Воздух Родины. Его особенность, я ощутила, сделав первый шаг на родную землю из вагона поезда «Москва-Пекин» на станции Улан-Удэ. Сказать, что в Бурятии воздух имеет особый запах, значит, ничего не сказать. Он везде и нигде, еле уловимый, нежный и тонкий, он имеет свой особый звук, своё особое звучание, точнее симфонию звука, которая пианистисимо разливается в воздухе, в чистом голубом небе и парит над землёй причудливыми мелодиями вечности.
Вдохновитель и организатор поездки «Сова» – Ольга Владимировна, издатель по роду службы и по призванию, приехала в Бурятию впервые, и её восприятие Бурятии будет для меня и наших бурятских друзей главным критерием и главной темой в симфонии путешествия. Алтайка по месту рождения и частице крови, она невольно сравнивала свои Алтайские горы с Забайкальскими, своё Телецкое озеро с Байкалом, свою бытовую Алтайскую культуру с Забайкальской культурой, свой Алтай с моей Бурятией, и для меня было важно, что эти сравнения оценивались превосходной степенью.
На вокзале нас встречал деловой партнер «Совы» Ардан Ангархаев, доктор исторических наук, писатель, председатель союза писателей Бурятии, член правления союза писателей России, генеральный директор Издательского дома «Буряад Унэн», главный редактор газет «Буряад Унэн» и «Бурятия», доцент БГУ, член-корр. Петровской академии наук и искусств, лауреат множества премий и знаков отличий, кавалер ордена Дружбы и автор Новосибирского издательства «Сова». Он казался основательным и уверенным в себе при внешней скромности, граничащей с застенчивость. Следовательно, второй темой в путешествии по Бурятии будет звучать тема Ардана Ангархаева с побочной темой Даримы Цибиковой. Но, как известно, от побочной темы очень часто зависит развитие главных тем, их взаимодействие, перипетии, кульминация и развязка.
В симфонии, которую предстояло услышать лично мне, темы современности постоянно переплетались с темой моей Бурятии-детства, из которой я постоянно уезжала, и в течение пятнадцати лет приезжала на каникулы, удивляясь и радуясь изменениям, происходившим в родном городе. Эта прекрасная тема детства с летним отдыхом в Кяхте, Киране, «путаными» рассказами дедушки и бабушки о значительных и важных для нас, рожденных при советской власти детей и трагических для них, генетических христиан, событиях прошедших лет революции и трёх войн, здравомыслящие мудрое восприятие действительности с искромётным юмором в общении со своими детьми и нами внуками. Только теперь я понимаю, что в этом проявлялось христианское сознание побеждённых, тайное раскаяние в ошибках и смирение прельщённого свободой, равенством и братством поколения ровесников XX века.
Встретив нас на вокзале, и как, положено доставив в гостиницу, и назначив время встречи в 18:00, Ангархаев поехал на службу, определив нам время на отдых перед предстоящей встречей и знакомством с сотрудниками издательства.
Ещё на подъезде к Улан-Удэ, я обратила внимание на то, как расстроился город, но из окон пятого этажа стоящей на горке гостиницы «Бурятия», я поразилась его расширившимся границам, и все моё дальнейшее пребывание сопровождалось открытиями и гордостью за свой родной город.
Начинаясь с Верхнеудинского острога, расположенного между Селенгой и, впадавшей в неё Удой, строительство которого началось ещё при царе Алексее Михайловиче в 1677 году и завершилось в 1680, поселение постепенно, усилиями казаков-землепроходцев превратилось из острога в военно-административный центр. В XIX веке, прирастая железной дорогой, паровозоремонтным, судоремонтным и другими менее крупными заводами административный центр разросся в город и, как все Забайкальские города, начал застраиваться по генеральному плану с рекомендованными типовыми постройками, основательно, крепко, на века. Об основательности свидетельствуют сохранившиеся до сих постройки XIX века, ровные и крепкие ряды которых, нас особенно поразили, и не только в городе, но и в деревнях, во время нашего путешествия по Селенгинской долине.
Приехав за нами через тридцать минут, после назначенного времени, Ардан Лопсонович, сообщили нам, маршрут и план вечерних мероприятий, в которых главным был дружеский ужин. Для себя я сразу отметила, что наши друзья счастливые люди и в некоторых личностных проявлениях, как это ни странно, очень похожи на греков. Потомки Олимпийских богов, растворившихся в вечности, живущие в каждом из греков, так же как и потомки Чингиз-хана, часов не наблюдают, главным событием в церемонии знакомства считают ужин, проверяя пришельцев на доверие и готовность к открытому диалогу. Открытость пришельца измеряется количеством выпитого, его деловые качества – умением крепко стоять на ногах. Как и греки, назначая мероприятие, положим в 12:00, обозначают, что являться без пяти, а тем более без десяти двенадцать, это дурной тон, так как хозяева или организаторы мероприятия не бездельники, чтобы приходить раньше времени, а наоборот очень занятые люди и могут опоздать, подчеркивая этим фактом свою востребованность, или придут точно в назначенное время, не суетясь и не факт, что мероприятие начнётся вовремя.
Время в Бурятии так же ассоциируется с вечностью, эти ассоциации, возникающие на берегу Байкала, на вершинах Саян, в степях Забайкалья очень схожи с ассоциациями, возникающими в Акрополе, в горах Эпируса или на высоком берегу залива Просфигас в Эгейском море, откуда уходил в плаванье Одиссей. Это «утончённое лобзание Вечности». В нём Диоген одновременно различал «дыхание жизни и смерти, вечную музыку и радость танца, жизнь и тепло, холодность и красоту стихии». В Бурятии, время несёт в себе энергию первозданности и напоминает о походах Чингиз хана, который, оплодотворяя энергией пассионариев степи Эранвежу, вёл своё белое воинство умирать туда, где заходит солнце. Но тело самого, полководца погибшего во время военного похода на территории тангутского государства, монголы привезли домой в родные степи к берегам Онона. О месте его захоронения до сих пор ходят легенды. Одну из них, о захоронении в Тункинском районе, нам поведал Ардан Лопсонович. Есть версия о захоронении его на острове Ольхон, но эта версия очень похожа на рекламную акцию туристических фирм, об экспозиции головы Александра Македонского, в детстве, юности и в зрелом возрасте.
И так, в семь часов вечера, мы удобно расположились в «Джипе», и через улицу Коммунистическую, поехали в сторону «Элеватора», далее через новую для меня развязку, выехали на улицу Вокзальную, которая разоблачающее была переименована в улицу Цвилинга, а затем в нейтральную улицу Революции. Но Вокзальная 47, кв. 2, это адрес, который начала выводить моя рука, водимая бабушкой, ещё до того, как я начала себя помнить. Это были записки отцу, который, вернувшись с войны и из фашистского плена, проработав один месяц учителем рисования, с этого адреса был «призван» строить обводную байкальскую дорогу. Сама же улица, от которой остался только один дом на углу с улицей Мухина, изменилась до неузнаваемости. Это единственный дом постройки XIX века, нашего, несуществующего ныне двора с качелями, гигантскими шагами, волейбольной площадкой и цветущими палисадниками. В этом дворе жили семьи: Зотовых, Кузнецовых, Холодковых, Павловичей, Плюсненых, Кашиных, Карповых, Кузнецовых, Огнёвых, Бухольцевых, Садыковых, Шишлянниковых, Соковиковых и других, которых уже трудно вспомнить. Нет той знаменитой водокачки, из которой, в пятидесятые годы по платным талонам, а затем бесплатно брали воду жители околотка и на коромыслах разносили по домам. Нет знаменитого хладопункта, где стояли ледяные горы, на лето засыпанные опилками, защищающими лёд от солнечных лучей. Нет «аллейки» – аллеи акаций, с деревянным тротуаром, которая проходила вдоль нечётной стороны улицы и была любимым местом для прогулок жителей железнодорожного района, по которой мы детьми, обнявшись, прогуливались и пели песни. А местные дамы могли демонстрировать модельную «скороходовскую» обувь без боязни утонуть в песке. Нет конторы, которую, мы, дети почему-то называли «дистанция путей», во дворе которой до революции был фонтан, и из-за отсутствия воды при коммунистах, мы катались в нём на велосипедах как на арене цирка с наклонными стенами, воображая себя героями фильма «Принцесса цирка».
