Политик думает о предстоящих выборах; государственный деятель – о грядущем поколении. Джеймс Фримен Кларк
Национальная идея – это не фикция, а вполне осязаемый продукт коллективного разума, направляющего общественную жизнь в долговременной перспективе.
В основе национальной идеи лежит поддерживаемый государством социальный идеал, в соответствии с которым происходит становление и развитие личности в обществе, обустраивается и развивается жизнь нации. Национальное самосознание отождествляет себя со своей национальной идеей, накладывая на неё отпечаток своего исторически сложившегося характера (ментальности), своей индивидуальности и самобытности.
Вместе с тем, несмотря на существующие национальные различия, у многих наций и народов в сфере национального сознания мы находим много общего, что определяет их духовное единство, служит им основой крепкого мира и взаимопонимания. Такая целостность общественного сознания, понимающего разнообразный мир, как единую систему, является главным системообразующим фактором, во многом определяющим дальнейшую общую судьбу человечества.
Проблема формулирования национальной идеи при нераздельности судьбы нации от общей судьбы человечества является проблемой выбора государством долговременной цели и средств для её достижения. Правильно выбрать цель очень важно. Как это ни парадоксально звучит, но правильный выбор цели в будущем оказывает стабилизирующее влияние на социальные процессы, происходящие в настоящем времени. С точки зрения современной парадигмы эволюции – синергетики (универсальной теории эволюции и самоорганизации сложных систем) данный парадокс, когда настоящее определяется не прошлым, а будущим, вполне объясним. В процессе эволюции сложных систем возникают квазиустойчивые состояния – аттракторы. В таком состоянии малые возмущения автоматически подавляются, аттрактор притягивает к себе отклонения. Если представить аттракторы, как состояния, имеющие конус притяжения, то внутри этих конусов грядущий ход событий начнет оказывать решающее воздействие на настоящее.
Синергетический подход позволяет решить еще одну непростую проблему описания социальной эволюции – снятие традиционных дихотомий природа – общество, материальные и духовные факторы эволюции, биосфера – техносфера и открывает, таким образом, рациональные способы экономии и ускорения эволюции. Если невозможно однозначно предсказать путь развития, то, выбрав оптимальную цель и определив ценностные критерии, можно наметить рациональные средства её достижения. Вместе с тем, выбор такой цели и определение ценностных критериев, видимо, должны происходить с учетом жизненного и духовного опыта многих поколений.
Результатом именно такого опыта стало интуитивное осознание того, что главной целью человеческого общества является сохранение полноценной жизни во всех многообразных формах её проявления и совершенствование человека, как участника этого сложного творческого процесса. В целях сохранения единства и целостности мира, его стабильного существования и развития, жизненно важно формировать и поддерживать определенный духовно-нравственный климат. Так в виде нравственных заповедей были сформулированы эволюционные правила запрета. Человек отвечает за всё содеянное им и платит за это самую высокую цену – от него зависит, будет ли жизнь процветать или деградировать.
Существует обратная связь духовного характера между должным и сущим, между главным предназначением человека и его повседневными поступками. И эта связь называется совестью. Совесть приводит к раскаянию, а раскаяние к побуждению исправить содеянное, привести свои мысли и поступки в соответствие с главным предназначением человека.
Однако в долгой истории человечества возникали и возникают такие моменты, когда долговременные жизнеутверждающие цели под лозунгом прогресса замещаются краткосрочными эгоистическими интересами, ставящими под угрозу целостность мира и его дальнейшее устойчивое развитие. Болезнь эта называется непомерный эгоцентризм и сопровождается навязчивой манией переделать весь остальной мир по своему образу и подобию. Накапливаемая веками высшая мудрость коллективного сосуществования вдруг оказывается бессильной перед всесильным вирусом эгоцентризма, который как пандемия поражает и разрушает социальную систему. Общественное сознание претерпевает раскол и искусственно поляризуется на два враждебных лагеря. Складывающиеся веками духовные и нравственные устои, традиционная мораль вновь подвергаются проверке на прочность. Воинствующий либерализм объявляет субъективную свободу главной ценностью человечества и, соответственно, его главной целью. При достижении этой цели либеральная демократия становится финальной точкой в истории человечества. Все, кто не разделяет этой точки зрения, объявляются врагами свободы и демократии. Против них «западные демократии» инициирует новый «крестовый поход», целью которого является приведение всего остального мира в соответствии с «идеалами свободы и стандартами западной демократии».
Чтобы победить этот агрессивный вирус, необходимо отделить его от здорового организма, понять его генетический код и механизм воздействия на человека. Корни этой болезни лежат в сфере общественного сознания – и не на поверхности, а у его истоков – и определяются преобладающей в общественном сознании концепцией мировоззрения. Как человек думает, так и поступает. Поэтому продолжающийся в XXI веке системный кризис – это, в первую очередь, мировозренческий и идеологический кризис.
Что же представляет собой либеральная концепция свободы и демократии ? В её основе лежит тезис о постепенной абсолютизации субъективной свободы человека. В соответствии с этим тезисом государство полностью устраняется из личной жизни, не вмешивается в сферу частной хозяйственной деятельности и постепенно вытесняется из всей сферы общественной жизни. В отличие от анархистского подхода, полностью отрицающего государственную власть, как некий искусственный ограничитель субъективной свободы, либеральный подход к государству отличается тем, что сводит его роль к минимуму. Государство – это зло, ограничивающее субъективную свободу, и в отношении него должен действовать принцип минимизации зла. Если зло не устранимо, то его надо минимизировать. В этом же контексте проповедуется и воплощается в жизнь принцип использования государства в целях разрушения самого государства.
Несложно заметить, что в основу либеральной концепции заложен антропоцентристский (одномерный) подход к мироустройству, противопоставляющий индивида всему остальному миру. Человек – это самодостаточная производительная единица, а мир – это огромный резервуар, из которого человек черпает материальные ресурсы для удовлетворения своих возрастающих потребностей. Никто не должен мешать человеку увеличивать свое благосостояние. Оправданием эгоистических устремлений человека служит повсеместный рост общественного богатства, поскольку, работая на своё благополучие, индивид, тем самым, содействует благополучию всех.
Безусловно, такой антропоцентристский взгляд на мир отражает эгоистическую природу человека, а воинствующий либерализм эксплуатирует его слабости – играет на честолюбии, тешит самолюбие, заражает безответственностью, порожденной призраком абсолютной внешней свободы. Однако в итоге такой подход порождает системный кризис, следствием которого является череда катастроф, приводящая к деградации личности, социальной системы и природной среды, что является неотъемлемым признаком тупиковой ветви эволюции.
Выход из системного кризиса заключается в смене мировозренческой парадигмы. Альтернативой «либеральной идее» является «идея гармонии», опирающаяся на поиск самосогласованных (гармоничных) системных решений, являющихся основой долговременного существования и развития человеческого сообщества.
Гармония предполагает, прежде всего, единство в множественности и возникает как порядок, согласно которому различные отношения, составляющие целое или различные функции системы, способствуют одной и той же цели.
Смена либеральной парадигмы на эволюционную (синергетическую) определяет совершенно иной подход к социальному регулированию. Одномерный подход, переводящий все жизненные ценности в некоторый денежный эквивалент и основанный на политическом принципе «разделяй и властвуй», сменяет разноплановый, многоаспектный подход, учитывающий системную связь между различными явлениями, составляющими единое жизненное целое. Открывая мир, как систему, человек обучается строить свою жизнь в соответствии с принципами общественной гармонии. Принципы эти универсальны и поэтому применимы ко всем сферам человеческой деятельности. Нравственный же аспект внедрения синергетической (эволюционной) парадигмы в общественное сознание сводится к формулированию концептуального критерия поведения человека. Таким критерием становится с виду простая истина – человек должен жить в гармонии с природой и другими людьми.
ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВЫ ЭВОЛЮЦИОННОЙ ПАРАДИГМЫ
Из разнообразия возникает совершенная гармония. Гераклит
Понимание того, что человек является только малой частью большой и сложной системы мироздания, появилось давно. Осознание этого эмпирического факта, поражающего любое воображение, подвигло человеческую мысль на поиски разумного объяснения мироустройства. Однако разумного объяснения, понятного обычному человеку, опирающемуся на свой личный опыт, ощущения и развитый аппарат мышления, почему-то не получалось. Все философские схемы, отличавшиеся наибольшей глубиной мысли и наиболее соответствующие современным системным представлениям об окружающей действительности, «грешили» парадоксальностью (внутренней противоречивостью) не доступной житейскому пониманию, пониманию обычного человека. Философская мысль двигалась не поступательно, а гигантскими скачками, и вперед её двигала не формальная логика, а гениальная интуиция философа.
Философское мышление всегда искало великого и важного познания, считая таковым именно сущность и корень всех вещей, и первым, кто концептуально сформулировал системное единство мира, был Фалес. Его тезис «всё едино, и именно как вода» стал отправной точкой в представлении мира, как единства существующего.
Его великий последователь Анаксимандр, описывая некоторого рода необходимость, или естественный закон, который постоянно восстанавливает мировое равновесие – справедливость, со свойственной ему краткой убедительностью изрек: «Откуда вещи берут свое начало, там же они, в силу необходимости, находят и свой конец; они должны понести искупление и быть судимы за содеянные несправедливости соответственно порядку времени».
Может быть, и не логично, но зато вполне в соответствии с человеческой природой смотреть вместе с Анаксимандром на бытие как на достойное кары освобождение от вечного существования, как на несправедливость, которая искупается смертью. Всё, что существует, снова исчезает. Мы по горькому опыту можем пророчески предсказать конец всего, что только обладает определенными свойствами. Никогда поэтому, сущее, имеющее известные (а значит и определенные) свойства и состоящее из них, не может служить принципом и источником происхождения вещественного мира; настоящая сущность, заключает Анаксимандр, не может иметь определенных свойств, иначе она, подобно всему прочему, зарождалась и затем снова подвергалась бы уничтожению. Условием непрекращающегося существования первобытной сущности служит её неопределенность. Бессмертие и вечность её состоят не в бесконечности и неисчерпаемости – как полагают комментаторы Анаксимандра, – а в отсутствие определенных, подлежащих исчезновению качеств, почему первобытная сущность и носит название «неопределенного». Эта сущность выше бытия, так как служит ручательством вечности и свободного течения бытия. Человек лишь отрицательно может обозначить единство «неопределенного», ибо оно суть нечто, чему нет ничего соответственного в видимом мире.
Как это ни удивительно, но из древних философов никто как Анаксимандр не был так интуитивно близок к современным представлениям о физическом (квантовом) вакууме – сложном и парадоксальном феномене, во многом определяющим основные свойства и структуру нашей Вселенной.
В квантовой теории вакуум – это основное состояние квантованных полей, обладающих минимальной энергией, нулевыми значениями импульса, углового момента, электрического заряда и других квантовых чисел. Понятие физического вакуума является одним из основных сущностных понятий в том смысле, что его свойства определяют свойства всех остальных состояний материальной реальности, так как любое из них может быть получено из вакуумного состояния действием операторов рождения частиц.
В фундаментальных и сверхмалых масштабах длины и времени, введенных Максом Планком, перестает быть справедливым понятие непрерывного пространства времени, все фундаментальные взаимодействия сливаются в одно универсальное взаимодействие. Кроме геометрии, в этих масштабах не сохраняется ни одно из свойств Вселенной, а единственной реальностью остается вакуум. Используя планковские масштабы и соотношения неопределенностей, установленные Вернером Гейзенбергом, Джордж Уиллер выполнил оценки величины флуктуаций энергии физического вакуума, которая оказалась огромной. Это позволило Уиллеру утверждать, что окружающий нас мир вещества, заполняющего Вселенную, во всех его формах буквально погружен в океан физического вакуума, насыщенного энергией. События, происходящие в мире вещества – не более, чем легкая рябь на поверхности этого океана. Этому фундаментальному результату Уиллер придал лаконичную форму: «Всё есть Ничто».
Вакуумное состояние не является единственным, т.е. вырожденным. Существует непрерывный спектр таких состояний, например, при спонтанном нарушении симметрии. В настоящее время физика вакуума указывает на множество форм вакуумного состояния (фермионный, бозонный, хиггсовский и др.), которые проявляются в большом количестве физических эффектов, и позволяет интерпретировать массу как конденсат энергии вакуума. Но если масса является продуктом вакуума, то с ним должны быть связаны и все другие функции, характеризующие материю, в первую очередь инерция и гравитация.
Удивляет то, что приведенное выше современное описание физического вакуума по своей качественной сути близко к установленной Анаксимандром первобытной сущности, у которой отсутствуют определенные, а потому подлежащие исчезновению качества. И потому на вопрос о том, как происходит становление мира, и из чего возникает сущее – современная наука вместе с Анаксимандром отвечает – оно возникает из неопределенной первобытной сущности – праматерии.
О проблеме становления мира и его непостоянстве громче Анаксимандра заявляет Гераклит: «Я ничего не вижу, кроме становления. Не заблуждайтесь же! Бытие лишь обман вашего зрения, но не суть вещей, хотя бы вам и казалось, что вы видите твердую землю в море бытия и смерти. Вы употребляете для вещей одни и те же названия, как будто бы вещи постоянно остаются одни и те же, но даже поток, в который вы погружаетесь вторично, уже не тот, каким был в первый раз».
Вечное, единое становление, непостоянство в мире действительности, в котором все, по учению Гераклита, умирает и возрождается вновь, производит страшное, ошеломляющее впечатление, сходное по своему влиянию с тем ощущением, какое испытывает человек при землетрясении, когда твердая почва уходит из-под ног и пропадает доверие к земле, как к непоколебимой опоре. Нужна была необыкновенная сила, чтобы произвести противоположное впечатление, вызвать в человеке не ужас, а возвышенное чувство счастливого изумления. Гераклит достиг этого посредством наблюдения над появлением и исчезновением, на которые он смотрел как на два полюса, как на разложение одной силы на два различных воздействия, противоположных по свойствам и стремящихся вновь к соединению.
Из борьбы противоположностей возникает всё становление; определенные, отличающиеся в наших глазах известной продолжительностью свойства, выражают собою только продолжающийся лишь на мгновенье перевес одной составляющей силы над другой. Но противоборство этим не заканчивается, оно продолжается вечно. Все в мире совершается сообразно этой борьбе, которая и служит показателем вечной справедливости. Признавая в основе одну вечную справедливость, он смело мог воскликнуть: «Даже борьба множества есть единая справедливость! И вообще: единое есть многое».
Мир единства, каким его видел Анаксимандр за развевающейся завесой множества, у Гераклита окончательно приобретает характер цельности – единства в множественности, который ему придает гармония. Для Гераклита, сравнивавшего себя с созерцающим богом, всякое противоборство является гармонией, невидимой для обыкновенного человеческого глаза, так как человек ограниченный рассматривает каждое явление в отдельности, а не берет мир в его целом. Но в природе множество явлений взаимосвязано, и оно есть целое. Во взаимодействии компонентов проявляется гармония, которая возникает как порядок, при котором различные составляющие в своем противоборстве стремятся к одной цели – к соединению.
