Художник жизни

О Юрии Селиверстове

Есть люди, которые являются незримыми духовными стержнями общества.

Зачастую они не находятся в центре видимой, как бы официальной общественной жизни, не занимают высоких государственных и общественных постов, не участвуют в качестве ораторов на митингах, не толпятся на дипломатических приемах, не стремятся понравиться богатому заезжему гостю.

Но их имена обязательно встречаются при защите и возрождении святынь наших, при глубоких и страстных обсуждениях судеб Отечества, при зарож­дении живительных инициатив, при созидательной работе. Они как-то незаметно и основательно под­ставляют плечо под самые ответственные и нелегкие проекты возрождения России. К таким, безусловно, относился и незабываемый Юрий Иванович Сели­верстов.

Существует какая-то наполненность пространст­ва Человеком. Она значительно шире его физическо­го тела. Может, это душевное богатство его или какой-то бестелесный упругий и всепроникающий Дух, воздействующий на других людей. Видимо по­этому, когда человек уходит из жизни, ощущается давящая пустота, «мертвая зона», своеобразная «чер­ная дыра». С годами все больше и больше пустоты окружает нас, создавая пространство и для нашего ухода в другой мир.

Кончина Юрия Селиверстова обнаружила гро­мадную площадь, которую он занимал как Худож­ник, как Мыслитель, как Объединитель, как Орга­низатор, как Душеспаситель, как Богослов, как Гражданин, как Человек...

И везде он находил точку соприкосновения с ищущими, мыслящими, задумавшимися, вопрошаю­щими. Он и сам сомневался вместе с сомневающи­мися, думал вместе с размышляющими, вопрошал со спрашивающими. Но в отличие от многих он имел перед собой контур движения, связанный с его ду­ховным миром.

Первые встречи с ним произошли в 60-е годы в журнале и издательстве «Молодая гвардия». Многие литературоведы, критики, историки литературы оп­ределяют, что эпицентр общественной жизни того времени располагался вокруг полемики «Нового ми­ра» и «Октября». В определенном смысле они были правы: борьба за политическую власть разворачива­лась в русле идей, провозглашавшихся в этих изда­ниях, проявлялась в художественных образах писа­телей, выступавших в них. Что же касается духов­ного обновления, патриотического возрождения, то тут незримым и не до конца оформленным центром выступил журнал «Молодая гвардия», возрожденный тонким политиком и неутомимым тружеником, без­заветным патриотом Анатолием Васильевичем Ни­коновым. Именно там, да в одноименном издатель­стве, да в будущем журнале «Наш современник», обозначались и оформлялись в открытой печати – впервые в послевоенное время – идеи национально­го самосознания, народного духа, широкого массово­го движения по восстановлению памятников культу­ры и воинской славы, отказ от социально-вульгари­заторских построений, связанных с историей России. Удивительно, но жестокая «классовая» критика та­кого рода взглядов звучала не только из уст офици­альных руководителей идеологических ведомств пар­тии (М.А. Суслов, А.Н. Яковлев, А.А. Беляев, В.Н. Севрук), но и со стороны «Нового мира» и «Октября». Впоследствии стало более понят­ным такое единение вроде бы антиподов.

