийных и советских органах республики только на русском языке, крайне малые тиражи книг, журналов и газет на белорусском языке, который фактически превратился в предметную дисциплину в большинстве школ и высших учебных заведений.

  «Говорить с народом нужно на его родном языке!», – провозгласил М.В.Зимянин, вызвав дружное одобрение земляков. Правда, докладчик тотчас разъяснил, что его призыв не сводится к требованию говорить в Белоруссии только по-белорусски. Ведь среди населения республики тысячи русских, украинцы, евреи, представители других национальностей, которые имеют полное право говорить на своих родных языках. Точно так же более активное продвижение национальных кадров на руководящие посты не означает огульной замены работников небелорусской национальности.
  – За годы работы в Белоруссии, – отметил М.В.Зимянин, – многие русские товарищи и работники других национальностей изучили белорусский язык, культуру, обычаи белорусского народа. Те же, кто не придавал до сих пор необходимого значения изучению белорусского языка, должны выправить это. Изучение белорусского языка не явится особенной трудностью, ибо он чрезвычайно близок языку старшего брата – великого русского народа.

  А вот следующая фраза породила впоследствии немало кривотолков и послужила поводом для обвинения М.В.Зимянина в национализме. Этим не преминут позднее воспользоваться сторонники отчуждения Белоруссии от России, причислив Зимянина к своим единомышленникам.

  – Ну а те, – сказал Михаил Васильевич,- кто посчитает более целесообразным перейти в условия, где для них будут возможности работать на родном языке, – заявил Зимянин,- пусть обращаются в партийные органы, где они получат возможность перевестись на работу в соответствующие республики и области.

  Зимянин завершил выступление сталинскими словами: «Партия посчитала необходимым помочь возрожденным нациям нашей страны стать на ноги во весь рост, оживить и развить свою национальную культуру, развернуть школы, театры и другие культурные учреждения на родном языке, национализовать, то есть сделать национальными по составу партийный, профсоюзный, кооперативный, государственный, хозяйственный аппараты, выращивать свои национальные партийные и советские кадры и обуздать все те элементы, – правда, немногочисленные, которые пытаются тормозить подобную политику партии».

  В итоге двухдневных прений все положения основного доклада получили единодушную поддержку, а кадровая рекомендация ЦК КПСС, означавшая замену русского Н.С.Патоличева белорусом М.В.Зимяниным на посту первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии, столь же дружно одобрена.

  Вечером 26 июня Зимянину позвонил Г.М.Маленков. Поинтересовавшись, как проходит Пленум, он вдруг спросил: «А может быть оставить Патоличева в Белоруссии? Не трогать его? Что Вы думаете?»

  – Раз есть у вас такое предложение, перечить не буду,- просто ответил Зимянин и неожиданно для себя добавил.- Сами знаете, я сюда не рвался.

  – Ну, хорошо, дадим такую рекомендацию ЦК участникам Пленума, а они пусть проголосуют и решат. Поручаем сказать об этом Вам.

  О дальнейших событиях Михаил Васильевич рассказывал следующее.

  «Возвращаюсь в зал заседаний, выхожу на трибуну: «Товарищи! Звонили из Москвы…»

  Мне и невдомек было знать, что в этот день – 26 июня – арестовали Берию. Об этом Хрущев уже   сообщил Патоличеву, а тот, естественно, никому ни слова. Не зная всей подоплеки, продолжаю: «В Москве есть мнение: с учетом хода Пленума оставить товарища Патоличева на посту первого секретаря. Давайте решим».

  До этого обсуждение шло достаточно оживленно: звучали выступления и с критикой и с добрыми словами. Теперь же итоги дебатов были фактически предрешены. Проголосовали, естественно, за то, чтобы «просить Президиум ЦК КПСС пересмотреть постановление ЦК КПСС от 12 июня с.г. в отношении тов. Патоличева Николая Семеновича и оставить его первым секретарем ЦК КПБ».

  Объявили перерыв. Я позвонил Маленкову. «Хорошо,- сказал тот.- Позднее мы Вас информируем о нашем решении».

  Доложил участникам о том, что Кремль дал «добро» и передал председательство на Пленуме Патоличеву, а тот сразу на трибуну выступать: «Товарищи, ЦК поддерживает наше решение! У ЦК также есть мнение о назначении товарища Зимянина Председателем Совета Министров БССР, а товарища Клещева, занимавшего этот пост, отправить на партийную учебу. Нет возражений? Нет!»

  Поздно вечером захожу к Патоличеву. Поздравил его, а потом спрашиваю: «Будьте добры, скажите, говорили ли Вы с Хрущевым? Что означают подобные повороты?»

  – А разве ты не знаешь? Берия арестован. В этом весь вопрос!

  -Николай Семенович, будем считать наш разговор законченным .Желаю Вам успехов, а сам, с Вашего разрешения, завтра уезжаю в Москву. Надеюсь, что здесь я с Вами больше не встречусь.

  Повернулся и ушел.

  В секретариате Н.С.Хрущева попросил меня принять. Через три дня он меня принял: «Это еще что такое? Почему тут появился?»

– Так уж получилось. Не складывается…

– Вы очень легкомысленно относитесь к решениям ЦК: то туда, то сюда!

– Никита Сергеевич, а Вы меня спрашивали, когда направляли туда, а потом отменяли свое решение? Поинтересовались, согласен ли я работать Предсовмина Белоруссии? Прошу доложить Центральному Комитету о моей просьбе –   разрешить мне вернуться в Москву.

  Через два дня вызвали на заседание Президиума ЦК – Маленков, Хрущев, Молотов, Ворошилов…

– Товарищ Зимянин, мы считаем что Вы честно выполнили решение ЦК по Белоруссии,- сказал В.М.Молотов.- К Вам претензий нет. И все-таки, почему Вы хотите оттуда уехать?

  Я постарался не вдаваться в подробности.

– Видите ли, товарищ Молотов, обстановка складывается так, что мы с Патоличевым будем напоминать двух медведей в одной берлоге. Прошу избавить меня от этого.

– А   Вы, собственно чего   хотите? – прозвучал после короткой паузы вопрос.

– Здесь присутствует Вячеслав Михайлович… Если не будет возражений, хотел бы работать в МИДе.

  Неожиданно меня поддержал Н.С.Хрущев.

– А действительно… Вячеслав Михайлович, как Вы смотрите на это предложение?

-          Пожалуйста, хоть завтра,- ответил Молотов.- Он для нашей компании подходит. Пусть возвращается.

*   *   *

   В.М.Молотов поддержал Зимянина, упомянув его как «хорошего товарища» на июльском Пленуме ЦК КПСС, участники которого в течение шести дней осуждали «преступные антипартийные и антигосударственные действия Берии и его приспешников».

  А ведь к таким приспешникам мог быть причислен и М.В.Зимянин. Н.С.Хрущев в своих   «Воспоминаниях», изданных впервые на Западе в начале семидесятых годов, уверял, что линия на выдвижение национальных кадров в руководства союзных республик «всегда была налицо в партии. Но он (Берия – М.Б.) поставил этот вопрос под резким углом антирусской направленности в выращивании, выдвижении и подборе кадров. Он хотел сплотить националов и объединить их против русских. Всегда   все враги Коммунистической партии рассчитывали на межнациональную борьбу, и Берия тоже начал с этого…».

  Смертельно опасное   испытание выпало тогда на долю Михаила Васильевича Зимянина. Было ему в   пятьдесят третьем году всего тридцать девять лет. Угодил он, сам того не желая, в жернова большой политики,   коварной и безжалостной. Но устоял, не поступился ни честью, ни достоинством, и, как покажут все последующие прожитые им годы,   сохранил свое доброе имя.

Правда, навсегда останутся в его душе горький осадок, обида на старых   товарищей, которые тогда   предпочли отойти в сторону. Слепое подчинение партийной дисциплине? Боязнь навредить себе? Никогда он не позволял себе высказывать в их адрес слов осуждения.   Уже будучи смертельно больным, он, вопреки запретам врачей и близких, нашел в себе силы, чтобы   студеным декабрьским днем   проводить в последний путь своего земляка и боевого друга, поддержки которого ему так не хватало   в далеком пятьдесят третьем…

  Лишь в начале девяностых годов   Михаил Васильевич в беседе   с белорусским журналистом   согласился поговорить о событиях почти полувековой давности.

  То, что произошло с ним в пятьдесят третьем, он во многом объяснял ненавистью Хрущева к П.К.Пономаренко и его окружению.

  «Направляя меня в Минск, за две недели до ареста Берии, Хрущев уже все решил. Об этом мне позднее говорил один из его помощников.

  Перед поездкой Никита Сергеевич давал мне   такие наставления: «Деликатно проконсультируйтесь у осведомленных людей, как там в Минске, какие ошибки допущены руководством,   как их лучше исправить. Используйте   эти две недели для того, чтобы подготовить Пленум надлежащим образом. Вам же его вести». Думаю, что, нацеливая меня на проведение «консультаций» с белорусами, Хрущев хотел потянуть время, чтобы я до расправы с Берией   не успел сменить Патоличева. А с Патоличевым Никиту Сергеевича Хрущева связывали теплые воспоминания о совместной работе на Украине и борьбе с Л.М.Кагановичем. Хрущеву конечно же   хотелось меня проверить, ведь я был воспитанником ненавистного ему Пономаренко. А то   и подловить меня на возможных интригах в борьбе за власть.

