АЛЕКСАНДР Сидельников вошел в русскую
кинодокументалистику уверенно и твердо, сразу же заявив о себе как о мастере.
Его фильмы «Компьютерные игры», «Преображение», «Полигон» и, наконец,
последний — «Вологодский романс» можно вполне причислить к классическим
произведениям русского документального кино. Он стал лауреатом многих международных
кинофестивалей, в том числе и наиболее престижного — в Оберхаузене (ФРГ); его знали и ценили в Германии, Франции, США,
Голландии.
Это был исключительно добрый и скромный
человек, человек истинно православный, истинно русский. Он вышел из народа,
создал несколько замечательных кинолент о нашей стране и нашем народе и
растворился в нем.
...Который уже раз смотрю "Вологодский
романс" и поражаюсь тому, как естественно и просто он рассказывает нам
историю жизни русской души через песню, романс, через судьбы и творчество своих
друзей — замечательного вологодского поэта Михаила Сопина, композиторов
Константина Линка и Владимира Громова, русского певца из Аргентины Александра
Севрюгина.
О Владимире Громове... Этот машинист
электровоза, смею утверждать, — крупное явление русской культуры: его романсы
на стихи Н. Рубцова и М.Сопина считаю просто выдающимися Ни одной пошлой фальшивой
ноты, никакой банальщины.
«Чем на митингах из ног глухоту выбивать,
— говорил Саша, — патриоты должны были бы пластинки Громова миллионными
тиражами выпускать. Глядишь, дело бы с места и стронулось».
Песни и романсы Владимира Громова звучали
во всех последних фильмах Саши, фильмах, посвященных Чернобылю и разорению
русских деревень, истории и настоящему России. А «Вологодский романс» — бесспорно
лучшая Сашина картина, оказалась просто провидческой.
На экране—разлившаяся, вышедшая из берегов
Москва-река. Вода подошла уже к самой Кремлевской стене, толпятся на
Васильевском спуске смятенные люди. Внезапно вода краснеет, и вот уже во весь
экран Москва-река течет кровью, а в отдалении Храм Христа Спасителя. Это
хроника 1918 года. Сашин фильм близится к концу, казалось, все caмое кроваво-трагическое, что произошло со
всеми нами, — в прошлом, ведь армия не допустит кровопролития. И вдруг Кровавый
закат, темень, заполняющая экран, колючая проволока, конвой, — последние минуты
фильма.
Темнота, темнота. Я оcлen что со мной?
Заливает глаза мне багряной волной.
А вода холодна, холодна и красна,
И на тысячу лет подо мной глубина,
Он приехал в Москву теплым солнечным днем 3 октября и сразу же направился в
Елоховский собор, где мы и договаривались накануне встретиться.
В тот день был молебен перед иконою
Владимирской Божьей Матери.
...Мест в храме уже нет. Я стою на улице в
первых рядах, встречающих Икону, Мимо меня протискиваются с помощью охранников
Шумейко и Лужков, поблескивающий своим диковинным черепом. Шумейко бледен,
осунулся.
Лишь после службы, к ужасу своему, узнаю,
что Икону опять отправят под арест. Вот уже на выходе и ОМОН в два ряда
караулит проход от собора до «рафика», на котором должны ее увезти обратно.
Стоят, не снявши своих беретов: да и то, с чего им кланяться «арестованному»?
Саша бессильно машет рукой.
Уже сидя в гостях за обедом, мы узнали, что штурмом взята мэрия.
Ограждения и техника, блокировавшие подступы к Дому Советов, сняты, и грудь
переполняет восхитительное чувство свободы. Ура!
Мы, чуть было, не уехали в Останкино. И
сколько я ни видел людей, садившихся в кузова «трофейных» грузовиков, ни у
кого из них не было оружия.
Саша снимал и снимал. Никогда до сих пор я
не видел вместе столько красивых и благородных, одухотворенных лиц, как в дни
защиты Дома Советов.
Но уже совсем поздно стали прибывать из Останкино люди, рассказывавшие
жуткие вещи. о сотнях жертв среди мирного народа, пришедшего к телецентру, — их
расстреливали и охрана телецентра и подтянувшиеся БТРы. Это был сущий ад. И
никому — ни женщинам, ни детям — не было пощады. Так начался новый этап конституционной
реформы
Мы ушли ночевать к живущим поблизости от
Дома Советов знакомым в четвертом часу утра, решив, что вернемся через два-три
часа; мы просто валились с ног от пережитого и услышанного
Я проснулся в половине седьмого от звука
стрельбы. Саша уже не спал. Все было кончено. Хозяйка дома села у дверей и
сказала, что не выпустит из дома никого. Ее пятнадцатилетний сын, ходивший на
разведку по омоновским тылам и приносивший в Дом Советов собранную информацию,
все же переступил через просьбы и слезы матери и ушел в школу.
