Эпиграфом к нашему материалу мы взяли, как видит читатель, полный текст словарной статьи из первого издания СЭС. При всей своей краткости текст необычайно красноречив и великолепно характеризует эпоху. Начать с этого обрубания родительского имени! Поди догадайся: «Ник.» – это Николаевич? Или Никитич? Или Никанорович? Или же Никодимович? Ср. видно, что писано это в сов. вр., когда каждый гр. обяз. был знать, что такое «ч.-к.», «чл.», «тр.», «слав». Как трогат. эта забота об эконом. бум. посредством обрез. слов и всяч. сокр. содерж. в пользу обяз. упомин. о чл. в КПСС! Даже если это упом. не имеет абсол. никак. отнош. к деят. ученого.
Но теперь-то, выйдя из режима жесткой экономии на всяком смысле, мы можем позволить себе здесь очертить контуры несколько иного отношения к имени и трудам человека, полные имя-отчество и фамилия которого Олег Николаевич Т р у б а ч е в.
И постараемся делать это, как можно больше цитируя его самого.
«Нам, огрубевшим от нашей материально неблагополучной жизни, самое время напомнить, что крушение материального Союза ССР не означает полного и бесповоротного его крушения, ибо последнее, смею надеяться, не затронуло лучшую, в полном смысле слова нетленную, часть нашего союза, о которой я имею кое-что сказать уже профессионально как языковед, ибо это – языковой союз, русский языковой союз. Как уже говорилось, ни одна подлинно великая страна не кончается там, где кончается ее территория. Значительно дальше простирается влияние культуры великой страны, и это влияние идет практически всегда через ее язык».
Не знаем, как кому, но нам этот вывод ученого о явлении русского языкового союза представляется не просто констатацией безусловного
факта современной истории, но обобщением, которое обладает удивительной утверждающей и духоносной силой. Ее мощь вынуждены испытывать на себе даже те, кто делает все, чтобы русский языковой союз перестал существовать. «В самом деле, мне интересно знать, – говорит Трубачев чуть ниже в той же своей книге «В поисках единства» (Москва, «Наука», 1992), – как переговариваются между собой в Риге лидеры стран Балтии – неужели через переводчика (ведь литовский и латышский, с одной стороны, и эстонский – с другой – очень разные языки, взаимопонимание исключено)? Или, может быть, по-английски? Я почему-то наивно полагаю, что они делают это скорее всего и – проще всего – по-русски. Наша печать хранит об этом непривычно деликатное молчание, а, по-моему, информация такого рода выглядела бы красноречиво именно сегодня, ибо вот то, что держит нас вместе прочнее экономических уз, всяких там (недо)поставок зерна и нефти»... «Я говорю о языковом союзе в границах старой России – союзе, который не признает новых лоскутных границ, потому что считаю важным сказать об этом именно сегодня, вижу в этом нечто, в чем можно черпать уверенность, что не все еще пошатнулось и пошло в распыл».
Хотя с тех пор, когда были опубликованы эти строки ученого, процесс расшатывания и распыления продолжался, но и сегодня – поверх сепаратистских склок и клановых разборок – русский языковой союз продолжает «в границах старой России», а отчасти и вне их, действовать в качестве мощной духовной скрепы. Едва ли не самый поразительный тому пример – воюющие «против русских» чеченские боевики, как правило, очень хорошо и чисто говорящие по-русски, то есть, бессознательно или осмысленно гордящиеся своею русскостью.
«В поисках единства», – что вытекает уже из самого ее названия, – книга обобщений, внушающих веру в завтрашний день. Книга, где публицистика сплавлена с научным анализом, базой которому служит громадный по объему индо-европейский языковой материал. Это подручный рабочий материал ученого, под чьим началом у нас в стране уже более двадцати лет выходят тома уникального «Этимологического словаря славянских языков» (Праславянский лексический фонд). Одним из главных импульсов в поисках всеславянского и русского соборного единения служит для академика Трубачева деятельность (он неоднократно к ней обращается) святых братьев Кирилла и Мефодия, оставленные ими заветы нашего вероисповедного, культурного и этнического всеединства. Ученый обращает внимание на то, что просветителям славянства при переводе с греческого богослужебных книг, к счастью, пришлось иметь дело с уже готовой в недрах славянского мира и его дохристианских языческих культов богословской лексикой: «...позволителен вывод о ядерном, базовом и наиболее частотном употреблении терминов, взятых христианством у старого, дохристианского культа: святой, вера, бог, рай, дух, душа, грех, закон и некоторых других. Отныне то, что веками и даже тысячелетиями служило старой вере (а например, слово бог оформилось как религиозное, вероятно, под иранским влиянием еще в скифскую эпоху, то есть по меньшей мере за тысячу с лишним лет до крещения Руси), стало служить новой вере во Христа, в искупление и загробное блаженство». Мы можем только догадываться, какой внушительнейший объем частных наблюдений над жизнью многих языков и праязыков понадобился, чтобы автор решился на столь твердый и – по внешности – парадоксальный вывод. Ведь нашему «общественному мнению» до сих пор приходиться барахтаться в мутных водах атеистического псевдомифа о фатальном, взаимоистребляющем противостоянии языческого и христианского начал. «Изображать, что смена религий прошла мягко и безболезненно, нет причин. Старые боги сами не уходили, их свергали, били, топили, о чем имеются исторические свидетельства. Трогательно, однако, что, при всей резкости, революционности смены язычества христианством на Руси, как и во всем славянском мире, сопровождавшейся разорением прежних святынь, идею святости и само слово святой уходящее язычестве передало христианству».