Тем самым, интуитивно Гераклит предвосхитил два общесистемных принципа – принцип инвариантности (принцип сохранения структуры) и принцип комплиментарности (принцип дополнительности). Эти два принципа отражают системную целостность объекта в пространственно-временном континууме [1] .
Отметим, что принцип дополнительности впервые был сформулирован в ХХ веке Нильсом Бором: «Противоположности не противоположны друг другу, они друг друга дополняют». Первоначально он предназначался для описания явлений в микромире с помощью традиционных понятий классической физики, но впоследствии был распространен на значительно более широкий класс явлений, включая социальные процессы. Согласно этому принципу воспроизведение целостности явления требует применения дополнительных понятий, которые в классическом представлении представляются противоречивыми. Это становится возможным, если рассматривать исследуемый объект с точки зрения не одного, а нескольких измерений.
Следующий шаг после Гераклита в направлении познания внутренних свойств сущего сделал Парменид, с холодной ясностью определивший, что всюду, в каждом становлении заключено нечто сущее и оно деятельно. Следовательно, есть нечто, что в себе самом содержит начало и причину движения или, что есть то же самое, – причину всякого изменения. Как следует мыслить это самодвижение? Что положило начало движению вещей? Почему существуют правильные (упорядоченные) формы движения? Ответы на эти вопросы мучительно искал последователь Парменида – Анаксагор, считавший, что движение есть истина, а не простая видимость.
Из своего опыта почерпнул Анаксагор положение о становлении сущего, а оно, в свою очередь, с необходимой последовательностью привело его к учению о хаосе – неупорядоченной первопотенции мира, беспорядку изначального состояния, предшествующего всякому движению. Следует ли учение о хаосе считать продуктом интуитивного озарения философа, за две тысячи лет предвосхитившего предмет исследования современной космологии – теорию Большого взрыва в наиболее ранней стадии возникновения Вселенной? Что тут ответить, если только в 1965 г. открытие А. Пензиасом и Р. Вильсоном реликтового излучения явилось подтверждением теорий А. Фридмана и Г. Гамова, показавших, что ранняя Вселенная была не только очень плотной, но и очень горячей, а потому ярко светилась (модель Большого Взрыва). Насколько древнегреческий хаос в современном представлении соответствует этой модели Большого Взрыва? Несомненным является одно – первобытный хаос является таким же прообразом начального сингулярного состояния Вселенной, как и неопределенная первобытная сущность – прообразом физического вакуума.
Следующий вопрос заключается в том, как из хаоса без всякого прироста новых субстанций и сил мог возникнуть космос – существующий мир, с правильным течением звезд, с законосообразными формами смены времен года, дней и ночей, с его многообразной красотой и порядком? Это могло быть только результатом движения, которое в своем простом дальнейшем развитии из совершенно смешанного и неопределенного состояния – хаоса может создать видимый порядок. Чтобы из хаоса возник порядок необходимо движение целесообразное, приводящее к соразмерности, соединению, представляющему точную пропорцию между частями, составляющими целое, т.е. к гармонии. Эта цель, предполагает Анаксагор, не проявляется сразу, а достигается только в результате громадного процесса – эволюции Вселенной. Таким образом, в стремлении к устойчивому порядку происходит в пространстве и времени становление структуры Вселенной и наполняющей её материи. В своем становлении структура обретает устойчивый правильный порядок – видимую гармонию, и в этом проявляется целесообразность эволюционного процесса!
Эта величественная мысль, объясняющая, почему среди бесчисленных неудавшихся форм и возможностей жизни возникают некоторые целесообразные и жизнеспособные формы принадлежит Эмпедоклу, устранившему из эволюционирующей Вселенной мыслящую материю, введенную Анаксагором для объяснения цели её движения. Таким образом, целесообразность существующего с позиций принципа экономии мышления [2] объясняется уже не мыслящей субстанцией, а сводится к иному внутреннему качеству – к устойчивости целесообразного.
Сколько жизнеутверждающей силы в этих философских построениях. Они до сих пор являются непревзойденным образцом непосредственного познания жизни. Проникнувшись их глубиной, никто не усомнится, что жизнь во всей её полноте и гармонии есть высшая, господствующая сила. Эта и есть самая глубокая мера мудрости, ибо познание, которое уничтожило бы жизнь, уничтожило бы вместе с нею и само себя. Она есть основа культуры жизни, обучающая тому, чтобы человек, прежде всего, учился жить, и, научившись жизнь, пользовался инструментом познания исключительно для целей жизни. Она является несокрушимой опорой для тех, кто способен проникаться глубокой верой в великую идею и претворять её в недрах своего сознания в еще более великую идею.
Однако произошедшая в ходе исторического «прогресса» мутация вируса эгоизма, ставшего «разумным», сыграла с человеком злую шутку. Оторвавшись своими корнями от природы и распоряжаясь современными технологиями, человек очень быстро возомнил себя «властелином мира» – внешним авторитетом, определяющим ход эволюции, и попытался себя в этом убедить. Современная концепция либерализма, основанная на вере в безграничные возможности субъективной свободы, как способа социальной эволюции, задает новые «рамки конструирования будущего», подменяя принципы гармонии принципами безликого плюрализма. Но везде, где она последовательно воплощается в жизнь, катастрофически падает рождаемость, ухудшается духовно-нравственный климат, происходит деградация личности и природной среды. Именно в такое состояние впадают целые народы и государства, потерявшие преданность своему прошлому и ставшие жертвой неутомимых космополитических поисков новых форм. Каждый действует в силу своего собственного усмотрения, но не в силу мощного продуманного усмотрения, а по правилам, подсказанным, прежде всего, всеобщей торопливостью и затем всеобщим стремлением не очень себя обременять. Среди «серой массы» безликих универсальных людей мы не видим не только свободных, но даже просто личностей, обнаруживая в них всё убожество и внутреннюю нищету современного человека.
Несомненно, мы переживаем час великой опасности: человечество, по-видимому, весьма близко к пониманию того, что рычагом исторических движений всегда служил эгоизм отдельных лиц, групп или масс. В то же время это открытие не побуждает ни в ком тревоги, напротив оно возводится в степень закона: «эгоизм да будет нашим богом». Опираясь на эту новую веру, человек вполне сознательно собирается возвести здание будущей истории на фундаменте эгоизма. Но только этот эгоизм уже давно стал эгоизмом разумным, т.е. таким, который сам на себя налагает известные ограничения, чтобы прочнее укрепиться в своих позициях, и изучает историю с целью узнать, что предоставляет собой эгоизм неразумный. На долю же государства выпадает особая миссия: оно становится покровителем всех разумных эгоизмов для того, чтобы оградить их при помощи своей военной и полицейской силы от ужасных взрывов неразумного эгоизма.
Убеждены ли мы сами в том, что в погоне за бесконечным накоплением мы живём настоящей жизнью? Осознаем ли мы, хотя бы смутно, что конечной целью социального прогресса является свободный человек культуры? И как мы достигнем этой цели? Дельфийский оракул напутствовал в самом начале шествия к этой цели изречением: «Познай самого себя». Это трудная заповедь. Существует опасность погибнуть от затопления чужим и прошлым. Но греческие философы постепенно научились организовывать хаос. Этого они достигали тем, что в согласии с дельфийским учением снова вернулись к самим себе, т.е. к своим истинным потребностям, заглушив в себе мнимые потребности. Этим путем они снова вернули себе обладание собой. Они сумели даже после тяжелой борьбы с самими собою стать путем применения на практике этого изречения счастливейшими обогатителями и умножителями унаследованных духовных сокровищ, первенцами и прообразами всех грядущих культурных народов.