Из окна «Джипа» трудно было понять, что размещается в новых домах на Вокзальной улице? Насколько было логично название старой улицы. Вокзальная, потому что на ней стоит вокзал. Сохранена ли та инфраструктура на старой улице и прилегающих к ней кварталах, которую ещё царская «железная дорога», мудро создавала для своих работников? На этой улице было всё: поликлиника, больница, школа, ателье, детский сад, ясли. Эмоции радости от преображения улицы захлестывали здравый смысл отстранённого наблюдателя, очнувшегося в конце улицы и поражённого видом прекрасного христианского храма.
Далее мы поехали на Шишковку и затем на самую высокую точку в городе – гору Аршан, где открыт новый дацан с золотым Буддой и откуда открывается вид на вальяжно раскинувшийся город вдоль извилистых живописных берегов рек Селенги и Уды, несущих свои воды с прародины бурятов. Созерцание этой красоты наполняет энергией восторга и радости. В этот момент я вспомнила, что созерцание, это одна из распространённых форм различных культов буддизма; созерцание цветущей сакуры в Японии, цветущих лотосов в Китае, цветущего багульника в Бурятии. И, кажется, что это было так недавно, когда горожане, в том числе и русские, выезжали на природу, чаще на Верхнюю Берёзовку, любоваться цветущим багульником. Затем любовались ургульками, ландышами, саранками, лилиями, а в степи тем временем зацветали кукушкины слезки и маки: красные, жёлтые, белые. Эту симфонию красок звучащую в тисетуре под ещё более высоким лазурным небом, можно услышать только в полной тишине. Кто хоть однажды слышал тишину, тот понимает, что «сад Божий цветёт в тишине», и только в тишине можно услыхать тихий голос музы и невозможно ни согласиться с И. Ильиным:- «...воистину, где нет тишины, где нет покоя; где шумит ничтожное, там смолкает Вечное; где суетится чёрт, там не услышишь пения ангелов». И если в Ильинском дацане, я впервые почувствовала дыхание Господа, и блаженное растворение в этом дыхании, то через много лет это чувство абсолютного блаженства повторилось на улице Дарю, где за оградой церковного дворика шумел Париж, а внутри, была чудесным образом разлита тишина и, сидя на скамейке возле храма Св. Александра Невского, я вдруг услыхала тихое пение ангела, постепенно приближающегося ко мне, затем он сел на скамейку рядом со мной и тихо продолжал петь, и так же как в Иволге я боялась пошевелиться, чтобы не разорвать кантилену этого душевного созвучия. Но через некоторое время из храма донесся голос певчих, и ангел, подхватив подрясник, помчался исполнять свои земные обязанности.
На площадке перед храмом Хамбын-Хурэ, состоялось знакомство с тремя прекрасными женщинами, олицетворявшими не только «Правду Бурятии», но и красоту бурятской природы. Машина, на которой они подъехали с «киношным эффектом», остановилась почти одновременно с нами. Из открывшихся в одном темпе трёх дверей «Волги», одновременно коснулись земли сначала три, а затем три пары прекрасных и изящно обутых женских ног. Мы же «вылезли» из Джипа в одну дверь чуть позже них, и раньше мужчин, немного опешили, поражённые красотой этих женщин. Их лица не «обезображены интеллектом», (как иногда любят язвить мужчины в след женщинам превосходящих их умом), они им светились, и не обременительно несли свою красоту в модных европейских нарядах. Не смотря на предупреждение Ардана Лопсоновича, что его сотрудники едут за нами, мы не могли предположить, что редакторы и издатели это не дамы монстры с прокуренными голосами и с долгоиграющими сигаретами в зубах, поэтому не ожидали, что эти дамы и есть наши компаньоны. Но, в процессе дальнейшего знакомства, мы поняли, что наше поведение не было расценено как бестактность с нашей стороны, (по известным только им причинам), они поздоровались с нами и представились сами.
О том, что этот храм в честь покровителя севера я узнала от Ардана Лопсоновича, но почувствовала это при первом знакомстве, в апреле месяце. На дворе стояло + 20 градусное тепло, но когда мы: директор хореографического училища А. Д. Пакеев, народный артист В. Ганженко, и я приехали к храму, поднялся сильный ветер и пошёл снег, всё это продолжалось не более 10-15 минут. Теперь я понимаю, что это была «визитная карточка» северного владыки. Соблюдя все условности, поклонившись Золотому Будде и танкáм, мы выходили из храма уже при хорошей погоде. В этот вечер я нашла своих родственников, о существовании которых даже не подозревала. Самое удивительное для меня, это то, что в театре работает дочь моего молочного брата, Лариса Соковикова.
Посетив храм Северного владыки, мы отправились в ресторанный комплекс с бурятской кухней, построенный в национальном стиле, где и состоялся диалог между «Совой» и «Буряад Унэн» с ожидаемыми для обеих сторон результатами. Из тостов наших друзей мы узнали о некоторых проблемах существующих в издательском деле в Бурятии, пожелания преодолеть их общими усилиями, совпали с проблемами частных издательств, которые не желают издавать литературную «попсу» и отстаивают своё высокое предназначение и ответственность перед тем «как наше слово отзовётся». Здесь мудрость «Совы» и «Правда Бурятии» объёдинились в одну общую тему уважения и служения читателю. В этих вопросах доктор исторических наук, прекрасно знает, на какие «грабли истории» не стоит наступать дважды.
Обсуждался вопрос издания нового бурятско-русского словаря, несмотря на то, что нынешняя молодёжь более мотивирована на изучение английского языка. Но, если современной молодёжи сегодня, в большей степени, нужен английский язык, для того чтобы говорить: – «Кушать подано», то зрелым умам знание английского языка необходимо для того, чтобы они понимали равных по знаниям, культуре, науке, знание же русского языка, необходимо для того, чтобы они нас понимали. В этой с вязи, более необходимым становится наличие полноценного бурятско-русского словаря, над чем, в данный момент и работает издательство «Буряад Унэн». Осознание того, что в условиях глобализации и экспансии английского языка, русский язык открывает продвинутому современному буряту: учёному, артисту, писателю, политику, и, вообще, креативной личности, выход на международную арену профессионального общения, как с Западом, так и с Востоком могло прийти, людям такого масштаба мышления как Ангархаев. Мы же за дружеским ужином пополнили свой словарный запас словами: «бухулёр», «зун» грамм, «позы», кроме известных с детства слов политеса, которые, являются неотъемлемой частью бурятского гостеприимства, и рефреном будут звучать на протяжении всего нашего путешествия.
