Имперская культура

Держав­ное достоинство

Посвящается С.В. Исакову

Ф.М.Достоевский в подготовительных материалах к «Бесам» написал фразу, которая стала приговором демократическому либерализму как общественному яв­лению: «Наш русский либерал, прежде всего, лакей и то­ лько и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить». С лакейским сладострастием перед про­ свещенным Западом либералы поносили Российскую им­ перию в XIX веке. Затем, вооружившись «самой передовой теорией» марксизма-ленинизма, их детки клеветали на дореволюционную Россию и поганили иде­алы и нравственные устои нашей многовековой нацио­ нально-государственной жизни. В наши дни внуки и правнуки родоначальников осквернения России равно чернят и оплевывают Российскую империю и Совет­ ский Союз. Какое-то племя крапивного семени присосалось к русскому народу и государству Российскому, своими миазмами отравляя все вокруг.

Для сохранения памяти и восстановления держав­ного достоинства писалась эта книжка. Писалась для русских людей и всех народов России, с которыми мы совместно создавали великую Россию и великий и могу­чий Советский Союз. Мы наследники великого прошлого и великой культуры. Мы тысячелетие одухотворялись Православием, понимая и тех наших сотрудников в имперском строительстве, кто исповедовал ислам и буддизм. О счастье имперского строительства, о благодатности имперского бытия и невиданном культур­ ном подвиге наших предков и современников, отдавших себя служению империи, эта работа. И с верой в воз­рождение империи для блага народов и отпора всемир­ ному бесовству я адресую ее молодежи, которой выпадет героический труд восстановления великой, единой и неделимой России. 

 ВИЗАНТИЙСКИЙ ДАР

Византия умирала медленно и мучительно. Некогда простиравшаяся до Кавказа, Персидского залива, Северной Африки и юга Италии, она после арабских завоеваний в VII веке лишилась огромных территорий, сжавшись до Малой Азии, восточного Средиземноморья и части Балкан. Потом в 1204 году орда крестоносцев захватила Константинополь и устроила разгром, резню и грабеж, каких мало знает всемирная история.

А уже турки появились на границах медленно угасавшей империи и когда весной 1453 года обложили город с моря и суши, столица византийской империи влачила жалкое существование. Запустевший город, рушащиеся от ветхости дома, святая София, десятилетиями не ремонтируемая, прозябание в нищете основной массы населения – вот что представлял Константинополь перед своей гибелью. И деморализованные горожане уже утратили волю к сопротивлению. Несколько тысяч собственно ромеев да еще меньшее количество западных латинских наемников противостояли сотне тысяч турок, рвущихся в бой ради добычи и невольников. Чудо, что эта горстка людей смогла с 12 апреля по 29 мая сдерживать ожесточенные атаки турок. Но силы были слишком не равны: "Какой теперь язык повернется описать или рассказать о случившемся в городе несчастье, о страшном пленении, о жестоком переселении, которое происходило не из Иерусалима в Вавилон или Ассирию, а из Константинополя в Сирию, Египет, Армению, Персию, Аравию, Африку, Италию, а то и в Малую Азию и в остальные епархии. И как!? Муж в Пафлагонию, жена в Египет, а дети по одиночке в другие места. Они меняли свой язык на чужой язык, благочестие на нечестие, Священное Писание на ужасные письмена.

Трепещи, солнце, и ты, земля! Плачь о всеобщей гибели, случившейся с нашим народом по справедливому решению Бога за прегрешения наши! Не достойны мы поднять глаза к небу и лишь, склонив и опустив лицо вниз к земле, мы можем взывать: "Праведен Ты, Господи, праведен суд Твой. Мы согрешили, мы преступили Закон, и мы наказаны за это больше всех народов. Все, что Ты послал на нас, Ты послал воистину по справедливому решению. Однако мы молим: пощади нас, Господи!"

Так заканчивает свой "Плач о падении Константинополя" византийский историк Дука. Такими горестными словами заканчивается тысяча столетняя история величайшей православной империи, соединившей античную цивилизацию с христианским обновлением мира и передавшей новому времени драгоценное наследие былых времен и народов для памяти и назидания!

Эти мои заметки совсем не об истории величия и падения одной из могущественных империй мира, по длительности исторической жизни не сравнимой ни с какой другой империей. Эти заметки и не о проливах, восточном вопросе и даже не о крестах на святой Софии. Россия, ставшая со времени падения Константинополя Третьим Римом, до сих пор продолжает нести бремя ответственности за византийское наследие и за веру Православную, переданную нам в чистоте, величии и полноте византийской православной Церковью и восточными отцами Церкви, ставшими и нашими кормчими в море житейском.

Всякая империя – явление всемирно-историческое, оставляющее глубокий след в человеческой памяти и служащее уроком для современных государственно-политических образований, этнических общностей и тех этно-политических систем, которые продолжают (в форме наследования или отторжения – не важно) имперскую традицию. Вспышкой сверхновой звезды была империя Александра Македонского, но именно ее образование определило облик античности, взаимодействие цивилизаций и культур и политические процессы, происходившие в присредиземноморье вплоть до появления римской империи. Впрочем, и во времена Рима наследие империи Александра Македонского продолжало быть актуально значимым, если вспомнить, например, взаимоотношения Рима и Египта и Рима с государствами Передней Азии. Вот и византийское наследие продолжает уже свыше пятисот лет влиять на судьбы евразийского материка, а духовный стержень Византии – Православие – как было так и остается смыслообразующей основой всемирной истории. Уже поэтому надо запомнить уроки византийской империи нам, почти погребенным под обломками империи советского типа, но убежденным, что история не закончилась и новое героическое и жертвенное строительство империи впереди.

  ***

 Византия сделала славянскому миру бесценный подарок. Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий, по указанию Константинополя посланные в Моравию, создали славянский алфавит – кириллицы – наше сокровище и наше нетленное достояние. Простая и изящная графика кириллицы позволяла легко запомнить алфавит и также легко читать уставное письмо тысячелетней давности как легко мы читаем современный шрифт, что, несомненно, облегчает общение с источниками нашей седой древности (чего не скажешь о скорописи XVII века, которую буквально надо дешифровывать из-за ее вычурности и ложной изысканности).

Еще одно достоинство кириллицы в ее полном соответствии славянской орфоэпии. Совпадение звука и буквы настолько совершенно, что нет необходимости в буквосочетаниях, чтобы выразить звук славянского языка (это тем более относится к старому алфавиту, который отражал всю гамму славянского языкового звукоряда). Нелепая графика романо-германских языков представляет сложность не только для иностранцев, но и для самих носителей национальной языковой стихии и не столь уж экстравагантен был Б. Шоу, когда учреждал денежный приз реформаторам английской письменности. Запад не учел простой вещи – латиница не предназначалась для языков с шипящими звуками, она не учитывала и разнообразия гласных в языках северо-западной Европы. Схоластики механически перенесли латиницу в языки европейских католиков и это упущение до сих пор болезненно для народов, которые некритически восприняли латиницу. Я уже не говорю о поляках, которые один шипящий звук изображают тремя-четырьмя буквами латиницы).

Появление славянской азбуки открывало дорогу развитию национальной письменной литературы. В то время, когда Западная Европа пробавлялась школьной латынью, а ее литература существовала в форме фольклора, православные славяне уже создавали литературные памятники мирового значения, если вспомнить, хотя бы, "Слово о Законе и благодати" митрополита Илариона и "Слово о полку Игореве". Литература стала формой и способом выражения национального самосознания и в этом качестве существует до сих пор, лишний раз подтверждая божественный смысл слова и одухотворенность литературы славянских народов.

На своем родном языке мы читаем весь мир и на русском языке познакомились с восточной патристикой. На родном языке, благородном церковнославянском, читаем Новый Завет и участвуем в богослужении. Возвышенность церковнославянского языка определена самой гармонией и духоподъемностью языковой стихии, но в нашем богослужебном языке явственна эллинистическая традиция, переданная нам Византией. А.С. Пушкин гениально кратко поведал об этом: "В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом установил его, избавя, таким образом, от медленных усовершенствований времени. Сам по себе уже звучный и выразительный, отселе заемлет он гибкость и правильность. Простонародное наречие необходимо должно было отделиться от книжного; но впоследствии они сблизились".

Апостольская традиция проповеди на национальном языке дала возможность освятить славянскую языковую стихию. Богослужение было понятно, доступно и, одновременно, сакрально, что способствовало духовному возвышению молящихся и осознанию их причастности обожению как духовному смыслу человеческого бытия. Может быть, и поэтому в России не привилась т.н. развлекательная литература и мы до сих пор почти подсознательно различаем, где писатель стремится к одухотворению поэтического мира, а где просто изображает увиденное, обмирщая и делая бездуховными и поэтическую систему и мир, в этой системе представляемый.

Наконец, кириллическая письменность вместе с греческим алфавитом в Европе долгое время четко отделяла православие от католицизма и, позднее, протестантизма. Она была манифестацией принадлежности языка и народа к православному миру, облегчая взаимопонимание народов. Переход Румынии на латиницу поставил сложную проблему для самих румын, осваивающих собственное средневековое наследие, а когда Молдавия в припадке суверенного помрачения рассудка тоже освоила в начале 90-х годов латиницу, то с несомненностью стало ясно, что людей волновали более политические амбиции, нежели традиция и духовность. Попутно вспомним, что насаждение латиницы в Сербии осуществлялось титовским режимом в богоборческих целях и во имя тех самых "братства-единства", которые показали кровавую суть в войнах 1991-99 годов. По сути дела, византийский дар для православного мира был и остается одним из показателей не только православной принадлежности, но и мерилом исторической памяти и укорененности национального самосознания конкретно-исторического общества, одновременно утверждая Вселенскость, как естественное состояние православного миросозерцания.

  ***

 Византийская империя никогда не обладала таким имперским качеством как экспансионизм. Возникнув на развалинах Римской империи после сознательного разделения ее на восточную и западный части, Византия лишь однажды сделала попытку воссоздать Pax Romana. Всю свою многовековую историю византийцы (ромеи) больше стремились сохранить имевшуюся территорию, мало преуспевая в этом праведном деле. Оценивать имперскую византийскую мощь надо не по приобретению нового жизненного пространства, а по силе сопротивления, имевшейся у византийского государства. Сохранить значительную часть территории после мощного имперского порыва арабов в У11 веке – для этого нужны были сила, воля и мудрость власти, армии и народа, что наличествовало у византийской государственности и у императоров, которые эту государственность олицетворяли. И неудержимые татаро-монгольские полчища, разгромившие Среднюю Азию, Древнерусское государство, завладевшие Индией и Багдадским халифатом, тоже не смогли сломить становой хребет Византийской империи. Да и победоносное турецкое нашествие докатилось до Константинополя и осквернило святую Софию после почти двухсотлетнего натиска и на самом излете имперского бытия византийского государства.

Об этой устойчивости империи надо напомнить, чтобы меньше внимания обращать на тайны византийского двора, царедворство и заговоры и предательства, о которых до сих пор любят порассуждать всякого рода "специалисты". Ну, допустим. Что в конце XIX века подсчитали, что из 109 императоров 34 умерли естественной смертью, 8 умерли на войне или охоте, 12 отреклись от престола, 12 скончались в тюрьмах и монастырях, 18 оскоплены, лишены зрения, изуродованы, а 20 задушены, отравлены, сброшены с колонны. Разве эти подсчеты говорят о чем-нибудь большем, чем только о борьбе за власть, столь естественную и для империй, и для карликовых государств? Империя оценивается по главному критерию силе экспансии или, как в случае с Византией, по той устойчивости, которой империя обладает. Еще раз напомню, Византийская империя просуществовала свыше 1100 лет и это лучшее доказательство тому, что имперская мощь и воля были куда более значимы, чем возня вокруг трона и интриги двора. В качестве иллюстрации от противного можно сослаться на последнее десятилетие нашей российской истории, когда власть преднамеренно уничтожала имперский статус государства и занималась разбоем такого масштаба и такого цинизма, которые поставили под вопрос саму идею государственности, будущее страны и выживание народа. Повторю, интриги дворцовые и крепость государства не всегда взаимообусловлены и имперская воля может реализовываться не обязательно через благополучие правящей династии (интригами и фаворитизмом переполнено правление Екатерины Великой, но именно в годы ее царствования имперская воля и мощь определили место России в тогдашнем "мировом сообществе" и поведение империи на протяжении всего XIX века).

У Византии было свое историософское предназначение, которое она исполнила до конца и тем вошла во всемирную историю как величайшая империя и непобедимая твердыня. Конечно же, речь идет о Православии, взлелеянном Византией и переданном миру для движения к Пути, Истине и Жизни. Не государственная история, не культурное своеобразие и не научно-технические достижения (хотя и обо всем этом можно говорить в панегирическом стиле) составили удел и смысл византийской государственной жизни. Именно и прежде всего взращивание Православия составляло главнейшую цель жизни империи и именно этим Византия дорога всему православному миру.

Уже перенос столицы Восточной римской империи в маленький благополучный Византий потрясает своей нечеловеческой мудростью и сакральной предопределенностью. Становится возможным укрепить взаимодействие провинций и создать властную вертикаль в восточном присредиземноморье, где эллинизм, римское владычество, традиционный сепаратизм вполне способны были разрушить и без того почти призрачное государственное единство необъятных территорий. Императорская власть справилась с задачей сохранения единства территорий, защитив этнические общности от внешней агрессии и взаимоуничтожения.

Не устрой Константин Великий Восточную Римскую империю, течение христианской истории пошло бы по совсем другому руслу и католическая схизма могла бы представлять христианство во всей его "полноте", в то время как на востоке арианская ересь смогла бы подавить православие, которое существовало бы в виде одной из многочисленных сект и не более того.

Уже упомянутая арабская экспансия вполне могла смести с лица земли христианство в Передней и Малой Азии и Северной Африке. Только присутствие мощной византийской империи не позволило совершиться трагедии и оградило христиан даже на занятых арабами территориях от полного уничтожения. За триста лет, предшествовавших арабским завоеваниям, Византийская империя помогла укоренить православие в духовной жизни этнических общностей указанных выше регионов, сделала его смысловой основой этнического самосознания и это дало возможность этносам даже в условиях арабского владычества сохранить себя и сохранить свою православную духовность (немаловажно, что арабский халифат позволял веротерпимость, в отличие от турок-завоевателей, которые знали только насилие и конфессионально-этническую нетерпимость в отношении завоеванных народов. Сошлюсь на известный договор, заключенный между халифом Омаром и патриархом Софронием в 638 году после взятия Иерусалима: "Во имя Бога премилосердного Омар – обитателям Элии. Они будут находиться под охраной и сохранять свою жизнь и имение.

Их храмы не будут разрушены и будут представлены им в пользование. Но вход в храму для мусульман не возбранен и днем и ночью. И двери открыты для проходящих.

