Портал
"Русское Воскресение"

---

---

Солнечный гений и его антипод - могильщик

К 125-летию со дня рождения Бориса Кустодиева и Казимира Малевича

Удивительно, как бывает в жизни! Вот, в одном и том же феврале, одного и того же года появляются на свет Божий два мальчика. Обоим предначертано стать знаменитейшими на весь мир художниками. Но если одному из них суждено будет сделаться певцом безобразия жизни и навязать всему миру свой мрачный, адский «Чёрный квадрат», то другой навеки войдет в наше сознание как певец полноты и радости человеческого бытия.

И впрямь достойно удивления — как это их угораздило прийти в сей мир почти одновременно: 11(23) февраля 1878 года под Киевом родился угрюмый супрематист Казимир Малевич, а спустя двенадцать дней в Астрахани появился на свет его будущий антипод, жизнелюб и весельчак Борис Кустодиев. И вот, жили они параллельно друг другу, создавая такие разные миры. Малевич — мир, в котором жить нельзя, невозможно, из которого хочется уйти в небытие. Кустодиев — мир, в котором нельзя не жить, в котором всё дышит жизнью и счастьем, а солнце — главное действующее лицо.

Восемнадцатилетним юношей Борис Михайлович поступил в петербургскую академию художеств. О нем сразу пошла слава как об «оптимисте средь оптимистов». Смелостью своей он и возмущал, и одновременно вызывал уважение. К тому времени у всех уже навязла в зубах мода на Левитана, но никто не осмеливался говорить об этом вслух. Кустодиев свободно заявляет то, о чем думает сам и думают многие: «Все пишут эти «пейзажи с настроением», потому что это не трудно, и так прячут всё свое неумение и все свои незнания. Ох, это пресловутое настроение! Оно начинает, ей-Богу, надоедать. Заранее знаешь, что пейзаж с настроением будет представлять стволы деревьев в сумерки с зеленоватой полосой на небе». Первые портреты, написанные Кустодиевым, получили признание у самого Репина. Вскоре Илья Ефимович взял его в свою мастерскую, а затем пригласил вместе работать над важнейшим правительственным заказом — созданием гигантского полотна «Заседание Государственного Совета».

Знаменитый многофигурный портрет создавался так: центральную часть писал Репин, а левую и правую — его ученики, Куликов и Кустодиев. До сих пор эта картина вызывает самые разноречивые оценки. Василий Васильевич Розанов увидел на ней «Карфаген перед разрушением». Большинство искусствоведов и по сей день однозначно трактуют работу как сатирическую. Доля правды есть и в их суждениях, и в метком замечании Розанова. И всё же, нельзя не отметить ту огромную энергию света, которой наполнена картина. Энергию, исходящую из главной фигуры — царя Николая II. Ненавистники государя и по сей день ехидно замечают, что Репин нарочно поместил императора в самый дальний план полотна, нарочно сделал его самым маленьким. Но всё не так просто, господа! Выйдите встретить рассвет ясным утром. Что ближе всего и крупнее? Ближайшие холмы, деревья, кусты, пригорки. Что дальше всего и даже мельче всего? Восходящее солнце. Но что главнее всего? Оно.

Более двух лет продолжалась работа Репина и двух его учеников над «Заседанием Государственного Совета». Одновременно Кустодиев создал целый ряд блистательных портретов — Билибина, Матэ, Никольского, Стеллецкого, Куликова. Все они были желанными на самых громких выставках. 1903-й — счастливейший год его жизни. Он с золотой медалью окончил академию и женился на Юленьке Прошинской, которую любил самозабвенно, ответной любви которой добивался изо всех сил. В октябре в молодой семье Кустодиевых появился первенец — сынок Кирилл, Кирюша, Пичужка, как назвал его Борис Михайлович. Вся радость бытия выразилась в двух необыкновенно прекрасных работах молодого мастера — в портрете Юлии и особенно в картине «Утро» 1904 года. На первой изображена красивая, но несколько измученная беременностью женщина с глубоким, внимательным и немного тревожным взглядом. На картине «Утро» — она уже купает в ванночке изумительного, сосредоточенного и весьма заинтересованного жизнью крепыша. По собственному признанию Кустодиева, именно после этой работы он чётко осознал: «А солнце-то у меня в картине — самое большое действующее лицо».

