В один из коротких перерывов штурма Дома Советов
из танковых орудий то ли Таманской, то ли
Кантемировской дивизии сосед в зале
Совета Национальностей сказал
полушепотом:
—А ведь у меня сын в Кантемировке служит...
—Он
хоть знает, что вы здесь? — Откуда? И жена
не знает. 3-4 октября в России
словосочетание «гражданская война»
перестало быть абстрактной
исторической категорией и превратилось
в жуткую реальность. Но это была какая-то другая, особая, словно бы рожденная научно-технической революцией научно-техническая гражданская война. И дело даже не в том, что вместо тачанок по улицам города громыхали БТРы, а вместо холостого выстрела «Авроры»
по Зимнему в окна парламента влетали
танковые снаряды, «с точностью до миллиметра».
Танки и бронетранспортеры, стоявшие
на открытых позициях рядом с американским
посольством и гостиницей «Украина»,
били так методично и мощно по дому,
где женщин и безоружных мужчин было
значительно больше, чем вооруженных легким стрелковым оружием защитников, что все происходящее напоминало
скорее последние месяцы второй мировой войны. Именно тогда американские самолеты ковровым бомбометанием сносили с лица земли немецкие города, а две атомные бомбы превратили в прах. Хиросиму и
Нагасаки. Военное значение и нынешних,
и тех операций приближалось к нулевому, зато всем жителям Земли отчетливо было заявлено, кто в мире хозяин. Можно ли было предотвратить этот кровавый кошмар в стране, где последние годы слова «демократия, право и правовое государство»
звучат даже чаще, чем слово «цены»? До 21 сентября, вероятно, можно. После 21 сентября, безусловно, — нет. Потому что
указом 1400 президент решительно
и бесповоротно вмешался в вечный спор
между законностью и целесообразностью
на стороне последней.
В России такие вмешательства без крови не заканчиваются. Как только решил для себя
студент-недоучка, что деньги старухи-процентщицы гораздо целесообразнее потратить на благо
человечества, так и загубил две
души. Как только решили большевики, что нецелесообразно возиться
с таким законодательным органом, как
Учредительное собрание,
а «караул устал ждать», так и полилась кровь по всей России.Как только демократические
караулы устали ждать и подтолкнули президентскую руку к
подписанию пресловутого Указа как бы
целесообразен он ни казался, все произошедшее позднее стало неизбежным
Сейчас видные адвокаты, добровольно взяв на себя роль общественных прокуроров
умоляют Генеральную прокуратуру так
сформулировать текст обвинения арестованным по
делу 3—4 октября, чтобы стало невозможным избежать расстрельных статей. Для этого, оказывается, надо совсем
немногое. Необходимо только оторвать октябрьские события от всего произошедшего в стране до них. Я не юрист и не могу судить, насколько юридически
правомерна эта идея, однако, если она
восторжествует, нужно будет законодательно
запретить думать и высказываться о причинах октябрьской трагедии вообще. А пока это не произошло и мы еще можем относительно свободно анализировать
события и факты, необходимо определиться в
правовой, базовой оценке Указа 1400.
Любой непредвзятый юрист и просто здравомыслящий человек, каких бы политических взглядов он ни
придерживался, должен согласиться, что Указ,
отменяющий ряд основных положений Конституции вне предусмотренной законодательством процедуры, меняющий государственный строй, распускающий высший орган государственной власти (съезд) и постоянно действующий орган
законодательной власти (парламент), является
документом, узаконивающим
государственный переворот. Случись
у нас нечто подобное в эпоху застоя,
когда приоритет целесообразности над законностью можно было бы «разъяснить» на закрытых партийных собраниях, такого роды «конституционная реформа» могла бы обойтись
и без крови. Но Россия к осени 1993
года пережила уже несколько лет
настойчивой мифологизации понятий «право»
и «закон». Слишком много российских граждан поверили в то, что Закон, тем более, Основной Закон, как бы ни был суров
или даже нелеп, все равно превыше всего.
Свежи в памяти были и события августа 1991 года, сформировавшие
устойчивое представление о том, что
государственные перевороты в России
наказуемы и почти бескровны. И даже
тот факт, что после двух предыдущих
неудачных попыток победить ненавистный парламент и переломить ход истории через колено президент впервые получил единственное право сделать
это — Право силы, то есть поддержки силовых министерств, оппозицию в стране не предостерег. Слишком уж легко напрашивалась аналогия двухлетней давности, когда на улицах Москвы стояли танки с гвоздиками, а пушечных стволах.