Ардан Лопсонович обладает поразительным свойством, я бы его назвала, подсознательного внимания. Эту особенность его мышления я подметила на прогулке по верхнеберёзовскому заповеднику и затем по берегам Байкала. С ним, как-то сложно, на первый взгляд, вести диалог, при видимой готовности к диалогу, он вдруг уходит в себя. Несколько позже, я поняла, что если в беседе есть для него «точка, с которой можно перевернуть мир», он его мысленно начинает переворачивать по собственному сценарию. С этого момента, слова собеседника (особенно, если этот собеседник – женщина), всего лишь, побочная партия или подголосок, создающий приятный фон виде щебета птиц или журчания ручья, до тех пор, пока они не пересекутся с текстом его собственных мыслей и, далее, либо они дают новый импульс для размышления, либо сбивают его с мысли, и он начинает отшучиваться, так как продолжить диалог он не может, по той причине, что он слышал ваши слова, а не ваши мысли. Причём, глубина его мысли, обратно пропорциональна глубине шутки. Мысли он слушал свои и если, в его внутреннем диалоге, логически вытекает вопрос на Ваш ответ, он Вам на него ответит, завтра. А завтра... будет завтра. В это же вечер мы, много рассуждали о творческих связях, которые, в основном осуществляются на языке искусства. Говорили о литературе, писателях, издателях, дошли до артистов, балетмейстеров..., музыки и танца, которые не нуждаются в переводе.
А завтра, то есть на следующий день Ардан Лопсонович, предложил в Министерстве культуры рассмотреть вопрос постановки балета «Драгоценный фонарь лотоса», китайского композитора Чжан Сухуа, по буддийской легенде о торжестве творческого созидания и извечной проблемой добра и зла. И где, как ни в сказке, для ребёнка разоблачается зло, которое в реальной жизни трудно узнать, понять и снять с него маску добряка, соблазняющего ребёнка какой-нибудь «клюквой в сахарной пудре». Будучи отцом и дедом он отлично понимает происходящие в искусстве процессы стирания границ между добром и злом, подмены нравственных идеалов и разрушительные тенденции постмодерна.
Параллельно в издательстве «Буряад унэн», состоялась официальная часть – обмен издательской продукцией. «Сова» хвасталась своей мудрой литературой, а «Буряад унэн» правдивой. Начиная по алфавиту с Ангархаева, «Сова» гордится своими авторами, вычисляя их каким-то особым издательским чутьём, ведь среди них не все такие титулованные и признанные своими земляками и современниками как Ангархаев в Бурятии. В Новосибирске «Сова» их находит вопреки «здравому» смыслу, и каждый раз попадает в «Яблочко». Чего больше, интуиции или счастливой руки, сказать трудно. Но как только «Сова» возьмет в работу какого-то автора, так он тут, же либо лауреатом станет, как один из её любимых авторов, Василий Дворцов, или грант получит, или удостоится перевода на иностранный язык, или войдёт в каталог, или в виртуальную библиотеку, ну, на худой конец станет любимым художником, «кремлёвских жён» как Сергей Мосиенко или любимцем гурманов математик и «бродячий повар» Евгений Вишневский. Словом, у «Совы» счастливая рука... и хорошая интуиция. Наши друзья ещё отметили у «Совы» хороший вкус и качество «продукта». Получить такую похвалу от государственного издательства, с которым трудно тягаться, дорогого стоит.
Завершив день рутинными делами, Ардан Лопсонович и Дарима Ванчиковна повезли нас на Верхнюю Берёзовку в этнографический музей. Естественно, мы туда опоздали, что очень огорчило «Сову». И здесь настало время являть чудеса гостеприимства Ардану Лопсоновичу. Пока мы, без надежды на посещение заповедника фотографировались у ворот, создавая видимость посещения, наш титулованный гид куда-то исчез, но вскоре появился с незнакомым мужчиной, который оказался влиятельной особой для кассиров. И, о чудо, нас, пропустили внутрь.
Вечернее солнце ещё довольно цепко прихватывало природу своими лучами, которая благоухала предзакатным ароматом хвои, иногда смешиваясь с запахами обитателей небольшого зоологического уголка, о котором, с присущим мне «зоологическим патриотизмом», приятно было думать как о будущем улан-удинском зоопарке. О том, что детвора, посещая этот заповедник, имеет радость общения с животным миром, пусть пока небольшую. Было отрадно видеть почти детский восторг «Совы», которая, с жадностью впитывала каждое новое «открытие», и, казалось, пыталась удержать в памяти каждый уголок этого заповедного места. На слово заповедник, у неё особая реакция, это наследственное, от деда основателя Алтайского государственного заповедника на Телецком озере, о котором на Алтае слагают легенды: о его высоком происхождении, о принятии фамилии Смирнов, как символ перемирия с советской властью, о его семнадцати детях, о яблоневом саде. Выросшая в заповеднике, она сама как редкий вид экзотического растения с сочетанием несочетаемого, точнее красоты и ума. Кроме того, господь наделил её поразительным чувством ответственности за тех, кого она «приручила», то есть за своих авторов. Эта ответственность иногда граничит с самопожертвованием. Что, по Бернарду Шоу всегда плохо кончается, привыкший к пожертвованиям в свою пользу, с трудом переносит, когда его от этого пожертвования отлучают. При наличии красоты и ума «Сова» думает, что она работает только на себя. Вопрос, кому служить у неё не возникает.
Гуляя по заповеднику, «Сова» задавала Ангархаеву вопросы и проявляла редкую любознательность, её интересует абсолютно всё, начиная от породы, пасущихся на поляне лошадок, в начале осмотра, до могильных камней в конце осмотра. Ардан Лопсонович пояснил, что эти камни могли быть с могильников относящихся к культуре херескуров, обитавших ранее на территории Кяхтинского района. Величина центрального камня, зависела от благосостояния и социального статуса погребенного.
О, и как это раньше мне не приходило на ум, что на киранском кладбище, самый большой надгробный камень на котором ничего не написано почему-то у моего прадеда, Игумнова Николая Андреевича, «бедного» забайкальского казака, хорунжего Забайкальского казачьего войска, у которого старший сын Алексей служил в Лейб-гвардии Сводном казачьем полку Николая II. В детстве, приезжая на каникулы, я постоянно задавала вопрос бабушкам, почему на камне прадеда ничего не написано, получала один и тот же неудовлетворяющий меня ответ. «И так ясно где он лежит, ведь камень самый большой». Кончилось тем, что в 16 лет, вооружившись химическим карандашом и фонариком, на спор с местной молодёжью, ночью я отправилась на кладбище восстанавливать справедливость... Тогда я ещё не подозревала, что это во мне бунтует немецкая часть крови, жаждущая порядка и справедливости, которую провоцирует польский авантюризм и монгольское упрямство, но иногда включается русский задний ум и тормозит на полпути и берёт верх над всеми остальными кровями.
Дорога на казачье кладбище шла мимо татарского, на котором была похоронена мама мальчика, провожавшего меня, для того чтобы показать дорогу и всем деревенским засвидетельствовать факт посещения ночного кладбища. Но ему сделалось плохо, а мне стыдно, за то, что я не учла последствий от ночного визита на кладбище, и из-за меня он пережил непредсказуемые эмоциональные переживания. Проходя мимо могилы матери, он потерял сознание. Я с трудом привела его в чувство, после чего не решилась настаивать на продолжении похода. Мы вернулись обратно, и он попросил меня ни кому из деревенских ребят не рассказывать о том, что с ним произошло. Так как я не могла придумать причину, по которой мы не дошли до места, и не могла соврать, врать пришлось ему... Я выиграла спор.
На Родине, каждый камень, цветок, песчинка, тропинка или дорога воскрешают воспоминания. После заповедника, мы поехали к Егоровой, то есть в её столовый комплекс, который очень колоритно и зазывно расположен по дороге на, как его раньше называли, «Госзавод». Я долго помнила все остановки этого автобусного маршрута, до «четвёртой площадки», на которой жила моя молочная мать Клавдия, жена Софрона, брата моего любимого дюди, Афанасия Соковикова, который дал свою фамилию моему отцу. Клавдия согласилась быть моей молочной матерью, так как у неё не за долго до моего рождения, появился на свет Василий. Она же бабушка Ларисы – молодой перспективной певицы улан-удинского оперного театра.