Ко множеству приводимых ученым примеров такой вот передачи священных понятий в наследование новому миру, добавим здесь и один совершенно замечательный своей наглядностью: пасхальное яйцо. Ведь совершенно ясно, что тут перед нами – один из древнейших языческих символов возрождения, победы жизни над небытием. И этот же самый символ освящается в христианской традиции как свидетельство воскресения из мертвых и жизни будущаго века.
Читатель, может быть, уже почувствовал, пусть и не осознал сполна: читая тексты Трубачева, он соприкасается с каким-то совершенно особым, тревожащим и вдохновляющим одновременно, качеством научной работы: единством анализа на микроскопическом уровне, энциклопедической всеохватности и мощного напора обобщающих импульсов. Тут мы имеем дело с чем-то родным, но – увы! – почти позабытым. Были же времена богатырской удали в науке, когда взгляду исследователя равно покорялись и доли секунд, и целые тысячелетия, лазы в чреве муравьиной башни и панорама горных хребтов. Это, кстати, было корневое свойство русского взгляда на вещи. Ему в равной степени претили бескрылое копошение в прахе фактологического беспредела и отвлеченные откровения, не подкрепляемые честно заработанным наблюдением. Можно вспомнить Ломоносова, Карамзина, С. Соловьева, Н. Данилевского, Менделеева... Академик Трубачев, безусловно, из этой дружины.
И не случайно именно он несколько лет назад возглавил у нас в стране общественное движение в пользу создания «Русской энциклопедии». Выступая в январе 1995 г. на Всемирном Русском соборе, ученый так раскрыл содержание замысла: «Речь идет об универсальной Русской энциклопедии, адресуемой широкому читателю, в отличие от изобилующих ныне специальных (отраслевых) энциклопедий. Такой универсальной национальной энциклопедии пока попросту нет, и это длится вот уже более ста лет. Смешно думать, что проблему способно решить переиздание заслуженного Брокгауза и Эфрона; это тиражирование устаревших знаний. Положения не спасло бы, говоря условно, четвертое издание «Большой советской энциклопедии», даже если в нем кое-что подправить ad hoc и переименовать в «Большую Российскую энциклопедию». Готов поручиться, что это будет очередное издание все той же плохо закамуфлированной боязни, как бы русская специфика собой что-то другое не заслонила, тогда как нет более достойной задачи, чем раскрытие специфики культуры. Негоже вливать в ветхие мехи вино новое. Короче, нужна новая универсальная Русская энциклопедия – на всю глубину веков письменной и дописьменной истории и во всю ширь интересов русской культуры.»
Для иных, – говорит здесь же Трубачев, – «составляет камень преткновения, что будущую энциклопедию предлагается назвать Русской, а не Российской. Специальная проверка по картотекам, словарям и историческим источникам укрепила нас в этом. От названия страны и народа Русь изначально существовало производное определение русский с неограниченным употреблением: Русская земля, русские люди, князи рустии, русский царь, «русской природной язык» у протопопа Аввакума. Все шло к тому, чтобы и последующим векам передать это широкое и незамутненное словоупотребление. Но вхождение Руси в Европу привело к возникновению термина Русия, Россия по латино-греческому образцу, откуда получилось россиянин, россияне и российский. Последнего слова сначала ни живой язый, ни грамотный средний стиль посольского приказа не знал. Началось с высокого «царского» словоупотребления, и лишь бравурный XVIII век принес моду на все «российское» (российское стихотворство, российская грамматика, даже российский язык). Замечательно, что глубоких корней эта мода не имела, но выражала тягу к модернизации и совпадала с тогдашними поисками «общечеловеческих ценностей». Тогдашнее вытеснение русского российским ложилось на почву заносного иллюминатства, просветительства. Всю искусственность эксперимента с русским – российским открыл нам гений Пушкина, у которого все возвращается на круги своя и русский опять безраздельно господствует. Отмеченную связь слова российский с европейской интеграцией самое время вспомнить сейчас, когда на всех углах трубят о вхождении в новую Европу и мы имеем дело с очередной европейской интеграцией. Мой долг филолога – указать на мотивы, по которым опять вытесняется слово русский, вытесняется умело, профессионально – как несколько раньше с помощью атрибута советский, так теперь снова – российский. Речь идет о злоупотреблении, о подмене, о переименовании. Привычка говорить русский язык, русская литература, русская культура еще держится, но сбитый с толку русский человек порой уже готов назвать себя россиянином, а многое русское российским. Тогда как в действительности российское приложимо к административно-территориальным понятиям, а этнично только русское.»
Безукоризненный в своей доказательности вывод! Хорошо бы, чтобы с ним был знаком не только каждый политик, журналист, педагог, но и наш брат-литератор, который тоже еще нередко как меж двумя соснами плутает между русским и российским.
Читатель без труда заметил: наш материал об академике О. Н. Трубачеве явно не вписывается в жанр энциклопедической статьи. Но, мы, открывая, таким образом, свою журнальную рубрику «Русская энциклопедия», вовсе не обязуемся во всем следовать устоявшимся жанровым канонам. Для нас куда важней содержательно соответствовать высокой идее собирания национального энциклопедического монолита. А буде О. Н. Трубачев и его соратники предложат «Образу» что-либо из уже подготовленных ими к печати статей будущей «Русской энциклопедии», милости просим на наши страницы.
P.S. Редакция и авторы «Образа» искренне поздравляют Олега Николаевича Трубачева с награждением его золотой медалью имени Владимира Ивановича Даля, которое состоялось на общем годичном собрании Российской Академии наук 29 марта 1995 г.
* Статья «Трубачев» была опубликована в журнале «Образ» (1995, № 1). Автор статьи – Георгий Тиверцев (Ю. Лощиц).
Георгий Тиверцев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