Руководители «Нового мира», немало сделавшего для отечественной литературы, предчувствовали приближающуюся расправу и, по-видимому, хотели хоть как-то продемонстрировать на не главном, как им тогда казалось, направлении общественной жизни лояльность к власти. Да, кроме того, прозападническое русофобское крыло в журнале окончательно возобладало. В «Октябре» же окончательно улетучи­вался дух идеального социализма, он подчинялся все более и более жестким догматическим, администра­тивным схемам. И уж тут отточенные в классовых боях мечи критиков сверкнули с невиданным мастер­ством. Главный редактор журнала «Молодая гвар­дия» Анатолий Васильевич Никонов от должности был освобожден, попросту был снят. На Политбюро были осуждены публикации, связанные с Храмами, Патриархальной Верой, «идиотизмом крестьянской жизни» и в других изданиях. Нас, издателей, строго держали «под уздцы», дабы мы не качнулись, не дай Бог, в сторону русского самосознания, или, на языке как нынешних, так и старых заправил, — «русского шовинизма». Всем подлинным патриотам приходи­лось быть изобретательными, настойчивыми, чтобы проводить эту линию. Правда, и Яковлев тоже получил вздрючку. Благодушный и старый Ген­сек, не любивший скандалов, был завален письмами с возмущениями статьей «Против антиисторизма», опубликованной в «Литературке». На Политбюро Брежнев обратился к Суслову, спросив, одобрил ли он эту статью. Опытный политик, нутром чувство­вавший настроение Генсека, мгновенно среагировал и сказал, что он даже не читал таковую. Черные брови в недоумении поднялись вверх и тут же опу­стились, вынеся приговор: «Убрать этого зас...ца». За...ца приговорили убрать в Профиздат замом глав­ного редактора. Однако разветвленная и отработан­ная за многие годы система сработала. За...ец поехал послом в Канаду. «Перестройку» отложили на 15 лет.

И вот в эти-то времена все более стал проявляться значительный художнический и литературный талант Юрия Селиверстова. Его первые публикации рисунков принесли громкую славу. «Наш русский Сальватор Дали» – называл Селиверстова известный и популярный тогда поэт. Может быть, эта слава модерниста (после посещения Хрущевым Манежа модернистов ругали, а затем великодушно прощали и подкармливали) открыла ему двери и в издательство «Молодая гвардия» (где я только что стал директором), в основном придерживавшегося тогда традиционных взглядов на оформление книг.
Ю.И.Селиверстов оформил некоторые поэтические книги и казался не очень опасным для цензуры и агитпропа последователем «левого», «передового искусства».

В первых его работах была этакая духовная, не оформившаяся экспрессия, разлом форм, бугристая, не всегда состыкованная с идеей материя.

Но мало кто знал, что именно в это время Юрий Иванович перерабатывал в своем сознании высокие духовные ценности русского Православия, идеи выдающихся мыслителей Отечества, скрытые в спецхранах, спрятанные у задних стенок книжных шкафов единичных знатоков. Его талант художника креп, обогащался, символика приобретала все более обобщенный характер, наполнялась национальным смыслом. И абсолютно не случайным оказалось соединение прежнего его несколько мистического стиля с содержанием одного из самых загадочных произведений отечественной литературы — «Слова о полку Игореве». Образы, созданные Селиверстовым, как бы вырастают из всего сущего, из природы, воспаряют Божьим помыслом. Узловатые пальцы Баяна извлекали музыку прошлого и «славу рокотаху» былинным героям, а рыщущие серые волки разносили весть о беде и печали. И над всем этим, над просветленной голубой Русью, вознесен образ Ярославны как символ Верности, Любви, Ожидания, Надежды. Недаром в энциклопедическом издании, посвященном великому творению русской литературы, работы Селиверстова тщательно и всесторонне рассмотрены и высоко оценены специалистами как серьезный вклад в раскрытие наследия прошлого.

Признаю высокий художественный талант Юрия Ивановича, его оригинальность и самобытность во всем, созданном его разумом и рукой, но думаю, что безусловным гением он предстает в художественном осмыслении отечественной мысли. Его труд «Русская Дума» даже в незавершенном виде поражает необыкновенным, масштабным подходом, мировоззренческой широтой, разнообразием точек соприкосновения мыслителя и художника, органичной цельностью человека Веры и пронизанностью русским Духом.

Именно в «Русской Думе» пересеклись многие духовно-силовые линии нашего общества 70-х и 80-х годов.

Тогда, в узких кружках, научных семинарах, в беседах у книжных полок личных библиотек шло приобщение к великому Знанию, выработанному за многие годы многогранной русской жизни, шло приобщение к Вере и Духу России.