Госпожа Егорова, хозяйка этого комплекса тоже актриса, но драматического театра. Когда мы расположились за столиками, Ольга Владимировна спросила меня: – «откуда Дворцов знает Егорову?» На что я ей ответила:- «Он не может её знать, потому, что и я её не знаю. А он в Улан-Удэ был всего лишь два раза, по два или три дня. Не пытайтесь найти прототипы его героям в Улан-Удэ. Все улан-удинские герои его романа вымышленные, ровно, как и истории. Это скорее новосибирские, челябинские и кемеровские персонажи, перенесённые на бурятскую почву».
В заведении Егоровой нам было предложено экзотическое меню, из него мы выбрали: «бухулёр», «позы» и по «зун» грамм. Были и другие редкие напитки, например зелёный чай с молоком.
На следующий день мы уже ехали на Байкал, выезжая из города через Сотниково с остановкой на Мандрике, который я в первый и последний раз проезжала на аршанском маршрутном автобусе семнадцать лет назад. С тех пор здесь многое изменилось. Уже не выглядит так зловеще Мандрик, о котором я знала из рассказов отца, как о самом коварном участке московского тракта. Уж он-то знал толк в дорогах, пройдя в 1945 году, где пешком, где на попутках от Макдебурга до Уфы и Улан-Удэ и обратно этапом до Иркутска II . Вернувшись в Улан-Удэ после великих строек, после реабилитации он работал таксистом, как многие его родственники по линии отца, после Великого исхода из России работали таксистами в Париже.
На Мандрике Дарима Ванчиковна задобрила местных духов, и наша поездка благополучно продолжилась. Далее мы проехали Ильинку с её легендарными радоновыми источниками, на окультуривание которых у советской власти не дошли руки. В Ильинке мы посетили современное общепитовское заведение, в котором было довольно чисто, но более всего поразили редкостные национальные блюда: «бухулёр», «позы» и экзотические напитки: «зун» грамм и зелёный чай с молоком. Слово «позы» особенно ласкало мой слух, потому, что до сих пор не могу привыкнуть к тому, что наши «позы» в Западной Сибири называют «мантами».
Далее по федеральной трассе, называемой раньше Московский тракт, мы ехали в сторону железнодорожной станции Селенга, где справа по ходу дороги засиял куполами Троицко-Селенгинский мужской монастырь, возведённый в 1682 году, а слева возвышались зловещие трубы целлюлозного завода. В моей памяти станция Селенга сохранилась без труб и завода. С пятидесятых по семидесятые годы здесь жила моя крестная мать Людмила Александровна Игумнова. Её отец, бабушкин родной брат, вместе с Унгерном освобождал Монголию от китайских захватчиков, после падения его режима вернулся из Монголии, но вскоре был посажен коммунистами. Его пятерых детей, по мере сил опекала моя бабушка, так же как и пятерых детей брата Ильи, детей Алексея и дочь младшего брата Филиппа, которые так же принимали участие в этой освободительной войне, Когда у моих родителей родился сын, она направила Люсю к нам в Ангарск, в эти годы отец работал на строительстве Ангарска и мы жили в достатке. Первым делом Люся окрестила нас с братом, осветила квартиру, но вскоре встретила своего будущего мужа Брянского, уроженца одноимённого посёлка, который и увёз её от нас в свой родной Брянск, который в XVII веке был большим и стратегически важным населённым пунктом. Брянск знаменит, тем, что в 1689 году, как известно из записок дипломата Головина Фёдора Алексеевича, им был заключён договор с табунутами о принятии их под «высокую руку» царского величества. Перед заключением договора ему было присвоено звание брянского наместника, поэтому можно предположить, что переговоры состоялись именно в Брянске (Забайкальском).
Свернув с федеральной трассы на республиканскую дорогу, мы поехали в сторону Култушки. Дальше наше путешествие развивалось по сценарию Даримы Ванчиковны. Дорога на Байкал оказалась, к нашему огорчению, густо засеяна ядовитыми плодами цивилизации. Впечатление от Култушки, тоже не однозначное. Всё нерукотворное: лес, земля, вода, воздух, дети – прекрасны. Но всё, до чего современный человек дотянулся руками, ногами, колёсами, уже кричит « SOS ». Как бы ни хороша была байкальская вода, ни красива песчаная коса, экзотичен берег с низкорослыми кедрами, оставаться в Култушке не захотелось, чтобы не испортить впечатление от нерукотворной красоты. Утром мы отправились в сторону Посольска. По версии Ардана Ангархаева это место названо в честь подписания русским послом с бурятскими князьями договора о сотрудничестве России с Бурятией.
Это старинное поселение на восточном берегу Байкала, по некоторым данным, возникло в эпоху Алексея Михайловича, в конце сороковых и начале пятидесятых годов семнадцатого столетия, в период строительства Верхне-Ангарского, Баргузинского и Кабанского, Селенгинского острогов, в каждом из острогов имелся собственный храм с колокольней. Проезжая каждое лето мимо Селенгинска, я слышала от бабушки один и тот же рассказ о том, что Селенгинскую крепость проектировал прадед А. С. Пушкина Абрам Петрович Ганнибал, а так же делал проекты строительства Кяхты и Троицкосавска. Позже я узнала, что по немилости Меньшикова, он действительно служил в Селенгинске, но почти на сто лет позже (в 1728 году). В период царствования Алексея Михайловича в 1681 была создана Забайкальская духовная миссия с центром в Посольском Спасо-Преображенском монастыре, во главе с епископом Вениамином (Благонравовым). Строительство всего монастырского комплекса было завершёно в 1690-х годах. Если мы, к перечисленным острогам добавим Ленский острог на севере, Тункинский и Иркутский острог на западе и юге, и взглянем на карту Прибайкалья XVII века, то становится, очевидно, что Байкал буквально окружён русскими острогами с православными храмами, из чего следует, что Забайкалье осваивалось на основе продуманной государственной политики. И что интересно, в отчётах землепроходцев, не встречается упоминаний, о какой бы то ни было чертовщине, называемой сегодня неопознанным и объектами. Само название Байкал с якутского языка переводится как Свешенный. Многие местные жители приняли православие, тем более что, христианство не было для этих мест явлением совершенно новым. Уйгуры, заселявшие долины рек Уды, Иволги, Хилка, Селенги на берегу которой находилась столица, город Байбалык, построенная в 756 году, в этот исторический период были христианами, от них 1009 году, приняли христианство маркиты, живущие по берегам Байкала, кераиты, живущие по Селенге и Толе, а так же западные племена найманов. Объединив в XIII веке все монгольские племена, Чингиз-хан, был терпим как к христианству, так и к ламаизму, хотя сам был шаманистом. Только в 70-е годы XIII века, Хубилай-хан объявил буддизм общегосударственной религией. Христианство, потеряв государственную поддержку, в монгольской среде перестало играть объединяющую роль, но, как и ламаизм и конфуцианство сохранялось среди аристократии, которую в религии привлекали не только пышность ритуалов, но и то, что Дацаны были центрами просвещения, культуры и науки. В них открывались богословские школы, в которых изучались богословие, философия, литература и медицина. При дацанах начало развиваться книгопечатание, иконопись и прикладные ремёсла, а главное начала формироваться этническая общность – бурятский народ. Но расцвет буддизма произошёл немного позже, при Елизавете.
