О русском знании

Сегодня русский выбор однозначен — быть или не быть русским

“И се есть истинный философ,
иже кто душу свою спасет от вечныя муки.
И се есть чюдный мудрец, иже кто свободиться от
сетей бесовских, сему лепо ревновати”.

Рукопись XVII века
(ГИМ. — Увар. N1916 (180). — Л. 176 об. — 177)

Что такое знание? С детских лет мы приучены к тому, что знание — это сила, это твердый орешек, но… Но человек способен расколоть “орешек знания” и овладеть этой силой.

Нет, а все же — что такое знание? Чаще всего под знанием понимается некая информация, которая имеет фактическую обоснованность и непротиворечивую логическую доказательность. Если есть эти две составляющие — факт и логическая непротиворечивость — то такое знание обычно принято считать “объективным”, т.е. независящим от личных, политических, религиозных, национальных и других предпочтений человека. Ну в самом деле, от какой политики или национальности может зависеть наше знание о том, что Земля — шарообразна, а Солнце — это звезда?

Однако здесь стоит подчеркнуть один важный момент — “объективное знание” базируется исключительно на способностях человека найти те или иные факты и выстроить их в непротиворечивую логическую схему. А это значит, что все иные виды знания — религиозное, обыденное и т.д. лишаются статуса “объективности”. Иначе говоря, Божественное Откровение в таком понимании никак не может быть объективным, и не важно, что истинность Божественного Откровения признают сотни миллионов людей. Что уж говорить о знании обыденном! К примеру, наше обыденное знание свидетельствует, что Солнце движется вокруг Земли — встает на востоке и заходит на западе. Но ведь сначала логически (теория Коперника), а затем, после полетов в космос, и практически была доказана ошибочность этого обыденного знания. Следовательно, человеческие способности к выработке “объективного знания” столь велики, что ни Бог и ни обыденность не могут тому препятствовать.

Подобное понимание силы “объективного знания” зародилось в Западной Европе в Эпоху Возрождения, а господствующим стало в XIX — XX столетиях. Именно в этот пятисотлетний период нарастало восхищение и преклонение перед “объективным знанием”, нарастало до тех пор, пока не сложился настоящий культ знания. Под знаком этого культа человеческое сообщество развивается до сих пор.

Впрочем, в эти столетия было немало тех мыслителей, кто предупреждал об опасности и даже пагубности подобного преклонения перед “объективным знанием”. Их осмеивали, над ними потешались, их оскорбляли и подвергали гонениям… Но как показала история — они были правы. А кроме того, их правота была еще и в том, что они видели — мир слишком противоречив, слишком разнообразен, чтобы сводить его освоение только к способностям человека добывать и формулировать “объективное знание”. Знание бывает не только “объективным”, но и “таинственным”, “потаённым”, как говаривали в Древней Руси. Да и само “объективное знание” нередко наталкивается на тайны, которые не может раскрыть. Наверняка, все знают главный “научный ответ”, который в последние годы раздается все чаще и чаще — “наука это объяснить пока не может…” Надежду, вроде бы, внушает слово “пока”. Однако это “пока” длится столетиями…

Среди мыслителей, которые критически смотрели на увлечение людей “объективным знанием”, было немало русских умов. И это неслучайно. Русское национальное сознание во все времена подвергало сомнению способности человеческого разума в постижении истины. И здесь нужно сказать еще об одном заблуждении адептов “объективного знания”. Как бы не говорили, как бы не приучали нас к мысли о том, что знание не имеет национальных границ и особенностей — это неправда. Имеет знание и национальную специфику, и национальный интерес. Даже в знании того факта, что Солнце — это звезда, есть национальный колорит, ибо для многих народов Солнце — это еще и божество, которому они поклонялись и поклоняются. Тем более национальная специфика оказывается важна в том случае, когда человек начинает размышлять о смысле и цели жизни. Да-да! Поиск ответа на вопрос о смысле и цели жизни, познания, деятельности вообще всегда имеет национальную окраску, ибо в данном случае человек основывается на историческом, религиозном, хозяйственном опыте своего народа. В еще большей степени национальный характер знания (т.е. исторический, религиозный, хозяйственный, политический и т.д. опыт народа), проявляется в том, что и как познает человек — что он ищет в процессе познании и какими методами пользуется. Поэтому, думается, мы имеем полное право говорить, о том, что существует немецкое, английское, китайское и т.д. знание. Существует, естественно, и русское знание.

Русское знание, как и знание любого иного народа, имеет свои черты и особенности, уходящие своими корнями в самые глубины истории. Имеет оно и свои тайны, и свои противоречия. Так, одной из главных тайн русского знания является теснейшее переплетение собственно знания с православной верой.