Вот символ для нас: необходимо организовать хаос путем обдуманного возвращения к своим истинным потребностям. Наша честность, все здоровое и правдивое в нашей природной натуре должно возмутиться тем, что нас заставляют постоянно говорить с чужого голоса, учиться по чужим образцам и повторять за другими. Тогда мы начнём понимать, что наша культура должна стать чем-то большим, чем простой декорацией жизни – она должна раствориться в самой жизни, выявив её полную согласованность с мышлением, действием и волей.
РУССКАЯ ИДЕЯ
Мы любим всё – и жар холодных числ, И дар божественных видений, Нам внятно всё – и острый галльский смысл, И сумрачный германский гений А. Блок
Представление общества о себе самом, и каким оно должно быть в идеале, играет принципиальную роль в его эволюции, образовывая те культурные рамки, в которых происходит формирование своего будущего состояния. Вопросами «кто мы?», «куда мы идем?» всегда сопровождаются общественные кризисы самоидентификации и саморазвития. Положительное разрешение этих кризисов во многом означает переход общества в иное качественное состояние.
Объективно мыслить историю, как линию жизни наций и народов значит мыслить всё в известной связи, разрозненное сплетать в целое, исходя всегда из предположения, что во все явления и события должно быть вложено некое единство плана. Таким единым связующим планом и является национальная идея. Тем, что нация смотрит вперед, ставя себе великую цель, она обуздывает в то же время свою разрушительную страсть к критическому анализу, направляя кипучую народную энергию в русло мирной жизни, подготавливая мирный рост и созревание. Только тот, кто уверенно строит своё будущее, имеет право быть судьей своего прошлого.
Русская самобытная мысль пробудилась на пограничной проблеме, лежащей на стыке истории и философии. Она глубоко задумалась над тем, что замыслил творец о России, что есть Россия и какова её судьба. Русским людям давно уже было свойственно чувство, скорее чувство, чем сознание, что Россия имеет особенную судьбу. Спор славянофилов и западников был спором о судьбе России, о её призвании в мире. Оба направления в своей исторической форме устарели, и могут считаться преодоленными, но сама тема и по сей день остается актуальной.
Русский человек всегда стремился выработать целостное миросозерцание, в котором правда-истина будет соединена с правдой-справедливостью. От целостного миросозерцания он стремился к целостному познанию, а от целостного познания к целостному мышлению и миротворению – творческому акту, соединяющему философию с жизнью, теорию с практикой.
Такое целостное мировозрение русского человека Бердяев на французский манер называл «тоталитарным», хотя с современной точки зрения ему более подходит термин «глобальное», т.е. такое, которое в действии, в движении мыслит весь окружающий мир (природу и людей) единым целым. Вместе с тем эта глобальность всегда несла на себе отпечаток самобытности огромной России, судьбу которой русский человек никогда (даже в мыслях) не отделял от судьбы всего остального мира. Это целостное мышление всегда искало совершенной жизни – мировой гармонии.
Тема о столкновении личности и истории, личности и мировой гармонии – это очень русская тема. Она с особенной остротой и глубиной пережита русской мыслью. Первоначально мировая гармония мыслилась в метафизическом плане, как утопия о земном рае – конечной цели человечества, при достижении которой решалась нравственная проблема – проблема выбора человеческого пути. У Достоевского этой проблеме посвящены сон Версилова и сон смешного человека.
Возможны три решения вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра. В первом случае достижение мировой гармонии связано с выполнением некоторой необходимой закономерности, которая происходит без свободы выбора, без мировой трагедии, без страданий, но и без творческого труда. Во втором случае мировая гармония, как жизнь на вершине земной истории, покупалась ценой неисчислимых страданий и слез всех, обреченных на смерть человеческих поколений, превращенных в средство для грядущих счастливцев. В третьем случае к мировой гармонии человек приходит через свободу и страдание в плане, в который войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т.е. через преодоление, которое достигается всем духовным опытом человечества.
Достоевский отвергает первые два решения вопроса о мировой гармонии и приемлет только третье решение. Этим выбором Достоевский высвечивает роль диалектики добра и зла, которую она играет в становлении свободной личности.
С одной стороны, есть зло. Оно должно быть обличено и уничтожено. Но с другой стороны, зло есть духовный опыт человека, путь человека. На своем пути человек может быть обогащен опытом зла. Но нужно это понимать так, что обогащает не само зло, а та духовная сила, которая пробуждается в человеке для преодоления зла. Человек, который отдается злу для обогащения, никогда не обогащается, он погибает. Но зло есть испытание свободы человека. При становлении личности злое в известный для неё период не уничтожается, а преодолевается, и в преодоление входит все положительное предшествующего периода.
Идея учета духовного опыта в процессе познания, как необходимого элемента, предшествующего миротворению – активной человеческой деятельности по преобразованию действительности, весьма своеобразно проявилась в русской религиозной философии. Русская религиозная философия особенно настаивает на том, что философское познание есть познание целостным духом, в котором разум соединяется с волей и чувством, и в котором нет рационалистической расчлененности. При этом целью познания является целостная правда, именно: правда-истина, заключающаяся в переходе к конкретности, в преодолении абстрактной мысли, и правда-справедливость. Другими словами, она утверждала, что нравственные проблемы тесно связаны с проблемами познания, поэтому в процессе верификации (подтверждения) рациональных схем и теорий должен учитываться не только эмпирический, но и духовный опыт. Результатом такого тестирования должен стать отбор жизнеспособных и жизнеутверждающих идей.
Отсюда вытекает вся критика западного рационализма и критика связанного с ним социального прогресса. Прогресс, который следует рациональному пути, обречен, поскольку в результате его не преодолевается, а увеличивается разрыв между социальным и природным. Великие русские писатели чувствовали этот конфликт между рационально совершенствуемой западной культурой и совершенной жизнью. Они стремились к иному – к совершенной, преображенной жизни. В природе больше истины и правды, больше божественного, чем в культуре. Прелесть, обаяние художественного творчества Л. Толстого главным образом связаны с тем, что он изображает двойную жизнь: с одной стороны, жизнь его героев в обществе с его условностями, в цивилизации, с её обязательной ложью, с другой стороны, то, что думают его герои, когда они поставлены перед тайной бытия, перед Богом и природой. Правда, для него заключается в природно-бессознательном, ложь – в цивилизованно-сознательном. Толстой хочет конечного, предельного совершенного состояния.
Таким образом, русская мысль подвергла сомнению оправданность мировой истории и цивилизации. Результаты прогресса не могут искупить страдания и несправедливости прошлого. Прогресс должен быть нравственным! Это русская идея, что невозможно индивидуальное спасение, что все ответственны за всех.