В связи с этим, размышляя о периоде освоения Байкала русскими землепроходцами, которое приходилось на царствование «Тишайшего», и сопровождалось христианизацией населения и его культурным просвещением, способствующим объединению разрозненных племён в единую общность – бурятский народ, становится очевидным его величие и мудрость государственника. Укрепляя духовные позиции русских на Байкале, он проводит реформы в центре. На эти же годы приходятся реформы в искусстве и церковном богослужении. Алексей Михайлович запрещает скоморошество и языческое мракобесие, в 1551 году из литургии исключаются танцы, различаются каноны богослужебного и светского искусства. В 70- у годы Алексей издаёт указы о создании государственных театров, за эталон предписывает взять греческое и европейское классическое искусство, которое формирует национальное самосознание, веру в бога и царя, любовь к отечеству.
Присоединение местного населения проходило мирным путем. Из Иркутска, на восточный берег Байкала, прибыл Российский посол для подписания мирного договора. Были приглашены князья племён, отошедших от степных монголов, расселившихся на южном и юго-восточном берегах Байкала, которые называли себя: баргутами, баяутами, хори-туматами, булагатами, эхиритами, хондогорами, а так же, племена, населявшие юго-западный берег, которых красноярские татары называли братами, пыратами, бурутами. Этнического понятия «буряты», в то время ещё не было, братскими или бурятами их назвали русские землепроходцы. Князьям табунутов было предложено подписать мирный договор о сотрудничестве с Россией. Говорить о том, что Бурятия в XVII веке вошла в состав России, наверное, неэтично, так как ещё в начале XVII века территория Южного Забайкалья была Цецен-ханством, самостоятельного Монгольского государства и называлась Халха-Монголия, объединявшая множество самостоятельных монгольских племён. Но в связи с тем, что в середине века Халху завоевал Китай, обложив её тяжёлой данью, монгольские племена, не пожелавшие стать данниками Китая, переместились на север, к Байкалу. Союз с Россией сулил им большие выгоды. Со временем смешавшись с тюркскими племенами братских, омонголили их, как наиболее развитый этнос, имевший письменность, бытовую культуру, религию, но приняли русифицированный вариант их имени, образовав сначала Бурят-монголию, а затем и Бурятию. Наивысшего расцвета Бурятия достигла в советский период.
На подъезде к Посольску нам открылись золотые купола Никольского храма, который при близком знакомстве оказался великолепно отреставрирован. Поразило то, что, как ни дико это звучит, священник проводил экскурсию. Да, экскурсию. Он водил наших русских детей, как иностранцев по монастырю с посещением православного храма. На первый взгляд, это нелепость, дети рождённые христианами, приехали в храм на экскурсию. Но, если кто-то помнит, что в нашем советском детстве, это тоже было, но мы об этом не задумывались. Храмы были закрыты для служб и использовались как музеи. Экскурсоводами по храмам Московского Кремля, Суздаля, Владимира, Углича, Рязани были прокуренные экскурсоводши с каркающими голосами, вкрадчиво повествующие о художниках-иконописцах расцвётших как лилии на русском навозе вопреки хитрым необразованным попам, эмоционально грассировали об опиуме для народа, об алчных князьях, стяжавших красоты ценою крови, и о глупом, неотёсанном, угнетаемом народе. Но, стоя на высоком крыльце Посольского храма с видом на Байкал-море, начинаешь понимать величие духа русского человека. Кто мешал из крепостной России крестьянскому сыну Ерофею Хабарову из-под Великого Устюга, или казачьему сотнику Петру Бекетову отправиться в путешествие за тысячи верст, в неведомые края? Что заставило или кто мешал строить остроги на «краю земли русской»? Кто налаживал контакты с местным населением, которое добровольно принимало подданство Российское. А если, и уходили, потом, как князь Гантимур, к манжурам, то опять возвращались под крыло России и присоединяли свои земли, тем самым, расширяя границы государства Российского.
В Посольске священник, на вид лет тридцати с изумительной красоты интеллектуальным лицом, аккуратно одетый, весь светился чистотой и благочестием, объясняя детям, как надо входить в храм, как креститься, какую молитву читать перед входом, как одеваться, проводил ту работу, которую должны были делать родители с первых шагов ребёнка. И дети, у многих из которых ещё душа христианка, слушали, как зачарованные, им так не хватает элементарных культурных знаний поведения в святых местах. Увидев у детей такое стремление к познанию собственной культуры религиозного поведения, становится очевидной необходимость уроков православной культуры для христиан по рождению. Кто из строителей храма сего, мог бы себе представить, что через триста лет Посольский монастырь будет просвещать духовно одичавших русских людей, принесших на эту землю православную культуру. Наверное, бурятским детям так же не помешали бы уроки буддийской культуры. К моему сожалению, посещение монастыря было кратким, мы спешили попасть на переправу через Селенгу, чтобы ехать на север в Энхилок.
По дороге в Энхилок нам открывалась плодородная долина реки Селенги, раньше я наивно полагала, что самая плодородная, это Тункинская долина. Но Забайкалье это, видимо тот край, который завораживает путешественника каждой своей пядью земли, и таит в себе несметные богатства. Поэтому-то в этих долинах периодически расцветали, сменяя одно за другим Великие Кочевья.
Любуясь красотами природы, мы с Ольгой Владимировной не уставали удивляться ровным, постройки XIX века, домам, с резными ставнями, цветущими палисадниками, перекликающимися яркими краскам с граммофончикам и геранью в окнах. Причём даже брошенные дома выглядели крепкими добротными, в отличие от пьяных домов в Новосибирской области. Так как Новосибирск и его окрестности, фактически родились перед войной в период незамутнённого социализма, ответ напрашивается сам собой. В царской России, дома строились для людей, чтобы в них жить, отдыхать и трудится на благо Отечества. В Советской России дома строились для населения, чтобы в них выживать вопреки государственной политике, в борьбе за светлое будущее народа, который сегодня живёт в Англии или каких-нибудь теплых странах.
За окном автомобиля нас продолжали радовать крепкие Забайкальские деревни, с высокими оградами за которыми не видно частной жизни и где, по-видимому, крестьянин чувствует себя хозяином на своих «сотках» земли. Конечно, взору путешественника представлены только ухоженные фасады домов, и это не значит, что забайкальским крестьянам сегодня живётся лучше, чем крестьянам всей России. Видимо, не надеясь на помощь власти, мятежный дух предков, заселивших эти земли, жив и силён в народе до сих пор, который уже триста лет обживёт и благоустраивает эту землю, с которой сослать-то дальше некуда, в то время, как российского крестьянина разоряли и прогоняли с родной земли то коммунисты, то немцы, то опять коммунисты, в масках демократов, и уже нет у крестьян веры к властям, спасает только вера в Бога.
Тем временем, дорога начала подниматься на взгорье, с которого открылся, как с высоты птичьего полета вид на дельту Селенги. Так уж случилось, что я впервые в жизни увидела дельту реки. Много раз слышала рассказы о рыбалке в дельте Волги, но, как известно, рассказы рыбаков всегда нужно делить, по меньшей мере, на два. А от этого потрясающего зрелища, я сама готова была сочинить, что Селенга при впадении в Байкал, разлилась минимум на шесть, восемь рукавов.
Дорога вела на север, и мы уже подъезжали к заливу Провал. Я вспомнила одну историю, услышанную в детстве, стоя в очереди за молоком. Однажды на утро после сильного землетрясения в Улан-Удэ, возбужденные жители обсуждали свои впечатления и чувства от пережитого потрясения, Одна из женщин, лет пятидесяти с первого этажа нашего дома, вдруг сказала, что семь балов это ерунда. Что однажды, когда ей было шестнадцать лет, она вышла в море (так местные называют Байкал), ночью одна, на рассвете море сильно заштормило, с большим трудом она доплыла до берега, но не узнала его, на месте деревни образовался залив. Не веря своим глазам, решив, что из-за шторма заблудилась, она долго плавала вдоль берега в надежде найти свою деревню, но так и не нашла её. После этого она уехала в город. О каком заливе рассказывала эта женщина, я не знаю, но название Провал, напомнило мне эту историю. А наша машина уже въезжала в Энхилок.