Но важнейшая тайна русского знания заключена в том, что для отечественных мыслителей главным вопросом всегда был один — что такое “русскость”? Наши предки хотели понять самих себя, потому в продолжение этого вопроса перед ними вставали и другие вопросы — чем русский народ отличается от других? в чем его сильные и слабые стороны? в чем состоит миссия русского народа на Земле? Размышления на эту тему и приводили отечественных мыслителей к пониманию места и роли России и русского народа в мире. Так на Руси было изначально, так остается и поныне. Самым показательным примером в этом отношении может служить знаменитая “русская идея”.

“Русская идея” — это образное именование совокупности понятий, выражающих своеобразие и особое призвание России и русского народа. Размышления о тайнах русского знания вполне естественно приводят к одной важной теме — осмыслению внутренних противоречий “русской идеи”, как некого феномена русской общественной мысли. Эту внутреннюю противоречивость “русской идеи” понимать необходимо, ибо тогда мы и саму “русскую идею” будем лучше себе представлять.

Сегодня много и верно говорится о том, что “русская идея” является плодом религиозно-философских раздумий отечественных мыслителей. В самом деле “русская идея” — это попытка дать религиозно-философский ответ на вопрос о том, какое место занимает Россия в мире. Но и нынешние дискуссии показывают — ответов-то множество.

И, между прочим, так было изначально. Давайте вспомним. Впервые само понятие, сам термин “русская идея” мы встречаем у Ф.М. Достоевского в “Объявлении о подписке на журнал “Время” на 1861 год”: “...Русская идея, может быть, будет синтезом всех тех идей, которые с таким упорством, с таким мужеством развивает Европа в отдельных своих национальностях; что, может быть, все враждебное в этих идеях найдет свое применение и дальнейшее развитие в русской народности”. И далее: “Мы убедились, наконец, что мы тоже отдельная национальность, и что наша задача — создать себе новую форму, нашу собственную, родную, взятую из почвы нашей, взятую из народного духа и из народных начал”.

Но уже вскоре, в 1888 году, В.С. Соловьев дал совершенно иную трактовку “русской идеи”. В своем парижском докладе, который представлял краткий конспект большой работы “Россия и Вселенская Церковь”, он утверждал, что смысл “русской идеи” заключается в христианском преображении мира на началах добра, истины и красоты. А для этого русский народ должен отказаться от своей национальности и от своей исторической миссии, как носителя будущего религиозно-общественного возрождения всего христианского мира. Отсюда и следует призыв Соловьева к восточно-западному (православно-католическому) единству в рамках соловьевского же учения о всемирной теократии.

Вот и получается, что, по Соловьеву, “русское” равно “христианскому”, а так как христианство не признает деления по национальному признаку (“ни эллина, ни иудея”), то и русские должны забыть о своих национальных проблемах: “Русский народ — народ христианский, и, следовательно, чтобы познать истинную русскую идею, нельзя ставить себе вопроса, что сделает Россия чрез себя и для себя, но что она должна сделать во имя христианского мира, признаваемого ею и во благо всего христианского мира, частью которого она предполагается”.

Иначе говоря, “русская идея” изначально была внутренне противоречива, изначально развивалась, двигалась по разным дорогам.

Если задуматься о причинах появления “русской идеи”, то и здесь мы не избежим разговора о противоречиях. В самом деле, ведь не случайно понятие “русская идея” возникает именно во второй половине XIX века, а не ранее. “Русская идея”, как явление национального сознания — это реакция отечественной общественной мысли на вхождение России в западноевропейскую, индустриально-технологическую цивилизацию. Вот и встал вопрос — сохранять ли России свое лицо или же становиться “одной из...”. И в этом смысле “русская идея” олицетворяла собой процесс самоосознания русского народа в новых исторических условиях.

История показала, что взаимоотношения с Западной Европой были для России очень болезненными. И реакция на них — такой же, ибо была двойственной. С одной стороны — гордость и ощущение некой Высшей миссии, возложенной на русский народ. С другой стороны — констатация отсталости и даже “дикости” России. И тогда русский народ начинали тащить в “цивилизацию”, призывали становиться такими же, как и западноевропейские “цивилизованные” соседи.

Столь болезненная реакция тоже не случайна. Когда страна была сильна, когда народ духовно был един — не было потребности в “русской идее”, не нужно было о ней говорить, ее конструировать. Были иные понятия — православной веры, Русской Земли, Отечества. И они жили в душе каждого русского человека столь же естественно, как жил сам человек.