  Предстояла задуманная еще при Сталине замена русских руководителей партийных организаций Украины и Белоруссии на представителей коренных национальностей. Кстати, на Украине новым руководителем стал человек Хрущева – Алексей Илларионович   Кириченко.

  Я же ни о чем ином не думал, кроме одного – успешно выполнить директивы Центрального Комитета. Разумеется, позволь я себе хотя бы на мгновение проявить пренебрежительное отношение к Патоличеву или выразить стремление удержать власть, все могло завершиться по-другому.

Да, в финальной истории с   Берией Хрущев вел себя мужественно, он рисковал жизнью, и я ценю его за это. Но со мной он вел бесчестную игру. Спасла меня тогда, да и спасает теперь   наука моего учителя Пантелеймона Кондратьевича Пономаренко: «Живи по совести!»

  К В.М.Молотову Зимянин сохранил благодарно-уважительное отношение. Летом 1956 года, когда Молотова снимали с должности министра иностранных дел, Зимянина, как заведующего отделом и члена Коллегии МИДа, вызвали на заседание московского партийного актива, с расчетом на то, что он выступит с осуждением политических ошибок своего бывшего руководителя. Михаил Васильевич ограничился критикой позиции Молотова по югославскому вопросу. Молотов считал Югославию буржуазной страной и соглашался на восстановление прерванных Сталиным советско-югославских отношений только по государственной линии. Зимянин подчеркнул, что он неоднократно выражал несогласие с такой   позицией министра, ведущей к ослаблению влияния Советского Союза на Балканах.  

  Выступление М.В.Зимянина вызвало раздражение у руководителя московской партийной организации Екатерины Алексеевны Фурцевой:   «Могли бы и больше сказать!»

  Михаил Васильевич промолчал, хотя   он был далек от того, чтобы идеализировать Молотова, зная много примеров   его грубого, черствого и даже жестокого отношения к людям. Этим   Вячеслав Михайлович разительно отличался от П.К.Пономаренко, который в послевоенные годы наказывал Зимянину, тогда секретарю ЦК Компартии Белоруссии по кадрам, занимавшемуся проверкой личного состава партийных и государственных органов республики: «Смотри, Миша, не губи людей…»

  С Н.С.Патоличевым при встречах Зимянин держался предельно вежливо, но всегда соблюдал дистанцию и всячески избегал какого – бы то ни было неофициального общения. Не скрывал своей антипатии к Зимянину и Патоличев.    Хорошо знавший обоих журналист из «Правды» недоумевал: « Два умнейших человека так и остались непримиримыми, не смогли перешагнуть через личную неприязнь, глубоко засевшую в их сознании».  

  Михаил Васильевич считал Н.С.Патоличева «очень опытным партийным работником», но вместе с тем отмечал его «откровенную самовлюбленность, стремление к авторитарному стилю руководства». «Особенно настораживала его хитрость. Он был явно не из тех, кто говорил прямо. В 1950 – 1953 годах   я   работал с ним с определенной оглядкой, хотя в целом наши отношения были в пределах нормы».

  Патоличев руководил партийной   организацией Белоруссии до 1956 года, пока Хрущев не   распорядился   перевести его в МИД СССР на должность заместителя министра. Еще через год он был назначен министром внешней торговли СССР.

  Правительство Белоруссии возглавил после отказа Зимянина Кирилл Трофимович Мазуров. В 1956 году он сменил Патоличева на посту первого секретаря ЦК КПБ.

  А в жизни   Михаила Васильевича Зимянина начался «дипломатический период». Он   вернулся в Четвертый Европейский отдел, руководство которым после его отъезда в Минск было поручено Ю.В.Андропову.

  Они знали друг друга с довоенной поры. Оба работали в комсомоле, возглавляли комсомольские организации Белоруссии и Карело-Финской ССР. В войну встречались в Москве в Центральном штабе партизанского движения у П.К.Пономаренко. До 1953 года   состояли в высшем партийном руководстве   своих республик. Почти одновременно «погорельцами», как шутил Михаил Васильевич, пришли к Молотову в МИД. Зимянину   доводилось   слышать о том, что Андропову, едва ли не единственному из руководителей Карелии, чудом удалось избежать ареста в связи с    «ленинградским   делом».   Оценивая деликатность Юрия Владимировича, не докучавшего расспросами о минской поездке, Зимянин также избегал вопросов о карельском периоде жизни Андропова. Хотя у него вызывало недоумение отсутствие боевых наград у человека с партизанским прошлым, который к тому же в как-то обмолвился, что занимался подготовкой и   заброской диверсионных групп за линию фронта.

  Спустя многие годы секретаря ЦК КПСС Михаила Васильевича Зимянина неприятно удивит жесткость Генерального секретаря партии Ю.В.Андропова при обсуждении на одном из совещаний в Центральном Комитете вопроса о рукописи книги П.К. Пономаренко «Всенародная борьба в тылу немецко-фашистских захватчиков. 1941-1944 гг.». Резко   возражая против ее опубликования, Андропов ссылался на мнение специалистов по диверсионному делу. К их числу он ненавязчиво причислил   и себя. Мол, в книге описаны методы и приемы партизанской борьбы, которыми могут воспользоваться современные террористы. Зимянину же, внимательно прочитавшему рукопись, виделась более весомая причина возражений Генерального: на ее страницах ни разу не упоминалось имя   Андропова.

  С большим трудом Михаилу Васильевичу удалось добиться издания труда Пономаренко ограниченным тиражом с грифом « Для служебного пользования». Он успел вручить ее автору, и   это скрасило последние дни жизни   Пантелеймона Кондратьевича.

   А тогда в сентябре 1953 года передавая дела Зимянину, Андропов не скрывал облегчения: «Миша, это не отдел, а сумасшедший дом. Ни сна, ни покоя».

  Работали в МИДе помногу и подолгу, нередко заканчивая далеко за полночь. Оперативный отдел, к руководству которым приступил М.В. Зимянин, занимался проблемами отношений Советского Союза с восемью социалистическими европейскими странами и с Грецией.

   Изменения во внутриполитической жизни Советской страны после кончины И.В.Сталина   неизбежно влекли за собой   определенный пересмотр внешнеполитического курса.   Мидовцы упорно искали развязки конфликтных ситуаций, порожденных «холодной войной», в отношениях с капиталистическими странами, участвовали в разработке новой внешнеполитической стратегии, которая в середине пятидесятых годов получит свое выражение в «принципах мирного сосуществования». Не менее напряженно и кропотливо велась   работа по налаживанию политического, экономического, военного сотрудничества с теми европейскими и азиатскими государствами, в которых победил народно-демократические революции. С укреплением военного механизма Варшавского Договора и совершенствованием   Совета Экономической Взаимопомощи формировалось новое геополитическое образование-мировая социалистическая система.  

   Зимянин   знал, что Андропова   намечают направить   советником в посольство СССР в Венгрии с прицелом на более высокую должность. Жаль было расставаться. Каждодневная напряженная работа в отделе сблизила их. Они понимали друг друга с полуслова. Умный, воспитанный, внешне всегда доброжелательный – таким запомнился Михаилу Васильевичу   Юрий Владимирович.

  Андропов уехал в Венгрию советником и уже через год возглавил советское посольство.

  А Хрущев продолжал сводить счеты с Пономаренко. На очередном партийном съезде Пантелеймона Кондратьевича вывели из состава кандидатов в члены Президиума ЦК   и отправили послом сначала в Польшу, а затем в Индию. Зимянина в 1956 году «разжаловали» из членов ЦК в члены Ревизионной комиссии и услали подальше от Москвы послом в Демократическую Республику Вьетнам, только что с победой вышедшую из войны с французскими колонизаторами.

  Вскоре после приезда в Ханой советский посол на основе информации, собранной дипломатами посольства и полученной   по каналам военной и политической разведок, подготовил и направил в Москву шифротелеграмму.   В ней сообщалось о том, что в результате деятельности направленных из Китая советников и находившихся под их влиянием некоторых членов вьетнамского   руководства страна находится на грани гражданской войны. Кампания по «упорядочению» состава правящей Партии трудящихся Вьетнама   и ускоренно проводимая по китайским рецептам   аграрная реформа привели к массовым репрессиям. В тюрьмах и лагерях оказались десятки тысяч «направленных на перевоспитание» вьетнамцев, среди которых было немало коммунистов.

  Прочитав   подготовленную Зимяниным телеграмму, Хрущев пришел в ярость: «Что за ерунду пишет этот мальчишка?!» Находившемуся с официальным визитом в Индии А.И.Микояну было дано указание посетить Ханой и разобраться в ситуации   на месте.

  Микоян прилетел во Вьетнам. Как вспоминал М.В.Зимянин, «был спор, даже ругань», но послу удалось доказать свою правоту в оценке ситуации.   После переговоров с А.И.Микояном Председатель Компартии ДРВ Хо Ши Мин, по выражению Зимянина, «заблокированный реформаторами», настоял на прибытии в Ханой одного из китайских лидеров, члена Политбюро ЦК Компартии Китая Чень Юня, ведавшего экономическими вопросами. В результате двухдневных дискуссий с участием советских представителей была достигнута договоренность об отзыве китайских инструкторов. На срочно созванном Пленуме был избран новый Генеральный секретарь Партии трудящихся Вьетнама Ле Зуан, до этого работавший в подполье в Южном Вьетнаме. Аграрную реформу приостановили до «ликвидации перегибов». Были прекращены репрессии, затронувшие каждого второго коммуниста.   Освобождены из заключения безвинно осужденные.