Воздвигать крест над храмом не позволено, а также и звонить в колокола. Пусть довольствуются билом. Пусть не строят новых храмов ни в городе, ни в окрестностях.

Мусульманскому страннику пусть дают в своем городе даром ночлег и прокормление в течение трех суток.

Дети христиан не обязаны изучать Коран, но пусть не проповедуют открыто своей веры мусульманам, пусть никого не привлекают к ней, но пусть не мешают своим родственникам принимать ислам.

Пусть не выносят на улицу ни своих крестов, ни своих священных книг.

Пусть уважают мусульман и уступают им место, когда те пожелают сесть.

Пусть не одеваются, как мусульмане, и не покрывают своей головы, как правоверные.

Пусть не говорят тем же языком, не называются т6еми же именами, не имеют на своих печатях арабских надписей. Пусть не ездят верхом в седлах, не носят никакого оружия, не берут мусульманина в услужение.

Пусть платят исправно подать, признают халифа своим самодержцем и ни прямо, ни косвенно не вредят его служению".)

Все эти угрозы, вероятно, осознавались Константином Великим или, хотя бы, предчувствовались. Во всяком случае, подготовив и проведя в Никее Вселенский собор, на котором был выработан православный Символ Веры и разгромлено арианство, Константин Великий занялся переводом столицы в Византий и устроением Восточной Римской империи. У государства, на глазах выраставшего в Малой Азии и восточном присредиземноморье, была готовая религиозно-политическая доктрина, не придуманная несколькими умниками, как это делается у нас в последние пять лет под соусом "поиск национальной идеи", а выстраданная трехсотлетним периодом формирования Предания, исповедничеством и мученичеством. Византия начала свое имперское шествие воистину правым словом и на протяжении одиннадцати веков свидетельствовала миру о Православии, обогащая и крепя Традицию и Предание.

А утверждать Православие приходилось в среде, переполненной эллинским спекулятивизмом, ортодоксальным иудейским монотеизмом и отголосками местных языческих культов. То и дело возникавшие ереси порой готовы были исказить или вообще отменить православную традицию, а если вспомнить иконоборчество, то в VII-IХ веках оно вообще становилось религиозно-политической доктриной империи. Арианство, монофизитство, монофелитство, несторианство, уже упомянутое иконоборчество – мощные ереси, потрясавшие империю, а сколько малых отклонений от Православия и местных ересиархов, о том надо отдельно читать в церковной истории. Византия унаследовала высокую культуру предшествующих цивилизаций, образовательный уровень населения был значителен и это в совокупности создавало благоприятную среду для толкования вкривь и вкось Писания, не говоря уже о жажде внести свое "веское и неповторимое слово" в Предание. Григорий Нисский в конце IV века так сатирически описал это самодеятельное теологическое мудрствование: "Одни, вчера или позавчера оторвавшиеся от черной работы, вдруг стали профессорами богословия. Другие, кажется прислуги, не раз битые, сбежавшие от рабьей службы, с важностью философствуют о Непостижимом. Все полно этими людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это – торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов. Ты спросишь их об оболах (копейках), а они философствуют о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать цену на хлеб, отвечают: "Отец больше Сына". Справишься: готова ли баня? Говорят: "Сын произошел из несущих". Сарказм налицо, но ведь если "богословствовали" рабы и черный народ, то уж свободные крестьяне и ремесленники "творчески развивали" эти и другие идеи куда как активнее. А что тогда говорить об "интеллигенции" и монашеской братии, которым само положение позволяло идти "дальше, дальше, дальше" по любому богословскому вопросу, чтобы в конце пути оказаться лжеучителями и внеправославными (выбираю самые мягкие слова) толкователями Писания и Предания.

В этом бушующем море амбиций, заблуждений и искушений была имперская воля, чтобы Истина воссияла, соблазн расточился и подлинное слово просветило духовный мир человека и общества. Пример Никейского собора здесь был благодатно непререкаем, что позволило самые трудные и, действительно, судьбоносные проблемы решать именно соборно и именно вселенски. С 325 года по 787 год было проведено семь Вселенских соборов, решения которых определяют до сих пор нашу православную жизнь, но важно помнить, что в тех исторических условиях имперская власть была светским двигателем духовного строительства, что лишний раз подтверждает мнение о Византии как империи духовного делания, что бы ни писали историки и современники об интригах и хитросплетениях дворцовой жизни.

А какие подвижники и духовные ратоборцы преодолевали соблазны и строили неприступную православную твердыню! Одно перечисление имен поражает мощью духа, которой обладала Византийская империя: Афанасий Великий, Василий Великий, Григорий Нисский, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Максим Исповедник, Иоанн Лествичник, Иоанн Дамаскин, Роман Сладкопевец, Ефрем Сирин, Григорий Палама, Симеон Новый Богослов. Марк Ефесский:

А сколько святых, исповедников, наставников, проповедников, молитвенников дала Византия миру во свидетельство Православия и его торжества! Империя воистину была государством, взлелеявшим Православие, помогавшим утверждению вероучения. В борьбе с ересями и уклонениями в Византии были утверждены догматы, обряды и православное богословие той глубины и того совершенства, которые и спустя века остаются незыблемыми, непререкаемыми и неопровержимыми.

  ***

 Я уже написал, что Православие утверждалось в борьбе с ересями и лжеучениями. Болезненность этого процесса несомненна и надо еще раз подтвердить роль Византийской империи в утверждении православного Предания и православной Традиции. Лишь однажды, но на протяжении почти столетия имперская власть впала в искушение иконоборчества, что немедленно породило общеимперскую смуту, ослабило государственные институты и только уже вполне сформировавшееся православное миросозерцание не позволило ереси стать государственной идеологией. Седьмой Вселенский собор в 787 году дал развернутую и догматически безупречную критику иконоборчеству, сохранившую непререкаемость до сего дня и равно приложную к католическим и протестантским отрицаниям иконы, связывающей нас с горним миром и горний мир с верующей братией. В 843 году императрица Феодора в первое воскресенье Великого поста торжественно провозгласила возвращение к почитанию икон и это событие мы празднуем каждый год как торжество Православия.

Следующим ударом, потрясшим империю, был захват Константинополя в 1204 году западноевропейскими бандформироваиями под благочестивыми лозунгами похода на Святую Землю и во главе с паханами с титулами герцогов, графов маршалов. Бандиты захватили столицу и устроили грабеж драгоценностей и святынь, чего не делали менее просвещенные завоеватели. Вероятно, в это время была похищена Плащаница Господа нашего Иисуса Христа. Без вероятия, в одичавшую Западную Европу переправлялись православные реликвии и именно в это время часть византийских архивов и библиотек оказалась на Западе, создав интеллектуальный фон для проторенессанса.

Византия трудно поправлялась после освобождения от рыцарей-бандитов, но у нее еще хватило сил для палеологовского возрождения. На излете творческого потенциала она смогла подарить православию исихазм и Григорий Палама, Добротолюбие и афонское монашество стали великими событиями византийской, православной, всемирной истории (как промыслительно все происходит! Исихазм в Византии был прощанием империи с миром, в то время как в России он стал духовным деланием, подвигшим Сергия Радонежского на возрождение крепости духа в жертвенном подвиге героев Куликовской битвы).

Но империя уже выполнила свою историческую задачу. Но турки уже обступили со всех сторон остатки некогда грандиозного государства м понятно было, что на очереди стоит захват Константинополя. На исходе сил и при истончении воли к власти империя совершила акт апостасии, который стал и актом отречения от Традиции и предательством исторического целеполагания византийской государственности. В поисках союзников, способных защитить страну и столицу от турецкого ятагана, империя обратилась к Ватикану за помощью, пожертвовав ради призрачного спасения от турок чистотой православной веры. В 1439 году после двухлетних дебатов в Ферраре во Флоренции были подписаны документы, провозгласившие унию католицизма и Православия. Было предано Православие, но вместе с ним был перечеркнут смысл имперской государственной жизни . Флорентийская уния была смертным приговором Византии и он был приведен в исполнение весной 1453 года. История империи закончилась.

Но если закончилась история Византийской империи, то не закончилась история Православия. Марк Ефесский выступил против унии (ни в Ферраре, ни во Флоренции папская сторона не смогла выдвинуть ему достойного оппонента) и не позволил католицизму исказить устои православного вероучения и церковного устроения. В день кончины своей он произнес слова, обращенные к сановнику Схоларию, но ставшие завещением Византии всему православному миру: "И в равной мере он долженствует и в отношении Бога и Веры и Церкви верно и чисто бороться за Веру. И я сам возлагаю на него эту борьбу, чтобы вместо меня он был защитником Церкви и водителем здравого учения и поборником правых догматов и Истины, имея поддержку в Боге и в самой Истине, о чем и ведется борьба; чтобы, бывая общником в этом Святым Учителям и богоносным Отцам, великим богословам, он воспринял награду от Праведного Судии, когда Он объявит победителями всех тех, которые боролись о Благочестии. Но и он сам должен всеми силами иметь рвение о благостоянии правых догматов Церкви, как долженствующий дать отчет о сем в час суда Богу и мне, поручившему ему сие, а также понадеявшемуся принести в Благую Землю эти слова, приносящие более чем стократный плод. Пусть он ответит мне о сем, дабы, отходя из настоящей жизни, я возымел совершенную уверенность, и чтобы, отчаявшись в исправлении Церкви, я не умер в печали".

В сути своей, это было завещание всему православному миру, но только Россия тогда (и сейчас!) оказалась способной на имперском уровне сохранить в чистоте Византийские Дары. Да, конечно, православные церкви на Ближнем Востоке, их существование и верность семи Вселенским Соборам среди мусульманского мира уже чудо свидетельствования о святости Православия, но без Российской империи само православие не могло бы сохраниться и каждый, посягавший на веру и верующих, вынужден был считаться с фактом присутствия православной России в мире.

Вот в чем, как мне представляется, заключается смысл российского имперского бытия. Византия передала нам Православие и мы должны донести его до Вечности в первозданной чистоте. В Римской империи (Первом Риме) зародилось христианство, в Византийской империи (Втором Риме) христианство обрело законченность и чистоту в Православии, в России (Третьем Риме) Православие должно было сохраниться, чтобы при встрече с Вечностью во время Второго Пришествия оно свидетельствовало о малом стаде и о верных, которые могут спастись.

И Россия справилась со своей исторической задачей. Исидор, представлявший на Флорентийском соборе Россию, был с позором изгнан с митрополичьей кафедры и Россия сама стала поставлять в митрополиты своих людей, чтобы позднее Церковь обрела статус автокефалии со своим патриархом. За всю историю в Русской Православной Церкви были две ереси стригольников и жидовствующих, но они были быстро и радикально искоренены, ничем не повлияв на церковную жизнь и жизнь государства.

И раскол, произошедший на грани ХVII-ХVIII веков тоже не затронул чистоты Православия, хотя петровские протестантские новации болезненно сказались на состоянии Церкви и выявили шаткость имперской власти в отношении стержня российской государственности каким всегда было и остается Православие. Жертвенный подвиг царской семьи в 1918 году был оправдание империи как хранительницы Православия, а тысячи новомучеников и исповедников ХХ века лишь подтвердили, что Святая Русь жива и хранит Византийский ар для покаянного вручения Господу.

А что касается искушений, то наше последнее десятилетие показало, сколь много их и как они прельстительны. Но в системе предложенных здесь рассуждений, дело не в католическом прозелитизме, не в протестантском проповедничестве и даже не в тоталитарном сектантстве. Дело в государстве, которое сознательно сбросило с себя легкое бремя защиты Православия и своей "светскостью" сознательно отказалось от имперской воли и имперских обязанностей. Для России переход в режим "демократического государства" с "суверенной личностью" и приоритетом "общечеловеческих ценностей" есть предательство Традиции и целеполагания государственного бытия. И вот почему Четвертому Риму не быть – принять, сохранить и продолжить имперский подвиг Византийской империи и Российской империи никому не под силу. А уж когда внутри Церкви экуменическая зараза находит у пастырей и мирян благожелательный отклик, то как не вспомнить Флорентийскую унию и трагедию 1453 года…

В ожидании неизбежной, обетованной и чаемой Вечности будем трудиться далее. Будем надеяться, что не все еще сказано, не вся имперская воля исчерпана. И для укрепления сил будем с радостью поминать наших братьев православных в Сербии, Болгарии, Греции, Сирии, Ливане, Палестине. Они тоже наследники Византии, они тоже Хранители Традиции и Византийского Дара. Помянем всех их в молитвах о воссоединении Церквей на основе решений семи Вселенских соборов, на основе православного Предания, которое есть осуществленное Писание.

  ИМПЕРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

  Сейчас, сидя на пепелище великой державы, разру­шенной не нами, но при нашем молчании или бессиль­ном сопротивлении, приходится вспоминать, что мы отдали за свободу произвола, демократию тоталитаризма и капитулянтское разоружение. Плач «на реках вавилон­ских* обо всем и такой силы, что руки опускаются, воля истончается, созидание переносится в неведомое завтра, вместо того чтобы сегодня уже отрабатывать тактику ближнего боя, выхода из окружения и концентрации сил на направлении главного удара. Но и у вселенского плача есть смысл, заключающийся в том, что вспоминается и понимается суть величия потерянного, находится тот от­брошенный камень, который может и должен стать во главу угла. Вспомнят экономику, образование, технику, армию, культуру. Вспомнят все, что нам еще пригодится после выхода из окружения мирового сообщества. Может быть, и эти заметки когда-нибудь пригодятся восстанови­телям великой, единой и неделимой России.

Периодизация литературы была самая разнообразная. Самые из них злободневные — дореволюционная и совет­ская литературы; советская и постсоветская литературы. Идеологизированность здесь несомненная и открыто ан­гажированная вплоть до того, что после революции с па­рохода современности сбрасывались (как совсем недавно пресс-секретарь Костиков) Пушкин, Толстой, Достоев­ский, чтобы на месте впередсмотрящего штурмана и ка­питана оказались Авербах, Алтаузен и сам БезыменскиЙ. Ничем не хуже постсоветский период. Шолохов, Остро­вский и Горький отправлены на свалку истории для возве­дения на освободившийся пьедестал безграмотной диссидентуры во главе с параноидальным Ерофеевым и русскокосноязычным Бродским.