А вот рождение особой “русской идеи” — это показатель духовного кризиса, который охватил Россию в конце XIX века. Этот кризис был связан с распространением рационалистического (a la Западная Европа) мышления и с тем, что большая часть интеллигенции начала отходить или уже отошла от традиционного православного миросозерцания. Интеллигенция, видящая Россию только Европой, вообще ориентировалась исключительно на западноевропейские образцы — материализм и марксизм, как его крайняя форма. А религиозно мыслящая интеллигенция увидела выход в “русской идее”. И попыталась совместить в ней, в принципе, несовместимое — иррациональное, часто мистическое, христианско-православное миросозерцание стремились выразить в научных, рационалистических понятиях. Иначе говоря — алгеброй проверить гармонию. Ведь именно эту задачу поставила перед собой русская философия в начале XX века. И не зря большинство мыслителей этого времени очень своеобразно трактовали православие, ибо они оценивали его с позиций рационалистической науки.

Этот очень своеобразный и очень русский синтез веры и разума тоже принес свои положительные плоды, особенно в области философии. Но он же был и одним из этапов разрушения традиционного русско-православного миросозерцания. И это, кстати, еще одно внутреннее противоречие “русской идеи” — нацеленная на благое дело, она служила и силам зла.

Сегодня мы находимся в еще более тяжелой ситуации — экономической, политической, экологической, социальной, духовной — нежели 100 лет назад. Но, как ни странно, и нынче мы вязнем в тех же противоречиях, что и наши предки.

К примеру, противоречие, выраженное Достоевским и Соловьевым, до сих пор не преодолено. Мы тоже ведь никак не можем найти общее для всех решение дилеммы: христианство или национальная идеология? русское или всемирное? Это противоречие существует реально, вокруг него ведутся бесконечные споры-разговоры. Впрочем, также обстоит дело и с другими противоречиями, присущими “русской идее”.

Вот вековечное русское желание построить рай на земле, русская вера в Царствие Небесное на земле. Они ведь существуют, они есть. Но есть и другое — довольно четкое, логически обоснованное, понимание невозможности такого “земного рая”, ибо мир конечен. Причем сегодня мир реально конечен — в ближайшем обозримом будущем. То же происходит и с русской жаждой “правды на земле”, “правды для всех”. Сколько раз обманывался русский народ, поманенный очередной идеей “торжества правды”! Так ведь до сих пор ничему не научились.

Или еще одно противоречие. Сегодня много говорят о том, что нужно возрождать истинные, незамутненные православные идеалы, православную веру. И те же, кто призывает к религиозному возрождению, требуют создания мощного национального государства. Но ведь православие — это любовь, добро. А государство всегда несет в себе тот или иной элемент зла, ибо государство не может существовать без насилия, без подавления.

Кроме того, любое современное государство невозможно без использования самых новейших технологий, начиная с компьютеризации и заканчивая вооружениями. Но ведь большинство православно мыслящих людей относятся к нынешнему научному прогрессу, как к источнику зла и во многом это верно. Однако без новых технологий мощного государства не построишь. А мы не решили еще этого противоречия, не решили, прежде всего, внутри себя, ибо, понимая необходимость новых технологий, понимаем и многую их пагубность.

И, тем не менее, хотя мы и повторяем ошибки прошлого, разговоры и размышления о “русской идее” нам нужны. И вот почему. Если в прошлом веке “русская идея” была одним из путей отхода от традиционного русско-православного миросозерцания, то теперь вектор нашего движения противоположный — через “русскую идею”, как противоречивое единство рационального и иррационального, к познанию, к освоению истинной веры — православия. Образно говоря, из каких дверей мы вышли, через те же двери можем вернуться обратно. Так и “русская идея” для кого-то может стать дорогой возвращения к вере. Это тем более необходимо, что мы-то выросли в атеистическом обществе, и возрождение веры идет с большими проблемами.

Но вот недавние данные социологических опросов (данные на начало 2002 г.) среди населения Центрального округа России. Сегодня верующими православными людьми считают более 90% всех жителей Центральной России. Эти цифры — следствие серьезных общественных ожиданий. Общество ждет, можно даже сказать, что общество жаждет веры. Явно видно желание русских людей вернуться к своим традиционным религиозным основам.

Хотя, это очень непросто. Любое серьезное размышление о смысле жизни, всегда печально. Как сказано у Екклесиаста: “Сердце мудрых в доме плача”. По-другому и быть не может. Ведь в результате раздумий всегда утверждаешься в одном — мир несовершенен и вряд ли когда-нибудь будет совершенным; зла в реальном мире намного больше, чем добра. Вот и вывод из многих размышлений о “русской идее” тоже ведь печален, ибо Россия, вполне возможно, остается одной из немногих сил, противостоящих тотальному злу. А значит, в Последней Битве Россия опять окажется в первых рядах. И Битва эта будет смертельной и окончательной. Сможем ли удержаться? Сможем ли выстоять и выполнить свою миссию?