Золотой медалист, Кустодиев получил от Академии ссуду на поездку в Европу. «Утро» написано в Париже, и, конечно же, наши западники тотчас признали, что картина оттого хороша, что на Кустодиева оказала влияние французская живопись. А сам художник в это время писал в одном из писем: «От Парижа я в восторге, есть что посмотреть, выставки есть кое-какие, но нужно правду сказать, очень плохие». Еще бы! Ведь время-то было уже совсем другое, увлечение импрессионизмом прошло, в моду выползало антиискусство, искусство разрушения.

Антипод Кустодиева, Малевич, в своих ранних работах тоже искал света. Взять хотя бы его изумительный пейзаж «Весна», весь насыщенный сиянием, упоительный. Но если для Кустодиева свет был необходим, как воздух, то Малевич, очевидно, с возрастом всё больше испытывал неприязнь к жизни, радостный свет которой больно резал ему глаза. Испробовав свою кисть в разных манерах, великолепно умея сымитировать замечательных мастеров живописи, Малевич искал самого себя, и нашел себя в уродстве. И в то время как Кустодиев создал «Утро», его сверстник уже малевал первые черные квадраты и треугольники. Двадцать пять лет — возраст для художника, когда он выбирает свою собственную стезю. Борис выбрал свет, Казимир — черную тьму.

После возвращения на Родину, у Кустодиевых родилась дочь Ирина, вскоре сделавшаяся любимой моделью Бориса Михайловича, в отличие от Кирюши, всегда сердито упиравшегося: «Не хочу позира!» Портрет годовалой Ириши во многом перекликается со знаменитой инфантой Веласкеса, но в нем куда больше обаяния и чудесной детскости, чем на картине у великого испанца. Счастье Кустодиева в том, что до конца дней своих он сумел сохранить в картинах то, что при первом взгляде на них мгновенно согревает душу, вызывает теплую и добрую улыбку. В то время, как во всем мире художники предпочитали умопомрачительно бить по нервам своих зрителей, раздражать и злить, Кустодиев продолжал нести любовь и радость. Бесчисленные авангардисты, как им казалось, плевали в морду обывателям, а на самом деле, они плевали в лицо людям, человечеству, а в конечном итоге — в лик самого Господа Бога.

Трудно представить себе Малевича, написавшего икону. Он мог ее только намалевать, изгаляясь и выкручиваясь. Подобные жуткие с позволения сказать «образа» сейчас висят в храме, где некогда служил Александр Мень. В 1907 году Кустодиев пишет богородичную икону для одной из церквей под Астраханью. Видевшие эту икону, вспоминали, что всех поражало сочетание глубочайшей грусти и света, исходивших из очей Богородицы и Младенца. К несчастью, образ был уничтожен безбожниками-большевиками.

В 1909 году Кустодиева избрали академиком Петербургской Академии Художеств, его пригласили к царю, и он создал два его портрета — скульптурный в виде бюста (ведь Кустодиев много работал и как скульптор) и живописный. «Царь поразил его своим тусклым обличием и бесцветностью своих разговоров», — писал Корней Чуковский. «Неудивительно, что портрет Николая Второго, выполненный художником, мало интересен, невыразителен», — вторил ему Андрей Турков в своей замечательной и проникновенной книге о Кустодиеве. Странно. На мой взгляд, портрет государя работы Кустодиева — один из шедевров русской портретной живописи. На нем изображен бодрый и здоровый мужчина в зимней шапке на фоне крепкого русского зимнего пейзажа, глаза у императора светятся даже каким-то озорством, и производят не меньшее впечатление, нежели глубокие и страдающие очи Николая на портрете Серова. У Серова — глубина страдания в предчувствии грядущей катастрофы России и монархии, у Кустодиева — глубина радости и полноты русского бытия, какое мы испытываем, выходя утром на морозец и, вслед за Пушкиным, ликуя, восклицаем: «Мороз и солнце — день чудесный!»