Это было непросто, ибо в открытом пользовании не было источников, книг, материалов. Они были уничтожены или хранились в специальных хранили* щах, тайно перевозились из-за границы. Это было небезопасно, ибо цитаты из Розанова приравнивались к махровому консерватизму, изучающие Федорова объявлялись небезопасными идеалистами. Многие «интеллектуалы» инстинктивно оберегали себя, не подпускали к русской мысли. Безопаснее было быть диссидентом прозападного толка: в случае преследований за тебя могли заступиться могущественные силы за рубежом. Изучающие же и пропагандирующие русское национальное наследие были беззащитны, да в случае чего им быстренько приклеивались ярлыки национального экстремизма, который неприемлем для нашего общественного мнения и, следовательно, сужал круг обращающихся к нацио­нальному философскому наследию. Главным в то время было извлечь это наследие из тайников и глубин истории, изучить его и интерпретировать в свете сегодняшнего дня. Юрий Селиверстов испод­воль и фундаментально готовил общественное созна­ние к восприятию великих духовных пастырей, лю­дей высочайшей Веры, высокоинтеллектуальных фи­лософов, отечественных любомудров. Он избрал син­тетический метод: создавал художественный образ и вокруг него выстраивал некую философскую хресто­матию из произведений автора. Его оригинальная точная мысль вплетала в «Русскую Думу» не только чистых философов, но и тех оплодотворителей оте­чественной жизни, титанов Духа, без которых невоз­можно было бы представить Россию. Эпиграфом к «Русской Думе» стал Пушкин. Вклад Великого Поэта t в одухотворение нашей жизни бесценен. Мне стала ясна и идея появления там портрета Мусоргского, когда я прочитал слова Георгия Свиридова о том, что этот композитор слышал музыку разрушающихся царств. Это уже свойство гения. Выдающийся порт­рет Достоевского украшает ныне музей Федора Ми­хайловича. У Селиверстова он русский гений, траги­ческий провидец. Совершенные портреты Блока и Есенина, сотворенные Юрием Ивановичем, создавали образ людей, чей чуткий слух услышал, а тонкий поэтический дар воспроизвел в трепетных звуках то, что невозможно запечатлеть в четких философских и социологических схемах и формулах. Двойное изображение Толстого на портрете Селиверстова по­ражало точной идеей расщепления гения.

Еще недавно с нами был Михаил Пришвин, за­ходила стремительно в издательство Валерия Дмит­риевна Пришвина. Выходили книги писателя, перед читателями вставал спокойный образ человека при­роды и культуры. Проходили годы, на свет появились знаменитые «Дневники» и неопубликованные произ­ведения. И вот перед нами уже не только защитник природы и «братьев наших меньших», а прозорливец, мудрец, спасший себя, чтобы сказать правду о про­шлом. А коль так, то Ю.Селиверстов не мог не поставить его в ряд властителей нашего разума, в «Русскую Думу».

За последние несколько лет в жизнь думающей России – не узкого круга исследователей и дисси­дентов, а широких масс интеллигентов – ворвались Ильин, Флоренский, Булгаков, Соловьев, Федоров, Карсавин, Бердяев, Франк, Леонтьев, Аксаков. Нет, не только чистая мысль прельщает наше общество, а поиск ответов, мучительных ответов перед лицом разрушений, руин, осознанных поражений. Почему не услышали голос этих мудрецов? Почему не пошли по путям, предложенным этими умами? Ну не сле­довали бы им, а хотя бы знали. Тогда, может, не свершилось бы столько трагедий, может быть, было меньше страданий, разрушений. Не будем преувели­чивать роль чистой мысли, но не будем и преумень­шать. Юрий Иванович Селиверстов не преуменьшал. И думаю, что абсолютно позорно, что труд этот, «Русская Дума», в полном объеме не увидел еще своего читателя. Может быть, следует всем нашим патриотическим организациям собрать деньги и осу­ществить то, что не удалось сделать Юрию Ивано­вичу при жизни.