Более взвешенным и приемлемым был формационный подход. Различались (для России) эпическая, феодальная, капиталистическая и социалистическая литературы с их классовой ограниченностью и классовым же превосходством. В этой классификации вполне естественно было говорить, что Лев Толстой «вплотную подошел и остановился», а Алексей Толстой не только подошел, но и превзошел своего однофамильца. Тем не менее формационная клас­сификация позволяла не только понять классовую сущ­ность литературы, но требовала всестороннего изучения конкретно-исторических обстоятельств, мировоззренче­ских процессов и духовных исканий общества определен­ного исторического периода, и это позволяло понять как естественность литературного процесса, так и феномена­льность национальной литературы и ее авторов. Слабым, но вписанным в историю был хронологический подход. Унылое перечисление литератур X - XX веков мало что добавляло для осмысления духа литературы, но не позво­ляло отождествлять «Задонщину» со «Словом о полку Игореве», Шолохова с Крюковым, куртуазных маньери­стов с любомудрами. Были и другие классификационные принципы (светская и духовная литературы, народная и классическая литературы, литература как отражение раз­вивающегося национального самосознания и т.д.), кото­рые сыграли свою роль в литературоведении и культуре. Среди них обращу внимание на классификацию по госу-дарсгвообразующему признаку. История литературы опи­сывалась в соответствии с периодами государственного развития, и появлялись описания литературы домонголь­ской Руси, периода формирования централизованного го­сударства, эпохи империализма и советского периода. Такой подход равноправен с другими способами класси­фикации литературы, но вот какой в нем был изъян.

Привязывая литературу к периодам развития и типам государства, не говорили о влиянии самого типа государ­ства на литературу или от существа дела переходили к разжевыванию классового принципа и давления на непо­вторимую творческую личность. Классовость конечно же была, творческая личность, естественно, подавлялась го­сударственными устоями и необходимостью, иначе бы она, творческая личность, государство разнесла по брев­нышку и кирпичику (см. опыт 1917 г. и 1991 г.). А если представить, что творческая личность принимала государ­ство, участвовала в его созидании и укреплении, восхища­лась им и свободно отдавала свой неповторимый талант этому исторически конкретному государству? В этом слу­чае возникала и развивалась государственная (государственническая) литература, вполне отличимая от литературы государства иного периода, той или иной классовой сущ­ности. В этом случае создается литература именно этого типа государства, а не литература при этом или в условиях этого государства, и она, безусловно, соответствует всем тем признакам, которыми государство отличается от дру­гих типов государств, неся в себе достоинства и пороки, которыми обладает само государство как форма существо­вания национальной (многонациональной) целостности. Такой подход не менее и не более формалистичен, чем лю­бые другие способы описания процесса и этапов развития литературы. Соотношение государства (формы) и нации (содержания) всегда было сложным и неоднозначным, сложной и неоднозначной будет и классификация литера­туры по типам и формам государства. Но я и не ставлю пе­ред собой цели создания классификационной системы. Передо мной задача конкретная — определить специфиче­ские признаки и содержание литературы имперской рос­сийской истории, причем не всей литературы, а той ее части, которая понимала, описывала и развивала содержа­ние национально-государственной жизни, была импер­ской литературой не по хронологической принадлежности, а по идейно-политическим устремлениям.

Все народы равноправны, но не равновелики. Первая половина фразы вполне демократична, вторая — абсолют­но истинна и в этом смысле никакой демократии в себе не содержит, из-за чего сами сторонники демократии любого толка стараются ее извратить или замолчать. Между тем отдельно взятое «равноправие» уравнивает не только юри­дически или политически этнические сообщества, но и их истории, культурно-исторические достижения, ценности и идеалы. Только коррекция равноправия неравновеликостью дает возможность понять этническую неповторимость (по терминологии К. Леонтьева, «цветущую сложность»), из чего и складывается история человечества и чем объяс­няется, например, величие северокавказского эпоса «Нарты» и жалкость «ичкерийской государственности». Господь человеку и этническим сообществам дал свободу воли, дал возможность свободно выбирать между вечно­стью и временностью, восхождением к идеалу или бессо­держательностью исторического бытия. Именно свобода воли вместе с сакральным и нам недоступным смыслом истории человечества и этнической истории, лишь мини­мальному количеству этнических образований дала возможность достичь уровня национального бытия, и лишь несколько наций в истории нового времени смогли со­здать империи, как форму собственного национального бытия. Империя требует колоссального напряжения чело­веческих сил и полной самоотдачи нации в ее строитель­стве. Любая остановка в имперском строительстве уже разрушает здание империи, и потому империи создаются ради сверхидеальной цели (это подтверждает исключите­льность, уникальность национальной судьбы, нацеленной на имперское созидание).

Империи развиваются до определенных националь­ным потенциалом границ, и только в них империя и на­ция живут полноценно и исторически длительно. Выход за пределы национальных возможностей обессиливает на­цию и империю, хотя опасность эта не сразу осознается. Империя начинает создаваться государствообразующей нацией, она затем становится полиэтнической, и на этом этапе возникает проблема межэтнических отношений.

Запад (Британия) создал империю владычества белых над цветными. Россия создалась как империя благодаря ясному осознанию равноправности этнических общнос­тей, их включенности в имперское строительство, из-за чего имперская государственность в России была надна­циональной (при естественной определяющей роли рус­ской государствообразующей нации). Империя — гарант безопасности национальной жизни и, значит, духовного и культурного самопознания и развития. Национальная духовность и культура глубже и многообразнее, чем им­перское бытие нации, но определенным образом и соот­ветствующими выразительными средствами выражают и отражают имперский статус нации и государства.

Древнерусское государство — прообраз империи. При всем том что этногенез славян продолжался и достижение национальной целостности было отдаленным будущим, объединение земель и племен в единое государство, при­нятие Православия, создание мощной армии не могли не вызвать тот духовный подъем, то ощущение необычности и величия бытия, которые выражаются в философско-поэтическом восторге страной, народом и героями этого со­зидания. Именно восторг — вот чувство, наполнившее души людей, причастных к протоимперскому строитель­ству или вспоминающих о величии и грандиозности этого протоимперского здания.

Наиболее ярким памятником протоимперской литера­туры, без сомнения, является «Слово о погибели Русской земли», которое, исходя из его содержания, правильнее называть «Словом о Русской земле». Действительно, кро­ме заключительного предложения о беде христиан, каж­дое слово, каждая строчка — восхищение и восторг от красно украшенной земли Русской с бесчисленными пти­цами, зверьками различными, озерами многими, народа­ми великими, вельможами многими. Всего исполнена земля Русская, христианская. Панорамный обзор, пере­числение как образ величия и красоты... Какая там буко­лика или пастораль! Мы как из космоса созерцаем эту неоглядную страну, поражаясь ее богатству, простору и красоте. И эта необъятная страна сильна и несокрушима. Она свободно распоряжается своей силой, покоряя и вби­рая в себя соседние народы. Князья ее сильны, и с какой гордостью называется имя Владимира Мономаха, «кото­рым половцы детей своих пугали в колыбели». И далее: «А литва из болота на свет не показывалась. А венгры камен­ные города укрепляли железными воротами, чтобы на них великий Владимир не ходил войной. А немцы радовались, что они далеко за синим морем. Буртасы, черемисы, веда и мордва бортничали на князя великого Владимира. И сам господин Мануил Цареградский, страх имея, за тем и ве­ликие дары посылал к нему, чтобы великий князь Влади­мир Царьграда его не взял».

Ну, какой же тут «плач»?! Вот она, великан держава, ве­ликий народ, великий государь, которые могут все, кото­рым никто противостоять не может! Это только ушибленные демократией, равенством без ответственно­сти и общечеловеческими ценностями маразматики могут шипеть от ужаса перед таким выражением силы и власти, а автор «Слова о Русской земле» своим гимном стоит вро­вень со страной, народом и великими князьями. Он столь же государственник, сколь и его великие современники, сам древнерусский народ. В литературе домонгольской Руси «Слово о погибели Русской земли» не одиноко. Ря­дом с ним наш величайший памятник литературы — «Слово о полку Игореве», тоже зачисленный в разряд пла­чей по Русской земле и порушенному единству «как раз перед нашествием монголов».

Может быть, и плач, может быть, и призыв — в гениа­льных произведениях такого уровня промыслительно вы­ражается вся сложность национального исторического и Духовного бытия. Но уж если вся сложность, то должны обнаружиться мотивы протоимперского самосознания, и они легко находимы в изроненном великим Святославом златом слове, со слезами смешанном. Святослав осуждает преждевременный поход Игоря и Всеволода, призывает князей объединиться для победы над врагом — плач клас­сический и несомненный. Но если отчленить плачевую стилистику, то златое слово Святослава немедленно ста­новится гимном мощи древней Руси, все еще сохраняю­щей систему государственного единства. Воины Ярослава без щитов с кинжалами засапожными кликом побеждают полки, звеня славой предков; великий Всеволод с воина­ми способен веслами Волгу разбрызгать, а Дон шеломами вычерпать; дружины Рюрика и Давида рычат, как туры; галицкий Осмомысл Ярослав подпер Угорские горы пол­ками железными, затворил Дунаю ворота, и угроза его по земле течет; литва, деремела, ятвяги и половцы главы подклонили под мечи харалужные Мстислава и Рюрика... В образных преувеличениях все то же восхищение мощью страны, князей, их дружин.

Панорамный обзор немереных просторов Руси еще бо­лее усиливает сопричастность величию державы и во­инской славы народа. Протоимперское сознание не стес­няется силы, оно открыто декларирует властное, повеле­вающее стремление государства превозмочь все и наказать любого дерзнувшего на свободу и независимость великой страны и ее народа. И может быть, само «Слово о полку Игореве» появилось потому, что случайная неудача удельного князя воспринята была как оскорбление — не­заслуженное и несоизмеримое — протоимперской нацио­нально-государственной стихии. Игорь хоть и великий князь, но из рода Рюриковичей, Черниговское княжество хоть и удел, но неотъемлемая часть великого Древнерус­ского государства. Такова протоимперская логика, и вне ее «Слово о полку Игореве» становится всего лишь собы­тием литературы, в то время как протоимперский пафос сделал эту поэму составляющей нашего национального самосознания. Здесь упомянуты два поэтических произве­дения, но было бы некорректно не вспомнить еще одно произведение, которое, несомненно, и провиденциально стало программным для тысячелетнего Русского государ­ства.

Речь, конечно же, идет о «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона, в котором открыто и бескомпро­миссно, торжественно и дальновидно определена идео­логия нашего духовного, культурного, политического и исторического подвига, созидания, жизнеустроения. Уже одно отличение, различение, неслияние Закона и Благо­дати значит для нас куда больше, чем последующие «тон­кие» размышления Бердяев-Булгаковичей (прекрасный термин Солоневича) об истоках Православия и софийности. И как современно звучат слова митрополита Иларио­на: «Ибо вера благодатная распространилась по всей земле и достигла нашего народа русского. И озеро закона пересохло, евангельский источник, наполнившись водой и покрыв землю, разлился и до пределов наших. И вот уже со всеми христианами и мы славим Святую Троицу, а иудеи молчат; Христос прославляется, а иудеи проклина­ются; язычники приведены, а иудеи отринуты».

Последующие похвальные слова великому князю рав­ноапостольному Владимиру — гимн древнему и славному роду Рюриковичей, «которые, во дни свои властвуя, му­жеством и храбростью известны были во многих странах, победы их и могущество вспоминаются и прославляются поныне. Ведь владычествовали они не в безвестной и ху­дой земле, но в земле Русской, что ведома во всех наслышанных о ней четырех концах земли». Но важнее подвигов ратных, могущества и славы для Илариона при­нятие Православия Владимиром и крещение им Руси. Православными становятся государство и народ, и это са­мое большое сокровище, приобретенное для себя и на веки вечные народом и государством.

На основе Православия воздвигается одухотворенная власть, и православный народ свободно принимает иго власти и Благодати, ибо иго это легко. Вот что утверждает в «Слове о законе и благодати» митрополит Иларион, и напрасно западные «спецы по России» придумывали ми­фическое «Завещание» Петра I для объяснения россий­ской политики XVIII - XX веков. Подлинное, ясное, программное изложение нашей национально-государст­венной доктрины дано в середине XI века митрополитом Иларионом, и Россия на разных этапах своего бытия лишь реализовывала то, что в похвальном слове русского Митрополита было сказано и определено. Не случайно, что в первой половине XIX века удивительно емкая и гармо­ническая триада Православие-Самодержавие-Народность всего лишь афористично воспроизводила развернутую программу митрополита Илариона. Протоимперская идео­логия стала идеологией Российской империи, явно обна­ружив преемственность, точность исходных принципов и проверяемость подлинности доктрины тысячелетним хо­дом нашей истории.

Пропустим литературу Московского царства. И не по­тому, что она неинтересна или незначительна. Специали­сты и вдумчивые читатели знают о богатстве и глубине произведений XIV - XVII веков, но нас интересует им­перское содержание литературы, а этот исторически дли­тельный период был подготовкой к взлету российской государственности, произошедшему в XVIII веке. Отме­тим лишь, что и в этот период протоимперские мотивы звучат в «Задонщине», посланиях старца Филофея, пись­мах Ивана Грозного Андрею Курбскому. И «Житие» и послания протопопа Аввакума тоже имеют мотив велико­державности и утверждения истинности и незыблемости Православия как основы российской государственности и самодержавной власти.

Не на пустом месте создавалась имперская литература. Программное завещание митрополита Илариона продол­жало определять идеологию Московского царства, оно было источником политического и поэтического творче­ства уже в имперский период русской истории. Но как болезненно шел этот процесс и как сложно давалось осво­ение литературой имперского характера российской госу­дарственности и имперского содержания национального бытия! Почти вся первая половина XVIII века, когда им­перский статус России был реален и неопровержим, лите­ратура косноязычила так, как будто только-только страна и народ обрели письменность и учились читать по скла­дам. Невнятное пустозвонство Симеона Полоцкого, нуд­ное умничанье Антиоха Кантемира, заумь «Телемахиды» Тредиаковского, бытовая, и не более, лирика Сумароко­ва — вот уровень постижения литературного процесса. Конечно, умом Россию уже воспринимали как империю, но поэтическое и, добавлю, историософское понимание и изображение имперского качества государства только еще намечалось.

Понадобился гений Ломоносова, чтобы освоить и вы­разить эту вершину национально-государственной жизни. Понадобилось возвращение в стихию русского языка и русского мелоса для адекватного поэтического изображе­ния величия страны, власти и гения народа, «Ода на день восшествия на всероссийский престол императрицы Елисаветы Петровны 1747 года» стала подлинным событием русской культуры и манифестом состоявшегося импер­ского сознания нации. После десятилетия владычества царицы «престрашного зрака», Анны Иоанновны, вкупе с Бироном подавлявшей русское национальное самосознание и наводнившей страну иноземной сволочью, время правле­ния Елисаветы Петровны было действительно русским временем, когда империя стала реальной, устойчивой и есте­ственной формой национального бытия. Как же было не восхититься русской императрицей, не воспеть ее правление!

Сия тебе единой слава,

Монархиня, принадлежит.

  Пространная твоя держава

О как тебе благодарит!

Воззри на горы превысоки,

Воззри в поля свои широки,

Где Волга, Днепр, где Обь течет;

Богатство в оных потаенно

Наукой будет откровенно.

Что щедростью твоей цветет.

…………………………….

Тебе, о милости источник,

О ангел мирных наших лет!