  Хо Ши Мин высоко оценил поддержку советской стороны в сложной для него ситуации. К послу он относился с особым расположением, часто приглашал в свою резиденцию, советовался, откровенно говорил о наболевшем, расспрашивал о белорусских партизанах, вспоминал о своей работе в Коминтерне. Зимянин испытывал к Хо Ши Мину огромное уважение, почитая его как одного из самых   выдающихся политических деятелей современности. Чем-то они даже были похожи внешне: оба малорослые, худощавые , подтянутые, приветливо улыбающиеся.

Через многие годы вьетнамские друзья отметят с Михаилом Васильевичем его семидесятилетие, наградив   Золотым орденом   Хо Ши   Мина за особые заслуги в деле укрепления советско-вьетнамской дружбы.

Хрущев был чрезвычайно обрадован тем, что советским дипломатам удалось помочь вьетнамцам в преодолении тяжелого политического кризиса. Авторитет и влияние СССР возросли не только во Вьетнаме, но и во всем регионе Юго-Восточной Азии. Напротив, позиции китайцев в ДРВ заметно ослабли.  

После вьетнамского эпизода Хрущев изменил свое отношение к Зимянину. По возвращении в Москву в 1958 году Михаил Васильевич был назначен заведующим   Дальневосточным отделом МИДа и вновь введен   в Коллегию министерства.

Зимянин сопровождал Хрущева в поездке в Китай в 1959 году.   Переговоры с Мао Цзэдуном и другими пекинскими лидерами Никита Сергеевич оценивал, как «дружеские, но безрезультатные». Работой Зимянина он остался   доволен, о чем и сказал своим помощникам.

Руководитель Секретариата Н.С.Хрущева Григорий Трофимович Шуйский, помощники Хрущева Владимир Семенович Лебедев, Олег Александрович Трояновский относились к Михаилу Васильевичу с симпатией, ценя   его за профессиональные, да и за человеческие качества – надежность и порядочность. Их дружеское   участие   помогло   Зимянину выстоять в годы «опалы» и в определенной степени переломить настороженность к нему со стороны Хрущева.

Место посла в Чехословакии считалось в МИДе одним из наиболее престижных, благодаря особому характеру советско-чехословацких связей,   как по государственной, так и по партийной линии.   К началу шестидесятых годов   руководители   Советского Союза рассматривали Чехословакию как   наиболее верного и надежного союзника. «С Советским Союзом на вечные времена!» – эти слова Клемента Готвальда, первого коммунистического президента страны, стали главным лозунгом, надолго определившим ее политический курс.

По планам Хрущева, на пост посла в Праге, который прежде занимали такие профессиональные дипломаты, как   В.А.Зорин и Н.П.Фирюбин, следовало подобрать крупного партийного работника, желательно с опытом дипломатической деятельности. Эту идею поддержали министр иностранных дел Андрей Андреевич Громыко и заведующий отделом ЦК КПСС по связям   с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран Ю.В.Андропов, занявший этот пост после венгерских событий 1956-го года. По их рекомендации, одобренной Хрущевым, Чрезвычайным и Полномочным   Послом СССР в Чехословакии был назначен в феврале 1960 года Михаил Васильевич Зимянин.

Он провел в Праге пять лет. С самого начала установил добрые отношения с президентом страны Антонином Новотным, с министром иностранных дел Вацлавом Давидом. Часто бывал в Братиславе, где обязательно встречался с Александром Степановичем или   Сашей, как любил называть себя в кругу русских друзей первый секретарь   компартии   Словакии Александр Дубчек.

Проведший детские и юношеские годы в Советском Союзе Дубчек   в совершенстве владел русским языком и в беседах с Михаилом Васильевичем обходился без переводчика. А беседы эти зачастую носили весьма доверительный характер. Дубчек не скрывал своей неприязни к Новотному,   воплощавшему, по его мнению, наихудшие черты партийного функционера.

Зимянин знал, что президент платил Дубчеку той же монетой, считая словацкого лидера выскочкой, карьеристом, незаслуженно пользующимся расположением Кремля.

До поры до времени послу удавалось смягчать напряженность в отношениях между Новотным и Дубчеком. Зимянину приходилось часто защищать Дубчека от незаслуженных обвинений и надуманных   претензий со стороны президента и его ближайшего окружения.   Естественно, он регулярно информировал Москву обо всех перипетиях внешне благополучной политической жизни Чехословакии, о ее экономическом развитии, социальных проблемах и, не в последнюю очередь, о скрытом, но жестком противостоянии «просоветской» и «прозападной» группировок в высшем партийном и государственном руководстве.

Чехословацкая компартия, ее лидеры, докладывал в Москву Зимянин, все больше отгораживаются от реальной жизни и, следовательно, от народных масс. Чрезмерно бюрократизирован административный аппарат, что вызывает всеобщее недовольство. В стране с развитой промышленностью явно недооценивается научно-технический прогресс. Налицо серьезные трения в политических отношениях между чехами и словаками. Антонин Новотный, по мнению Зимянина, «человек политически честный, но недостаточно подготовленный и дальновидный»,   не желает замечать им же допущенные просчеты и ошибки, а иногда даже усугубляет их непродуманными административно-командными мерами.

Зимянин неоднократно   говорил об этом с Новотным и отнюдь не всегда по поручению Москвы. Он с большой   симпатией относился к братским славянским народам- чехам и словакам   и   по мере возможностей искренне пытался им помочь.

Покидая Прагу в 1965 году, Зимянин поделился своими тревогами со сменявшим его на посту посла   С.В.Червоненко: «Обстановка ухудшается!»

Антонин Новотный в силу своей ограниченности проигрывал сражение с усиливавшейся в партии оппозицией прозападного мелкобуржуазного толка. Неожиданную для него отставку Н.С.Хрущева в октябре 1964 года, которого искренне считал своим близким другом, Новотный воспринял как личное оскорбление, поскольку Хрущев был отстранен от власти через считанные дни   после визита в Чехословакию.

В ходе первой же встречи в Москве с новыми советскими руководителями Л.И.Брежневым и А.Н.Косыгиным Новотный обвинил Зимянина в утаивании важной информации из Москвы и одновременно выразил сомнение в объективности направляемых советским посольством сообщений.

В такой довольно напряженной ситуации Л.И.Брежнев, будучи человеком азартным, решил рискнуть. Когда все аргументы в защиту советского посла в Праге, казалось, были исчерпаны, Брежнев прибег к довольно рискованному средству. «Пожалуйста, не горячитесь, товарищ Новотный, – миролюбиво сказал он. – Если Вы хотите, мы покажем Вам все шифротелеграммы Зимянина». Новотный смущенно отказался.

Здесь, по – видимому, уместно напомнить о том, что зашифрованные телеграммы из посольств, содержащие, как правило, важнейшую и срочную информацию, всегда были и, думается, еще долго будут наиболее секретными и потому весьма тщательно оберегаемыми дипломатическими, государственными   документами.

Зимянин возвратился в Москву. Около полугода проработал в МИДе в качестве заместителя министра иностранных дел, а в сентябре 1965 года по предложению Л.И.Брежнева и главного идеолога партии М.А.Суслова был назначен на пост главного редактора центрального печатного органа КПСС, первой газеты страны – «Правды».

За политической обстановкой в Праге, с которой он свыкся за пять лет, Зимянин продолжал внимательно следить и с горечью и тревогой убеждался, что его худшие предчувствия сбываются. В Чехословакии наступали смутные времена.

В декабре 1967 года Брежнев в качестве Генерального секретаря ЦК КПСС посетил Прагу с официальным визитом. Вернувшись, он делился с ближайшим окружением своими впечатлениями от поездки:

  –   С первых минут, еще в аэропорту, почувствовал что-то не то. Первый секретарь Новотный жалуется на своих членов Президиума. Те норовят отозвать меня в сторонку, а то и напрашиваются на разговор чуть ли не ночью, кроют первого секретаря, который, мол, доведет дело совсем до ручки, если его не убрать. Ребята мои рассказывают, что и им со всех сторон шепчут всякое. Думаю: ну, заварушка тут у них начинается, и каждый тянет на свою сторону, завлекает в союзники. И зачем мне это? Говорю своим: «Готовьте самолет, завтра улетаем. Еще не хватало влипнуть в их внутреннюю склоку. Пусть сами разбираются. Пошли они к такой-то матери!»

  Правда, поначалу Брежнев, уверовавший в действенность «личной дипломатии», предпринял попытку сблизить почти в открытую противоборствующие группировки, предотвратить политический кризис и сохранить Новотного, если не на партийном, то хотя бы на высшем государственном посту.   В течение восемнадцати часов он   без перерыва вел переговоры один на один со всеми наиболее влиятельными представителями чехословацкого руководства. Большинство собеседников настаивали на отставке Новотного, жаловались на его нетерпимость и самоуправство.