Дарима Ванчиковна направила нашу машину прямо в конец улицы, к санаторию, где кроме всех слов и букв, выделялись крупные буквы, сочетание которых в сумме складывалось в ЮКОС. Выйдя уверенно из машины, Дарима направилась в администрацию дома отдыха. Но нас там не ждали. После выяснения отношений с администратором, мы направились туда, куда она мысленно нас отправила. Первым пунктом был частный дом, в котором было все приспособлено для туристов. Все это значит всё. Каждый сантиметр, на который можно было поставить спальное место, был таковым заставлен. Прямо как на черноморских берегах в советский период. Я уже отвыкла видеть такие «притоны», а отдыхать, таким образом, даже не привыкала. Неопрятная дама, как потом выяснилось, жена какого-то титулованного спортсмена Бурятии, снизошедшая до общения с нами, предложила пятиместные люксовые, в её понимании, апартаменты из одной комнаты квадратов двадцать пять с разнокалиберными спальными местами и удобствами за «юртой». Когда мы ей попытались объяснить, что нас пять человек не состоящих ни в родстве, ни в корпоративных, ни в каких других горизонтальных или вертикальных связях, на её лице возник вопрос одновременно с недоумением и досадой: «Зачем приехали?». Нам пришлось отправиться по посёлку в поисках жилья. Я с удовольствием бродила по улицам, не столько в поиск жилья, сколько потому, что мне нравится бродить по горячему песку под палящим полуденным солнцем. Потому, что песок и палящее солнце во мне воскрешают не только Улан-Удэ, но и картины забайкальских приграничных деревень, где степь готовится перейти в пустыню и где, как и в северной Африке в Константине, на южной окраине ощущается обжигающее дыхание Сирокко. Для южан полдень, где летом от 30 до 38, жары, а может и выше это время отдыха, все нормальные люди стремятся в тень. Если это город, то закрыты все магазины, лавки, на улицах пустынно, если это деревня, то она просто замирает. Но, так как я не люблю спать, чтобы не пропустить в жизни что-то самое главное, я предпочитаю гулять. Гуляя по обжигающему песку, начинает казаться, что время остановилось где-то в первых веках, что есть земля и на ней ещё ничего не происходит и весь мир принадлежит только тебе, согревает и обжигает полуденной лаской только тебя.
Мои друзья ничего не нашли и, как я поняла, решили вернуться в пятиместный «люкс» и уже нервничали из-за моего отсутствия. Я же тихо напряглась от предстоящих удобств. Но не зря Дарима Ванчиковна по дороге на Энхилок, задабривала всех духов. Возле магазина, ч поэтичным названием «Орхидея», в котором мы решили купить что-нибудь съедобное, я зашла во двор, где сдавались две комнаты, кроме того, хозяйка вызвалась показать нам местечко, где находится горячий источник и сооружён небольшой бассейн. Заплатив за жильё и наскоро перекусив, мы поехали в Сухую. Когда мы подъехали к источнику возле неказистых домиков, стояли дорогие японские машины с иркутскими номерами. Принимающие ванны были с большими православными крестами на тяжёлых «голдах». На телах некоторых были изображены знаменательные символы и биографические справки с информацией; за что и вытекающей из этого – сколько. Наша компания выглядела в бассейне инородной – два интеллигентных бурята без «особых знаков различия» на теле и четыре женщины, две из них с маленькими православными крестиками. От того, как странно на нас поглядывали люди в «голдах», очевидно представители или компаньоны «империи ЮКОС», мы решили, что нечаянно, вторглись на чужую территорию.
Температура воды возле выхода из трубы около +50 градусов. Тут же мне вспомнился открытый бассейн с душам и, раздевалками, шезлонгами и буфетами в греческой Лютраке. Он находится в горах под открытым небом, вода + 30 градусов, химический состав не такой сложный как в Сухой, но культура обслуживания другая.
Не смотря на излитое на бумаге, мы всё равно были в хорошем настроении после, так называемых «ванн» и поехали ужинать в ресторан всё того же «ЮКОСА». Но, не смотря на то, что были пустые столики, нас второй раз послали в том, же направлении. Спасибо, что не было придано ускорение.
Как потом выяснилось, все наши приключения на территории «ЮКОСА». произошли от того, что с нами не было «волшебного слова», но которое было уже близко и «рысцой» с сияющей улыбкой, приближалось к нам и появилось через несколько минут после того как мы прибыли по указанному маршруту, о котором ему любезно сообщили наверху.
Дарима Ванчиковна хотела сделать нам сюрприз в Энхилоке, и выстроила сценарий встречи с бывшим мэром города Байкальска, ныне депутатом, который учился в Новосибирске. Она хотела совместить приятное с полезным, встреча с новосибирцами, должна была всколыхнуть ностальгические чувства бывшего слушателя ВПШ. Но так как мы раньше времени уехали с Култушки, а общительный Пинтаев, по дороге в Энхилок наносил визиты своей многочисленной родне, мы приехали раньше и успели вкусить все прелести дикого отдыха.
С момента встречи с Пинтаевым, у всех начали зашкаливать эмоции, даже у сдержанного Ангархаева. Во-первых, он нас увел из этой грязной общепитовской точки с разрывающей колонки попсой и «золотыми» «трансфертными» курами, которые якобы готовили в верхнем ресторане и носили с накруткой на берег Байкала, где между двумя Юкосовским цистернами был положен настил, поставлены пластмассовые столики, стояла барная стойка, гремела так называемая музыка и имело какое-то название. Вся эта экзотика, в которую в принудительном порядке посылают отдыхающих с трансфертом продуктов на берег делает их «золотыми». Бизнес по-юкосовски. Понятно в пятизвёздочном отеле, где-нибудь на берегу средиземного моря, любители экзотики предпочитают ужинать не в душном помещении, а на веранде у воды, но там, те же цены и так же сервированы столы, чисто и уютно, и я не помню, чтобы при наличии мест в помещении клиентов насильно, спроваживали, только потому что это специальное экзотическое обслуживание. У нас после горячих ванн не было желания сидеть на берегу, где уже явно ощущалось дыхание баргузина и поэтому мы с радостью приняли приглашение Валерия Пинтаева и отправились на его дачу.
Пинтаев, и Дарима Ванчиковна мастерски играли случайную встречу, хотя на первый взгляд, казалось, что Валерий переигрывает, но К. С. Станиславский бы поверил, если бы знал этого необычайно жизнерадостного человека. Это не человек-фонтан, это человек-гейзер. Эго энергия бьёт горячим ключом, обжигает до прикипания. Он мгновенно располагает к себе собеседника, буквально засыпая комплиментами «усыпляет его бдительность» и потом влюбляет в себя всех без исключения. Наблюдая за рассудочно-сдержанной «Совой», я понимала, что ещё немного и она «поплывёт за ним в коммерческий рай, на парусах выгодных договоров». Скороговоркой он рассказывал какие-то фантастические истории. Одна из них о том, как он катался в горах Прибайкалья на горных лыжах с президентом, в превосходной степени о Новосибирске и учёбе в ВПШ, о педагогах Г. Е. Коняхине и Л. Баландине, о нашем театре оперы и балета. Со студенческих времён, я не встречала таких жизнерадостных любвеобильных и восторженных людей. Он всех любит, при этом любит свою жену, детей и внучку, которая молчаливо присутствовала возле деда. Так же, но только многозначительно молчаливо присутствовала жена Ирина, и было понятно, что она и есть генератор его энергии. Любитель экзотики он выбрал себе в жены «иностранку», которую, как мы поняли, не только любит, но и боготворит. Ирина бурятка по крови, родилась в Германии, и с рождения впитывала европейскую культуру. Не смотря на то, что она современная бизнес-леди, понятия d ie Küche, die Kirche, die Kinder ей не чужды.