Всевышний на того помощник,

Кто гордостью своей дерзнет,

Завидя нашему покою,

Против тебя восстать войною;

Тебя зиждитель сохранит

Во всех путях беспреткновенну

И жизнь твою благословенну

С числом щедрот твоих сравнит.

Сколько восхищения и сколько достоинства! Ломоносов восхваляет императрицу как свободный и необходимый член имперского сообщества, сознающий мощь и величие верхов­ной власти, олицетворяющей и воплощающей мощь и вели­чие государства и народа. На этом уровне национального бытия и самосознания и разговор с Богом («Вечернее раз­мышление о Божием величестве при случае великого север­ного сияния», «Ода, выбранная из Иова» и др.) становится гимном, действительно Одой всемогуществу Господа; гармо­нии устроенного Им мира, благодати, дарованной свободной воле человека. Вселенскость как одно из определений Церк­ви лично пережита и гениально выражена Ломоносовым, но это означает то, что именно и исключительно имперское со­знание поняло откровение Никейского Символа Веры (утвержденного в условиях имперского Рима и имперской Византии) о вселенскости Православия. В курфюрстве раз­мером с огород и великом герцогстве длиной и шириной с околоток такое понимание, такое имперское проникновение в сакральность бытия просто невозможно вообразить, как невозможно самому последнему демократу понять непре­ложность и гуманизм социальной иерархичности.

Но подлинным и безусловным имперским поэтом был Г.Р. Державин (а какая державная фамилия!). Все его про­изведения дышат воздухом имперской мощи, осознанием имперской воли, которой доступно все. Державин и себя осознает имперской личностью, тем самым подтверждая тождественность имперского национального самосозна­ния имперской сущности государства. Екатерина II (Фелица) — богоподобная царевна! Как прекрасно сказано! Государыня, помазанница Божия, для поэта Державина воистину богоподобна, ибо властвует в полноте своей силы и безбрежности великодушия, всевластие сочетая с милосердием. Вот, что значит быть имперским поэтом — называть существующую систему власти и обладателей ею словами высшего смысла и быть убежденным, что это единственно достойные власти слова. И потому так есте­ственно звучит восхваление Екатерины Великой:

Прошу великого порока,

Да праха ног твоих коснусь,

Да слов твоих сладчайша тока

И лицезренья наслаждусь!

Небесные прощу я силы,

Да, их простри сафирны крылы,

Невидимо тебя хранят

От всех болезней, зол и скуки;

Да дел твоих в потомстве звуки,

Как в небе звезды, возблестят.

Но имперский человек, преклоняясь перед властью, знает, что он и сам часть властной системы и потому име­ет право и долг давать приговор тем, кто забывает, кем и во имя чего он правит. Государственник Державин спосо­бен критиковать государственную власть, и это вовсе не то же самое, что критика власти людьми, готовыми саму власть искоренить ради свободы слова, собраний и совес­ти. Вот державинское обращение к царям:

Ваш долг: спасать от бед невинных,

Несчастливым подать покров;

От сильных защищать бессильных,

Исторгнуть бедных из оков.

Не внемлют! видят — и не знают!

Покрыты мздою очеса:

Злодействы землю потрясают,

Неправда зыблет небеса.

Цари! Я мнил, вы боги власти,

Никто над вами не судья,

Но вы, как я подобно, страстны,

И так же смертны, как и я.

Впрочем, что же здесь объяснять великого имперского певца, когда он сам о себе написал:

Если звуки посвящались

Лиры моея царям, —

Добродетель ми казались

Мне они равны богам.

Если за победы громки

Я венцы сплетал вождям, —

Думал перелить в потомки

Души их и их детям.

Если где вельможам властным

Смел я правду брякнуть вслух, —

Мнил быть сердцем беспристрастным

Им, царю, отчизне друг.

Много еще можно сказать о сферах приложения им­перского таланта великого русского поэта. Но здесь не очерк его творчества, и потому оставим эту тему для лите­ратуроведов. Империя создается для реализации сверх­идеальной цели. Мощь, величие, несокрушимая воля важны сами по себе, но, только нацеленные на сверхиде­ал, они придают смысл имперскому государству, импер­скому самосознанию нации. Это хорошо понял уже Ломоносов, его опыт был чрезвычайно важен для Держави­на, но снова приходится вспомнить митрополита Илариона, показавшего и указавшего, как Благодать упраздняет Закон, как свет Православия преображает власть, народ и государство. Ломоносов и Державин обратились к высшему мерилу и судии — Господу Богу нашему, перед Кото­рым все — ничтожество и прах, у Которого все — любимые и неразумные дети. И как в имперской идеоло­гии России на первом месте стоит Православие и только потому утверждается незыблемость самодержавия и не­преходящая значимость народности, как в армии сража­лись сначала за Бога и только после Него за Царя и Отечество, так державинские трубы и лиры хвалили и сла­вили Бога, затем богоспасаемую Россию вместе с пома­занником Божиим и русский народ-богоносец:

Если я блистал восторгом,

С струн моих огонь летел,

Не собой блестел я — Богом;

Вне себя я Бога пел.

И поскольку сверхидеальное является целью и смыс­лом национально-государственного творчества, постоль­ку власть сверхидеала есть подлинная и единственная власть:

Воскресни, Боже! Боже правый!

И их молению внемли:

Приди, суди, карай лукавых

И будь един царем земли!

Снова надо подчеркнуть, что для имперского сознания Бог не теологическая проблема, а стержень государственного строительства. Сверхнапряжение национальных сил ради раздвижения границ или создания материальных благ абсурдно и оскорбительно для имперского сознания, в то время как создание державы, реализующей божественные установления, вполне объясняет, оправдывает и освящает имперское государственное строительство. Вместе с тем имперская личность в таком богопознании сама восприни­мает себя титанически и героически — она жертвенна и возвышенна, ничтожна и всесильна одновременно:

Я связь миров повсюду сущих,

Я крайня степень вещества,

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества.

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь — я раб, я червь — я Бог!

Но будучи я столь чудесен,

Отколе происше? — безвестен;

А сам собой я быть не мог.

Твое созданье я, Создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ податель,

Душа души моей и Царь!

Хотя здесь и необязательно говорить о соотношении сверхидеальной цели имперского строительства с исто­рическим бытием империи (в конце концов, литература необязательно только отражение жизни), все-таки о неко­торых событиях стоит напомнить. Утверждая себя цент­ром Православия, Российская империя делала все для защиты православно-христианского мира (даже вопреки национальным интересам). Возвращение Крыма сопро­вождалось защитой и переселением армян Суворовым в низовья Дона и на Кубань. Из-за необходимости гаранти­ровать выживание грузин и армян Россия перешла Глав­ный Кавказский хребет (естественную геополитическую границу) и ввязалась в многолетнюю Кавказскую войну, но выполнила свою православно-имперскую миссию. И Днестр, западный геополитический рубеж, Русская армия переходила не из-за желания прибрать к рукам побольше землицы, а по нравственному долгу защиты православного населения Балкан и Карпат от зверств турок. Благородная и бескорыстная война 1877—1878 годов, освободившая болгар и другие славянские народы от турецкого ига, была войной империи за свободу православного мира. Не важ­но, что спасенные от уничтожения армяне и грузины и освобожденные от ига южные славяне и тогда и позднее отплатили России черной неблагодарностью. Важно, что имперские обязательства Россия выполнила, стремясь к сверхидеальной цели даже в ущерб национально-государ­ственным интересам. Это был жертвенный героизм импе­рии и имперской нации, и он был, есть и будет уроком для всех этнических общностей, для всех нас, живущих в условиях национального нигилизма и подлого пресмыка­тельства перед силой и властью золотого тельца.

В XIX веке Российская империя вошла в стадию устой­чивости и расцвета, одновременно утратив воодушевле­ние, кипение страстей и чувство всесилия, которые характерны были для Екатерининской эпохи. Это не могло не сказаться на литературе, которая постепенно утра­чивает имперское содержание, переходя к периферийным темам, создавая бытовой жанр, натуральную школу, ин­тимную лирику, блестящие и совершенные сами по себе, но не способные возвыситься до имперского величия и героизма. Лишь эпизодически создаются произведения имперского уровня, свидетельствующие о том, что импер­ский дух продолжает существовать и быть неотъемлемой частью национального самосознания.

Не вдаваясь в подробности, отмечу прежде всего поэму В.А. Жуковского «Певец во стане русских воинов» и два под­линно имперских произведения А.С. Пушкина — «Бородин­ская годовщина» и «Клеветникам России». Созданные по разным поводам, эти поэтические жемчужины утверждали величие национального духа, героическое начало государст­венного бытия, бескомпромиссность в борьбе за Отечество. Может быть, потому так ненавистно демократам и либералам «Клеветникам России», что русский гений открыто восхища­ется мощью державы, способной раздавить, как назойливую муху, всех этих радетелей за «права человека» и найти им место «на полях России среди не чуждых им гробов». А как еще империя должна разговаривать со слизняками, визжа­щими от ненависти к Российской империи и бессилия ее со­крушить? На антиимперские действия может быть только имперский ответ, и он был дан. Гениальный, строгий, непре­ложный. Исключительно имперской была публицистика Ф.М. Достоевского в 70-е годы, особенно в связи с события­ми в Черногории, войной 1877-1878 годов и действиями Русской армии в Средней Азии. Освобождение славян и за­мирение Туркестана русский гений и пророк понимал как православное дело православной империи, и его рассужде­ния о кресте над Святой Софией в Константинополе были и остаются важными для понимания различия между захватни­ческими и освободительными войнами, между военными операциями мелких государств-хищников и стратегией им­перии, ставящей и достигающей сверхидеальные цели.

С горечью должен констатировать, что после публици­стики Ф.М. Достоевского имперская струя в русской лите­ратуре иссякает. Конечно, сочинения К. Победоносцева, Н. Данилевского, К. Леонтьева, Л. Тихомирова, М. Мень­шикова существенно важны для понимания имперского государства и имперской идеологии, но это уже сфера философской рефлексии на национально-государственное бытие, а не поэтическое вдохновенное отражение импер­ского качества жизни. Лишь В. Хлебников в 1910 году под­нялся до державной мощи выражения имперского духа:

Мы желаем звездам тыкать.

Мы устали звездам выкать,

Мы узнали сладость рыкать.

Будьте грозны, как Остраница,

Платов и Бакланов,

Полно вам кланяться

Роже бусурманов.

Пусть кричат вожаки,

Плюньте им в зенки!

Будьте в вере крепки,

Как Морозенки.

О, уподобьтесь Святославу —

Врагам сказал: «Иду на вы!»

Померкнувшую славу

Творите, северные львы.

С толпою прадедов за нами

Ермак и Ослябя.

Вейся, вейся русское знамя,

Веди нас через сушу и через хляби!

Туда, где дух отчизны вымер

И где неверия пустыня,

Идите грозно, как Владимир

Или с дружиной Добрыня.

Далее — крушение Российской империи, стагнация имперского духа, превращение России в хворост для ми­ровой революции. Последними свидетелями имперского сознания стали И. Ильин и И. Солоневич, безответно сту­чавшиеся в сердца и умы современников за рубежом. А те ностальгически вспоминали довольство жизни в импе­рии, парады и светские приемы, убедительно подтверж­дая, что никакого имперского духа и имперской воли они не сохранили и не уберегли. Иван Ильин это состояние эмиграции понял и обращался в своем творчестве к людям новой, постсоветской России. Понял это и И. Соло­невич, отказавшийся от иллюзий в отношении всех, грезящих о былом, и попытавшийся создать движение Штабс-капитанов, т.е. людей воли и действия. Проекты двух русских мыслителей остались на бумаге, но они важ­ны тем, что подтверждают неискоренимость имперского духа и дают надежду даже сейчас на будущее имперское строительство.

***

Советская империя лежит в руинах. Над истекающей кровью державой кружится воронье, и среди развалин ры­щут шакалы и гиены в поисках пропитания. Плач о потеряном стал основным содержанием большой русской литературы, но давайте вспомним, что из плача о погибе­ли Русской земли созидалась энергия надежды, сопротив­ления и победы. Давайте не забывать, что доктрина митрополита Илариона не исчерпана и имперское воз­рождение неизбежно. Мы — русские, какой восторг!

ИМПЕРСКАЯ КУЛЬТУРА: СОВЕТСКИЙ ПЕРИОД

 Советская империя, или, что одно и то же, империя со­ветского типа, рожденная в грозе и буре, исчезла как госу­дарственно-политическое образование под неслышный скрип перьев в Беловежской чащобе. Грозы и бури нача­лись несколько позже, когда обнаружилось, что в империи существовали качества и свойства безусловно необходи­мые для человеческого и национального бытия и устране­ние которых обессиливало бытие наций и человека. По указам и фальшивым волеизъявлениям граждан возникли государства, которым еще предстоит железом и кровью доказывать право на существование, хотя, по моему глу­бокому убеждению, аргументации у государств-новоделов нет никакой и пространство бывшего СССР (как и про­странство Российской империи) остается невспаханной целиной для будущего неминуемого и неведомого импер­ского строительства.

Империя советского типа не была причудой или выви­хом российской истории, но здесь нет необходимости в Доказательстве объективности возникновения советской империи. Для нас куда важнее сейчас показать, что худо­жественная литература и в целом культура советской им­перии тоже возникли и развивались органично, а не по Указке агитпропа, как об этом судачат кухонные тарака­ны, после 1991 года вдруг заселившие политическую гос­тиную и там при свете дня и тьме ночной плодящие свою радикально-демократическую культуру фекалий.

Созидательный имперский порыв, безусловно, обладал героическим пафосом, и литература (культура) не могла не воспроизвести этот имперский порыв с теми безуслов­ностью и естественностью, которые превосходят поли­тические стереотипы и указания партийных бонз и ответ работников агитпропа. Вот этот имперский пафос и его отражение в художественном творчестве станут главным содержанием данных сугубо личных заметок. Память о советской истории жива, трагедия распада империи слишком горестна, чтобы отстраниться от того, что было содержанием жизни, и холодным рассудком описывать и систематизировать очередной период литературно-худо­ жественного процесса.

 ***

Созидание империи советского типа начиналось на основе отрицания государственности как таковой. Не бу­ дем вспоминать «Манифест коммунистической партии» К. Маркса и Ф. Энгельса, не будем ссылаться на «Госу­ дарство и революцию» и «Лекцию о государстве» В.И. Ле­ нина, не примем в расчет постановления съездов РКП(б). затем ВКП(б) о мировой революции. Обратимся к худо­ жественному манифесту, в котором отрицание государст­ ва выражено ярко поэтически и категорически. Я имею в виду «Интернационал», до сих пор являющийся партий­ ным гимном многих левых, коммунистических партий, в том числе КПРФ, вообще не имеющей какой-либо идео­ логии, но продолжающей сохранять пришедший из XIX века гимн в качестве своей музыкально-поэтической эмб­ лемы.