Поэтому так быстро разделилась политически активная часть российского общества на два враждующих
лагеря. Одни, поддерживая законодательную и судебные ветви власти, были готовы умирать за Конституцию, не очень-то веря, что умирать придется всерьез, другие,
опираясь на исполнительную и «четвертую»
власти, а также армию, милицию и
госбезопасность, были готовы убивать
за реформы, тоже не предполагая, что убивать придется нешуточно.
В неизбежность кровопролития не верилось до самого последнего момента. Более того, политическое поражение Б.
Ельцина казалось неминуемым, ибо исполнительная власть, совершив государственный переворот
и отказываясь действовать по логике государственного
переворота, быстро двигалась по
дорожке, уже проторенной ГКЧП.
Логика
же эта элементарна: концентрация
оппозиционной элиты в одном месте с желательным
в дальнейшем ее физическим уничтожением или долговременной изоляцией, закрытие оппозиционных движений,
партий и газет, цензура, военное положение и
комендантский час. И, разумеется, жесткий, всеми мгновенно усвоенный кровавый удар по общественной психике,
исключающий любые попытки физического сопротивления победившему режиму. Не
прибегая к этим естественным и единственным
в условиях совершенного государственного переворота мерам, правительство гарантировало себе, в лучшем случае, политическую смерть, в худшем — переезд в Лефортово или Матросскую тишину.
Вероятно, люди из окружения президента понимали эти
простые истины. И то, что воинские части, предусмотрительно подтянутые к
Москве, появились на улицах города 4
октября, а не
21 сентября, можно объяснить только одним — немедленное введение чрезвычайного положения со всеми вытекающими из этого последствиями, во-первых, еще не гарантировало неукоснительное
выполнение армией поставленных перед нею задач, а во-вторых, заставило бы конституционных реформаторов навсегда отказаться, от понятий «демократия»; «свобода», «право» и прочих мифологем.
Оппозиция и только оппозиция должна была дать
правительству реальный и кровавый
повод ввести в столицу войска, заставить армию стрелять
во избежание еще большей
крови, а мировую общественность убедить в
нравственности и вынужденности крутых и решительных действий.
Что, в конце концов, и произошло, и теперь уже удивительно, что для этого потребовалось почти две
недели.
В
контексте трагедии 3-4 октября особую роль
приобретает опыт 1 и 9 Мая. Напомню, что тогда демонстрация, с трех сторон
блокированная на площади Гагарина и двинувшаяся в противоположную от центра
города сторону, была перехвачена ОМОНом
и с немотивированной жестокостью
рассеяна. Телевидение мощно и небывало
подробно отработало звериный образ
красно-коричневого врага, а страна замерла
в ожидании чего-то страшного, что
может произойти 9 Мая.
Однако в День
Победы ничего страшного не произошло. В Москве на Тверскую
вышло в десятки раз больше народу, чем 1 Мая, ОМОН
отсиделся в переулках и
подворотнях, а телевидение рассказало о демонстрации
весьма бегло и почти как о
рядовом в демократическом государстве событии.
Однако инициаторы Указа 1400 не могли не извлечь из майских событий хотя бы чисто
арифметического урока. Они не имели права не понимать,
что если сегодня ОМОН ввяжется в драку с тысячью человек, то завтра ему придется драться уже с десятью тысячами. Они должны были знать, что
затянувшаяся борьба с политическими противниками
посредством отключения света, воды и канализации, — ежедневно множит ряды
сторонников «Белого дома», даже за
счет тех, кто еще совсем недавно относился к парламенту безразлично или
даже скептически, а теперь, — из простого чувства сострадания к гонимым и осажденным,
— готов был
даже выйти на улицы и помитинговать.
Только чьим-то злым умыслом можно объяснить тот факт, что 3 октября, на следующий день после жесткой
схватки милиции с демонстрантами на Смоленской площади, силы сдерживания были смехотворно несопоставимы массам
вышедшего на улицы народа.
Я пришел на пресс-конференцию Р. Хасбулатова за два часа до ее начала, разговаривал
со многими из осажденных в «Белом доме» и могу
засвидетельствовать, что до 3 часов дня обстановка там была спокойной, обычной, абсолютно не предвещавшей ничего
сверхнеожиданного. В 3 часа началась пресс-конференция и тоже проходила обыденно и даже скучновато. Но уже минут через 10 после ее начала все присутствовавшие там журналисты мгновенно
забыли о Хасбулатове и бросились к окнам,
выходящим на набережную. А там, на
мосту и на набережной, происходило что-то невообразимое. Потому что еще минуту назад невозможно было вообразить, что
омоновцев, убегающих сейчас в сторону
мэрии, бросая щиты и дубинки, будет так мало, а избирателей, прорывающихся к собственному парламенту, будет так много.