На следующее утро мы сразу отправились на горячий источник, предварительно искупались в Байкале, вода по сравнению с Култушкой была гораздо холоднее, да и солнце ещё не поднялось достаточно высоко, тем приятнее было после освежающей Байкальской воды, погрузиться в горячую ванну. После, позавтракав в юрте, которая стояла на территории соседнего пансионата, в которой подавали экзотические национальные блюда: «позы», «блины», «зелёный чай с молоком», мы настроены были возвращаться домой. Но не успели мы отъехать от банного домика, как на узкой дороге, буквально в лоб в миллиметре от нашей машины затормозил чёрный форд. Из машины выскочил весёлый Пинтаев, со словами: «Я, тут омуля прикупил, собираюсь угостить Вас копчёным омулем. Как можно уезжать с Байкала не отведав нашего деликатеса? Я сейчас разворачиваюсь, а Вы за мной». Наш второй завтрак растянулся до обеда. Утром мы разглядели весь заросший багульником дачный двор. «Представляете, какая красота здесь весной?» Поймав наши восторженные взгляды, прокомментировал Валерий. «А настой запаха хвои и багульника? Из-за этой красоты и общения с друзьями сюда приезжаем на выходные». И он начал восторженно рассказывать Ангархаеву о своих соседях. Имена этих людей, нам иногородним ни о чём не говорили, но мы поняли, что романтиков, любителей природы и ценителей Байкальской красоты, ещё достаточно. Уметь видеть красоту, которая нас окружает, и не растерять с годами это свойство дорогого стоит. Как ни радостно было общаться со счастливым человеком, нам надо было уезжать, тем более, что на обратном пути ради меня был запланирован проезд через Кабанск. Пинтаев прощался с нами по всем правилам бурятского гостеприимства. Он выехал с нами на трассу до знака, «конец населённого пункта». Там было разлито по всем сторонам света много водки, Римма Ванчиковна читала молитвы, а Пинтаев задабривал дух Байкала и просил для нас удачного пути. С древних времен Байкальская земля принимала народы различных вероисповеданий от язычников, шаманистов, мусульман, буддистов, христиан до коммунистов, и не всегда эти религии сменяли друг друга иногда, они удивительным образом уживались одновременно. Только, если в царской России, они более тесно были связаны с сословиями, то в настоящее время, независимо от сословной принадлежности в большей части, народ верит всем богам. Одна интеллигентная дама, говорила мне в Улан-Удэ: «А мы здесь молимся всем богам. Ставим свечки в христианской церкви, ходим к ламам, лечимся у шаманов».
И так, мы едем обратно. Опять Селенга, опять паром через Селенгу, те же бабуленьки торгуют домашними пирожками, солёными огурцами, черёмухой в газетных пакетиках, и даже вишней.
В Кабанск мы заехали с севера, не смотря на то, что разрушительные следы перестройки на подъезде к городку, как, впрочем, и в других посёлках были заметны, такого дикого разгула власти демоса как в Новосибирской области не наблюдалось. Крепкие ухоженные дома, чистые улицы, трезвые люди. Я надеялась в Кабанске найти Георгия Алексеевича Игумнова, двоюродного брата моего отца. В результате поисков, мы нашли его внучку, совершенно очаровательная девушка с голубыми раскосо поставленными глазами, тонким овалом лица, как у прадеда. Она пригласила меня войти в дом. В доме, на меня ностальгически повеяло стерильной чистотой. Так раньше было в каждом казачьем доме. К моему сожалению, она ничего не знала о своём деде и, уж тем более, о прадеде – Алексее Игумнове, который был гордостью семьи, потому что служил в Лейб-гвардии Сводного казачьего полка Его Величества Николая II в Санкт-Петербурге. В феврале 1918 года по известной причине полк был распущен и он вернулся домой в станицу Киранскую, что в 20 км от Кяхты.
Род Игумновых принадлежал к пограничному казачеству. Хотя фактически, пограничная служба осуществлялась ещё в XVII веке, юридически Пограничным казачеством они начали называться с 1728, после утверждения государственной границы Российской империи. Пограничное казачье войско начало формироваться с 1772 по 1775 гг., именно в 70-е годы основано большинство казачьих поселений вдоль границы. После победы в первой Отечественной войне, когда забайкальские казаки побывали в Париже их бытовая культура начала меняться, зажиточные казаки стали строить дома с мезонинами ( maison c русским суффиксом ин) и бельэтажами. Они стали щеголять такими словечками, как «бравенький» ( bravo ), «сортир» ( sortir ), «шантропа» ( chat trέs pas ), «шваль» ( le chvale ) и другими, с которыми было связано много анекдотов и забавных историй. Выросли их запросы, они начали отделять семейных детей в собственные дома. В посёлках стали открываться лавки, парикмахерские, почта, мельницы, кузницы, и т.д. В 1822 году казачьи поселения были преобразованы в станицы. После 1851 года, внутреннее казачество и пограничное объединяется в Забайкальское казачье войско, правительственными актами, были прописаны права и обязанности забайкальских казаков, как представителей особого сословия. Казаки, занимаясь хлебопашеством и скотоводством, были обязаны охранять границы, содержать на ней караулы и разъезды, нести внутреннюю службу по Забайкальскому краю, а также вне пределов края. Казак мог отправить своего сына служить на царскую службу в Лейб-гвардии Казачий полк Его превосходительства. Для этого он должен был внести налог в государственную казну деньгами или натуральным хозяйством 10% от поголовья лошадей, коров, овец, или урожай с десятинной пашни. Но кроме налога, казак должен был быть не меньше 175см ростом, с голубыми глазами, блистать выправкой, владеть джигитовкой, метко стрелять на скаку, иметь хорошее здоровье и репутацию, обязательно быть верующим. Служба в лейб-гвардии была почётной, хотя и тяжёлой.
Этот период, считают историки, обозначился расцветом Забайкальского казачества. У некоторых казаков имелись табуны от 500 до 1000 коней, на одного члена семьи приходилось по 3 лошади, 4 головы крупного рогатого скота, 10 овец, несчитанное количество кур и индеек. Чем больше было в семье сыновей, тем богаче семья, так как пашенные земли выдавались на мужскую душу, кроме того они могли распахивать дополнительные «чертежи» по силам – Невозделанная земля самовольно захватывалась теми, кому было по силам её возделывать. Такой способ землевладения назывался заимочно-захватный, за теми, кто мог её удержать, не запуская, земля закреплялась на 40 лет.
Казачья усадьба состояла, из скотного двора, который, в свою очередь, делился на летник, то есть, открытый двор и зимник, состоящий из свинарника, курятника, коровника; огорода, который делился на картофельное поле и поле овсяное. Рожь и пшеницу сажали вне усадьбы. Покосы располагались вдоль речек, так как большая часть приграничных земель была малоплодородной. Хозяйственный двор так же делился на банно-туалетный, и внутренний. Во внутреннем дворе находился амбар, который состоял из трёх отделов; мучной с тремя закромами для, пшеницы, ржи и овса, овощной, где хранилась в основном картошка и третий где хранилась конная упряжь. Напротив дома сенник с ледником в подвале. Колодцы были устроены так, что в них тоже можно было хранить чистые продукты: сливки, молоко в крынках или банках. В чистом дворе одновременно могли, разместиться четыре запряженные телеги, зимой сани. Дом был маленький, но на очень высоком фундаменте. Окна в три стороны, с бойницей на север. Мною описана усадьба сестры моей бабушки, находящаяся на пограничной заставе, в которую её отселил отец сразу после замужества. То есть, каждый из детей, который вступал в брак, отселялся от родителей и жил до тех пор, пока не строил свой собственный дом, в соответствии со своими вкусами и количеством детей. Бабушкину младшую сестру Клавдию в этом доме застала уже советская власть, с приходом которой нарушился привычный уклад жизни. Во-первых, из станицы все мужчины ушли за Унгерном в Монголию, её пришлось отдать замуж за семейского бедняка беспоповского толка, она прожила с ним всю свою жизнь, пережив все этапы раскулачивания. Но трудовая закалка давала себя знать. Даже в 60- годах, после Хрущёвского раскулачивания, у неё оставалось пять коров, три лошади, отара овец и несчитанный птичник.