Свойство подлинного русского интеллигента – созидание. По недоразумению и собственному на­хальству в отечественной истории звание интелли­гента присваивали, скорее узурпировали, всякого рода бомбисты, растлители народного духа, недоу­чившиеся студенты, возглавлявшие целые наркома­ты и отрасли верхогляды, эстетствующие циники. Созидательное начало было подменено разрушитель­ным, а в лучшем случае созерцательным. Нынче созидательное свойство реабилитируется и возвращается. Юрий Иванович почувствовал это раньше других и включился в создание необходимых для нашего общества организаций и структур. Вместе с нами он принимал участие в создании Всероссийско­го общества охраны памятников, Общества по со­трудничеству с соотечественниками за рубежом («Россия»), организовывал общество Ф.М.Достоев­ского. И конечно, когда в среде отечественной ин­теллигенции зародилось движение по созданию «Рус­ской Энциклопедии», Юрий Иванович не мог остать­ся в стороне. Он принимал участие в обсуждении концепции энциклопедии, ее структуры, словника и был утвержден главным художником «Русской Эн­циклопедии».

Он один из первых высказался за возрождение Храма Христа Спасителя. Это теперь кажется реаль­ным осуществление такой идеи. А десять лет назад она была совершенно фантасмагорической и даже порочной. Обществу надо было к ней привыкнуть. Людей надо было провести и через систему постепен­ных вариантов и проектов. Проект Юрия Ивановича и сегодня исполнен реальной полноты и мощи. В нем заложен глубокий смысл и образность. Помню, как выступали мы вместе в одной из телевизионных передач. Перед нами стоял макет, выполненный художником: четкий контур бывшего сооружения, как напоминание о Великом Храме, как его прозрач­ная тень, как силуэт времени. Да, тогда в этой поистине мемориальной, последней, предсмертной передаче, Идея Храма высветилась всесторонне. Сквозь контуры храма, изготовленные из легирован­ной стали, как бы пролетали уже ветры истории, виделось, как напуганные лихими временами птицы садились на перекрытия, в нижних просветах свиса­ли на цепях мемориальные доски, где восстанавли­вались названия воинских соединений, участвовав­ших в Отечественной войне 1812 года. А на проти­воположной стороне, на таких же мемориал-пане­лях, были выбиты названия частей и соединений, участвовавших в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов. Эпохи смыкались. Внутри контура восстанавливалась куоклия: маленькая церковь – храм, где должны были свершаться службы и поми­новения. А вокруг в скорбной молитве изливали бы свою душу тысячи наших соотечественников. Памят­ник всенародный, памятник Славы и Скорби, памят­ник Истории и Веры – таким он видел его. Мы слегка полемизировали с решением и невольно дополняли его то списками погибших воинов, полков, дивизий, армий не только в войне 1812 года, но и в первой мировой, гражданской, Отечественной; то предложе­нием переплести прожектора над ним в ночное вре­мя, то обозначением жертвователей. В общем, это был проект, приближающий нас к осуществлению народного веления. По этому велению вознесется над Москвой-рекой Храм и, склоняясь перед его новыми и старыми созидателями, мы поклонимся и памяти Юрия Селиверстова.

А его проект памятника Победы? Это те же откровения и великолепный замысел. Но не хотят отцы города и страны спешить с памятником, кото­рого уже почти никто из фронтовиков и тружеников тыла не дождется. А принять-то творческие проекты, поддержать их, посоветовать воплотить их в много­численных жертвенниках страны можно было бы.

Помню и как обсуждали мы неоднократно мемо­риал великим подвигам и свершениям, который раз­работал Юрий Иванович. Протянув нить памятни­ков, мемориальных знаков и символов от церкви Всех Святых на Кулишках, через площадь Ногина (ныне Китай-город), до сквера, где высится памят­ник русским гренадерам – освободителям Болгарии, через Новую и Старую площадь, завершая на Лу­бянке, где уже тогда он проектировал памятник воинам Отечества. Проект грандиозный и впечатля­ющий, духоподъемный и глубоко выразительный.