  Помощник Брежнева А.М.Александров-Агентов уже в девяностые годы вспоминал, как Александр Дубчек со слезами на глазах говорил Брежневу о том, что его, первого секретаря ЦК Компартии Словакии, много лет прожившего в СССР, Новотный отказался включить в состав делегации   на празднование   шестидесятой годовщины Октября в Москве.

   Когда Брежнев спросил секретаря Президиума ЦК КПЧ Иржи Гендриха, считавшегося ближайшим другом Новотного, кого он видит на высших постах – партийном и государственном, Гендрих, не задумываясь, назвал себя. «Когда он вышел,- рассказывал Александров-Агентов,- Брежнев только покачал головой и сплюнул».

Брежнев покинул Прагу со словами: «Поступайте, как хотите!», которые и предрешили дальнейшее развитие событий в Чехословакии. В январе 1968 года партию возглавил Александр Дубчек, искренне веривший   в идею социализма «с человеческим лицом». Через несколько месяцев Брежнев простодушно спросит Дубчека: «Если у вас социализм с человеческим лицом, то с каким же он у нас?»

   Наступила «Пражская весна» с ее бурными дискуссиями по вопросам демократизации партии и страны, многочисленными митингами с требованиями очищения от тоталитарного прошлого, попытками проведения рыночных реформ, отменой цензуры и «либерализацией» средств массовой информации. Летом в Праге уже звучали призывы к выходу Чехословакии из Варшавского Договора. В газетах, по радио и телевидению обсуждались перспективы обретения статуса нейтральной страны   и даже вступления   в НАТО.

В конце июня 1968 года М.В.Зимянин посетил   Прагу по поручению руководства ЦК КПСС «для дополнительного изучения ситуации». Его визит носил, скажем так, неофициальный характер.

Второго июля на заседании Политбюро Михаил Васильевич доложил о результатах своей поездки:

    – Положение в Компартии Чехословакии очень острое и сложное. Партия, по существу, расколота. Решения Президиума не выполняются даже его членами.   Гонение на активных, стоящих на правильных позициях партийных работников проводится с беспощадной силой. Более двухсот секретарей обкомов и горкомов оказались выброшены на улицу без какого-либо материального обеспечения.

   У меня был длительный и обстоятельный разговор с Дубчеком. Он весьма агрессивно отвечал на мои вопросы, касающиеся возможных мер по стабилизации обстановки в партии и стране. Отрицал, что в стране   нагнетается антисоветизм. Я приглашал его приехать в Москву – поговорить, посоветоваться, но он не ответил на приглашение…

  – Вы рисуете довольно мрачную картину, – в голосе Брежнева прозвучало недовольство. – Ну и что же нам делать, по вашему мнению?

   «Надо отдать должное М.В.Зимянину,- вспоминал один из участников заседания Первый секретарь ЦК Компартии Украины П.Е.Шелест.- Он сделал паузу и продолжил выступление:

  –   Мы много говорим,   совещаемся, но до сих пор не помогли здоровым силам в чехословацкой компартии выработать программу их борьбы против правых сил. Надо срочно созвать совещание братских партий и обсудить положение в Чехословакии».

Перечислив меры, которые следует предпринять в целях   политического выхода из   кризиса, Зимянин выступил против предложения оставить советские воинские части на территории Чехословакии после окончании маневров войск стран-участниц Варшавского Договора, на чем настаивали Н.В.Подгорный, А.Я.Пельше, П.Е.Шелест, Ю.В. Андропов.
  В ходе обсуждения выступил А.А.Громыко, который заявил: «Теперь уже ясно, очевидно, что нам не обойтись без вооруженного вмешательства». Министра иностранных дел поддержал А.Н.Косыгин.

  Склонявшийся к политическим методам давления на чехословацкое руководство Брежнев осторожничал: «Нам важно четко уяснить сейчас, не ошибаемся ли мы в оценке событий в Чехословакии. От этого будут зависеть все наши меры». Своим приближенным Брежнев объявил, что в случае потери Чехословакии   он оставит пост Генерального секретаря.

   Длительные и сложные переговоры советских и чехословацких руководителей, в том числе беспрецедентная пятидневная встреча всех членов Политбюро ЦК КПСС и Президиума ЦК КПЧ в Чиерне-над-Тисой, совещания лидеров стран-участниц Варшавского Договора в Дрездене, Варшаве, в Братиславе   не принесли желаемых результатов ни одной из сторон.

   В ночь с 20 на 21 августа 1968 года в Чехословакию вошли войска Советского Союза, Польши, ГДР, Болгарии и Венгрии.

  Брежнев, Косыгин и Подгорный провели всю   ночь в здании Генерального штаба Вооруженных Сил СССР, заслушивая доклады   военных о ходе операции.

   В военно-техническом плане она была осуществлена безупречно. Неожиданно для разведок НАТО за считанные часы по воздуху и по суше в центр Европы были переброшены сотни тысяч солдат, без кровопролития захвачены аэродромы, другие важные военные объекты. Советская Армия, как и войска союзников, имела строжайший приказ: «Огня по братскому чехословацкому народу не открывать!»

   Надо отдать должное и чехословацким солдатам, которые, стиснув зубы, выполнили приказ президента Людвика Свободы и министра обороны М. Дзура, не оказывать сопротивления вторгшимся на их родину войскам.

  Очевидцы, правда, свидетельствуют о том, что за несколько часов   до начала операции министр обороны СССР А.А.Гречко позвонил Дзуру и по-свойски предупредил его: «Если с вашей стороны при нашем вступлении прозвучит хоть один выстрел, ответишь за это головой. Будешь висеть на первом дереве!»

Брежнев был удовлетворен тем, как завершилась «чехословацкая эпопея». По его убеждению, сравнительно недорогой ценой удалось отстоять высшие интересы СССР и всего социалистического содружества, сохранить стабильность в Европе.

   Дубчек же оставался у власти до апреля 1969 года, постепенно сдавая свои позиции более лояльным к Москве деятелям.   Из политического   небытия   он   вернется в конце восьмидесятых годов в результате «бархатной революции», получит один из высших государственных постов, возглавив Национальное собрание Чехословакии, но таких вершин популярности на родине и за рубежом, как во времена «пражской весны», уже не достигнет. Много толков породит его неожиданная и нелепая гибель в автокатастрофе.

   Зимянину довелось еще не раз побывать в Чехословакии. Так, он прилетел в   Прагу   сразу после ее занятия советскими войсками, чтобы помочь «восстановить нормальную работу партийной печати». Здесь судьба снова свела его со старым боевым другом Кириллом Мазуровым, который под псевдонимом «генерал Трофимов» осуществлял по поручению Кремля политическое руководство операцией в Чехословакии.

  Хотя обстановка в Праге августа 1968 года явно не располагала к колебаниям и сомнениям, Зимянин не мог не размышлять по поводу того, насколько были необходимы   и   правомерны   предпринятые СССР и его верными союзниками действия по «защите завоеваний социализма   в Чехословакии». Делиться своими мыслями было не с кем, да и незачем, и он доверил их   дневнику, который   с перерывами вел с начала пятидесятых годов.

   «Наше вмешательство, ввод советских войск – крупная принципиальная ошибка,- записал тогда в дневнике Зимянин. – Но происшедшее нельзя рассматривать изолированно, вне контекста многосторонних отношений внутри Варшавского Договора, во всем социалистическом лагере. Чехословакия тянется, как говорят железнодорожники, по направлению главного хода с запада на восток почти на тысячу километров, а с севера на юг – в четыре-пять раз короче. Чехословакия огибает Польшу и Восточную Германию, вплотную подходя к Германии Западной, с другой стороны – к Венгрии. Переход Чехословакии на антисоветские позиции с провозглашением политики нейтралитета, к чему вели ее поборники «социализма с социалистическим лицом», создавал опасность сокращения на сотни   километров   расстояния между Советским Союзом и его потенциальными противниками.

  Такая прямая стратегическая угроза на фоне жесткого непрекращающегося противостояния двух систем стала решающим фактором при принятии военного решения. Политические мотивы, несмотря на всю их серьезность, оказались вторичными…»

  Вернувшись к этой теме в девяностые годы, Михаил Васильевич сделал такую запись: «Все-таки, эта операция в политическом отношении была ошибочной. По своим методам она напоминала традиционные методы великих, в прошлом, колониальных держав, которые теперь претендуют на главенствующую роль в международных делах».

  При чтении этих дневниковых записей вспомним о том, что Михаил Васильевич в 1968 году выступал за политическое урегулирование кризиса в советско-чехословацких отношениях и не поддерживал сторонников вооруженного вмешательства во внутренние дела Чехословакии.

*   **

  Без малого одиннадцать лет, дольше любого своего   предшественника, занимал пост главного редактора   «Правды» Михаил Васильевич Зимянин. Работал истово с утра до ночи. Его стараниями газета стала выходить ежедневно   на шести полосах.

Один из самых близких товарищей Зимянина, долгие годы – от «Правды» до ЦК – прослуживший с ним Борис Иванович Стукалин   вспоминал:

«Мне необычайно повезло, что работать пришлось вместе с Михаилом Васильевичем Зимяниным, человеком кристальной чистоты, искренним, добрым и отзывчивым, непоколебимым в своих убеждениях. Для меня он был и остается воплощением всего лучшего, что есть в белорусском народе».