Итак, гимн то ли трудящихся, то ли партии заявляет о своей программной цели:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим:

Кто был ничем, тот станет всем.

Реальность и историческое прошлое, включая и всю систему государственно-политических образований, от­ рицаются полностью, а разрушение становится инстру­ ментом и способом этого отрицания. Но и положительная программа строительства нового мира не предусматривает государственной обособленности. Впереди тот самый мир без России и Латвии, о котором поэтически воздыхал Ма­ яковский и который был целью мировой революции во времена Ленина — Троцкого и мирового коммунистиче­ ского движения в эпоху брежневской политической стаг­нации.

Этот тотальный политический анархизм сочетался с «обожением» массы при сознательно избранном богобор­ честве:

Никто не даст нам избавленья — Ни Бог, ни царь и ни герой. Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой.

Богоборчество в форме атеизма было своеобразной формой новой пролетарской духовности, т.е. той абсо­лютной бездуховностью, которая по принципу зеркально­ го отражения поэтизировала атеизм и наделяла его (противоестественно и кощунственно) духовным содер­ жанием. Именно в силу этой зеркальности отрицалась сакральная монархическая власть, именно поэтому и личность (герой) с ее свободной волей и неповторимо­ стью замещалась безликой массой.

Единица — вздор,

                           единица — ноль

……………………………………

А если

                        в партию

                                 сгрудились малые —

сдайся, враг,

                замри

                            и ляг!

Партия —

                   рука миллион опалая,

сжатая

              в один

                        громящий кулак.

Этот пафос обезличенной массы В. Маяковский усво­ ил и творчески развил задолго до цитируемой здесь поэмы «Владимир Ильич Ленин». Его поэма «150 000 000» была гимном массе и анафемой индивидуальности — ни больше, ни меньше. И можно было бы считать все это результатом творческой индивидуальности автора, если бы так не опи­ сывали творцов нового мира другие сторонники победи­ телей. Б. Пильняк в «Голом годе» комиссаров обозначил термином «кожаные куртки» и тем ограничил описание индивидуальности идеологических вожаков «трудящегося и эксплуатируемого народа». Да и сатирическое изобра­ жение Е. Замятиным будущего в повести «Мы» тоже показывает эту торжествующую массу, которой чужда индивидуальность.

Еще раз напомню, что «Интернационал» был гимном людей и организаций, революционный активизм сделав­ших смыслом своей жизни и политической практики. Он являлся их символом веры, и они готовы были сделать все, вплоть до самопожертвования, чтобы если не осуще­ствить, то приблизить время, когда «кто был ничем, тот станет всем». Перед нами, следовательно, не просто поли­ тическое движение, а мессианизм со своей сакральной це­ лью, фанатически верующими последователями и полной подчиненностью действительности мессианскому фанто­му. Учитывая же то обстоятельство, что этот мессианизм был философски обоснован, политически организован и экономически обеспечен, надо согласиться с тем, что это была гигантская сила, действительно ориентированная на полное изменение облика мира и человечества. Именно поэтому мессианизм коммунистического типа ориентиро­ ван на планету, а страны и государства только препятству­ ют достижению цели.

В силу безбожности коммунистический мессианизм за­ менил православно-христианскую вселенскость мировой коммуной, т.е. способом жизнеустроения, полностью соот­ветствующим шигалевскому «раю», описанному Ф.М. До­стоевским в пророческой книге «Бесы». Эта коммуна присутствовала в политических декларациях и резолюциях. Она активно насаждалась в жизни и художественном творчестве. Золотой миллиард рублей в самый разгар гражданской войны был потрачен на создание в деревне коммун, за год проеден коммунарами, но никто о деньгах не вспомнил — ставился социальный эксперимент, отве­чающий мессианской идеологии, и такая мелочь, как де­ ньги, никого не волновала.

В этой же системе надо рассматривать и проблему ком­ муналок. Конечно, не хватало жилья, конечно, надо было куда-то селить всех, кто из местечек перебрался в перво­ престольную, вообще в крупные промышленные и на­ учные центры. Но идеология требовала создания общежи тельства-муравейника, и коммуналки эту функцию вы­ полняли. Кстати, пресловутый «Дом на набережной», дома российских и зарубежных конструктивистов строи­ лись для комфортабельного, но общежительского су­ ществования верхушки и среднего класса победите­ лей-коммунаров.

И конечно они не забывали об архитектурной симво­ лике. В полном соответствии с сакральными принципами тьмы был взорван храм Христа Спасителя, чтобы на его месте возвести капище под названием Дворец Советов, над которым должна была возвышаться стометровая ста­ туя вождя мирового пролетариата. А чтобы символизм победителей был понятен, доходчив и зрим, предполага­ лось в голове истукана разместить зал заседаний политбю­ ро ВКП(б) — открыто-сокровенный орган победителей старого порядка и проектантов мировой революции. Са­ танинское перевертывание смысла здесь, несомненно, (в Православии: дом Мой домом молитвы наречется; у рево­люционных сатанистов: в голове истукана — «святая свя­ тых» — «коллективным разумом» замышляется мировой пожар — геенна огненная).

Теперь оказывается, что у новой власти были три кита, на которых она хотела построить свой мир. Вместо веры — безбожие; вместо вселенскости как симфонии го­ сударств — всемирность, преодолевшая государственность; вместо соборности — безличностный коллективизм. Все это точно соответствует сатанизму, переворачивающему божественный смысл, и странно на этом фоне выглядят рассуждения партийно-«богословских» либералов, ищу­щих в коммунизме некие параллели с христианским веро­ учением...

Но не об этом сейчас речь. Сейчас еще раз надо повто­рить, что у новой идеологии была действительно всемир­ ная армия приверженцев, готовых на все, чтобы идея стала материальной силой, при помощи которой мир бу­ дет перерыт и перестроен. Вот эта «тотальность» и захва­ тывала тех деятелей русской культуры, которые уже давно были оторваны от национальной традиции, тихо ведьмачили в различных теософских и «богословско-историче ских» обществах и шумно декаденствовали и будетлянили. Ну, как же, наконец-то можно было реально творить то, о чем только воздыхалось и мерещилось. Можно было, на­ конец, побольшевичить в жизни и культуре, сжигать Ра­ фаэля, сбрасывать Пушкина с парохода современности, а всю культуру и философию уместить в «Черный квадрат», покрыв им памятник Интернационалу Татлина. Двенад­ цать бандюг теперь ходят державным шагом, украинскому Хлопцу подавай Гренаду, а героям ранних рассказов А. Платонова (например, «Эфирный тракт») вообще надо перестроить мироздание. Декадентская «вечная женствен ность» перевоплотилась в Революцию, ради которой, к примеру, Макар Нагульнов готов прикончить детей, жен­ щин и стариков, а Копенкин («Чевенгур» А. Платонова) рыскал по России, всматриваясь в облака, плывущие на запад, где в сырой земле лежит его единственная лю­ бовь — Роза Люксембург.

Воистину, при таком умонастроении (или помрачении ума) и при таких целях Россия только и могла быть вязан­ кой хвороста для костра мировой революции, о чем от­ крыто и заявлял господин-товарищ Троцкий (в системе этой психологии хорошо понимаются старания нынеш­ них коммунистов при проталкивании в Думе договора о дружбе с Украиной. Одним из «убойных» аргументов у них было то предполагаемое обстоятельство, что этим до­ говором готовится грядущее объединение, а сейчас Рос­ сия может и потерпеть, и пострадать ради все того же светлого будущего). При подобной всемирной цели и при наличии армии фанатиков естественно укоренялась геро­изация жертвенности. В то время, когда в Белой Армии пели: «Смело мы в бой пойдем за Русь Святую и как один прольем кровь молодую», в Красной Армии и после граж­ данской войны чеканили: «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это». Позд­ нее в кинофильме «Мы из Кронштадта» апофеоз жертвен­ ности достигает своего пика, чтобы затем революционные матросы превратились в новомучеников пролетарской ре­волюции. Эта же целевая установка на построение нового мира просто обязывала героизировать будущий послед­ ний и решительный бой, и потому одни писали и сочиня­ ли, а другие восторженно распевали: «Близится эра новых боев. Клич пионера: «Всегда будь готов!»

При такой устремленности к окончательному торжест­ ву нового порядка социальная психология соглашалась с тем, что «вся-то наша жизнь есть борьба, борьба», а место приложения борцовских усилий — пустая формальность, и потому нет ничего странного в том, что «я хату покинул, ушел воевать, чтоб землю крестьянам в Гренаде отдать». Что особенно важно, восторг от борьбы и планетарность масштабов революционных преобразований опирались на аксиоматическую убежденность в том, что «мы рождены, чтоб сказку сделать былью», и потому в предстоящих сра­ жениях врага надлежит уничтожить быстро и на его тер­ ритории. И поэтому Макар Нагульнов учит ночами английский язык, а пролетарские армии у Н. Шпанов при поддержке восставших рабочих освобождают от бур­ жуазии Европу, а погибающий у Гайдара Мальчиш-Ки-бальчиш вознаграждается посмертно полным и окончате­ льным разгромом буржуинов.

 ***

При таких целях, таком энтузиазме и такой идеологии РСФСР — СССР неминуемо должны были ввязаться в во­ енно-политическую авантюру под названием «мировая революция». Пролетарским гражданам мира, вылетевшим из гнезда Троцкого, не терпелось дать последний и реши­ тельный бой капиталу, чтобы спалить окончательно и все­ рьез историческую Россию и ее перевоплощение в образе Советского Союза. Во всяком случае, Коминтерн и был создан для того, чтобы вместо Латвии и России появился пролетарский новый мир трудовых армий, созидающих рай для избранных вождей мирового пролетариата.

Эта угроза государству — да что там, самому существо­ ванию народов России! — хорошо осознавалась религиоз­ ными деятелями в России и за рубежом, частью не поддавшейся демократии русской интеллигенции и небо­ льшим количеством политиков, равно отвергнувшим коммунизм и всевластие Учредительного собрания, ради которого якобы было создано Белое движение. Но дейст­ вительная, сознательная и последовательная работа по искоренению троцкистской чумы и вместе с нею кремлев­ ских мечтателей о мировом пожаре велась именно в Кремле и именно одним из «учеников» Ленина. Речь, ес­ тественно, идет об И.В. Сталине, изнутри знавшем под­ линные намерения «ленинской гвардии» и давно понявшем, что только карательные меры могут ввести страну в нормальное состояние, нейтрализовать револю­ ционных фанатиков и дать народу возможность думать о себе, а не о неграх или гренадских батраках. Вся история борьбы И.В. Сталина с различными оппозициями свиде­ тельствует о его политической гениальности, умении бить врага руками других врагов до тех пор, пока они сами не сожрут друг друга, чтобы на завершающем этапе при полной энтузиастической поддержке народа можно было образцово-показательно осудить и расстрелять интерна­ ционально-космополитическую банду. Что он успешно осуществил, став, как я уже неоднократно писал, бичом Божьим, очистившим Россию (СССР) от антинациональной и антигосударственной скверны. К сожалению, не в полном объеме и не окончательно и бесповоротно.

Эта политическая борьба важна для нас потому, что позволила литературе и, шире, культуре 30-х годов верну­ ться к реалиям национально-государственной жизни и покончить с уголовно наказуемым баловством под назва­ нием «революционная всемирность». Политическое ру­ ководство резко повернуло молодежь к изучению собст­ венной истории, и хотя «историческая школа Покровско­ го» еще продолжала поганить все, что происходило в России на протяжении тысячелетия, в школьных и вузов­ских учебниках уже обнаруживались страницы, воспиты­вающие патриотизм и национальную гордость. В этом направлении следует рассматривать и широкую дискус­сию, проведенную в печати после опубликования сцена­ рия будущего фильма «Александр Невский». Все попытки «покровцев» опорочить святого благоверного князя Алек­ сандра Невского оказались смехотворными и ничтожны­ ми по последствиям, а призывы к классовому подходу в изображении средневековья привели лишь к тому, что в фильме народное ополчение было показано таким, каким оно и было всегда на Руси — жертвенным, несгибаемым, осмысленно борющимся за свободу, честь и независи­ мость Родины.

Тридцатые годы XX века, несомненно, стали поворот­ ными для судьбы страны и народа. Заканчивалась эпоха революционно-космополитического романтизма без бе­ регов, и началось время государственного, имперского строительства. Национальная государственность возвра­ щалась к традиции, и это происходило в условиях еще су­ ществовавшей и достаточно мощной психологии мировых пожарников. Пожарников И.В. Сталин или уничтожил, или привел вразумление, а вот их художественное насле­ дие вождь совершенно справедливо ввел в идейно-по­ литический потенциал имперского строительства. Дейст­ вительно, готовые умирать за власть Советов теперь свою жертвенность отдавали Советскому Союзу; слова «чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отда­ дим» прямо указывали на священность земли Советского государства; в сказке о Мальчише-Кибальчише акцент де­лается не на разгроме буржуинов, а на героизме защитни­ ков Родины. И потрясающий образ Павки Корчагина отныне становится примером яростной честности и не­ сгибаемой стойкости патриота Советского Союза.

Но еще более важным было гениально-народное объ­ яснение гражданской войны, данное в «Тихом Доне» М.А. Шолохова. В отличие от панегириков националь­но-классовому уничтожению, равно звучавшим в стане «белых» и «красных», преодолевая пессимизм «Чевенгура» А. Платонова и невнятицу «Белой гвардии», «Дней Турби­ных» и «Бега» М. Булгакова, великий русский писатель показал трагедию нации в условиях политике-идеологи­ ческого противоборства классов и партий, противоборст­ва, уничтожающего цвет нации, государственные устои, традицию и духовность. Здесь не место рассуждать о всей полноте нашего национального эпоса, и поэтому обращу внимание лишь на одно обстоятельство. «Тихий Дон» пи­ сался (и политически поддерживался И.В. Сталиным) с конца 20-х по конец 30-х годов — в тот самый период, ког­ да полным ходом шло созидание империи советского типа, и шолоховский эпос стал аргументом в борьбе про­ тив революционного нигилизма, системой доказательств праведности национальной целостности в едином импер­ском государстве. Повторю: глубинное народное сознание приняло имперское строительство, восприняло Советское государство как форму национального бытия, следовате­ льно, не по указке партии или НКВД, а по собственному разумению приняло с удовлетворением радикальное ис­коренение и «ленинской гвардии», и троцкистских «рево­люционных мечтателей». И поэтому тот же «Тихий Дон», и его гениальный автор до сих пор ненавистны всем рево­ люционерам, включая и устроителей радикального ре­ формирования России вплоть до ее окончательного уничтожения. «Тихий Дон» по-народному глубоко анти-революционен и столь же по-народному отказывает «контрреволюции» в праве представлять всю националь­ ную целостность. В самом глубоком политическом смысле «Тихий Дон» — эпос о народе без государства, взыскую­ щем государства.