Несмотря на самые решительные протесты
хозяйки, идем с камерой к Дому Советов. Стрельба то стихает, то вновь
усиливается. Саша снимает. Перебежка, съемка, еще раз перебежка.
И вот мы уже перед решеткой,
отгораживающей сквер перед Домом Советов. В сквере стоят два БТРа, перед одним
из них лежит средних лет мужчина, а рядом ходит взад-вперед, не обращая
никакого внимания на стрельбу, женщина,
Узнаем, что мужчина только что умер от
разрыва сердца, а женщина — его жена, теперь уже вдова.
Огонь вновь усиливается, прячемся за угол дома.
Здесь же человек семь-восемь молодых ребят.
«Дядя, — спрашивает один из них меня, — у
тебя бутылка есть? Щас мы эту сволочь (он указывает на БТР, ведущий огонь по
зданию ВС) спалим!».
Господи, и эти — московские Гавроши —
здесь?
Саша весь погружен в себя, постоянно
меняет позицию, выискивая, надо полагать, нечто наиболее существенное. Я
ничего толком разобрать не могу: что-то горит, что-то чадит, сухие автоматные и
пулеметные очереди.
Наконец Саша начинает съемку. Она длится
долго, очень долго. «Саша, уходи, — кричу я ему. — Саша, уходи!!!». Место, где
он снимает, простреливается со всех сторон. «Саша, уходи!» Он продолжает
снимать. Хлопок выстрела — и Саша падает навзничь.
Мы бросаемся с ребятами к нему — он уже
без сознания. Заносим Сашу в ближайший подъезд и пытаемся оказать ему первую
помощь. Нет ножа, чтобы разодрать его нижнюю рубашку и перевязать рану. Крови
мало. Задета шея, значит, вся кровь идет внутрь. «Ближе, ближе к батарее его, —
командует один из парней. — На бок переворачивайте, осторожно!» Один из них,
помоложе, плачет
«Срочно «скорую» вызывай!». Кто-то уже
рванулся вверх по лестнице.—«Да, не сюда! Здесь телефоны отключены!».
«Брат, ты живой?» «Да живой он, живой, шок
у него, видишь, пульс есть».
Саша без сознания.
Вбегает парнишка: «Скорую» вызвал, но она
подъехать не может: баррикады!».
Баррикады у киноцентра, а нам надо еще
пронести Сашу метров двести—триста. Хорошо, что рядом стоит машина с
иностранным номером. Ее хозяин, вызванный на улицу, доставляет нас до дежурящей
у киноцентра «скорой».
«Дядя! Дядя! Камеру забыл!» — кричит один
из ребят
—«А как зовут товарища твоего?».
«Александр Васильевич Сидельников,
режиссер студии «Леннаучфильм»...»
Они словно школьники, повторяют:
«Александр Васильевич Сидельников... Александр Васильевич Сидельников».
Что бы я без них делал? Ничего бы я без
них не сделал. Не уберег я Сашу...
В приемном покое Боткинской, после того,
как я оформил соответствующие документы, пожилая сотрудница спросила: «Так что
же нам, русским, теперь снова в подполье уходить?»
А вскоре узнал, что Саши уже нет в живых…
..Вновь и вновь приходят люди поклониться
памяти защитников Дома Советов. Власть спешно ликвидирует следы
содеянного—ремонтирует здание. Плакаты с ликами Спаса и богородицы, висевшие на
стенах у центрального входа, сорваны. И это все после воплей власти о
нечеловеческой сущности большевиков, уничтожавших храмы.
...На стонах стадиона, у которого погиб
Саша, не смытая до сих пор надпись: «Здесь расстреляли русских».
...На месте, где стояли баррикады, — цветы
и свечи. Мраморная плита. На ней изображен православный крест и подпись:
«Вечная память защитникам Родины».
— Прощай, Саша. Помолись о нас.
Недавно узнал я, что в древний Синодик
Старо-Симонова монастыря, который начинается именами героев Куликовской битвы
Александра Пересвета и Андрея Осляби, недавно вписан среди «новопреставленных
братии наших, в междоусобной брани убиенных» Александр — Саша.
Борис Куркин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