В одной из доверительных бесед при обсуждении позиции редакции газеты по вопросу о возможности предотвращения нового культа личности Зимянин сказал своему первому заместителю:

    – Вот что, Борис, давай условимся: пока нам доверено работать здесь, будем держаться до конца. Если «Правда» дрогнет, прогнется под давлением политиканов – временщиков, подхалимов и карьеристов или сама не устоит перед соблазном угодить высокому начальству, плотина будет прорвана и все вернется на круги своя, да еще в самом худшем варианте. Будем служить не лицам, а делу – пусть это станет нашим девизом, если хочешь, клятвой, хотя, как ты знаешь, страшно не люблю громких слов.

Не раз и раньше мы говорили об опасности возрождения культа личности и ответственности «Правды», но впервые Михаил Васильевич высказывался на эту тему так резко и убежденно и как о своей глубоко личной позиции, о своем моральном долге. Всякий раз, когда некоторые авторы допускали в своих статьях и очерках неумеренно восторженные характеристики Л.И.Брежнева и других наших лидеров, Михаил Васильевич решительно правил такие места. По его примеру это делали и другие правдисты. Какое-то время «Правда» оставалась неким островком партийной строгости, придерживаясь своей принципиальной линии. И это продолжалось до тех пор, пока ее позицию не расценили как прямой вызов высшему руководству»

«Не думаю, – заключает Б.И.Стукалин,- что кто–либо из предшественников Михаила Васильевича так много работал непосредственно над каждым номером, каждой статьей. Основные материалы для очередного номера он успевал прочитывать в машинописном варианте, затем после правки набора – в гранках и на контрольных оттисках полос. Если учесть, что «Правда» выходила тогда ежедневно, а в каждом номере помещалось примерно шесть печатных листов, то можно себе представить, какой огромный объем работы ложился на главного редактора. И речь идет не только об ознакомлении с содержанием материалов, а чаще всего об их редактировании, иногда серьезных переделках.

Кроме работы над текущими номерами газеты Михвас, как его за глаза звали в редакции, проводил ежедневные заседания редколлегии, успевал поработать с отделами редакции, принимать авторов, посетителей, участвовать в различных собраниях, заседаниях и т.п. Надо иметь в виду также, что он был руководителем Союза журналистов СССР. Нагрузка прямо – таки немыслимая!»

«Я многим обязан ему по-человечески, – вспоминает работавший под началом Зимянина в шестидесятых годах в газете «Правда» Е.М.Примаков. – Например, хотя бы тем, что он категорически воспротивился уже подготовленной редакцией моей командировки на юг Аравии, в партизанский отряд в Дофаре, который вел вооруженную борьбу против англичан, все еще правивших в Адене. « Это слишком опасно, я дорожу тобой», – такие слова Михаила Васильевича меня тронули до глубины души, хотя по-журналистски ох как хотелось дать материал в «Правду» с места боев».

А вот воспоминания под заголовком «Четвертая власть и четыре генсека», казалось бы, близкого к Зимянину Виктора Григорьевича Афанасьева, академика, многолетнего зимянинского заместителя по «Правде», преемника на посту главного редактора этой газеты.

Работа Афанасьева в «Правде» началась, как он пишет, «с довольно забавного эпизода. Однажды в приемной меня остановил помощник главного редактора Попов. Он спросил: «Вы играете в шахматы?» Ответил, что играю, и довольно сносно. И тут Попов перешел на шепот: «Не говорите главному, что вы шахматист, иначе он вас шахматами замучает».

Зимянин действительно оказался заядлым шахматистом, он мог играть после рабочего дня хоть до самого утра. Играл слабовато, проигрыш переживал болезненно, быстро «заводился» и сражался до тех пор, пока не выигрывал. И только после победы спокойно уезжал домой».

«Проигрывая, злился», – рассказывал о Зимянине один из ближайших сотрудников Горбачева Г.Х.Шахназаров. Члены советской делегации на международном съезде журналистов в Гаване за спиной своего руководителя М.В.Зимянина умоляли Шахназарова проиграть, «иначе он всем задаст жару». Шахназаров «проигрывал», а потом   как-то на совещании   на вопрос Зимянина, удавалось ли кому-нибудь выиграть у него, отвечал: «Где им, это только вы можете, хотя и нечасто».

  Очевидец запечатлел один из характерных эпизодов рабочего дня главного редактора.

  Раздается звонок телефона кремлевской связи – «вертушки». Зимянин снимает трубку:

–    Слушаю, Леонид Ильич.

– Михаил Васильевич, мы с тобой договаривались о том, что ты покажешь мне статью по Китаю, а она уже опубликована, причем без учета моих замечаний. Как же так?

– Мне позвонил товарищ Суслов и сказал, что ее можно публиковать. Он знал о ваших   замечаниях, и я понял, что все вопросы с Вами согласованы.

– В таком случае упрек снимаю, – заключает   Брежнев.

  Зимянин подходит к столу с широкой наклонной крышкой и показывет невольному свидетелю его разговора с Генеральным секретарем разложенные на столе   газетные полосы:

  – Эти гранки статьи по Китаю рассылались всем членам, кандидатам в члены Политбюро, секретарям ЦК КПСС. Статья вернулась с завизированными правками, причем правки сплошь и рядом исключают одна другую. От каждого руководителя получаем истину в последней инстанции, да еще с претензией на теоретические постулаты. Попробуй, сведи все это к общему знаменателю. С одной стороны, надо ухитриться не перессорить членов политического руководства, а с другой, не вызвать их обид на меня, на газету.

Сетует не без лукавства: «Эх, горек наш журналистский хлеб!»

***

В шестьдесят лет Михаил Васильевич Зимянин получил одну из высших наград государства – Золотую Звезду Героя Социалистического Труда.   Спустя полтора года был избран на один из высших постов в правящей Коммунистической партии Советского Союза – секретарем ее Центрального Комитета.

Известный дипломат и ученый–африканист Анатолий Андреевич   рассказал о своей встрече с М.В.Зимяниным уже в качестве секретаря ЦК КПСС в своей книге «Андрей Громыко. Лабиринты Кремля».

Весной 1984 года А.А.Громыко–младший, тогда директор Института Африки АН СССР обратился к тогдашнему руководителю партии и страны К.У.Черненко с просьбой помочь создать в Академии наук отделение мировой экономики и международных отношений. Черненко направил просителя к Зимянину.

«Михаил Васильевич встретил меня в своей обычной строгой манере. Как у многих кабинетных работников, лицо его было пепельно-серым. Этот невысокий человек обладал, однако, характером сильным, неспокойным и колючим. В прошлом, в годы борьбы с фашизмом, Зимянин, проявляя храбрость, был партизаном, не раз глядел в лицо смерти. Очевидно, считал, что одно это делает его непогрешимым. В секретариате он курировал науку и общественные организации. Руководил этим важным участком советской жизни жестко и бескомпромиссно, будучи особо непримиримым к любым отклонениям на практике от теории марксизма – ленинизма, в тех рамках, разумеется, как он ее сам принимал.

Собственных научных трудов не имел. Больше увлекался работой с советскими писателями, вопросами искусства и литературы, но не наукой.

    – Пишут тут всякое про писателя Проскурина, – сказал он мне, – не гнушаются даже подметными письмами, а ведь он один из наших лучших художников слова, русский патриот.

Руководители, подобные Зимянину, искренне болели за интересы государства. Они с утра до вечера работали, были перегружены текучкой и нередко упускали из виду вопросы принципиального плана – необходимость демократизации политической системы Советского Союза с тем, чтобы ее противники действовали легально, а не находились в опале, не выглядели мучениками и гонимыми. Гонимым советская, да и российская общественность всегда сочувствовала.

Как бы там ни было, но последнее слово в отношении Академии наук оставалось за Зимяниным. Я был готов к любому разговору об упомянутом выше международном отделении, но, к сожалению, до этого дело не дошло. Михаил Васильевич любил ошеломлять и даже морально распинать своих собеседников, если считал, что они идут «не в ту степь». Он их спасал от только ему ведомых врагов. В подобном положении «спасаемого» оказался и я.

– Анатолий Андреевич, что это вы наговорили Константину Устиновичу? Расскажите.

Я сделал это очень кратко.

Как известно, камни   сверху бросать легче, чем снизу. Я услышал грозное обвинение в адрес людей, которые ищут брод там, где его нет. Меня эта византийская манера говорить, откровенно говоря, раздражала. В конце концов, не подаяния просил я у Черненко, а теперь у Зимянина, а высказывал точку зрения как ученый и член академии.

В целом Зимянин мне нравился. Он искренне болел за советскую власть и за социализм. Он для них, безусловно, многое сделал. Из разговоров с ним у меня сложилось твердое впечатление, что Михаил Васильевич особенно переживал за русский народ, считал, что его нужды в государстве удовлетворяются крайне недостаточно. Зимянин в составе советского руководства был настоящим русофилом. Но он, так же как и Громыко, работал в системе, которая насквозь была пропитана духом вождизма. Эта ситуация сковывала всех без исключения, в том числе и его тоже.

Очевидно, вид у меня был грустный. Я не ожидал, что со мной будут разговаривать, как в детском саду. Несколько смягчившись, Зимянин предложил мне чай с сушками, обычное цековское угощение, и сказал: Как это, Анатолий Андреевич, не понимаете простых вещей? Предлагать Арбатова на руководство отделением? Учтите, жизнь гораздо сложнее, чем вы думаете. Вы еще многого не знаете, сами должны осознать, что к чему.