Русская религиозная мысль поставила и разрешила вопрос о противоборстве двух начал в истории: свободы и необходимости, духовности и вещественности. Необходимость – власть вещественная над духовностью. Поэтому человеку в качестве противовеса необходимо духовное начало – мощная внутренняя опора в виде духовной свободы, избавляющее его от страха и сомнения. Необходимо начало, невыводимое извне, из природы и общества. Это то начало, которое человеческая личность может противопоставить действию извне, действию окружающей среды. Дуализм мира феноменального (мир объективации и необходимости) и мира нуменального (мир подлинной жизни и свободы) преодолевается эсхатологически. Достижение конечной цели – Царства Божьего означает преображение мира, и не только преображение индивидуального человека, но также преображение социальное и космическое – достижение мировой гармонии. Преображение мира принципиально возможно через процесс миротворения, т.е. посредством деятельности людей. Субъективный процесс спасения, преодоления зла, духовное самоочищение личности сопровождается и объективным процессом – духовной трансформацией общества. Возможность такой трансформации предусматривает идея соборности – чисто русская идея, означающая единство людей, основанное на свободе и любви. Единство есть согласие личных свобод. Любовь есть главный источник познания христианской (нравственной) истины. Такое «единство во множестве» предполагает принятие людьми в него входящими, общих высших ценностей, но при этом сохраняются неповторимые черты каждого отдельного человека.
Русская религиозная мысль принципиально признает возможность духовного совершенства человека, возможность раскрытия божественного в человеке. Богочеловечество предполагает творческую активность человека. Движение идет и от человека к Богу, а не только от Бога к человеку. И это движение от человека к Богу нужно понимать совсем не в смысле выбора, совершаемого человеком через свободу воли, как это, например, понимает традиционное католическое сознание. Это есть направляемое изнутри свободой духа творческое движение, продолжающееся миротворение.
Глобальность русского мышления совмещает в себе крайнюю поляризованность русского народа, отражает диапазон его творческих исканий, объясняет противоречивость и сложность широкой русской души.
Достоевским на очень высокий уровень поднята идея о человеке и человечности. Его антропология есть новое слово в христианстве. Он представительствовал за человека, за человеческую личность, он перед Богом будет защищать человека. Он самый страстный и рьяный защитник человеческой свободы, какого только знает история человеческой мысли. Но он же раскрывает роковые результаты человеческого самоутверждения, безбожной пустой эгоистической свободы. Сострадательность и человечность превращаются в бесчеловечность и жестокость, когда человек приходит к человекобожеству, к самообожествлению. Оторванная от Бога и Богочеловека человечность перерождается в бесчеловечность. Такова экзистенциальная диалектика Достоевского.
Достоевский высказывает гениальные мысли о том, что человек совсем не есть благоразумное существо, стремящееся к счастью, что он есть существо иррациональное, имеющее потребность в страдании, что страдание есть единственная причина возникновения сознания. Человек не согласен на мировую гармонию, на хрустальный дворец, для которого сам он был лишь средством. Свое собственное, вольное и свободное хотение, – говорит подпольный человек, – свой собственный, хотя бы самый дикий каприз, своя фантазия, раздраженная иногда хоть бы до сумасшествия – вот это-то и есть та самая выгодная выгода, которая ни под какую классификацию не подходит, и от которой все системы и теории разлетаются к чёрту». Подобный человек не принимает результатов прогресса, принудительной мировой гармонии, счастливого муравейника, когда миллиарды будут счастливы, отказавшись от личности и свободы. Достоевский открывает глубины подсознательного. Из этой глубины восклицает человек, что он «хочет по своей глупой воле пожить» и что «дважды два четыре есть начало смерти». Гениальность его темы, порождающей все противоречия, была в том, что человек берётся как бы выпавшим из мирового порядка. Это и было открытием подпольности – сферы подсознательного.
Основная тема Достоевского – это тема свободы, которая еще никогда не была так глубоко поставлена. Достоевский не хочет мира без свободы, он более всего возражает против принудительного счастья. Мир может прийти к высшей гармонии, к всеобщему примирению, но без духовного преображения это не искупит невинных страданий прошлого. Достоевский видит дуализм злой свободы и принудительного добра. Со свободой связано страдание. Отказ от свободы облегчил бы страдание. Существует противоречие между свободой и счастьем. И он изображает экзистенциальную диалектику человеческого раздвоения. Свобода, которая есть знак высшего достоинства человека, его богоподобия, переходит в своеволие. Своеволие же порождает зло. Зло есть признак внутренней глубины человека. Зло, порожденное свободой, – своеволие должно сгореть, но оно есть прохождение через искушающий опыт. Преодоление зла происходит через страдание. Страдание искупает зло. Страдание не только глубоко присуще человеку, но оно есть единственная причина возникновения сознания. Можно было бы избежать зла и страдания, но ценой отречения от свободы. Принятие свободы означает веру в человека, веру в дух. Отказ от свободы есть неверие в человека. Отрицание свободы есть антихристов дух.
Русским одинаково свойственны персонализм и коммунитарность. В Достоевском соединяется и то и другое в их духовной связи (во взаимодействии).
России никогда не был свойственен гуманизм в западноевропейском ренессансном смысле, но ей была очень свойственна человечность, и в русской мысли раскрывалась диалектика самоутверждения человека. Человечность остается одной из характерных русских черт, она относится к русской идее на вершинах её проявления. У русских нет западного культа холодной справедливости, основанного на законе. Человек для них выше имущественных принципов, и это определяет русскую социальную мораль. Жалость к падшим, к униженным и оскорбленным, сострадательность очень русские черты. Даже русский атеизм родился из сострадания, из невозможности перенести зло мира, зло истории и цивилизации. Бог – Творец этого мира, отрицается во имя справедливости и любви. Власть в этом мире злая, управление миром дурное. Нужно организовать иное управление миром, управление человеком, при котором не будет невыносимых страданий, человек человеку будет не волком, а братом. Такова первоначальная эмоциональная основа русской религиозности, такова подпочва русской социальной темы. Для Достоевского вопрос это решается свободой, как основой мира, и Христом, т.е. принятием на себя страданий мира самим Богом. Отсюда очень русская мысль – государство не отделимо от народа и на пути к спасению оно должно страдать и преодолевать зло вместе со своим народом.
Европейский же гуманизм в понимании русского человека был не божьим, а срединным царством. В нем не раскрывалось предельное, конечное, он не знал проблемы эсхатологической и не мучился ею. Это срединное царство хотело закрепить себя навеки. На западе концом этой культурной ограниченности было явление Ницше, на которого мысли Достоевского оказали сильное влияние.
Русской мыслью раскрывается эсхатология гуманизма как серединного царства. На этом серединном царстве нельзя остановиться, как хотели бы гуманисты Запада, оно разлагается, и обнажаются предельно конечные состояния. Русская идея следует христианской идее, освобождая человека в духовной сфере от полной зависимости государства и космических сил, преодолевая тем самым греческую и римскую культурную традицию. Человек должен достигнуть обожения, полной свободы духа, но не через самоутверждение и самодовольство. Гуманизм должен быть преодолен, но не уничтожен. Остается вечной истиной, что человек в том лишь случае сохраняет свою высшую ценность, свою духовную свободу и независимость от власти природы и общества, если есть Бог и Богочеловечество – высшая святость, нравственное совершенство. Это тема русской жизни. В России раскрытие творческих сил человека в будущем.
Русские мыслили обо всех проблемах по существу, как бы стоя перед тайной бытия, западные люди, отягченные своим прошлым, мыслили обо всех проблемах слишком отвлеченно, в культурных отражениях. Это отношение определяет различие между русской и западной культурой, между вечной, глубинной сущностью русского человека, стремящегося постигнуть мир во всей полноте реальности, и западным рационализмом, вкорененным в сознание человека, воспитанного западной культурой.