Легкость, с которой был разблокирован «Белый дом», первые автоматные очереди, выпущенные
по толпе, и первые истекающие кровью раненые, принесенные в парламент, резко изменили обстановку. На площади Свободы собралась
огромная масса людей, но это была уже критическая масса, действия которой могут быть оценены не столько по логике
политических поступков, сколько по логике
социального взрыва.
Сейчас
легко и, главное, безопасно называть этих людей «красно-коричневыми коммуно-фашистами». Нет, это были наши с
вами соотечественники, которых два последних
года лечили «шоковой терапией», а два последних дня — омоновской хирургией. Им было больно, и не только потому, что вчера их били, а сегодня в них стреляли. Им было очень больно еще и потому, что в течение долгого времени государственные радио и телевидение беспощадно оскорбляли
и унижали их человеческое достоинство, их лидеров, их парламент, который они избрали вместе со всем народом России. И потому так решительно, грозно и мощно скандировали тысячи голосов одно слово: "Ос-тан-ки-но!".
Потом, уже после 4 октября, разные люди задавали мне одни и те же вопросы: «Почему Руцкой приказал идти
на «Останкино»? Почему Макашов с легким
стрелковым оружием бросился в атаку на столь мощное инженерное сооружение, как телевизионно-технический
центр?» — И до сих пор у меня нет других ответов, кроме одного: это не Руцкой и Макашов командовали
массами, это массы командовали Руцким и Макашовым. Трагедия парламентской оппозиции в том-то и заключается, что не было на балконе «Белого дома» ни одного государственного деятеля, который смог бы успокоить людей, остановить их от всех
последующих действий и неизбежного кровопролития. Не было лидера, который поднялся бы над эмоциями массы и не дал бы втянуть ее в кровавую игру по правилам исполнительной
власти, то есть по правилам государственного
переворота, и по праву, обеспеченному силой, а не Законом. Руководители
оппозиции оказались просчитываемы, их
действия и реакции — предсказуемы,
потому и состязание с регулярными воинскими частями в огневой мощи и боевой выучке было заведомо неизбежным и самоубийственным делом. Холодная, а
затем и горячая гражданская война 21 сентября — 4 октября 1993 года у многих разрушила прекрасную тютчевскую иллюзию, что, дескать, «умом Россию не объять, аршином общим не измерить...». Увы, и умом — понять, и аршином
— измерить. Для меня это стало ясно 8 ночь
с 3 на 4 октября, когда кто-то в темноте,
вертя рычажок настройки слабенького транзистора, набрел на высказывание некоего американского эксперта, что
правительство США совершило ошибку,
поставив России условием оказания финансовой помощи «неприменение силы» по отношению
к парламенту. Что ж получается, если такие
переговоры действительно были и
как-то влияли на принятие решений российским правительством, то все мы оказываемся заложниками подобного рода рекомендаций? Правильные они — живем,
неправильные — погибаем?
Видимо, и это знание должно стать одним из уроков, тем
более теперь, когда 22 октября в телевизионной программе «Новости» министр А. Козырев, комментируя итоги переговоров с госсекретарем
США У. Кристофером, выразил удовлетворение «партнерством» между нашими странами в тех областях, «в которых (цитирую
дословно) это партнерство обрело кровь и плоть...».
Как говорится в условиях самоцензуры, живи,
Андрей, лучше не скажешь.
Недели две назад в поезде я разговорился с одним шахтером из Подпорожья, что недалеко
от Петрозаводска. Он убежденно доказывал, что
правильно Ельцин разогнал эту «говорильню», что стране нужна твердая власть, а Ельцину с Гайдаром — свобода
для реформ и т.д. и т.п.
— Хорошо, — говорю ему, — теперь Ельцину никто не мешает, Гайдар проведет свои реформы, а
цены, возрастут в несколько раз, твоя нерентабельная шахта закроется и ты окажешься на улице...
Он подумал-подумал, потом сложил пальцы в здоровенный кулачище и сказал: «Вот тогда-а-а...».
Вероятно, и этот кулак чьим-то холодным умом уже понят, каким-то «аршином общим»
измеряй и запрограммирован в нашей исторической судьбе.
Но что же будет с нашей Россией ТОГДА?
Владимир Верин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