 ***

А война уже пришла на советскую землю. Началась наша трагедия, ставшая проверкой на прочность империи советского типа. Уже в первые недели горьких поражений и отступления прозвучала "Священная война" — песня-призыв, до сих пор звучащая набатом для патриотов России. От идеологии недавнего прошлого почти не осталось следа, зато фраза "идет война народная, священная война" точно определила и характер войны, и смысл народного подвига, и святость смерти за Родину. В моем субъективном восприятии художественное отражение войны неразрывно связано с песнями того времени. Я понимаю, что "Наука ненависти" М.А. Шолохова, публицистика А.Толстого, Вс. Вишневского, А.Платонова, пьеса А.Корнейчука "Фронт", стихи А.Суркова, А.Твардовского, К.Симонова многое объясняют и в мужании армии, и в подвиге народа, но "Священная война" остается не превзойденным никем торжеством воли к победе, сохраняющим актуальность до сегодняшних дней.

(Сужу об этом и по такому факту. Сразу после канонизации святого и благоверного князя Дмитрия Донского Товарищество русских художников, Фонд славянской письменности и культуры совместно с Русской Православной Церковью 1 июня 1989 г. в Колонном зале Дома Союзов провели вечер его памяти. Составляли программу мы сами, и возник вопрос — чем закончить вечер. После обсуждения Ю. Лощиц, С. Лыкошин и аз, грешный, решили, что в условиях уже вполне осязаемой приближающейся государственной катастрофы нужна "Священная война". И вот вечер заканчивается, небольшая пауза, меж рядов кресел выстраивается оркестр Московского военного округа, а на сцену при орденах и медалях выходит хор ветеранов войны. И грянули первые такты великого гимна-воззвания. Встали все. И пока звучала песня, никто не шелохнулся, у многих текли слезы, а потом был тот единодушный восторг, который в мгновение делает человека гражданином и патриотом Родины. Песня вернулась в строй, и это, может быть, для ельцинского режима было пострашней забастовки и лежания на рельсах.)
     А песня о Москве ("Мы запомним суровую осень, скрежет танков и отблеск штыков...") вальсы ("Ну что ж, друзья, коль наш черед, да будет сталь крепка...", "Ночь коротка, спят облака...") баллады ("Шумел сурово брянский лес…", "Прощайте, скалистые горы...") и многое другое как раз свидетельствуют о полноте духа национального сопротивления бесовству, пришедшему на русскую землю.

Конечно, этот порыв к победе был порожден самой народной жизнью, осознанием праведности жертв во имя победы, но сама империя должна была возглавить этот жертвенный подвиг, направить народ на жертвенную борьбу. Как мне представляется, советская империя и лично И.В.Сталин выполнили, хотя и с опозданием, эту задачу. Появление летом 1942 года приказа № 227 "Ни шагу назад" можно с полным основанием назвать актом имперской воли — суровой, беспощадной, но единственно возможной в условиях почти катастрофических. Империя потребовала воли к победе и добилась своего уже через несколько месяцев победой в Сталинградской битве. Империя потребовала художественно отразить народный подвиг, и деятели культуры по долгу совести и по органической потребности души создали произведения, помогавшие выстоять и победить. Поэтому для меня приказ № 227 был обращением ко всему народу, и весь народ, все социальные слои этот имперский приказ выполнили сознательно и добросовестно.

Именно в годы войны имперская воля советского государства оперлась на историческую традицию и восстановила связь времен в том объеме и той полноте, которые были способны преодолеть или нейтрализовать идеологические клише 20 — 30-х годов. Во всяком случае, вспомнили героизм и патриотизм русского народа, великих военачальников и государственных деятелей, русскую классическую и народную культуру. Историческая память вернулась к народу и государству, что тоже было вкладом в общую борьбу с немецкими захватчиками. Кстати, введение погон в 1943 г. тоже было возвращением к воинским традициям русской армии, где кодекс офицерской чести в значительной степени совпадал с требованиями приказа № 227. Империя и в этом вопросе нисколько не отступила от традиции, что только усиливало ее устойчивость и волю к победе.

И победный день наступил. При всеобщем ликовании и чувстве гордости за страну, за народ-победитель, за каждого солдата и труженика тыла армия возвращалась домой "мимо Варшавы, мимо Орла, там, где русская слава все тропинки прошла". Армия уходила из Европы, вспоминая "ярославские, рязанские да смоленские леса", потому что хороша, например, "страна Болгария, но Россия лучше всех". И каждый знал, что дорога домой, ведшая “через войну”, окончена. Вот он, дом, родная сторона, суровая и ясная, великая судьба которой — судьба каждого воина-победителя.

Намеренное использование в предыдущем абзаце цитат из послевоенных песен нужно было для указания на поэтически-музыкальное осмысление победы. Имперская доминанта здесь несомненна, что снова подтверждает несомненность имперского пафоса в культуре этого периода нашей отечественной истории. Но почти сразу после Победы появились и два реквиема, по силе, мощи и глубине поднявшиеся до трагедийного пафоса.

Конечно же, это стихотворение М.Исаковского "Враги сожгли родную хату" и рассказ А.Платонова "Возвращение". Я сознательно объединяю их вместе, потому что горе и боль солдата-победителя, пришедшего на пепелище и на могиле жены Прасковьи пьющего поминальную кружку, и трагедия распадающейся семьи возвратившегося домой офицера — трагедия и боль миллионов людей и семей, трагедия самой империи и имперского народа, о которой надо было сказать, чтобы суровый долг и тяжкий ратный труд, достойно отмеченные славословием, не превратились в шапкозакидательство.

А если говорить об отдельных произведениях, то сразу после войны была создана песня об армии, точно соответствующая российской имперской традиции, где труд и подвиг неразделимы, а неизбежность победы определяется жертвенностью и неодолимостью духа:

Вот солдаты идут

По степи опаленной,

Тихо песню

Про березки да клены,

Про задумчивый сад

И плакучую иву,

Про родные леса,

Про родные леса

Да широкую ниву.

Вот солдаты идут —

Звонче песня поется,

И про грозный редут

В этой песне поется.

Про отвагу в бою

И про смерть ради жизни,

И про верность свою,

И про верность свою

Нашей славной Отчизне.

Вот солдаты идут

Стороной незнакомой,

Всех врагов разобьют

И вернутся до дому,

Где задумчивый сад

И плакучая ива,

Где родные леса,

Где родные леса

Да широкая нива.

 ***

Величайший духовный подвиг народа-победителя при наличии железной воли империи позволил в кратчайший срок восстановить народное хозяйство, отменить карточную систему, наметить реалистическую программу развития страны. Жизнь была трудная, небогатая, но, во-первых, народ и не мечтал о всеобщей обжираловке; во-вторых, империя заставляла трудом добывать хлеб насущный всех, и потому разрыв в уровнях жизни беднейших слоев и верхушки номенклатуры составлял 1:4, что свидетельствовало о разумной социальной политике. Страна была на подъеме, и это ощущали все. Первое послевоенное десятилетие, безусловно, было временем полноты имперской жизни и торжества имперского сознания, что, естественно, выразилось в восстановлении таких жанров, как ода и оратория — адекватные формы выражения торжества имперской воли и действия. Произведения С.Прокофьева, Д.Шостаковича, В.Мурадели, А.Хачатуряна и многих других вполне поднимались до имперского осознания жизни с ее мощью и уверенным движением в будущее. Классическим примером одической поэзии и музыки можно по праву назвать "На просторах Родины чудесной, закаляясь в битвах и труде, мы сложили радостную песню о великом друге и вожде" и "От края до края по горным вершинам, где горный орел совершает полет, о Сталине мудром, родном и любимом прекрасные песни слагает народ". Две эти оды вместе с другими, менее масштабными и художественными, стали манифестацией имперского сознания, и будущие строители будущей российской империи еще поучатся на их примере, как должно почитать, любить и пропагандировать великое имперское государство. Тем же, кто до сих пор шипит по поводу казенности и бездушии этих и других од и ораторий, предлагаю написать одическую песнь о Ельцине или ораторию об августе 1991 г. (и осени 1993 г.). И посмотрим, что из этого получится. Впрочем, десять лет художественного молчания победителей России лучше всего свидетельствуют о том, что мое предложение не будет реализовано.

Империя всегда ищет и находит свою архитектурную эмблематику. Не была исключением и империя советского типа. Здание МГУ на Ленинских (Воробьевых) горах вместе со сталинскими высотками в центре Москвы стали символами советской империи, и до тех пор, пока они будут стоять, этот период российской истории не могут вычеркнуть или опоганить любые сверхдемократические расчленители России. И подлинно имперские памятники Пушкину и Гоголю тоже стали выражением огромного потенциала идущего вперед и уверенного в будущем общества. Империи нужен был великий, светлый, торжествующий Пушкин. Империи нужен был Гоголь — строгий, мудрый, полный внутреннего достоинства. А разве не такими были эти гении России, эти творцы и выразители имперского самосознания?!

На пике этого имперского подъема странно скончался последний имперский вождь И.В. Сталин. Еще десять-пятнадцать лет после его смерти инерционные процессы сохраняли стабильность и поступательность движения вперед империи советского типа — страна получила ядерно-космический щит, освоила новые технологии, медленно улучшала качество жизни людей, постепенно теряя имперскую волю и имперский пафос жизнеустроения. Многое объясняется мелкотравчатостью Хрущева, безволием Брежнева, но есть одно обстоятельство, которое стало решающим в трагическом конце империи советского типа.

Советская власть началась с открытого богоборчества, в то время как для росийской имперской государственности триада "Православие-самодержавие-народность" была фундаментом государственного строительства. Это хорошо понимал И.В.Сталин, выкорчевывая троцкистско-ленинскую антинациональную и антигосударственную гвардию и, особенно во время войны, приструняя разбушевавшихся воинственных безбожников. Восстановив в советских условиях самодержавие (безблагодатное, но действенное и непререкаемое), развив народность в объеме, который не был доступен Российской империи со второй половины XIX века, И.В.Сталин проблему Православия отодвинул на второй план, хотя именно оно придавало смысл и освящало тысячелетнее строительство российского государства. Попытки же превратить Ленна в демиурга нового мира, создание языческого капища-мавзолея на Красной площади, введение этого вождя мирового пролетариата в качестве символа ненавистного ему государства в гимн Советского Союза только окарикатурило имперское строительство и показало значимость богоборчества для "партии ленинского типа". Безбожники в период правления И.В. Сталина ушли в тень и там ждали своего часа, чтобы с накопленными во временном бездействии силами снова обрушиться на народ и саму империю.

Так и произошло. В современных писаниях об оттепели, бериевском заговоре и всем таком прочем почему-то не вспоминают, что в 1954 г. вышли постановления ЦК КПСС об ошибках и недостатках в атеистической работе. Бесовство ожило и при полном покровительстве Хрущева с остервенением набросилось на Православие. Гонения на Церковь были подобны тому, что творилось в 20-30-е годы, а обещание "кукурузника Никиты" показать по телевидению в 1980 г. "последнего попа" свидетельствовало о долгосрочной программе искоренения Православия. В фундаментальной имперской триаде уничтожался стержневой принцип, самодержавие было превращено "нашим дорогим Никитой Сергеевичем" в фарс, продолженный и усугубленный "дорогим Леонидом Ильичом". Оставалась народность, но и ее не оставила без внимания троцкистско-космополитическая сволочь, в условиях "оттепели" ожившая и произведшая на свет бледные поганки, названные "шестидесятниками". А уж они совместно принялись толмачить призыв "догнать и перегнать Америку" как лозунг конвергенции и освоения лучших образцов западной культуры, каковыми оказались ошметки масскульта и весь авангардизм, который был и остается свидетельством духовной немощи западной буржуазной цивилизации.

Разложение медленно захватывало империю советского типа. Камлание Евтушенко о Братской ГЭС, колдовские заклинания Вознесенского о Ленине в Лонжюмо и на дензнаках, послание Рождественского в ХХХ век были самым ярким свидетельством этого духовного разложения, тем более что власть становилась самодостаточной, реальных целей общественного развития у государства не было и не предвиделось. Интересы государства (а на самом деле номенклатуры, заселившей все ниши и поры партийно-государственного аппарата) и народа стали диаметрально противоположны. И народ отвернулся от такой власти, запамятовав, что все-таки государство является формой национального бытия. Это и позволило горбачевско-ельцинскому заединству уничтожить не только всевластие партии, но и больной организм империи советского типа.

Только после этого, да и то не сразу, широкие трудящиеся массы на своей шкуре испытали, что значит лишиться государства и его институтов. Мне довелось об этом много писать, часть из написанного вошла в книгу "Русский мир", к которой и отсылаю заинтересованного читателя. Здесь же отмечу, что литература и культура, еще не забывшие традиции имперского строительства, запоздало спохватившись, начали среди воя и плясок с притоптыванием и прихлопыванием демократического бесовства вспоминать гордый, суровый, повелевающий пафос имперского бытия. Вспомнили и о титанических усилиях И.В. Сталина, в конкретно-исторических условиях сумевшего восстановить империю и покарать, насколько это было в его силах, бесов революции. О многом вспомнили на развалинах великой державы, и эта ностальгия да будет творческой, чтобы нашлись солдаты, штабс-капитаны и полководцы, которые своим жертвенным подвигом возродят имперскую Россию — великую, единую и неделимую.

 ПОСЛЕ ИМПЕРИИ: КУЛЬТУРА РАСПАДА

Советская империя, к середине 80-х годов ХХ века прочно сохранявшая статус сверхдержавы, идеологически была безнадежно больна. Официальная идеология марксизма-ленинизма, круто замешанная на кондовом атеизме, была одинаково безразлична, вплоть до ненависти, широким массам трудящихся, интеллигенции и даже агитпропу. Эти ненависть и безразличие порождались низведением марксистской концепции (которая, без сомнения, имеет статус теории) до вульгарного ширпотреба, который парадоксально возводился в идеологию правящей партии и государства. Одновременно и этот ширпотреб вульгаризировался очередными «историческими решениями» пленумов и съездов КПСС вообще далекими от какого-либо теоретизирования.

Личности Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко усугубляли безразличную ненависть к идеологии – стойкое отвращение общество испытывало к партии и ее руководству, претендовавшим на абсолютное знание и всевластие (о чем хорошо сказано в двухстишии того времени: «Пройдет зима, наступит лето. Спасибо партии за это!»).