И здесь встает еще одна проблема. Нас все время обвиняют в том, что русскому народу недостает воли к действию. В этом есть свой резон. Еще Иван Киреевский в 1840 году в письме к А.С. Хомякову сожалел: “Мы потеряли секрет укреплять волю”. А сам Хомяков горько восклицал: “…Я более стыжусь нашего бездействия, чем горжусь нашими успехами”. Немного позднее К.Н. Леонтьев писал: “Воля наша слаба; идеалы слишком неясны”.

Почему? Может быть потому, что все наши слабости от нашей силы? Мы нынче слабые, ибо долгие годы, долгие столетия были очень сильны и считали, что не нужно себя оберегать. Мы были настолько сильны, что спокойно отдавали себя самих и все, что у нас было, чуть ли ни всему миру.

А пятнадцать лет назад мы оказались слабыми. И, прежде всего — духовно, ибо мы не устояли перед искушениями, которые нам подкинули: свобода, равенство, богатство... Мифы? Конечно, мифы. Но мы ведь не справились с собственными низменными желаниями и приняли очередные мифы за благие цели. Вот и получается — пока духовно не окрепнем, пока не вернемся к себе самим, к доброму и стойкому в своей душе, то и будем оставаться слабыми, а потому и битыми.

Здесь-то и необходимо обратиться к понятию “русской воли”. Что это? В чем заключается? В чем проявляется? Нужно очень серьезно разбираться. Кстати, исторически это понятие тоже очень противоречиво. Тот же Киреевский считал, что “воля родится втайне и воспитывается молчанием” и видел проявление воли в служении истине, в способности к жертве. А К.Н. Леонтьев видел “русскую волю” в другом: “Надо крепить себя, меньше думать о благе и больше о силе. Будет сила, будет и кой-какое благо...”

А для того, чтобы быть сильными — нам не нужно бояться собственной слабости. В том числе и нынешней слабости в религиозно-философских вопросах. В этом ряду решается проблема и с внутренней противоречивостью “русской идеи”. Чем лучше мы в этих противоречиях разберемся, тем легче будет нам преодолеть собственную слабость, а значит, и использовать “русскую идею” в созидании современной русской национальной идеологии.

Но именно для этого мы и должны понять тайны русского знания. Иначе говоря, нам следует ответить и на еще один вопрос — как нам познавать русскую историю и русское духовное наследие? Ответам именно на этот вопрос и посвящена книга, которую читатель держит в руках.

Я не думаю, что эта книга откроет какие-то новые истины для людей искренне верующих в Господа. Наверное, она не станет новостью и для тех, кто придерживается принципов философского идеализма. Но в сегодняшних, конкретно-исторических условиях, когда мы все ищем пути возрождения нашего Отечества и, в то же время, российское общество пребывает в идейном и духовном хаосе, когда мы еще не преодолели крайностей рационально-гуманистических и материалистических ценностей, надеюсь, что мои размышления окажутся небесполезными.

Мне представляется, что важнейшая задача современности — разработка православной методологии науки и образования. В частности, эта задача стоит и перед исторической наукой — нам необходимо понять и разработать принципы православного понимания истории.

Начну с некоторых общих положений, без которых невозможно понять дальнейшего изложения. Итак, напомню, что наука — это рациональное изучение действительности, т.е. познание с помощью человеческого разума так называемых естественных законов, добывание того самого “объективного знания”. Казалось бы, наука не имеет ничего общего с верой, которая, прежде всего, утверждает истинность Божественного и Сверхъестественного.

На самом деле, главное противоречие между наукой и верой лежит в иной плоскости — это противостояние двух форм религиозного сознания. Ведь наука — это тоже вера, т.е. форма религиозного сознания. Только это вера в человека, в его разум, в его способности. Иначе говоря, наука — это часть всеобщей религии человекобожия, созданной еще в Эпоху Возрождения. Вообще, всякое знание, как результат научной деятельности, имеет в своей основе веру в истинность этого знания, веру в истинность рациональных доказательств. Именно поэтому, кстати, в науке существует столько различных, противоречащих друг другу теорий и концепций. Наука (т.е. рациональное знание) есть совокупность концепций. Но приверженность к той или иной концепции определяется верой в ее истинность.