Проблема нравственной стойкости, нравственной чистоты пронизывает всё наше русское существование, проявляясь даже в таких областях, которые на первый взгляд не связаны с моралью, например, таких как проникновение в космос, изучение объективного мира и т.д. Русский народ в своей вечной идее всегда обращен в будущее. В этом проявляется его вера в преображение. Преображение – это преодоление раздвоенности западной цивилизации между должным и сущим, преодоление мира неправды и уродства, и вступление в начало нового мира, мира правды и красоты. Когда Достоевский говорил, что красота спасет мир, он имел ввиду преображение мира, наступление Царства Божьего. Это и есть эсхатологическая надежда русского народа. Эсхатологическая устремленность принадлежит к структуре русской души, которая всегда находится в процессе становления. У нашего народа всегда есть жажда иной совершенной жизни, иного совершенного мира, всегда есть недовольство тем, что есть. Русская идея эсхатологическая, обращенная к концу несовершенного мира. Но в русском сознании эсхатологическая идея принимает форму стремления к всеобщему спасению – к преображению мира. Русские люди любовь, христианское милосердие ставят выше справедливости, ограниченной рамками закона. Русская религиозность носит соборный характер и основана на идее духовного братства, а не на идее подданства.
Возвращаясь к объективному осмыслению истории России, как к линии её жизни, мы с удивлением обнаруживаем некое единство плана, на фоне которого разрозненные явления и события сплетаются в единый драматический сюжет. Самодвижущей силой разворачивающихся во времени событий выступает национальная идея, основанная на русской идее духовного братства людей, русском искании всеобщего спасения и русской человечности.
В глубине русского народа заложена свобода духа большая, чем у более свободных и просвещенных народов Запада. Огромность этой свободы есть одно из полярных начал в русском народе, и с ней связана русская идея. Русская идея основана на свободе духа. Эта свобода духа является его внутренней опорой в борьбе за свое достоинство, а через эту борьбу и за достоинство человеческой личности в мире. Все победы России всегда были победами русского духа благодаря более высокой силе их нравственной природы. В этом и заключен исторический смысл и высокое предназначение миссии России. Божий замысел о народе остается тот же, и дело усилий свободы человека – оставаться верным этому замыслу.
РОССИЯ И ЗАПАД
Когда возводится клевета на целую страну, частные лица, граждане этой страны, имеют несомненное право за неё заступиться, но столько же имеют они и права встретить клевету молчанием, предоставив времени оправдание их отечества. Молчание в этом случае не может обратиться ему в ущерб, тем более, что в лице своего правительства и официальных своих представителей каждая страна пользуется защитою власти, на которой лежит обязанность блюсти её достоинство и оборонять её интересы. Человечество также не может понести никакого ущерба от более или менее лживых обвинений, возводимых на страну или народ невежеством и недоброжелательством.
А.С. Хомяков
Религиозная вера лежит в основе всякой цивилизации и всего пути истории и философской мысли. Источники свободы духа заложены в христианстве и без христианства, как справедливо подметил Бердяев, невозможен был бы Кант и все защитники свободы.
Россия относится к христианской ветви цивилизации. Но в первооснове России лежит православная вера, а в первооснове Западной Европы лежит католическая вера.
До раскола Церкви на восточную и западную единство Церкви было свободное, а точнее, говоря словами Хомякова, «единство Церкви было сама свобода, в стройном выражении её внутреннего согласия». Собор вселенский был голосом Церкви, пока в недрах римского епископата не созрела идея приурочить монополию боговдохновленности к одному престолу. Чтобы это выглядело благовидно и в меньшей степени оскорбляло человеческий разум, выбор пал на древнейший из всех на Западе и наиболее чтимый всею вселенною престол. В становлении и в претворении этой идеи в жизнь сыграл роль не только один папа, но и весь римский мир. Местные церкви грозили расколом, светская власть приступала с настойчивыми требованиями. И папа уступил. Как бы то ни было, дело это в понятиях той среды освятилось отнюдь не верованием в непогрешимость римского епископа, а чувством местной гордости. Другими словами – разумный эгоизм возобладал над верой. Государство от мира сего заняло место христианской Церкви.
Для обоснования своих теократических представлений и претензий на власть и мировую гегемонию римско-католическая церковь использовала учение Августина, в основу которого был положен тезис Христа о дуализме государства и церкви: Reddite quae sunt Caesaris Caesari et quae sunt Dei Deo . – Воздайте Кесарево Кесарю и Божье Богу [3] .
Церковь, как представительница высшей истины, чуждой политическому функционализму, выступала против попыток определять закон и истину как производные от политической необходимости, являясь носительницей естественного права. Через церковь естественное право получило институциональную опору в обществе. Библейские тексты применялись как позитивное право. Юриспруденция находилась под влиянием богословов и использовалась римско-католической церковью для закрепления своей власти над государствами.
Наиболее крупным актом канонического права был декрет Грациана (« Decretum Gratiani ») «Согласование несогласованных канонов» (1139-1142 гг.) – составленный итальянским монахом Грацианом свод постановлений, ставший впоследствии основой канонического права католической церкви. В нем затрагивались и вопросы международных отношений. Главная идея в этой области – создание единого государства под десницей папы. Папа располагает высшей церковной властью, против решений которой не может выступить никто. Именно он, как «глава, отдающий приказания», является той высшей и главной инстанцией, к которой апеллируют все. («К Римской церкви апеллируют все, особенно притесняемые». [4] )
Институт папства plenitudo potestatis (полноты власти) показывает, что впервые вопрос о суверенитете как в законодательном, так и в судебном плане был поставлен именно в рамках церкви. Это стало возможным благодаря тому, что в распоряжении церкви были идеи о данных ей божественных полномочиях на право выносить окончательное решение, а также централизованная иерархия с верховным носителем власти. Проблема суверенитета возникла не в средневековом государстве, но в церкви, как проблема о праве папы или собора принимать окончательное решение по вопросам веры. [5]
Со всей последовательностью и наглядностью проблема суверенитета (полновластия) папы представлена Танкредом в его трактате « Glossa ad Compilatio III »: «Наместник управляет подобно Богу, поскольку он занимает место Иисуса Христа, который является истинным Богом и истинным человеком... Он также не делает ничего, что не было угодно Богу. Он управляет подобно Богу, поскольку обладает всей полнотой власти в делах церковных... Он также может стоять над правом и выступать против права... Он может действовать противоправно, исправлять и изменять право... Никто не скажет ему: почему ты так делаешь?» [6] Только воля папы является основанием его решений, иных аргументов не требуется. Воля законодателя есть причина и обоснование закона.
Папа Иннокентий III (1195 – 1254) утверждал, что Христос не только даровал plenitudo potestatis (полноту власти) Петру и его преемникам, но что любая иная форма церковного правления будет свидетельствовать об отсутствии мудрости и любви к Богу. [7] Согласно Иннокентию III , папа de jure (юридически) обладает всей земной властью Христа, и если он в состоянии осуществить ее de facto (фактически), то это означает лишь то, что он может просить мирскую власть исполнить его повеление. [8] Папство мыслится как единственная судебная и законодательная инстанция. По Иннокентию III папский престол вынужден вмешиваться в тех случаях, когда нужно установить справедливость. Такая необходимость возникает de jure , если судья не знает, какой приговор он должен вынести, и de facto , если низшие инстанции не могут или не хотят эту справедливость осуществлять. Папа выступает также в качестве судьи, если король, который не является высшим сюзереном, нарушает право и не потому, что как бы получает власть, которой наделен король, а потому что обладает полнотой власти ( plenitudo potestatis ), будучи наместником Христа. [9] В данном случае наместник Христа – Бога – значит для папы Иннокентия III то же самое, что он всегда значил для императора – поставленный Богом властитель мира. В этом титуле папа воспроизводит императорскую власть так, как именно она и составляет главное содержание титула.
