На блаженную кончину моего отца Сергея Артамоновича Лыкошина
Папы нет… Я уже давно не ребенок, у меня двое детей, а осталось тяжелое, щемящее чувство, что не успела, не успела вдоволь насмотреться, поговорить, просто побыть рядом. И маленький мой сын, горько думать – даже не запомнит дедушку.
Папа всегда казался «самым-самым»: самый добрый и нежный, самый красивый и самый талантливый. Всё умел, и всё получалось отменно: готовить, петь, танцевать, говорить, и даже улыбался он по особенному, «расцветал».
А как он читал нам вслух! Почему-то вспоминается такой эпизод: мне шесть лет, я болею, и мне ставят банки. Папа вслух читает «Муму». Доходит до эпизода, где Герасим топит собачку, и я плачу так, что все банки со спины отскакивают… Этого голоса я никогда не услышу.
Папы нет, и я с жадностью ищу и пытаюсь уловить любое сходство с ним у своих детей. Что-то сделаю или подумаю и вдруг мысль: «А это ведь у меня от папы». Смотрю на фотографии и убеждаю себя: «А я на него похожа. Глаза – или, может быть, цвет волос…»
В дневнике его я нашла запись, сделанную примерно за два с половиной месяца до смерти. Позволю себе привести ее:
«Жалкое дело соревноваться со временем! Стремление казаться моложе своих лет и быть «современным» в любые, даже преклонные годы – худший из комплексов, вызванный эгоизмом, гордыней, жизненным честолюбием. Сложнее и достойнее соответствие собственному опыту и возрасту. Оставаться неизменным достойно в одном – добром и доверчивом отношении к миру и людям. И в этом не стыдно оставаться даже ребенком». Таким – по-детски восторженным, добрым и каким-то лучезарным он и остался в моей памяти.
Он всегда был сильным. И физически, и духовно. Тяжелую и страшную болезнь свою переносил очень достойно, безропотно, в отчаяние не впадал и даже находил силы посмеяться над своей немощью. Пошел как-то ночью, на костылях – ноги уже слушались плохо – на кухню, за колбасой, и упал, а подняться сам уже не мог. Прибежала мама. Поднять его, она конечно, не могла, и решили втащить его на одеяло, и так, на этом одеяле подтянуть к дивану. Он предложил: «Давай, Ларис, ты будешь меня везти, а я буду петь «тяжелым басом ревет фугас», помнишь, из «Последнего дюйма» [1] ?
Так с Божьей помощью, они добрались до дивана, и тогда он разжал кулак и показал злополучный кусок: «Видишь, колбаски захотелось». После этого, по-моему, он уже не ходил.
Вот его запись от 24 января 2005 года: «Только сейчас, заболев ногами и потеряв способность спокойно передвигаться «куда глаза глядят», начинаешь по-настоящему ценить смысл богом данной мне по жизни возможности путешествовать и узнавать мир. У Господа все, видно, предусмотрено: пожил, посмотрел и, если ранее не ценил, посиди и подумай, зачем и для чего дано тебе это благо узнавания и познания смысла сущего. Вот теперь сижу на диване и вспоминаю леса, горы, храмы и видение святых мест, детские радости грибной охоты и мало с чем сравнимое счастье быстрого и легкого шага.
Еще при жизни Эдуарда Федоровича (Володина – А.Е.), как-то утром, после дружеских посиделок с возлияниями, я не шел, а летел не чуя ног с холма села Ивановское до деревни Поповское (что-то около 4 километров). Вставало солнце, день набирал золотую июльскую силу, свежий росный ветерок помогал нестись среди полей. Ноги пружинисто, ходко отдавали силу дороге. Ощущение счастья, широты жизненного пространства и нераздельного, полного присутствия в этом мире. Увы – все было там, и повториться ли?»
А 13 мая он пишет: «Странно меняется отношение к миру: он – там, а я – здесь. И словно бы часть его, но уже не обязательная. Чем дальше от мира, тем ближе к Богу». И еще: «Вот и тело мое износилось и приготовилось к Великому и Трепетному Часу. А бедная и несчастная, измученная мною душа? Не готова, трепетная. Господи, прости меня грешного! Дай силы и исцеления, чтобы душе помочь достичь ее спасения…»
Он, конечно, осознавал, что с ним происходит. По-человечески надеялся на исцеление, лечился, но вместе с тем неустанно и упорно готовил душу свою к «Великому Часу». Исповедовался, причащался, молился каждый день, просил обязательно усадить его на кровати, чтобы помолиться.
«Да минует меня чаша сия, да будет воля Твоя». Именно этим он и держался весь последний год, во всем полагаясь на волю Божию.
Ушел он быстро. Воспаление легких развилось мгновенно, и, видимо, одновременно отказали мышцы дыхательной системы. Ему просто не хватило силы вдохнуть. Он успел сказать, что хотел, маме, успел прошептать молитву. Сам закрыл глаза…
Лицо как-то сразу просветлело, стало спокойным и немного величественным. «Кончина мирна и непостыдна», которой мы так просим у Господа.
[1] Речь идет об эпизоде из советского кинофильма «Последний дюйм», в котором маленький мальчик, дюйм за дюймом, тащит к самолету тяжело раненного отца.
Анна Евтихиева (Лыкошина)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
Папы нет… Я уже давно не ребенок, у меня двое детей, а осталось тяжелое, щемящее чувство, что не успела, не успела вдоволь насмотреться, поговорить, просто побыть рядом. И маленький мой сын, горько думать – даже не запомнит дедушку.