Кто-то сказал, что его осуществление по плечу лишь таким государственным мужам, как Петр I и Сталин, которые не считались бы с жертвами, чтобы увеко­вечить историю и себя. Думаю, что не обязательно отдавать высокие идеи жестоким властителям. И может, появится какой-нибудь городской голова и извлечет этот проект для осуществления.

Мне, по роду моей издательской, общественной, литературной деятельности, пришлось встречаться у нас в стране и за рубежом с выдающимися умами и политиками, деятелями культуры и искусства, бого­словами и военными стратегами, но думаю, что разноцветью имен и талантов, встречающихся в мастерской Селиверстова, можно было по-хорошему позавидовать. Да, мастерская Юрия Ивановича была одним из самых ярких и согревающих очагов россий­ской духовности в 70-е и 80-е годы в Москве. Здесь, с помощью его беспредельно преданной Катеньки, встречались художники и священники, писатели и философы, инженеры и студенты, космонавты и врачи, неистовые русофилы и либеральные западни­ки, тончайшие знатоки библейских нюансов и раз­машистые геополитики. Все это были разные люди, в расслаивающемся сегодняшнем обществе они ока­зываются в разных партиях и течениях. Но в квар­тире Юрия Ивановича они в абсолютном большин­стве своем были едины. Едины в своей неудовлетво­ренности положением Отечества, в поиске путей выхода из кризиса и в стремлении принести пользу своему народу. Там впервые услышал я отрывки из сочинений-пророчеств русского философа-мудреца И.А.Ильина и познакомился с глубоким знатоком и собирателем его творчества Юрием Лисицей. Там же, спускаясь из потустороннего мира, магнетизиро­вал всех своими стихами Юрий Кузнецов, с восхи­тительным петербургским акцентом Никита Ильич Толстой поведал о русских лицеях Югославии; при­ходилось молчаливо вникать, не вторгаясь в разговор блистательных богословов и священнослужителей отцов Андроника и Валерия.

Сверкающий остроумием, парадоксальный язви­тельный эрудит Вадим Кожинов и скептический летописец Сергей Семанов, импульсивный, эмоцио­нальный, открытый Станислав Куняев и меланхо­личный, острозорый, с хитринкой Владимир Крупин, восхитительные в новизне и традиции Светлана Селиванова и Лариса Баранова-Гонченко, пытаю­щийся объять и связать воедино космос, науку, политику Виталий Севастьянов, тонкий геополитик и либеральный демократ доктор наук Юрий Баглай. «И ныне нас окружают мудрецы, но общество их не ценит, потому что часто не знает, – говорил Сели­верстов. – Не знает современную Русскую Думу, и я хочу ее тоже воссоздать». Успел закончить портрет Виктора Астафьева, хотел написать Валентина Рас­путина. По-детски радовался, что представил в «Рус­ской Думе» М.М.Бахтина, Н.Лосева, которых видел, знал и с которыми беседовал. А выдающиеся служи­тели музыки, ее таланты: композиторы Г.Свиридов, В.Гаврилин, дирижер В.Минин, певицы Е.Образцова и Н.Герасимова — они часто внимали голосу их собрата, обогащали его знанием и ощущением нюан­сов этой тончайшей сферы человеческого духа.

Как непросто быть собирателем в наше время, как это отрывает от творчества, сколь недешево это обходится, сколько нервной энергии приходится тра­тить, чтобы объединить ученых и писателей, разно­родных людей, умеющих увлекательно говорить и глубоко мыслить, но плохо умеющих организовывать и подчиняться организации. Юрий Иванович с улыб­кой, некоторой бесшабашностью и неизменной радо­стью организовывал надолго запоминающиеся поездки– десанты в Дунино, Поленово, Оптину Пустынь, где люди погружались в атмосферу этих святых мест, знакомились друг с другом, и ниточка эта тянулась уже долгие годы, превращаясь нередко в духовные узы братства.