В чем-то этот портрет даже перекликается с автопортретом Кустодиева, написанным зимой 1912 года по заказу галереи Уффици во Флоренции. На нем — щеголеватый мужчина в богатой шубе и барской шапке, с пышными усами, на фоне Троице-Сергиевой Лавры, занесенной снегом. Взгляд — тоже немного озорной, хотя и в такой же мере печальный. Еще недавно художник перенес тяжелую болезнь — у него развился костный туберкулез, от которого он долго лечился в Швейцарии, много перестрадал.

Болезнь подкосила и в конечном итоге прежде времени свела в могилу одного из самых жизнерадостных художников за всю мировую историю. Но в 1909 году он еще был полон сил и верил, что лечение пошло на пользу, болезнь не будет развиваться дальше. В предреволюционный период из-под кисти Бориса Михайловича вышли его хрестоматийные полотна. Полные любви к русскому народу, любования им — «Ярмарка», «Праздник в деревне», «Гуляние на Волге», «Крестный ход», «Жатва», «Масленица», «Лето», «Московский трактир», «Балаганы». Он создал галерею женских образов, принесших ему еще большую славу. В эпоху, когда в моду входила тощая, вертлявая и кучерявая «рэволюционэрка», Кустодиев пишет величественные полотна, на которых любуется статной и полной достоинства русской женщиной, несущей в себе первооснову бытия.

Открывает эту галерею монументальный портрет игуменьи Олимпиады, настоятельницы Староладожского монастыря. В мировой живописи нет другого такого изображения женщины-монахини, аббатисы. Она — как скала, одетая почти в каменные ризы, неприступная твердыня Православной веры, левая рука опирается на Священное Писание, в правой руке — крест на длинных чётках. Взгляд суровый, горделивый… и одновременно — ласковый, и одновременно в нем проглядывает даже некоторая игривость, свойственная любой умной и знающей себе цену женщине. В картине «Монахиня» — та потрясающая красота Валаама и Соловков, где на суровых холодных скалах цветет и зеленеет жизнь.

Купчихи. Каких только нет их на полотнах Кустодиева. На ярмарках и на крестных ходах, на берегу Волги и на масленичных катаниях, горделивые павы, неприступные, и в то же время, веселые, полные бушующей жизни.

Наконец, русские Венеры — обнаженные красавицы, наделенные телами, пышущими жаром, образы плодородия. Они рождены не для «свободной любви», не для воплощения в жизнь теории «стакана воды», а для сотворения сильной и крепкой многодетной семьи. Когда в 1915 году на выставках появилась несравненная кустодиевская «Красавица», других художников до обмороков бесило то, что именно перед этим полотном народ собирается толпами, стоит амфитеатром и подолгу не расходится. Перед зрителями предстал образ такой женщины, о которой каждый здоровый мужчина невольно думал: «Вот бы такая родила мне сына!», а каждая нормальная женщина, глядя на нее, думала: «Вот бы мне быть такою. И рожать, рожать!» От «Красавицы» Кустодиева исходит сумасшедшая энергия любви, но язык не повернется сказать, что она сексуальна. Она — женственна, она прекрасна, как мать-природа. В ней — русское воплощение гётевской «ewig Weibliche» — «вечной женственности».

Излюбленные кустодиевский сюжет — купальщицы. И они тоже всегда телесны и прекрасны, длинноволосы и сияющи. И само купание, как постоянное обновление, омовение, очищение так радует и веселит художника, что не может не вызывать ответную, радостную и веселую, улыбку у зрителя.