– Есть еще академик Примаков, разве он не смог бы возглавить новое отделение? – постарался выправить я положение.

Я знал, что Зимянин и Арбатов были «на ножах», но Евгений Примаков, считал я, вне «всяких подозрений». Зимянин посмотрел на меня с сожалением. Я понял, что, как и с Черненко, разговора с ним по делу не получится».

Остается добавить, что позднее, уже при Горбачеве, в 1988 году, когда Зимянин был отправлен на пенсию, а Яковлев, как член Политбюро и секретарь ЦК, получил в свое ведение весь идеологический сектор деятельности КПСС, упомянутое отделение создали. Его секретарем- академиком стал Примаков.

А вот неожиданное свидетельство о М.В.Зимянине известного джазового музыканта Алексея Козлова. «Это был суровый, прямолинейный и убежденный человек, чрезвычайно честный и неприхотливый. Он держал свою семью в относительно скромных рамках в смысле быта, сильно отличаясь от представителей высшей партийной элиты, хапавших все, что быломожно, для себя и своих родных. Во время войны он был одним из руководителей партизанского движения в Белоруссии. Чем–то даже он сильно напоминал мне моего отца. Его принципиальность в борьбе за чистоту советской культуры иногда больно била по левой творческой интеллигенции, и его имя частенько ассоциировали с Геббельсом».

   Приведем еще один отрывок из книги В.Г.Афанасьева уже о «секретарском периоде» Зимянина: «За него и от его имени (Л.И.Брежнева.– М.Б.)   давали   нам указания   Суслов (идеолог №1) и Зимянин (идеолог № 2). Секретарь ЦК КПСС, которого я сменил на посту главного редактора « Правды » как-то упрекнул меня, что   в трех передовых статьях газеты не упомянута фамилия Брежнева. Я, конечно же, обещал исправиться».

Десять дней провел с Зимяниным в поездке по Бразилии в 1983 году Владимир Тимофеевич Медведев, генерал КГБ, бывший «прикрепленный» Л.И.Брежнева, а затем начальник охраны М.С.Горбачева: «Зимянин оказался чрезвычайно прост в общении, я был даже поражен, подобного товарищеского отношения к себе я прежде не испытывал. Веселый, остроумный… На встречах с губернаторами городов шла речь о развитии культурных связей между двумя странами. Зимянин без особого напора, деликатно, но убежденно отстаивал социалистический строй, социалистический реализм и все прочее социалистическое. Отстаивал, но не навязывал. Таким, мне казалось, и должен быть нормальный политик».

***

Известный литературный критик, публицист, автор замечательных книг о С.Т.Аксакове и   А.Н Островском Михаил Петрович Лобанов   сначала в журнальной публикации, а затем в своей книге, изданной в 2003 году, «В сражении и любви. Опыт духовной биографии» поведал такой сюжет о Зимянине.

«Уже во времена «перестройки», находясь на пенсии, Михаил Васильевич просил сына передать мне, чтобы я не обижался на него за то   судилище над моей статьей, потому что «все шло от Юры», как называл он по старой комсомольской привычке Юрия Андропова, давшего ему добро на проработку (с соответствующим решением ЦК по этому же вопросу). Как-то неожиданно для меня было узнать об этом «покаянии», видно, осталось в этом высокопоставленном партийце нечто живое, казалось бы, немыслимое после тех идеологических медных труб, сквозь которые он прошел».

История со статьей Лобанова «Освобождение», опубликованной в десятом номере «провинциального» литературного журнала «Волга» в 1982 году, наделала немало шума в столичных литературных, да и не только литературных, кругах, вызвав в писательской среде очередной взрыв эмоций патриотов (или как их еще именовали – славянофилов, почвенников,   традиционалистов, деревенщиков и т.д.) и космополитов (или западников, либералов, демократов, русофобов,   шестидесятников).

Лобановская статья была посвящена новому роману Михаила Алексеева «Драчуны», в котором писатель рассказал о пережитом в детстве страшном голоде в Поволжье в 1933 году. Тема народной трагедии тридцать третьего года замалчивалась в течение многих лет, и лишь Алексееву удалось нарушить это молчание,   уступив   в чем – то, подобно Шолохову с его эпическим повествованием о коллективизации «Поднятой целиной», требованиям идеологической политики КПСС и, соответственно, партийной цензуры.

Взволнованный прочитанным, Лобанов, сам в детстве переживший ужас голода тридцать третьего   года, не мог не упомянуть главную причину этой трагедии – сталинскую коллективизацию. По утверждению Михаила Петровича, он и не собирался замахиваться на эту сложнейшую и болезненную тему, посвятив ей в статье буквально три фразы. Одна из них звучала так: «Питерский рабочий, приезжающий в донскую станицу, учит земледельческому труду в новых условиях исконных земледельцев – это не просто герой – «двадцатипятитысячник», но и некий символ нового, волевого отношения к людям».

«Доброхоты», а их у прямодушного и резкого Лобанова было немало, постарались привлечь внимание к статье утверждавшегося в новой для него роли руководителя страны Андропова, который не замедлил с обвинительным заключением: «Автор статьи поднимает руку на то, что для нас священно», то есть на коллективизацию и на Шолохова. Предпринята попытка ревизии мер партии в тридцатые годы, несмотря на то, что жизнь полностью доказала их правоту».

«Проработка» М.П.Лобанова началась с совещания в ЦК главных редакторов всех столичных изданий, которое проводил ответственный за идеологическую деятельность КПСС секретарь ЦК М.В.Зимянин.

Осмелившегося напечатать крамольную статью   главного редактора саратовского журнала «Волга» сняли с работы. Автора «Драчунов» Михаила Алексеева вычеркнули из списков соискателей Ленинской премии.   «Замахнувшегося на святое» Лобанова было велено подвергнуть жесткой критике в основных средствах массовой информации.

Михаила Петровича осудили в один голос «Правда», «Литературная газета» «Литературная Россия», Секретариат правления Союза писателей, Ученый совет Литературного института, преподавателем которого он все-таки оставался, хотя Краснопресненский райком партии требовал исключения Лобанова из партии и увольнения с работы. Тяжко пришлось Михаилу Петровичу!

Позднее, вспоминая весну 1983 года, Михаил Васильевич Зимянин записал в дневнике: «Тогда Андропов сказал, что намеревается ввести меня в Политбюро ЦК, но при условии определенных изменений в моем поведении. Он говорил об этом не раз… Я отклонил его предложение». Упорство Зимянина «прекратило их многолетнюю бескорыстную дружбу». Правда, дружбу   эту   иногда омрачали эпизоды, которые Зимянин заставлял себя расценивать как неизбежные из-за характера работы Андропова на посту руководителя КГБ.

Однажды во время очередной встречи в ЦК Андропов вдруг спросил Зимянина, известно ли ему о том, что Первый секретарь ЦК Компартии Белоруссии Петр Миронович Машеров, удостоенный звания Героя Советского Союза, находился в немецком плену.

Сразу почувствовав, к чему клонит Андропов, Зимянин четко изложил все, что он знал о злоключениях Машерова.

В 1943 году Михаил Зимянин поддержал кандидатуру «очень хорошо проявившего себя» двадцатипятилетнего комиссара партизанской бригады Петра Машерова, выдвинутого на должность первого секретаря Вилейского подпольного обкома комсомола. Через полгода Белорусский штаб партизанского движения совместно с ЦК комсомола представил Машерова к званию Героя Советского Союза.

–   После решения о высокой награде, – рассказывал Зимянин   Андропову, – мы получили сообщение контрразведки о том, что Машеров был в плену у немцев. Я немедленно обратился к Пантелеймону Кондратьевичу Пономаренко. Тот сразу меня спросил: «Будем защищать его? Миша, ведь я, как и ты, в глаза его не видел». Я   сослался на мнение очень надежных людей, которые высоко оценивали Машерова как партизанского командира и отзывались о нем как о хорошем и верном товарище. Дополнительно проверили и выяснили, что свою беду Машеров не утаивал. Я сказал Пономаренко, что его слово будет во всей этой истории решающим. «Хорошо, – согласился Пономаренко, – но имей в виду, ты лично отвечаешь за своего Машерова». Через некоторое время чекисты доложили нам, что дело Машерова закрыто. Напомню, Юрий Владимирович,- заключил Зимянин,- о том, что высшей инстанцией тогда же было принято   решение не возвращаться больше к этому делу.

Андропов безучастно выслушал Зимянина, ничего не сказал, сухо кивнув на прощание. У Михаила Васильевича в душе долго сохранялся неприятный осадок от этой встречи: словно его хотели вовлечь в какие-то недобрые дела.

Машеров так никогда и не узнал об этом разговоре, хотя Зимянину при встречах с ним   иногда казалось, что белорусского лидера что-то тяготило. Но Петр Миронович даже в дружеских беседах не позволял себе лишних откровений о прошлом.

В апреле 1983 года состоялась последняя с глазу на глаз беседа двух старых друзей Михаила Васильевича и Юрия Владимировича.

Поначалу Андропов был настроен благодушно.