Хочу вспомнить последний день его жизни. 28 мая 1990 года... Сочи. Симпозиум, посвященный пока еще несбыточному проекту «Русской Энциклопе­дии». Утром Юрий сделал блестящий доклад, скорее сказал слово о русской философии, о гигантах оте­чественной мысли, портреты которых безмолвно смотрели на своего творца в зале сочинского музея. Люди в зале сидели искушенные: ученые, писатели, журналисты, общественные деятели, но все были заворожены образом, мыслью, словом выступления Юрия Ивановича. Мне даже показалось, что после этого он как-то отстранился, возвысился над нами. Но нет, вот идет, спорит, размахивает руками – включился в нашу общую жизнь. К вечеру снова где-то не с нами. Мы пришли в храм, стоим возле него, слушаем рассказ священника о бедах и печа­лях, об истории местного прихода, а Юрий Иванович отошел, задумался, поднял голову, смотрит на купо­ла и кресты. Что виделось тогда ему в церковном междуглавии? О чем думал он тогда?.. И вдруг, стряхнув что-то с себя, решительно подошел к свя­щеннику и попросил благословения. И уже все при­тихшие возвратились в гостиницу. Ужинали. А Юру будто снова подменили — хохочет, спорит, вспоми­нает забавные истории, притчи, философские курь­езы, пикируется со знатоком русской философии, обещает записаться на зарубежное радио, подтруни­вает над еще не выпустившим ни одной книжки директором издательства, вспоминает нашу неожи­данную поездку на Бежин луг, давшую начало «Тур­геневскому лету» на Тульской земле. Заиграл ор­кестр, и Юрий решительно встал, подошел к первой скрипке, оркестранты кивнули. И уже когда он снова сел к нам за стол, музыканты окружили нас и неожиданно заиграли дореволюционный российский гимн. И вдруг на самой высокой ноте струна скрипки

лопнула, музыка кончилась, и мы в несколько подав­ленном состоянии вышли на улицу. Юра же пытался нас снова взбодрить и развеселить. Побежал к кустам, поко­пошился в них и громко объявил: «За заслуги перед Русским Духом награждается...» И из его руки на грудь каждому был водружен светлячок. Так и вошли мы в гостиницу с сияющими звездочками на груди. А он опять не унимался, пригласил, как и в предыдущие вечера, всех к морю. Шагнул в него первый и... сердце не выдержало...

Наверное, никогда в советское время в церкви на Неждановой не отпевало покойного столько священ­ников и даже владык. «Упокой, Господи, душу раба твоего...» – молились они, а он уже упокоился, был тих и красив в своем последнем свидании– с этим миром... Слезы текли и текли у окружавших гроб на Кунцевском кладбище, а великий Свиридов говорил об ушедшем художнике как о выдающемся музыканте души, я – как о гражданине, а Никита Ильич Тол­стой – как о человеке величайшего высочайшего духа...

Говорили еще... колебались огоньки свечей... гас­ли... душа покойного воздымалась ввысь...

И еще. Всегда поражало и его желание доставить радость людям, и неистощимый оптимизм не только бытовой, и даже именно не бытовой (хотя и такого нам всегда не хватает), а духовный оптимизм. Тот оптимизм, который не позволял ему сломаться в самых сложных ситуациях и положениях, который помог постигнуть отведенное ему в этой жизни место и помог исполнить предназначенное ему служение. Известный наш философ И.А.Ильин в «Книге тихих созерцаний» писал: «Кто хоть раз доставил другому радость сердца, тот упрочил тем самым весь мир, а кто умеет любить и радовать людей, тот становится художником жизни». Юрий Иванович был истинным художником жизни, улучшающим мир, ибо умел любить и радовать людей, ибо он служил Высокому Духу Истины.

1993 г.

Валерий Ганичев

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"