…А в это же время, скользящий где-то рядом, будто черная злая тень, антихудожник Малевич создает свой знаменитый черный квадрат, образ адской бездны, инфернальное отверстие в холодную могилу…

Не так давно, на заре горбачевщины, в либерально-интеллигентской среде мелькал некий критик Эпштейн, который в одном из номеров «Нового мира» в своей статье откровенно признавался, что его внимание магически приковывает прекрасная в своей ужасности черная дырка унитаза, ему кажется, через нее он вот-вот способен проникнуть в адские недра. «Черный квадрат» Малевича представлялся ему такой же дырой унитаза, только в сотни раз более магически и мощно притягивающей и засасывающей. Какое более глубокое объяснение «гениальности» «Черного квадрата» можно противопоставить этому? Несомненно, Эпштейн конгениален Малевичу!

Примечательно, что купальщики — тоже излюбленная тема у Малевича. Но какие! Он словно ненавидит всех купальщиков в мире. Его купальщик — непременно урод, разлапистый, многопалый, безобразный, намалёванный кричащими красками. Это не человеческое существо, а исчадие ада. Женщины у Малевича — обязательно кубические или супрематические истуканы, от одного взгляда на которых начинаются рези в желудке, боли в висках, и хочется поскорее бежать прочь от таких «красоток». Причем, самое смешное, что Казимир Северинович, всё-таки, баловался реалистической живописью. У него есть вполне реалистические и весьма неплохие женские портреты. Это портреты жены. Уж она бы не потерпела, если бы он изобразил ее с помощью треугольников и клякс, еще чего доброго и по башке сковородкой тяпнула!

Так они продолжали существовать параллельно в мире искусства. Кустодиев писал свои прекрасные полотна, полные света и солнца, жизни и любви. Малевич малевал свои супрематизмы, уродуя сознание людей. Кустодиева любили русские люди, и ненавидела либеральная критика. Малевича превозносили как «рэволюционэра» в искусстве, воспевали на Западе, но едва ли кто-то по-настоящему наслаждался его живописью, предназначенной лишь для разрушения традиционных и истинных представлений о прекрасном. Кустодиев входил в объединение «Мир искусства», вобравшее в себя лучшие силы — Билибина, Сомова, Лансере, Добужинского, Грабаря, Нарбута, Петрова-Водкина. Малевич выставлялся на выставках с эпатирующими названиями — «Бубновый валет», «Ослиный хвост», «Футуризм 0,10», где являли публике свои кривлянья всякие ему подобные жулики от искусства. Его пропагандисты носили у себя на рукавах красные повязки с черным квадратом в белом круге. Вскоре это используют гитлеровцы, только на их повязках черный квадрат превратится в черную свастику.

Тяжелая болезнь подкосила физические силы Бориса Михайловича, но Господь не зря проверял своего любимца — Кустодиев не сломался, напротив, видя, что здоровье всё ухудшается, он работал с удвоенной, с утроенной энергией. Это был подвиг, подобный подвигу оглохшего Бетховена. В страшном 1916 году во время операции по извлечению опухоли из позвоночника хирург вынужден был перерезать нервы, после чего Кустодиев навсегда утратил способность ходить, ноги его отныне были бесчувственны, и весь остаток жизни ему предстояло провести в кресле-каталке. В тот год ему исполнилось всего лишь тридцать восемь лет.