В этих человеческих страстях и идейно-психологических установках не было большой опасности, если бы не то важнейшее обстоятельство, что советская империя была задумана как идеократическое государство, что попробовал хотя бы нейтрализовать И.В. Сталин и что в какой-то бесовской прелести после него реанимировал в абсурдно-площадной форме Хрущев и последующие генсеки. Партия к концу советской империи действительно была становым хребтом государственности, полностью опошлив свою главную функцию – быть идейно-политическим авангардом общества. Гиганты дела в промышленности, ВПК. Науке – все они поголовно были пигмеями в идеологии, более того, именно от них шли в общество скепсис и пренебрежение к идеологии марксизма, идеологии как таковой (знаково наличие на постах секретарей по идеологии от райкомов до обкомов исключительно женщин и полное их отсутствие в промышленных секторах и на постах первых секретарей обкомов и рескомов). Этот технократизм тоже был причиной идеологической деградации советской империи и нужны были лишь некоторые совпадения внешних и внутренних факторов, чтобы сверхдержава распалась — одномоментно, трагически, абсурдно.

Но что особенно впечатляет в цинизме идеологов «развитого социализма», так это стойкая ненависть, во-первых и прежде всего, к Православию и, во-вторых, столь же устойчивое надругательство над все русским. На новом витке истории, в новых социально-экономических обстоятельствах, идеология вернулась к троцкизму (не имея уже воли к репрессиям и не обладая фанатической убежденностью в обладании «последней истиной»). Поразительно, но даже ради самосохранения властители прибегают к своему последнему прибежищу – патриотизму – чтобы уцелеть, чтобы выжить. У дуроломов хрущевско-брежневского агтипропа ума хватило на «советский патриотизм», которому не нужны были ни многовековая традиция государственности, ни тысячелетний опыт православного духовного окормления русского народа. Поэтому власти не нужны были М.А. Шолохов или Л.М. Леонов и молодые тогда Н. Рубцов, В. Белов и В. Распутин – почести и привилегии отдавались М. Шатрову, А. Рыбакову и следовавшим за ними к благам и загранпоездкам Р. Рождественскому, А. Вознесенскому, Е. Евтушенко.

***

Вот с каким культурно-идеологическим багажом партия и правительство подошли к перестройке и стоит ли удивляться, что вылезшее из щелей и подвалов антинациональное отребье легко и походя преодолело «идеологические бастионы», чтобы стать умом, честью и совестью победившего криминального капитализма. И новые лидеры небывалого в истории криминального государства стали утверждать уголовную идеологию в качестве основания государства, общества и межличностных отношений. Вспомним, что еще в период перестройки передовая демократическая общественность с лицом А. Сахарова и Е. Боннер одновременно шла к власти под лозунгом «разрешено все, что не запрещено». Это уголовное «понятие», взятое на вооружение «правозащитниками», необходимо должно было трансформироваться после августа 1991 года в конституционную норму. Так появились оформленные в соответствующие статьи Конституции бредни о суверенной личности и правах меньшинств,    попирающие   традиционные   нормы   нравственности   человека, этнической и социальной общностей, позволяющие однополым извращенцам навязывать свои «культурно-физиологические предпочтения» человеческому большинству.

Вседозволенность, санкционированная радикальным реформированием Гайдара и воровской ваучеризацией Чубайса, открыла столбовую дорогу теневикам и рецидивистам, по которой они дружно промаршировали в класс новых русских, т.е. тех же самых уголовников, но «отмытых» новым законодательством криминальной государственности. А поскольку это государство было заинтересовано в создании класса собственников и его не волновало из кого этот класс будет состоять, то сам криминалитет по своим воровским «понятиям», «стрелкам», »разборкам», «сходнякам» при помощи автоматов и взрывчатки устанавливал нормы своей жизни для всеобщего пользования в «демократической России».

Особую прелесть этому режиму придавало то обстоятельство, что его идеологические провозвестники с такой же силой ненавидели Россию, с какой они раболепствовали перед Западом. Достаточно вспомнить Солженицына, мечтавшего о том, чтобы американцы забросали атомными бомбами Советский Союз. Не меньшем гуманистом был А. Сахаров, предлагавший превратить просторы нашей страны в промзону для просвещенного человечества с американского континента. Что же тогда говорить о прочей демонократуре, которая при слове «штаты» млела, а при виде растворимого кофе заходилась в пароксизмах блаженства. Думаю, что не какая-то придуманная советская туристка, а сам Евтушенко упал в обморок, увидев в западном универсаме двадцать сортов колбасы. Очень это соответствует его эстетическим предпочтениям.

Что с таким идейным багажом и такими ценностными ориентациями и предпочтениями могли сделать победители с имперскими принципами государственного бытия? Ничего другого, кроме полного, тотального отрицания. Им не нужна была империя, у них не было ни сил, ни воли, ни ума, чтобы восстановить имперский пафос национальной жизни. Лилипуты, оказавшиеся способными сковать паутиной лжи, цинизма, алчности советского Гулливера, об империи знали только то, что она большая и опасная для Запада и по меркам своего вида принялись лепить федеративную Россию, чтобы через дальнейшую конфедерализацию расчленить ее до хуторов и уездов.

На протяжении тысячелетия мы жили и строили государство на основе идеологии, сформулированной митрополитом Иларионом и афористично заявленной в XIX веке в триаде "Православие-Самодержавие-Народность». Семидесятилетний период советской истории и, особенно, время правления И.В. Сталина лишь подтвердил всеобщность этих идеологических принципов нашей историософии – империя советского типа вынуждена была трансформировать эту триаду (насколько она могла это сделать), чтобы сохранить себя и свои народы. Ничего похожего не было у мелкотравчатых победителей России.

Вместо Православия они взяли на вооружение идею т.н. «светского государства». Мне неоднократно уже приходилось писать, что термин «светское государство» всего лишь эвфемизм, скрывающий атеистическую государственность. И действительно, что на Западе, что в России последних десяти лет государство своей «светскость» отказывает традиционным религиям в праве духовно окормлять общество, влиять на подрастающее поколение, участвовать в образовании учащихся. В «светском государстве» религия не имеет права голоса там, где культура кощунственно издевается над религиозно освященной нравственностью, а средства массовой информации долгом своим считают по любому поводу и без повода клеветать на верующих и их идеалы. Наконец, «светское государство», декларирующее «свободу совести», благосклонно относится к атеизму, теософии, тоталитарным сектам и откровенному сатанизму. В этом отношении «светское государство» куда более богоборческое, чем атеистическое государство советского периода, – оно позволяет инфернальным силам действовать открыто и под охраной богопротивных законов бесовской демократии.

Вместо Самодержавия был введен институт президентства. В условиях формирующегося криминального капитализма президент точно соответствует статусу пахана – полное всевластие и полная безответственностью Смешно и горько было смотреть на Ельцина, который клялся соблюдать Конституцию, где права его были расписаны так, что сама Конституция превращалась в клочок бумаги. А уж когда Ельцину Дума утвердила закон о полной безответственности за все совершенное с Россией и народом, явность тождества пахана и президента стала неопровержима. Фиговый листок в Конституции по поводу   импичмента,   как   показали   слушания   в   Думе,   был   изобретен   для демократического антуража – думская братва знала что делает, когда дружно подтвердила незапятнанную чистоту помыслов и действий «всенародноизбранного». Перед кем Ельцин действительно ответил, так это перед американским президентом и тем мафиозным сообществом, которое получило название «семья». И здесь ничего нового нет. Пахан местного уголовного сообщества всегда помнит о «центровом» и действует, оглядываясь на «старшего братана». Одновременно пахан должен помнить об окружающих его «ворах в законе» и считаться с их мнениями и интересами.

Для такой характеристики президентской власти есть два псевдовозражения. Одно связано с тем, что президентство Ельцина отождествляется с авторитарным, диктаторским режимом. Внешнее подобие не должно вводить в заблуждение – диктатура и авторитарный режим всегда нацелены на укрепление государства и его институтов и появляются в условиях кризиса для его преодоления. Президентство Ельцина сущностно деструктивно и все, что он делал, было направлено на разрушение. Разрушение во имя обогащения семьи и удержания власти – это ведь подлинный смысл власти пахана и его подельников. При чем здесь диктатура и о каком авторитаризме вести речь?!

Другое возражение исходит, как правило, из кругов левых оппозиционеров, приравнивающих власть Ельцина к власти самодержца. Абсурдность этого недомыслия нет смысла доказывать. Напомню только, что будущий император в России с детства готовился к легитимному принятию бремени власти для России и ее народов. А после венчания на царство и миропомазания император становился ответственным за все происходящее перед Господом. Это не клятва на Конституции и не лицемерное свечестояние. Это таинство посвящение в высшее служение, что знают все верующие и что недоступно для понимания атеистическому сознанию.

Вместо народности… Господи, о какой народности может говорить шпана с паханами, если все, кто не входит в криминальное сообщество - нелюди, «лохи», объект грабежа и средство обогащения. О каком народе может идти речь, когда поставлена задача уничтожить национальное «я» и вместо него сформировать «гражданское общество», по примеру Запада и США «преодолевающее» национальную «ограниченность».

И не стоят внимания «теоретизирования» идеологической обслуги криминального режима о важности создания класса собственников, который поднимет и возродит Россию. Русская консервативная традиция, разработавшая концепцию соборного устроения общественной жизни, признавала одновременно равенство и иерархичность как составляющие соборности. Классы и социальные группы – естественное явление, но задача государства заключается в том, чтобы гармонизировать их взаимоотношения и не позволить части определять смысл и способ существования целого. Только на Западе и в криминальных сообществах иерархичность абсолютизируется и усугубляется. Поэтому создание "класса собственников" находится вне русской социальной традиции, а его всевластие и беззаконие лишь подтверждают простую мысль, что этому "классу" и его власти наплевать на народ, который вот уже десять лет бесстыдно оскорбляется и цинично обворовывается.

На развалинах советской империи ельцинский режим создавал псевдогосударственную химеру, готовую в любой момент превратиться в заморскую территорию США и без того заявивших, что вся земная твердь является зоной их жизненных интересов. Почему не все получилось и почему химера оказалась нежизнеспособной – тема отдельного исследования. Здесь гораздо важнее посмотреть на культуру, которая эти «государством» взята на вооружение и активно внедряется в сознание людей как их собственное достояние и как мерило их приобщенности к «общечеловеческим ценностям».

***

Августовскую революцию (контрреволюцию) 1991 года можно как угодно характеризовать в зависимости от политических пристрастий, идеологических предпочтений или гражданских ориентиров, но одно бесспорно – эта революция-контрреволюция оказалась сущностно антиэстетической. Беснующиеся в 1990-91 гг. толпы недоучек, просто придурков или подзаборной рвани, возглавляемые диссидентурой и «прозревшими» партактивистами вроде Ю. Афанасьева, Г. Бурбулиса, Е. Гайдара (и т.д. – имена все известны), уже в 1992 году не вышли на праздничные манифестации и шествия в ч6есть победы сброда над Россией. А десятилетний юбилей победителей вообще превратился в посмешище и мучительный позор для власти и вдохновителей погрома российской государственности. Это хорошо подтверждает антинациональный характер августовского переворота и антинародную сущность режима, который с невиданной яростью и тупой жестокостью насаждали в России Ельцин и братва, по недоразумению или злому умыслу именуемая «новой российской элитой».

Но и у пролетариев умственного труда не зашевелились извилины и руки не потянулись к перу и кисти, чтобы воспеть победителей и их деяния. К примеру, взобрался Ельцин на танк и взревел собравшейся московской рвани о победе над гекачепистами. Тут бы Церетели, Неизвестному или Шамякину взять да и запечатлеть образ вождя криминальной революции в бронзе, камне или на холсте, да что-то не заладилось. Нет портрета. А ведь явно Ельцин на танке думал о своем предшественнике на броневике. И не только думал, а надеялся на благодарность современных придворных мастеров кисти и резца. Обманули «фраера».

Подвел и М. Шатров. С его талантом вполне можно было создать продолжение пьесы «дальше, дальше, дальше», где бы Ельцин вместе с Гайдаром, Бурбулисом и Чубайсом творили, выдумывали и пробовали на благо и во имя. Смолчал М. Шатров.

А А. Вознесенский? Ему бы, дождавшемуся исчезновения портрета Ленина с денег, взять бы да отгрохать поэму «Ельцин в Лонжюмо» и в рифму описать как «всенародноизбранный» в два раза чувствовал себя свободнее после облета статуи Свободы.

И Б. Окуджава способен был написать продолжение «Путешествия дилетантов», где показал бы «нового русского Костанжогло», обустраивающего Россию «по понятиям» и без «базара». Способен был, да не сподобился.

Что уж говорить о киношниках, так активно поддержавших развал страны. Мог бы, мог бы тонкий психолог А. Сокуров вместо благоглупостей об «эпохе сталинизма» создать картину о возвышенных мечтах и страстях Новодворской с Боровым, Боннер с А. Сахаровым, Старовойтовой с Немцовым. Мог бы, да что-то мешает.

На худой конец, пианист Петров, знаток избиения людей канделябрами, вполне способен был создать ораторию или концерт для ф-но с оркестром, чтобы утереть нос Бетховену с Рахманиновым и «сбацать» на Красной площади свое творение для демократической общественности и лично Хакамады. Нет, предпочел играть келейно и камерно.

Ни здесь перечисленные, ни здесь не названные культурники как и не явили своего художественно-эстетического отношения к августовским событиям 1991 года. Зато в 1993 году появилось их письмо-вопль к Ельцину с истерическим требованием убивать врагов демократии, красно-коричневых, просто не согласных с тем, что их, граждан России, морят голодом. Этот беспрецедентный документ, под которым стоят пятьдесят подписей «деятелей культуры», является лучшим свидетельством того, что у победителей России и прислужников криминальной власти эстетическое было замещено физиологией, что делает и саму августовскую революцию-контрреволюцию событием внеэстетическим и инфернальным одновременно.

Между тем, у победителей – паханов и братвы – была своя эстетика и свои художественные вкусы. «Низовая тематика» вполне вписывается в уголовную «культуру», а при учете того обстоятельства, что однополые «любовники» были не медленно легализированы и сразу влились в высшие эшелоны власти, подъем сексуально-извращенческого «живописания» был естественным и элементарно прогнозируемым. Демократия сняла свое исподнее и с похотливым хрюканьем принялась рассматривать свои «достоинства». И все было бы ничего, если бы победители не взялись тотально навязывать обществу свой язы и свою низовую культуру. За прошедшие десять лет блатная «феня» прочно угнездилась в СМИ, Государственной Думе, кабинете министров и президентском окружении. Люди уже не братья, а «братаны», встреча теперь «стрелка», сейчас не убивают, а «мочат», не отдыхают, а «оттягиваются», документы именуются «ксивой», людей не обманывают, а «кидают»… И вся эта «феня» находится не где-нибудь на периферии языкового общения, а взошла на политический Олимп, растеклась по страницам газет и журналов и вольготно чувствует себя в литературе и кинематографе, обслуживающих новых российских временщиков.