Для человека, исповедующего традиционную религию, в частности, для православного человека, понятно: если Господь попустил возникновение науки, значит Он вложил в это какой-то смысл. И если сегодня наука — это вполне реальная и актуальная сила, то наша задача состоит в том, чтобы вернуть науку в лоно истинной, традиционной религии, туда, откуда она, собственно говоря, и вышла. Поэтому можно более образно сказать, что сейчас стоит задача воцерковления науки, как и, кстати, воцерковления образования.

Признание первенства религиозных истин, не означает огульного отрицания науки. Следовательно, необходимо соединение науки и традиционной веры. Можно ли это сделать? Можно ли соединить принцип критического восприятия всего (а это главный научный принцип, недаром у К. Маркса и Ф. Энгельса одна из работ называлась “Святое семейство, или критика критической критики”) с религиозным догматом, т.е. признанием того, что есть некие вещи, не подлежащие критики вообще? На самом деле можно. И основа, база такого соединения — диалектика, диалектическое восприятие действительности. Именно диалектика позволяет нам понять, что традиционная вера и наука — это две противоположности, находящиеся в диалектическом единстве. Более того, именно на уровне диалектики вера и совпадает с наукой.

Исходя из этих общих положений, и можно предложить некоторые возможные принципы православного понимания истории.

Первый принцип: история есть воплощение Божественного Промысла. Следовательно, история имеет смысл и цель своего развития, а также законы развития, определяемые Божественным Промыслом.

Второй принцип: закономерности исторического развития проявляются в ходе исторической деятельности людей. Историческая деятельность людей зависит от их сознания и воли. Но всякое сознание — есть религиозное сознание, имеющее разные формы выражения. Следовательно, религиозное сознание является действенным катализатором исторического развития, оказывает реальное и непосредственное влияние на развитие конкретных исторических событий.

Третий принцип: историю необходимо понимать как реализацию в действительности Божественного Промысла, в виде сложного, диалектического процесса взаимодействия сознания и бытия, и общественного сознания и общественного бытия. При этом необходимо видеть ведущую роль именно сознания и, прежде всего, религиозного сознания в истории. Иначе говоря, деятельность человека определяется его сознанием. Поэтому необходимо осуществлять поиск смыслового содержания исторической деятельности людей, т.е. отвечать не только на вопросы “как?” и “почему?”, но и на главный вопрос — “зачем?”. Исходя из ответов на этот вопрос — “зачем?” — мы и можем осмысливать закономерности развития, как частные, так и общие.

Конечно же, перечисленные выше положения — это именно принципы, т.е. некие общие методологические подходы. И настоящее раскрытие этих принципов возможно только в ходе конкретных исторических исследований, конкретном осмыслении исторических событий. Но тем не менее, как представляется, осознание этих принципов необходимо.

Как необходимо осознание и еще одного принципа. Он совсем не четвертый, как, вроде бы, получается по счету. Наверное, этот принцип следует назвать базисным:

— православие обеспечивает человеку вообще, и ученому, в частности, мощнейшую нравственную основу, без которой наука превращается из орудия познания в орудие уничтожения.

Здесь мы и подходим к решению проблемы: что важнее — догмат или критическое восприятие действительности, которое иногда называют прогрессом науки, который, вроде бы не остановить. Так вот, православие, постулирующее нравственные и вероисповедные догматы, помогает ученому понять — есть пределы знания, за которые он не имеет право заступать. Именно и только традиционная вера того или иного народа, а в нашем российском случае, именно православие способно направить развитие науки в нужное человечеству русло и поставить преграды там, где эти преграды необходимы. А такие преграды — догматы — необходимы нам, людям, иначе мы можем уничтожить и собственное прошлое (как это не раз бывало, когда мы постоянно пересматриваем собственную историю), и собственное настоящее (клонирование, искусственный разум — конкретные тому примеры), но и будущее...

А в заключение, уместно вспомнить одну историю. Как-то в конце 80-х годов, один мой добрый старинный товарищ сказал мне, то ли в шутку, то ли всерьез, что знаменитое ленинское определение материи имеет незаконченный вид. Напомню, Ленин писал: “Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущение”. И в самом деле, здесь логика хромает, ибо нет ответа на вопрос — кем данная? И мой товарищ предложил законченный вариант определения: “Материя есть объективная реальность, данная нам в ощущение… Богом”. Как ни странно, но сейчас можно признать правомерность и совсем нешуточность этого дополнения. В самом деле, в этом случае законченный вид приобретает не только формула, но и наше общефилософское понимание мира, без которого трудно двигаться дальше по таинственным дорогам русского знания.

И сегодня, по большому счету, русский выбор однозначен — быть или не быть русским.

Сергей Перевезенцев

 
Ссылки по теме:
 

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"