  – Готовься, Миша. После Пленума ЦК получишь сусловское наследство. Поработаем вместе. Хочу тебе сказать, что можешь рассчитывать на поддержку Алиева. Ты знаешь, он ведет в Совмине транспорт и социальную сферу, следовательно, на нем и вопросы культуры…

–   Юрий Владимирович, – не сдержавшись, прервал Генерального секретаря Зимянин, – при всем моем уважении к Гейдару Алиевичу…Скажи мне, разумно ли было поручать ему, выходцу из Закавказья, вопросы русской культуры?!

Наступила гнетущая пауза, которую нарушил Андропов.

– Поговорим о другом, Михаил Васильевич, –   тихо произнес он, глядя куда-то в сторону, – Вы отвечаете за идеологию, за ее чистоту. Не пора ли    призвать к порядку наших зарвавшихся русистов?

– Русистами, Юрий Владимирович, как я понимаю, называют на Западе специалистов по русскому языку и литературе,-   негромко, но твердо сказал Зимянин.- Если Вы имеете в виду известных историков и литераторов патриотического направления, «славянофилов», как их весьма условно именуют некоторые наши коллеги, то хочу Вам доложить, что заниматься их перевоспитанием и уж тем более подвергать их преследованиям или каким-либо наказаниям я не намерен. И Вам   искренне не советую этим заниматься.

Испытующе глянув на Зимянина, Андропов молча поднялся из-за стола, давая понять, что разговор закончен.

Избрание Михаила Васильевича в Политбюро не состоялось. На протяжении следующих месяцев Андропов и Зимянин поддерживали подчеркнуто официальные отношения.

Вечером 21 ноября 1983 года на служебной даче М.В.Зимянина   раздался звонок телефона кремлевской связи.

– Миша, – услышал Зимянин тихий тонкий голос Андропова, – звоню, чтобы поздравить тебя с днем рождения. Здоровья тебе, пожить подольше.

Андропов говорил медленно, с трудом, тяжело дыша: «Миша, если сможешь, прости меня… ».   В трубке послышались частые гудки.

«До избрания Андропова   Генсеком, – писал Михаил Васильевич в своих незавершенных воспоминаниях,- нас связывала давняя дружба. Меня привлекали в нем живой ум, тактичность, доброжелательность. Но годы работы в Комитете госбезопасности резко изменили его. Он стал более жестким, настороженным, непримиримым. Особых репрессий, правда,   не допускал. Не было у него репутации карателя.

Андропов хорошо понимал, что в атмосфере брежневского благодушия дисциплина в стране упала и потребовал срочного принятия соответствующих мер. Однако предпринятые по его настоянию действия   зачастую приобретали анекдотический характер. Чего стоила, к примеру, дневная охота на нарушителей трудовой дисциплины в магазинах и кинотеатрах?

К сожалению, работа в КГБ, с одной стороны, давала ему полную информацию обо всех негативных явлениях в стране, а с другой, лишала его возможности приобрести необходимый административно-хозяйственный опыт.   Андропов пришел к руководству страной, не имея для этого качеств, которыми обладали такие видные управленцы как А.Н.Косыгин или Д.Ф.Устинов.

Не хочу говорить о нем худого, но я не мог примириться с некоторыми его принципиальными взглядами и воззрениями, что и определило наш окончательный разрыв».

Примечательно, что Михаил Васильевич воздерживался от высказываний по поводу распространившейся после кончины Андропова версии о его причастности к уходу из жизни таких крупных политических деятелей как Ф.Д.Кулаков, А.А.Гречко, Д.Ф.Устинов, М.А.Суслов и, наконец, Л.И.Брежнев.

Известно, что в ноябре 1982 года должен был состояться Пленум ЦК, на котором   руководство партией и страной переходило бы к Владимиру Васильевичу Щербицкому, Первому секретарю ЦК Компартии Украины. Брежневу был уготован   почетный пост   Председателя КПСС. Поговаривали, что на этом Пленуме Андропов уйдет в отставку по состоянию здоровья. Серьезность брежневских намерений подтвердил Иван Васильевич Капитонов, долгие годы занимавший пост Секретаря ЦК КПСС по вопросам кадровой политики партии. За две недели до кончины Брежнев пригласил его в свой кабинет и   сказал: « Видишь это кресло? Через месяц в нем будет сидеть Щербицкий. Все кадровые вопросы решай с учетом этого». Эту версию подтвердил в своих воспоминаниях бывший Первый секретарь Московского горкома партии   В.В.Гришин. В гараже особого назначения Девятого управления КГБ, который обслуживал высших лиц партии и государства, готовилась машина для Щербицкого. Но этим планам, как   известно, не суждено было осуществиться. После внезапной кончины Л.И.Брежнева 10 ноября 1982 года Генсеком избрали Андропова. За   все месяцы его нахождения у власти В.В. Щербицкий ни разу не переступил порог андроповского кабинета.

Судя по всему об этой истории   знал Горбачев и справедливо видел в Щербицком сильного соперника. Под благовидным предлогом самолет, на котором Владимир Васильевич должен был прилететь из США, где он находился с официальным визитом, был задержан. Щербицкий, единственный из членов Политбюро, не    присутствовал на Пленуме ЦК, на котором обсуждался вопрос о новом Генеральном секретаре.

Выступление   Зимянина на заседании Политбюро 11 марта 1985 года при обсуждении кандидатуры Горбачева мало чем отличалось от остальных.   Кандидат в Генсеки, по его словам, «активен, глубок и эрудирован», «умеет выделить главное».«Я всегда находил и нахожу, когда обращаюсь к М.С.Горбачеву, быстрое решение при самом точном знании предмета» и тому подобное. Как и вся «старая гвардия» во главе с А.А.Громыко, первым призвавшего поддержать Горбачева, Зимянин искренне надеялся, что с приходом к руководству партией и страной   сравнительно молодого энергичного и образованного политика наступят перемены к лучшему…

  На январском Пленуме ЦК КПСС 1987 года Михаил Васильевич Зимянин был освобожден от обязанностей Секретаря ЦК КПСС с классической формулировкой – «по состоянию здоровья». В данном случае формулировка полностью соответствовала действительности. У Михаила Васильевича была тяжелая форма астмы.

  Домой с Пленума Зимянин вернулся растроганным. Товарищи тепло поблагодарили за работу. М.С. Горбачев даже обнял его на прощание.

В течение двух лет Зимянин оставался в составе Центрального Комитета, пока Горбачев не решился избавиться от большой группы старых коммунистов, которые оказывали определенное сдерживающее влияние на политику, проводимую им и его ближайшими сподвижниками А.Н.Яковлевым и Э.А.Шеварднадзе.

В апреле 1989 года Михаила Васильевича пригласили на Старую площадь к Горбачеву. В приемной секретариата встречи с Генсеком дожидались еще десять пенсионеров –   членов ЦК.

Старики в течение полутора часов внимательно слушали   обтекаемые рассуждения Горбачева о ситуации в стране, в мире, о необходимости   обновления партийного руководства.

Первым не выдержал Зимянин: «Михаил Сергеевич, ты прямо скажи, что от нас нужно Политбюро? Ввести в ЦК молодых? Пожалуйста. Многие из нас вышли на пенсию, просьбы об освобождении напишем. Этого ты хочешь?»

Горбачев был доволен: «Ну, в общем-то, вы мою мысль поняли правильно».

На следующий день у Горбачева собралось уже более сотни человек. Генеральный секретарь, показывая на Зимянина и других участников вчерашней встречи, провозгласил: «Вот одиннадцать уважаемых членов ЦК проявили инициативу, так сказать, для привлечения к управлению партией молодых энергичных кадров. Для перестройки это важно. А как вы считаете, товарищи?» «Товарищи» все поняли правильно считали и сдали свои мандаты на ближайшем Пленуме ЦК. Таким образом из ЦК были выведены сто десять опытнейших, заслуженных коммунистов. Только один член ЦК, крепкий оборонщик, министр среднего машиностроения Ефим Павлович Славский жестко заявил Горбачеву: «Съезд меня избрал, съезд и освободит!»

  «Заявление ста десяти» о сложении полномочий членов ЦК, по просьбе Генерального секретаря, написал Зимянин. После Пленума Горбачев пригласил к себе Михаила Васильевича и поблагодарил его за поддержку.  

  – Одно бы Вам хотел сказать напоследок, Михаил Сергеевич, – теперь на «вы» обратился к Горбачеву Зимянин. – Больше надо думать о русском народе, беречь его. В нем вся мощь государства. Поболейте за него…

  – Погоди, погоди, Михал Васильич, – заулыбался Горбачев, – да ты, оказывается, державный…

На том разговор и закончился.

  Анатолий Андреевич Громыко рассказывал в своей книге о том, как Зимянин говорил с Горбачевым об отношении к русскому народу.

  Как-то гуляя в сквере у Патриарших прудов, Громыко увидел сидевших на лавочке Зимянина и Капитонова. Он подошел к ним, поздоровался.

«Анатолий, присаживайся,- сказал Михаил Васильевич.- Что это за газетенку ты держишь?»

Этим утром я купил в киоске прибалтийскую газету. Как это Зимянин ее узрел? Он мне тут же дал указание:

– И не читай, выброси в мусорную корзину.

– Здесь много пишут о событиях в Прибалтике,- сказал я.- Надо знать тамошние настроения, чтобы понять,   что там происходит.

– Я говорил Горбачеву, когда уходил на пенсию, что если он будет обижать русских, ему не сдобровать».