Эта тяга и навыки к труду остались у Забайкальцев вплоть до семидесятых годов XX века, не смотря на бесконечные раскулачивания, они всё равно наживали такое хозяйство, которое держать им было по силам. Следующее, советское поколение уже не было таким сильным, тем более, что старшие сыновья, рождённые от 17 до 24 года, в основном погибли в первые дни Отечественной войны. У Забайкальских казаков, почти не было таких семей, в которых бы, не погиб на войне старший сын. Моя бабушка Васса тоже получила похоронку на своего старшего сына, моего отца. Но в конце лета сорок шестого года в дом вошёл долговязый скелет, при росте 180 см. он казался ещё длиннее, так как веса в нём было не более 50 кг, который он набрал уже по дороге домой. Бабушка как сидела в своем кресле, за проверкой школьных тетрадей так и потеряла сознание. Но радость её была не долгой, в октябре этого же года его уже посадили по 58 статье. По иронии судьбы он, как и его дядя Алексей Игумнов, казак–гвардеец, Лейб-гвардии Сводного-казачьего полка отбывал срок в Иркутске II по той же статье, и строил как все политические обводную Байкальскую железную дорогу.
И так, как я уже отметила, Кабанск, изменился внешне, но не в худшую сторону. Даже в общепитовском заведении о советском времени напоминает только компот с урюком, в остальном, как в фирменном улан-удинском ресторанном комплексе и «позы», и «бухуёр», и «зун» грамм, всё как положено, и даже руки перед едой помыть можно, в отличие от юкосовского берегового экзотического бунгало в Энхилоке.
Отъехав от Кабанска, нам предстоял ещё довольно долгий путь обратно, в окна мы уже не смотрели, и поэтому началась беседа о разном, и опять затронули больную для меня тему балета, от прямых ответов на вопросы о новосибирском и улан-удинском балете мне удавалось уходить. Но, как принято в России ругать своё и хвалить чужое, примерно так же, и возник разговор о балетном театре. Для меня эти два театра родные и отношение у меня к ним довольно сложное и противоречивое. А разговор о балете, это просто «трактором по больным мозолям». Первый балетный спектакль я увидела в Новосибирске, учась во втором классе, это была «Спящая красавица», почему-то мне запомнились розовые и голубые парики и больше ничего. Вторым балетом был «Медный всадник», который оставил глубокий след, многие сольные сцены и дуэты в исполнении С. Иванова и Т Зиминой, я помню до сих пор. Это был спектакль Р. В. Захарова, который по воле судьбы станет моим самым главным учителем в профессии. Третьим спектаклем был улан-удинский балет «Чиполлино», в постановке Заславского, в котором главную партию исполнял молодой выпускник ленинградской балетной школы П. Абашеев. Могла ли я предполагать в то время, что судьба меня сведет с этими людьми, и они станут моими коллегами. Все переплеталось в детском восприятии театра Новосибирск, Улан-Удэ, и все казалось превосходно. Но после института пришло понимание, почему в Новосибирске те же, что и в Москве спектакли смотрятся иначе. Почему улан-удинский театр не мог себе позволить приглашать лучших балетмейстеров и имел, и имеет из-за этого посредственные спектакли, несмотря на возросший уровень исполнительского мастерства, наличие личностей и соответственно звёзд местного, республиканского и федерального значения. Главное отличие двух периферийных театров заключается в постановочной культуре, хотя, например «Лебединое озеро» в постановке В. Хомякова, созданное в традициях московской постановочной школы или оперные спектакли в постановке Туманова не один год украшали сцену театра. Естественно, многое зависело от финансирования, которое определялось статусом театра: государственный, академический финансировался лучше, чем республиканский, областной или городской. Соответственно Улан-Удэ не могло себе позволить высокооплачиваемых постановщиков, дорогие спектакли. Даже не самый дорогой по новосибирским меркам, допустим, с известной для меня калькуляцией, так как это мой спектакль, «Конёк – Горбунок», без гонорара авторам, стоил более пятидесяти тысяч советскими рублями. Мог ли себе маленький театр позволить костюмы на пять составов исполнителей солистов, на два, три состава для восьмидесяти персонажей, труппы 120 человек, это получается, что кордэбалетные номера поставлены на состав не менее 24 человек, таким образом, имел около пятисот костюмов, плюс реквизит, мебель, одежда сцены. Или меньший по составу исполнителей, но ещё более пышный, от этого такой же по затратам «Хитрости любви», улан-удинскому театру были не по карману. Как вспомню, какие были в Улан-Удэ пуанты, только один их цвет отпугивал зрителя, а пачки, их технология изготовления оставляла желать лучшего. Это, естественно снижало уровень постановочной культуры и формировало зрительский вкус. Конечно же, уважающие себя бурятские балерины покупали пуанты сами, в Москве или Ленинграде, а сегодня даже и пачки можно купить у Гришко, но всё это стоит уже других денег.
Но, вопросы подготовки исполнителей, вопросы образования, кадровые вопросы, решаемые внутри республики, конечно же, решались более эффективно в Улан-Удэ, чем в далёком от столицы Новосибирске.
О современном балетном театре говорить сложно, балет, не только в Бурятии, но и в стране по имени Российская Федерация, сегодня дожёвывает классическое наследие Русского балета, всё меньше и меньше понимая смысл этих спектаклей, о чём и для чего, а главное, зачем, и кем они создавались. Какова их идея, стиль. Культурная революция Швыдкого как чума выкосила активную профессиональную балетную элиту и загнала по углам менее смелых, навязывая мат, порнографию, пошлость под видом современных тенденций. За годы перестройки швыдкисты во многом подпортили вкус, нашей молодёжи. Нынешних балетмейстеров точнее можно назвать комиссарами. Это бывшие артисты балета, призванные на службу по ликвидации русского классического балетного театра, ни чего не понимающие в режиссуре, музыкальной драматургии, композиции, заняли места сброшенной со своих мест советской балетмейстерской аристократии, которую пустили в расход как не перестроившуюся с классического искусства на порнографию.
Тем временем наше путешествие по Байкалу и Селенгинской долине подходило к концу, мы ещё раз поблагодарили духов на Мандрике и через Сотниково въехали в послеполуденный город. Мы очень подружились за время нашего путешествия, поэтому прощание с Арданом Лопсоновичем было долгим и печальным, но рабочий день кончался, надо было отпускать полковника. Мы уже в женской компании подвели итоги путешествия и купили билеты домой.
Утром на перроне нас провожали изумительно красивая пара супругов Цибиковых, Ардан Лопсонович отглаженный и одетый с «иголочки» со своим мудрым, не по годам, сыном. В этой церемонии прощания я прочла и уважение к нам, и естественную культуру гостеприимства, вызывающую желание сотрудничать и приносить пользу своей малой Родине и нашим коллегам.
До новых встреч, Родина.
Наталья Соковикова
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