Другой бы впал в отчаяние. Но не Кустодиев! Просмотрите его полотна, написанные после 1916 года, изучите их, зная, что это писал тяжело больной художник, у которого не только ноги, но и руки часто переставали слушаться. «Купальщицы», «Балаганы» и «Сенокос» 1917 года — в них ничуть не меньше радости, света и любования, чем на картинах до 1916 года. В годы революции он пишет «Купчиху за чаем», такую же прекрасную, как «Красавица». Пишет «Купчиху с зеркалом», этакую матрону. Пишет удалую широкую «Масленицу». Пишет непревзойденную, развеселую серию акварелей «Русь». Такое впечатление, что всё это создано художником, полным здоровья и счастья, бесшабашным удальцом, а никак не прикованным к креслу-каталке калекой. Каждое утро ему более часа делали массаж рук, чтобы из них не выпадала кисть, и после этого больные руки солнечного мастера писали «Крещенское водосвятие», «Весну», «Сельский праздник», «Троицын день», «Вербный торг у Спасских ворот», «Осень в провинции», «Голубой домик», «На Волге». И снова — многочисленные купальщицы, русские Венеры! Из уст больного, умирающего день ото дня художника не исторгались проклятия, а всё больше и больше изливались признания в любви.

Вот за что его обожали такие кипучие и страстные натуры, такие фанатики своего дела, своего титанического труда, как Шаляпин и Алексей Толстой. Портрет Шаляпина работы Кустодиева — не только лучший портрет великого певца, но и один из бесспорных шедевров мировой портретной живописи. Федор Иванович изображен здоровенным русским богатырем в роскошной распахнутой шубе, в собольей шапке. На дворе — «мороз и солнце», а ему жарко, он расстегнулся и лицо его пышет жаром, он стоит на пригорке, а за спиной его бушует народное гуляние, в летящих по морозному снегу саночках парень одной рукой развернул меха гармошки, а другой прижимает к себе девицу, там катаются с горы, здесь идет народное представление, всё бурлит в красочном многообразии, всё переполнено жизнью, солнцем, морозным крепким воздухом.

Кроме того, Кустодиев увлекался линогравюрой и много работал для театра, создавая бесчисленное количество декораций к спектаклям по пьесам Островского и Замятина.

А Малевич малевал свои супрематические декорации к «Мистерии-буфф» Маяковского.

По-разному отразилась в их творчестве революция. Кустодиев написал картину «27 февраля 1917 года», в которой превосходно выразил дурашливую февральскую погоду — ослепительные серебро и голубизну снега, контрастирующие тени. И — толпу, ошалело снующую по улице среди сугробов. В 1920 году он создал своего знаменитого «Большевика» — улицы города, запруженные толпами народа, и по этим толпам шагает великан с красным флагом. Лицо у него суровое и отрешенное, ноги слепо топчут толпу.

Малевич и тут халтурил как мог. Вот, была у него большая супрематическая картина, вся состоящая из горизонтальных разноцветных полос. Сказали: «Что-то у вас не отражен героизм Гражданской войны». Легче некуда! — на одной из горизонтальных полос этой картины небрежным росчерком кисти, обмакнутой в красную краску, накалякал некое подобие несущейся конницы — получите, «Конница Буденного на марше». И все опять визжат от восторга.

Даже смерть они встретили по-разному.

Кустодиев, измученный болезнью, никак не мог смириться с мыслью о близкой смерти и ушел из этого мира так, будто его подстрелили на взлете — в конце мая 1927 года отправился в гости на дачу к Алексею Толстому, по дороге простудился и умер. Когда его хоронили, шел дождь, природа оплакивала своего певца. Один из художников, участвовавших в похоронах, почти прорыдал: «Плачет природа. Скучно ей без Кустодиева!» Но когда гроб стали опускать в могилу, солнце вдруг яростно вырвалось из туч и — воссияло!

Малевич умер через семь лет, и тоже в мае. При этом он сумел из своей собственной кончины устроить жутковатое шоу — приказал изваять ему по собственным эскизам супрематический гроб, умирал долго и наглядно, как положено «мэтру».

Два художника. Оба были наделены сильными дарованиями. Но один избрал для себя путь антиискусства и навсегда остался в сознании человечества как создатель унитазного «Чёрного квадрата». А другой воплотил в своем творчестве всю красоту и радость мира, ежедневно объясняясь в любви к людям, к России, к солнцу.

Александр Сегень

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"