Таким образом, духовная власть как более значительная и предпочтительная должна наставлять и направлять власть светскую, если та поступает неправедно, т.е. несправедливо. Иерархию властей папа Бонифаций VIII (1235 – 1303) характеризовал так: «Если заблуждается земная власть, ее должна поправить власть духовная, если малая духовная власть впадает в заблуждение, ее должна поправить высшая духовная власть, но если заблуждается высшая духовная власть, поправить ее может только Бог, но не человек. Как сказал апостол: «Духовный человек правит всеми вещами, но ни одна из них не правит им» [10] .
Учение о суверенитете допускает суверенную правовую и правотворческую свободу. Значимость церковного учения обусловлена волей папы, его суверенитетом. Эти позитивистские элементы в обосновании права церкви, присутствующие в номиналистских рассуждениях Оккама [11] , предшествуют классическому государственно-правовому позитивизму – государственному обоснованию суверенитета. Понятие государственного суверенитета заимствовало в качестве образца идею plenitudo potestias папы, не принимая в расчет границы, положенные Евангелием, а также идею преемственности власти, запрещающей папам отменять решения своих предшественников. Впоследствии, правда, знатоки канонического права использовали для обоснования церковно-правовой власти папы принцип римского права « par in parem non habet imperium » (равный над равным не имеет власти), чтобы облегчить реформу церкви и ее стремление к обмирщению. Таким образом, в церковно-правовых вопросах папа был освобожден от необходимости следовать решениям своих предшественников, прежнему праву. Он мог его дезавуировать.
Авторитет папы, заступивший место вселенской непогрешимости, был авторитет внешний. Но как только авторитет сделался внешней властью, а познание религиозных истин отрешилось от религиозной жизни, так изменилось и отношение людей между собою: в Церкви они составляли одно целое, потому что в них, как отмечал Хомяков, «жила одна душа»; теперь эта связь исчезла, её заменила другая – общеподданическая зависимость всех людей от верховной власти Рима.
Христианин, некогда член Церкви, некогда ответственный участник в её решениях, сделался подданным церкви. Она и он перестали быть единым: многосторонняя связь исчезла, осталась односторонняя зависимость. Дар непогрешимости, присвоенный папе, ставился вне всякого влияния на него нравственных условий, так что ни испорченность окружающей папу христианской среды, ни даже личная испорченность самого папы объявлялись не имеющими на эту непогрешимость никакого влияния. Папа делался каким-то оракулом из костей и плоти. Для христианина это оракул относился к разряду явлений материального мира, тех явлений, которые являются предметом исследования одного разума. Поэтому закон рациональный занял место закона нравственного.
Но как только возникло первое сомнение в законности этой духовной власти, так единство римско-католической церкви стало рушиться дальше. Ибо учение о папской непогрешимости утверждалось не на святости вселенской Церкви; да и западный мир, в то время как он присваивал себе право изменять или (как говорят Римляне) разъяснять символ и ставить ни во что, как не заслуживающее внимание, мнение восточных Церкви, не заявлял даже и притязания на относительно высшую ступень нравственной чистоты. Нет, он просто ссылался на случайную особенность епископского преемства, как будто бы другие епископы, поставленные апостолом Петром, независимо от места их пребывания, не были такими же его преемниками, как и епископ римский. Никогда Рим не говорил людям: «один тот может судить меня, кто совершенно свят, но тот будет всегда мыслить как я». Напротив, Рим просто разорвал всякую связь между познанием и внутренним совершенством духа, он пустил разум на волю, хотя, по-видимому, и попирал его ногами.
И разум человеческий воспрянул, гордясь созданною для него независимостью логического самоопределения и негодуя на оковы, произвольно на него наложенные. Так возник протестантизм, законное по своему происхождению, хотя и непокорное дитя романизма. Вот так проблема суверенитета, возникнув, сразу же породила и другую проблему – проблему парада суверенитетов.
В известном отношении протестантизм представляет собою своего рода реакцию христианской мысли против заблуждений, господствовавших на протяжении веков, и является продуктом раскола, порожденным римским верованием. Не трудно показать на учении реформаторов неизгладимое римское клеймо и дух утилитарного рационализма, которым отличается папизм.
Как в папизме, так и в реформе всё сводится на внешность: таково свойство всех порождений рационализма. Паписты держатся за знамения (т.е. за признаки), протестанты держатся за логику. Но у папистов непонимание исполнено озлобления и вооружено клеветою; у протестантов оно исполнено равнодушия и вооружено презрением.
И те, и другие погружены всецело в ту логическую антимонию, на которую распадается всякое живое явление, пока оно рассматривается исключительно в одном измерении – рациональном. Эта антиномия разрешается только тогда, когда в соответствии с принципом комплиментарности добавляется ещё одно измерение – нравственное. Оно и является единственным средством спасения от вируса разумного эгоизма. Однако этого разрешения западная цивилизация не находит, да и не найдёт никогда в тесных границах рационализма.
Россия в своей вере свободна от греха разумного эгоизма, приводящего в итоге западную цивилизацию к концу истории – обществу последних людей, в котором будет утеряна всякая духовность и в результате суперуниверсализации прав человека будет утрачено различие между человеком и не-человеком.
Русскому народу свойственна большая коммунитарность, чем народам Запада, ему мало свойственен западный индивидуализм. И это есть духовное, как бы метафизическое свойство русского народа. Русские коммунитарны, но не социализированы в западном смысле, т.е. не признают примата общества над человеком. У русских нет того иерархического чувства, которое есть у западных людей, воспитанных римской католической традицией, его нет ни в какой области.
С русским народом действительно возможно объединение, но оно возможно лишь на основе духовного родства, связанного с достижением единой цели планетарного масштаба – мировой гармонии – духовного, социального и природного преображения мира. Предлагаемый западным рационалистическим миром союз вовсе не то, что единство. Это то, с чем носится мир политический. Это раздор, замазанный снаружи, это ложь договаривающихся между собою интересов, это обоюдное равнодушие в жизни и безверие в мнении. Это то, что совершенно чуждо русской идее.
Последние 500 лет прошли под знаком западной цивилизации. Образовывались политические союзы и коалиции, плелись интриги и осуществлялись заговоры. За место под солнцем и кусок пирога велись малые и большие войны. Но всё это уже в прошлом. Наступает конец её истории. Затеянные по законам большой интриги геополитические игры, преследующие чьи-то эгоистические интересы, бессильны остановить разрастающийся системный мировой кризис. Либеральная демократия не самодостаточна: общественная жизнь, на которой она основана, должна в конечном счёте исходить из источника, отличающегося от либерализма. Либеральные принципы оказали разъедающее воздействие на ценности, предшествующие либерализму, и необходимые для сохранения сильных общин, а потому необходимые и для существования самого либерального общества. Западная цивилизация сейчас находится на закате, эксплуатируя идею либерализма и дряхлеющее внешнее могущество, и, вероятно, что ХХ I век станет веком становления новых цивилизаций, победу которых в этом столкновении во многом предопределит культурный национальный фактор. Двигаясь по пути западной цивилизации, движителем которой всегда был индивидуальный и групповой эгоизм, Россия может разделить её судьбу и погибнуть, но может, опомнившись, обрести себя, и пойти своим самобытным путем. Тогда она, её народ не исчезнут с лица Земли.