Видимо, были серьезные основания причислить М.В.Зимянина к скрытым защитникам так называемой «Русской партии» у Николая Митрохина, автора книги «Русская партия. Движение русских националистов в СССР. 1953-1985 годы». Думается, что название «Русская партия», как и понятие «русисты», как истории с царским сервизом на свадьбе дочери Г.В.Романова, с золотым перстнем Брежнева, с бесчисленными бриллиантами его дочери и многие другие вызывающие праведный гражданский гнев сюжеты сотворили птенцы гнезда Андропова из Пятого «идеологического» управления КГБ СССР.

Для них таинственная «Русская партия» была очень удобной и вместительной корзиной, куда сваливались без разбора все патриотически настроенные группы или отдельные лица.

Осенью 1995 года увидел свет двухтомник М.С.Горбачева «Жизнь и реформы», в котором первый и последний президент СССР подводил итоги своей деятельности в советский период.

Вспоминая о пленуме ЦК КПСС по идеологическим вопросам 1983 года, на котором Андропов намеревался «повысить» Зимянина, Горбачев рассказывает о том, как готовился основной доклад для К.У.Черненко, в тот период второго партийного лидера. «Поскольку сведения о состоянии здоровья генсека (Ю.В.Андропова. – М.Б.) уже перестали быть тайной, «идеологическая братия» Зимянина, примыкавшая к Черненко, воспрянула духом, держалась сплоченней и уверенней и, видимо, стала рассматривать это выступление чуть ли не как официальное реанимирование «брежневизма».

  Когда Горбачев прочитал проект доклада, он с возмущением заявил Андропову:

– Этого просто нельзя допустить! Не проводили пленумов по идеологии четверть века. (Точнее два десятилетия. Пленум по вопросам идеологической работы КПСС проводился   при Хрущеве в 1963 году. – М.Б.). И выходим с подобным докладом?!

  Естественно, проект доклада содержал цитаты и ссылки на Генерального секретаря ЦК КПСС Ю.В.Андропова. Тем самым, доказывал Андропову Горбачев, его «имя и его курс связывались с этим сводом застойных правил и запретов, сочиненных бригадой Зимянина. Открытый вызов–вот что, по- моему мнению, означал данный доклад».

С согласия Генсека Горбачев изложил Черненко свои соображения по проекту доклада:

«В нем, безусловно, собран богатый материал. Но при чтении возникает такое чувство, что нет внутренней логики, связывающей текст с тем, что мы делаем в последние месяцы. Главное – пропадает глубокая и острая постановка вопросов. Мне думается, если сделать доклад на треть короче, сконцентрировать мысли на принципиальных положениях, он от этого только выиграет».

  «Уф! Тактичнее сказать было просто невозможно», поясняет Горбачев, «и я надеялся, что Черненко предложит мне, как минимум, принять участие в окончательной доработке его выступления. Не тут-то было».    Черненко обещал подумать над горбачевскими замечаниями, но в конечном итоге в докладе ничего не поменял. Визит же к нему Горбачева воспринял   как проявление нескромности, стремление всех поучать.

  По наблюдению Горбачева, на пленуме Черненко, читая доклад, «с большим трудом продирался сквозь зимянинскую схоластику».

  В 1984 году было решено провести Всесоюзную научно-практическую конференцию по идеологическим проблемам, на которой предполагалось обсудить выполнение решений прошлогоднего пленума. Теперь уже Горбачеву, как второму лицу в партии, готовят основное выступление. «Материалы к докладу…полностью меня разочаровали: «зимянинская жвачка», идеологическая рутина, набор прописных истин, пустословие. Такое впечатление, что меня просто хотели скомпрометировать». Выручили Горбачева Яковлев, Медведев, Болдин, которые подготовили «содержательный и серьезный» материал. Зимянин же «был недоволен, капризничал». «Я дал ему подготовленный доклад. Мне он особых замечаний не сделал, лишь попросил дать более выпукло тезис о руководящей роли партии на нынешнем этапе, а вот в беседе с Медведевым прямо сказал, что доклад не получился».

  Виталий Иванович Воротников, бывший Председатель Совета Министров РСФСР и Председатель Президиума Верховного Совета республики, с 1983 по 1990 гг.- член Политбюро ЦК КПСС, так характеризует Зимянина: «Опытный газетчик, поработавший и на дипломатическом поприще. Человек эрудированный, открытый, скромный, контактный, несколько эмоциональный. К нему относились с уважением».

Помощник руководителя коммунистов Украины, члена Политбюро ЦК КПСС В.В.Щербицкого В.Врублевский написал после поездки в Болгарию: «В состав делегации входил Зимянин, секретарь ЦК КПСС по идеологии. Человек холерического темперамента, бывший партизан и ужасный матерщинник, он вообще-то был незлобивым человеком, открытым и простым. Но сама мысль о том, что он представляет руководство Советского Союза, великой сверхдержавы, превращала его в сноба и шовиниста».

О том, что Зимянин не чурался крепких слов и выражений, упоминает и долголетний сотрудник Международного отдела ЦК, помощник Горбачева А.С.Черняев. 11 ноября 1982 года в 11 часов утра, как пишет Черняев в своих дневниках, опубликованных в 1995 году и озаглавленных «Моя жизнь и мое время», его срочно вызвал Зимянин. «Вхожу в кабинет. Протягивает руку, в другой держит телефонную трубку. Говорит Щелокову (Министр внутренних дел СССР - М.Б.): «Отмени концерт по случаю Дня милиции». Потом тут же Лапину (Председатель Гостелерадио СССР. - М.Б.): «Отмени все легкие передачи». Звонит телефон. Спрашивают: заделывать ли подпись Брежнева под посланием английскому премьеру? М.В. ответил многословным матом».

  В книге «Шесть лет с Горбачевым» Черняев привел еще один занятный эпизод. « Рассказал мне А.Н. (Яковлев.– М.Б.) о таком своем разговоре с Зимяниным. Тот стал ему пенять: мол, смотри, что делается в литературных журналах – евреи нападают на русскую классику и вообще на «несвоих» писателей. Надо бы поправить. На это Саша ему будто бы ответствовал: нападают не только евреи и не только на русских писателей, а на почвенническую тенденцию, на современное славянофильство».

***

Сам Михаил Васильевич больше гордился не тем, что по мере сил и возможностей пытался противостоять тем, кого он презрительно называл «манипуляторами», политическим перевертышам   типа Яковлева, а тем, что во многом   благодаря его усилиям удалось наконец решить вопрос, затрагивавший судьбы сотен тысяч людей.

  В семидесятые годы в   ЦК КПСС буквально хлынул поток писем, в которых участники подполья и партизанского движения в годы Великой Отечественной войны жаловались на несправедливое к ним отношение властей, которые не признавали их заслуг в борьбе с фашистскими оккупантами. Особенно много жалоб приходило с Украины. Имена многих подпольщиков, по соображениям конспирации, не заносились в партизанские списки, и это служило поводом для отказа в выдаче ветеранских удостоверений.

  В течение трех дней представители партийных органов Украины, Белоруссии, ряда областей России, а также военные и чекисты обсуждали эту проблему. Участники совещания, созванного по инициативе Зимянина, единогласно решили: когда участие в партизанских операциях и в подполье подтверждается свидетелями, участник получает соответствующие документы. Зимянин предложил приравнять подпольщиков к партизанам. Этого не было сделано, несмотря на многочисленные обращения, ни при Сталине, ни при Хрущеве. А ведь борьба в подполье была не менее рискованной, чем сражения в партизанских отрядах, и часто заканчивалось гибелью подпольщиков в фашистских застенках в полной безвестности.

  Первоначально М.А.Суслов воспринял это предложение с сомнением: «Миша, а не получим ли мы в результате тысяч сто липовых партизан?»

  –   Исключить такую вероятность нельзя, зато миллионы, наконец, почувствуют справедливое к себе отношение. Им будет чем гордиться, будет что рассказать внукам, – ответил Зимянин.

  К чести Суслова, он колебался недолго. Доложил Брежневу, а тот сразу дал согласие.

  За два года напряженной работы партийцев, военных, чекистов число участников партизанского движения на Украине увеличилось на миллион и составило полтора миллиона человек. К радости своей получили удостоверения сотни тысяч борцов с фашизмом в России и в многострадальной Белоруссии, которая потеряла в войне более трех с половиной миллионов своих граждан, каждого третьего…

Особенно остро сознавая быстротечность отведенного ему времени, он спешил изложить на бумаге самое важное из того, что он, мучаясь ночами от переполнявших его беспокойных размышлений, твердо   определил для себя в конце жизни:

«Я во многом грешен. Многого не сделал. О многом не подумал. Во многом заблуждался. Допустил много ошибок. Утешает лишь то, что всегда старался честно служить Родине. С этим и умру!

Люблю мое поколение, некогда могучее, а теперь напоминающее вырубленный лес. Нам выпала честь трудиться и сражаться на протяжении   большей части уходящего двадцатого века, по моему разумению, одного из самых противоречивых периодов в жизни всего человечества».

Такова последняя запись в рукописи незавершенных воспоминаний.Он уходил из жизни с верой в непобедимость народа, частицей которого он себя ощущал, в торжество идеи славянского братства, в возрождение многонационального Отечества.

Он ушел непобежденным.

Михаил Бублеев

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"