Пока вся нынешняя трагедия современной России заключается в том, что верхний слой управленцев, определяющий внешнюю и внутреннюю политику России, не способен ни выразить, ни обеспечить истинно национальный интерес. Он занят исключительно поверхностным заимствованием чужих идей и подражанием. И пока этот слой временщиков, называющий себя через контролируемые им средства массовой информации «элитой», управляет страной, Россия своей самостоятельной политики не проводит.
Но русский народ, верный своей идее, не потерял ни веры, ни надежды. Проводя исторические параллели со Смутным временем, можно уверенно сказать, что Россия, оправляясь от смуты, уже нащупала под ногами твердую почву и осторожно возвращается к своим истокам, к обретению своего национального самосознания и национального достоинства. Самостоятельная мысль только пробуждается.
РОССИЯ И ОСТАЛЬНОЙ МИР
Наиболее естественно Россия чувствует себя не с псевдо-свободным (либеральным) Западом, а со всем остальным миром, не отделяя его от себя и считая себя его частью. Эта степень духовного родства, объединяющая Россию с остальным миром, заключается в одинаковом понимании мировой общественной гармонии и в отрицании Россией навязываемого Западом остальному миру модели либеральной демократии, как тупикового сценария развития человечества.
Между православием, исламом, буддизмом и другими мировыми религиями нет взаимной вражды и ненависти. Есть понимание общности взглядов и духовных интересов [12] .
Но есть одна проблема, вызванная болезнью роста относительно молодой религии – ислама. Эта проблема связана с, так называемой, радикализацией ислама – джихадом, войной с неверными. В своих крайних проявлениях – это зло, и оно должно быть преодолено самим исламом. Задача России оказать нравственную помощь и духовную поддержку в преодолении этого зла, исходя из своего опыта.
А этот опыт подсказывает, что единение достигается через преодоление противоборства, а не через отрицание в противоборстве.
В числе законов, правящих умственным миром, есть один, которая божественная, строгая правда не допускает исключений, тот закон, что зло порождает зло. Всякое незаслуженное оскорбление, всякая несправедливость поражает виновного гораздо более, чем жертву, обиженный терпит, обидчик развращается. Обиженный может простить и часто прощает, обидчик не прощает никогда. Его преступление впускает в его сердце росток ненависти, который постоянно будет стремиться к развитию, если вовремя не очистится всё нравственное существо виновного внутренним обновлением.
Исцеление в нашей власти. Недуг несет в себе смерть, а исцеление не трудно, оно требует только акта справедливости. Захотят ли этого люди или предпочтут увековечить царство неправды, обманывая по-прежнему совесть и разум своих братьев? Вызовите сперва начало жизни – любовь, и вы опять узрите пред собою живой организм. Многие учения говорят о законе любви, но они забыли о силе любви. Народы слушали проповедь о любви, как о долге, но они забыли о любви, как о Божественном даре, которым обеспечивается за людьми познание нравственной истины. 6. ЛИТЕРАТУРА
1. Н.А. Бердяев/Русская идея. – М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: «Фолио», 2004.
2. А.С.Хомяков/Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях. – Сочинения богословские. Издание пятое. Санкт-Петербург «Наука», 1995.
3. Ницше Фридрих/О пользе и вреде истории для жизни. О философах. – М.: ООО «Издательство АСТ», Минск: «Харвест», 2005.
4. Фрэнсис Фукуяма/Конец истории и последний человек – М.: ООО «Издательство АСТ», ЗАО НПП «Ермак», 2004.
5. П. Козловски/Общество и государство: неизбежный дуализм. – М., Республика, 1998.
6. Пилюгин А.В./Современные проблемы воспитания демократии. – Мир России от 22.08.2005.
7. Большой энциклопедический словарь. Физика. – Научное издательство «Большая Российская энциклопедия» Москва, 1999.
8. Словарь философских терминов/Научная редакция проф. В.Г. Кузнецова. – М. ИНФРА – М, 2005.
[1] Целостность объекта во временном интервале означает одновременное сочетание постоянного внутреннего изменения и сохранения объектом при таком изменении всех своих характерных признаков и ключевых свойств. Целостность объекта в пространстве означает сочетание в одном объекте многих разнородных качеств – сохранение единства множественности. – Прим. автора
[2] Принцип экономии мышления часто называют «бритвой Оккама», отсекающей всё лишнее. – Прим. Автора.
[4] Цитата принадлежит Хугуччио Пизанскому (умер 1210) ( Huguccio Pisanus , Summa in Decretum Gratiani , ad distinctionem 20. P . 8) – [5].
[5] При всех допустимых оговорках те авторы, которые придерживаются в вопросах церковного управления олигархической или демократической, говоря языком церкви, суверенно-соборной, точек зрения, именуются в литературе декретистами, поскольку в своих рассуждениях они опираются на « Decretum Gratiani » и, не подвергая сомнению суверенитет папы, как высшей церковной власти, в вопросе о суверенитете законодательных функций, т.е. принятия решений относительно вероисповедания, отстаивают ту точку зрения, что вопросы веры могут решаться со всей непогрешимостью только собором. Сторонники монархических и централистских форм правления, декреталисты, отстаивая полный суверенитет папы ( plenitudo potestatis ) во всех вопросах, обращаются к толкованиям папских компиляций. Папа как наместник Бога на земле стоит над законом, сам диктует законы и ни перед кем не обязан отчитываться. – [5]. – Прим. автора.
[6] Цитируется по Tierney Brian, Origins of Papal Infallibility 1150 – 1350. A Study on the Concepts of Infallibility, Sovereignty and Tradition in the Middle Ages . P. 26. Leiden . (1972) – [5].
[7] Innocentii Papae IV commentaria super libros quinque ad Decretalium. Lib. II, tit. XXVII, XXVII, 6. Francofurti, 1570 – [5].
[10] Bonifatius VIII. Bulle «Unam sanctam» (1302) // Corpus Juris Canonici, II. Friedberg E . ( editor ). Leipzig , 1881. P . 1245 – 1246 – [5].
[11] Уильям Оккам (1285 – 1347) – философ и богослов, член францисканского ордена. Отвергал причину сходства вещей в их причастности общей идее. Утверждал, что универсалии – всего лишь знаки, или имена, используемые умом для упорядочения и репрезентации нескольких объектов. Имя, используемое для обозначения слова, не затрагивает сущности вещи, но является только условным знаком, употребляемым для указания на вещь. Отсюда – происхождение философского течения – номинализм (от лат. nomena – имя). Номинализм отвергает точку зрения, по которой в вещах наличествуют универсалии (сущности). Следуя традиции святого Франциска, учившего свою братию избегать «пустого любопытствования», Оккам стремился прежде всего к отсечению ненужного – многочисленных абстракций. Отсечение изощренной иерархии идей и понятий в попытке постичь истину известно как принцип экономии мышления или «бритва Оккама». ( Essentia non sunt multiplicanda praeter necessitatem . – Сущностей не следует умножать сверх необходимости.) Номинализм стремился ясно очертить и в тоже время сузить область познаваемого. – Прим. автора.
[12] Такого духовного родства, к сожалению, нет между православием и иудаизмом, крайне противоречивой религией с сильно выраженным групповым эгоизмом, чересчур эксплуатирующим идею страдания и богоизбранности еврейского народа. Все народы являются богоизбранными, хотя бы уже по тому признаку, что существуют на этой земле, и всем народам в одинаковой степени свойственно претерпевать выпавшие на их долю страдания – важно, что это они делают, сохраняя человеческое достоинство, не ставя себя при этом в исключительное, привилегированное положение. Такова субъективная точка зрения автора, которая не имеет никакого отношения с официальным мнением Русской Православной Церкви.
Александр Пилюгин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