И началось насаждение «искусства» нар и «малин». Не дожил до наших «культурных взлетов» Варлам Шаламов, так точно и так ярко определивший подлость уголовников и гнусность их «художественных» вкусов. А то увидел бы, как приблатненная демократическая интеллигенция в передаче «В нашу гавань заходили корабли» воспроизводит для миллионов телезрителей блатной песенный фольклор, используя в комментариях к нему ту самую «феню», которая у В. Шаламова вызывала отвращение. Радио и телевидение стремятся перещеголять друг друга, предоставляя время для приблатненных песен В. Высоцкого, А. Розенбаума, А. Галича. А. Северный и длинный ряд хрипатых одесситов не умолкая шепелявят и картавят о Мурке и «марухах», «гопстопниках» и «фраерах». И все это заглатывают «потребители» – от первоклашек до бизнесменов, от дошкольников до думских сидельцев. Все насыщаются культурой «беспредела», чтобы напрочь забыть свое культурно- историческое наследие.

Великая русская литература создала образ «маленького человека», который оказался хранителем национального характера, человеческого достоинства и носителем той жертвенности, которая освящена евангельским словом. Нынешняя «культура» «превзошла» классику – она занята живописанием недочеловеков, отбросов нормального общества, ставших в криминальном социуме хозяевами жизни. Блатная мораль и воровская любовь к «марухам» – вот что стало предметом художественного творчества и эстетических переживаний, а всякие Пушкины и Тютчевы вместе с Достоевским и Шолоховым выброшены с пиратского корабля современности, чтобы рыцари с большой дороги и валютные проститутки становились примером для подражания и идеалом поведения в криминально- демократическом «шалмане».

Такая культура естественно породила уголовный жанр. Сериалы «Бандитский Петербург», «Маросейка, 12», «Улицы разбитых фонарей» вместе с «Ее звали Никита», «Селестой», «Санта-Барбарой», «Рабыней Изаурой» и «Просто Марией» с одной стороны воспевают криминальный мир (одновременно подтверждая, что Россия стала притоном уголовников), с другой – примитивизируют до идиотизма человеческие чувства и взаимоотношения. Творения Марининой, Дашковой и прочих русскоязычных Агат Кристи своим убожеством могут ввергнуть в изумление, но находят читателя, что убедительно подтверждает успешность проводимой властью политики всеобщей дебилизации страны.

И чтобы окончательно избавить население от национальных «предрассудков» с утра до ночи (и ночью тоже), на улицах, в метро, автобусах и трамваях на людей наваливается ор западной поп-культуры, которая давно уже повязана с сатанизмом. Музыкальная денационализация породила доморощенных певцов западного бескультурья и уже на потоке собирают рок- ансамбли все с той же сатанинской тематикой. «Попса» с рифмами «тебе-мне» без мелодии, но с кордебалетом, повизгивает о «красивой жизни». Познеры и Шустеры вкупе со Сванидзе и Киселевым учат нас культуре и «общечеловеческим ценностям».

Вот это пойло, эта мешанина из «художественной» уголовщины, западных поделок под искусство и почти неприкровенного сатанизма и являются продуктом и собственным достоянием властителей демократической России. При том, что этой духовной сивухе оказывается мощная государственная поддержка, можно считать, что эта культурная помойка является выражением самосознания победителей России, их духовным, культурным и нравственным багажом. Во всяком случае, для меня такой вывод является приемлемым и точно описывающим культурное достояние политико-экономического криминалитета, властвующего в России. И я уверенно говорю, что разрушители советской империи строят свое демократическое государство в надежде в обозримом будущем вообще покончить с российской государственностью.

Как же так, скажут иные специалисты и знатоки. А как же быть с балетом, оперой, литературой, живописью, в которых ни на гран нет уголовщины и «попсы». «Быть» приходится таким образом, что оставшаяся на своих позициях эстетствующая публика по-своему следует по магистральному форватеру денационализации художественной культуры. Вот при жизни ставший музыкальным классиком Гергиев позволяет в Петербурге Шамякину издеваться над «Щелкунчиков» П.И. Чайковского, что нельзя расценивать иначе как участие в антинациональном шабаше средствами культуры. А что творят в театре всякие Виктюки с русской драматургией, о том говорить стыдно – они вполне освоили мейерхольдовские методы поругания классического наследия, приправляя свои «интерпретации» хлебовом из сексуальной «нетрадиционности». И всяческие изыски Мамлеева, Витухновской. Т. Толстой и сонмища литературных авангардистов – ярчайшее свидетельство полного пренебрежения русским языком и традициями русской литературы. Если к этому добавить, что в живописи верховодят эпигоны «черного квадрата» Малевича и «летающих евреев» Шагала, то картина полной отстраненности эстетствующей публики от Традиции и русской жизни будет полной и вполне реалистичной.    А   это   тоже    подтверждает   предложенное   здесь   понимание «демократической культуры» как культуры антинациональной и принципиально деструктивной. Это культура распада, культура гниения и именно такую культуру должна была взять в свои пособники власть, основная задача которой состоит в уничтожении имперской государственной традиции.

***

Итак, культура распада стала способом самовыражения строящегося на протяжении десяти лет криминально-демократического государства, принципиально порвавшего с российской имперской традицией государственности. Именно такое наследие получил В.В. Путин вместе с прицепом, состоящим из ельцинской камарильи и той продажной культурно- пропагандистской среды, которая кратко была мною охарактеризована. Если же вспомнить, что более продажных, сервильных, антинациональных и лживых СМИ не было даже у Геббельса, то вполне можно допустить, что новый президент это ельцинское наследие принял как состоявшуюся реальность, которую ни изменить, ни поправить не представляется возможным. Этим, наверное, объясняется противоестественная для главы государства встреча с Войновичем, все сделавшим для оскорбления армии, и игнорирование президентом писателей-фронтовиков. И знаковые его покровительственные жесты в сторону комедиантов-хохмачей при безразличии к русскому театру и русской народной культуре тоже могут быть выражением его взглядов на современную культуру и художественное творчество.

Как бы там ни было, культура криминального сообщества пока правит бал и впору было бы опустить руки, если бы культурная жизнь Росси не опровергала пессимистическое восприятие художественных процессов нашего смутного времени. Для имперского потенциала десять лет слишком короткий срок, чтобы он истончился, а сама государственность, имперская воля и имперский потенциал культуры были сведены к ничтожности, которой можно пренебречь. Именно потому, что имперский потенциал не растрачен, культура распада представляет из себя всего лишь паутину, сковывающую творческий потенциал нации, провиденциально предназначенной для реализации имперской воли, что давно надо было понять людям, стремящимся вырвать государство из трясины ельцинского политико-экономического и культурного беспредела.

Лишенная средств, доступа к СМИ, концертным залам, типографиям, зрителям национальная культура продолжает выполнять свою историческую функцию – быть способом самовыражения нации. И даже когда криминальное государство опаганило все, когда попрана сама идея государства как формы национальной жизни, русская культура не отождествила власть и страну, криминальное государство и вечную Россию. Прекрасный лирический поэт наших дней В. Костров так описал это отношение русского человека к страдающей Родине:

Защити, Присно дева Мария!

Укажи мне дорогу, звезда!

Я распятое имя «Россия»

Не любил еще так никогда.

На равнине пригорки горбами,

Перелески, ручьи, соловьи.

Хочешь, я отогрею губами

Изъязвленныне ноги твои.

На дорогах сплошные заторы,

Скарабей, воробей, муравей.

Словно Шейлок, пришли кредиторы

За трепещущей плотью твоей.

Оставляют последние силы,

Ничего не видать впереди.

Но распятое имя «Россия»,

Как набат, отдается в груди.

У нас не смогли стереть историческую память и нас не смогли сделать Иванами, не помнящими родства. И мы не забыли ничего из того, что творили временщики все эти десять лет со страной и народом. И это касается не только старшего поколения. Вот совсем молодая М. Струкова (из того поколения, которое, как уверяли телепроходимцы, выбрало пепси), отроч6ество и первые годы девичества которой пришлись на эти десять смутных лет, узнавшая врагов и устроителей нашей национально-государственной драмы, продолжающих куражиться и скакать в бесовской пляске по просторам России, вот что молодая поэтесса говорит «победителям»:

«Возлюби своего врага» –

Эта фраза вам дорога.

Что ж, послушаюсь, уступлю

Я врага своего люблю.

Не убил, не загнал в тюрьму,

Не вручил по пути суму,

Не изгнал, не лишил тепла,

Не заметил, как подросла.

Коль вину ему отпущу,

За себя я его прощу,

Но когда подойду к окну

Не прощу его за страну.

Пляшет облако гари

По ночным городам.

Я из партии парий

И ее не продам.

Искры на пепелищах

Загораются вновь.

Я за злых и за нищих,

За бунтарскую кровь.

Я врага своего люблю.

Помолиться, так намолю:

Надышаться ему – в петле,

Отоспаться ему – в земле.

Все идет к одному концу –

Коль ударю, так по лицу.

О, Россия, костры, снега,

Я люблю своего врага.

Хочется верить, что рождается поколение, соединившее в себе любовь и праведную ненависть, крепится надежда, что мужество сопротивления взрастет в сердцах и душах, уставших от унижений и оскорблений. В людях, в годину бед вспоминающих:

Как же весело, братцы,

Не кричать: «Помоги!»,

А самим разгуляться,

Там, где правят враги ….

И ладно, если бы этот пафос борьбы был у молодой поэтессы. Но вот выдающийся русский поэт пророческого дарования Ю. Кузнецов в стихотворении «Вера» пишет:

Опять бурлит страна моя,

Опять внутри народа битвы.

И к старцу обратился я;

Он в тишине творил молитвы.

И вопросил у старца я,

Что в тишине творил молитвы:

– Зачем бурлит страна моя?

Зачем внутри народа битвы?

Кто сеет нас сквозь решето?

И тот, и этот к власти рвется ….

– Молись! – ответил он. – Никто

Из власть имущих не спасется.

А какой имперской мощи наполнен последний роман А. Сегеня «Русский ураган»! За фабулой плутовского романа и яркой сатирой на нынешнее радикальное реформирование и воспитание «суверенной личности» отчетливо видна вера автора в крепость нравственных устоев бытия и неминуемость возрождения великой державы. И роман Ю. Лощица «Послевоенное кино» тоже утверждает доброту в качестве смысла жизни и основы творчества во имя России. И проза, и поэзия В. Крупина. Н. Коняева, С. Куняева, К. Балкова. Н. Лугинова, Я. Мустафина, И. Ляпина. Г. Попова, С. Котькало, П. Краснова, М. Чванова… Придется перечислять сотни имен, составляющих гордость русской литературы и литературы народов России, чтобы еще раз повторить, что верность народу и Отечеству продолжает быть основанием литературы – не продавшейся и не предавшей Традицию и имперские заветы. А к этому надо добавить творческое горение В. Распутина, В. Белова и В. Лихоносова, по произведениям которых литература продолжает сверять свои творческие, нравственные и духовные ориентиры. И как не вспомнить В. Ганичева, дерзновением которого началась работа синодальной комиссии по канонизации святых, завершившаяся в августе 2001 года канонизацией святого преподобного Феодора – адмирала флота российского Ф. Ушакова, екатерининского орла, вдохновенно и подвижнически служившего во славу Российской империи и для торжества Православия.

Да, десять лет демонократии принесли России и ее народам боль, кровь, унижение. Да, властители этих лет взорвали империю советского типа и продолжают трудиться для полного исчезновения страны из истории. Но мы все еще живой и великий народ, мы все еще храним веру православную и не купились на дешевку, к которой десять лет нас тащат на аркане, чтобы мы стали стадом свиней у корыта. Мы живем в разрушенной стране, но имперский потенциал не распылился на атомы, он стучит в наши сердца, и будем верить, будем продолжать свою работу в убежденности, что великая, единая и неделимая Россия возродится.

Империя погибла, да здравствует империя!

 ПРЕТЕНДЕНТЫ НА НАСЛЕДСТВО

Крушение империи — всемирно-историческая трагедия, одним из последствий которой становится дележ имперского наследия. Так было после смерти Александра Македонского, когда его полководцы занялись переделом эллинистического мира. Священная Римская империя Карла Великого распалась на ряд независимых государств, а потомки по всей Европе почти тысячелетие пытались реставрировать политическую структуру средневековья. Борьба вокруг испанского наследства тоже свидетельствует о том, сколь много наследников объявляется у рухнувшей великой державы.

Не избежала такого развития событий и наша история. Павшее под ударами татаро-монголов Древнерусское государство, которое вполне можно считать протоимперией, пытались восстановить Новгород, Тверь, Москва, и эти попытки нередко перерастали во взаимоистребление частей русской этнической общности.

После падения Российской империи хищники из Антанты, Японии, Германии, США бросились подбирать осколки империи и преуспевали в этом деле вплоть до окончания гражданской войны, когда на руинах обескровленной страны появилась империя советского типа.

И сейчас, когда советская империя распластана на государства-новоделы, находится множество захребетников, считающих возможным прийти к нашему пепелищу, чтобы править и владеть всем, что по крупицам собирали наши предки. Об одном из множества претендентов здесь и пойдет речь.

Поиски прародины всегда благородны и увлекательны. Учитывая же то обстоятельство, что евреи на территории нынешнего Израиля автохтонным населением не были, а получили землю хананеев и филистимлян по обетованию и в результате войн до полного уничтожения аборигенов, можно с пониманием и сочувствием отнестись к нынешним попыткам части израильской общественности обнаружить прародину в Прикаспии, Нижней Волге и Прикубанье. Этот географический ареал расселения древних иудеев ничем не хуже и не лучше прародины ариев, находимой некоторыми специалистами-эзотеристами в Заполярье с тенденцией найти центр арийской цивилизации в районе Новой Земли и Таймыра.

Впрочем, не будем заблуждаться по поводу прародины. Для древних евреев она локализуется то ли в районе Ура (Месопотамия), откуда Авраам со своим племенем откочевал в Египет, спасаясь от голода, то ли в бескрайних песках Аравийской земли, если иметь в виду семитскую основу иврита. Эта географическая неопределенность, надо сказать, мало интересует иудаистскую гебраистику — в конце концов, дело не в том, где кочевали семитские бедуины (люди пустыни), а в Земле Обетованной, которую они захватили и на которой потом воздвигли храм Соломона. С этим храмом связано для иудеев их царствие на земле и пришествие мошиаха.

Как бы ни разнились мнения иудаистов-фундаменталистов и сионистов о способах собирания евреев на Обетованной Земле и что бы ни говорили о восстановлении храма Соломона, принципиально важно для еврейской этнической мифологии само наличие Земли Обетованной (в нынешних границах Израиля или на пространстве от Нила до Евфрата — здесь значения не имеет) и храма Соломона — единственно возможного места пребывания Яхве. Вся остальная земная твердь и все вместе синагоги — всего лишь временная необходимость, и не более того. При таком ортодоксальном понимании географии и святилища поиски прародины в Хазарии не более чем этноисторическая любознательность людей, захотевших что-то узнать о месте временного поселения далеких предков.

Но и здесь не все так просто, как кажется иногда специалистам, много рассуждающим о Хазарии вообще и хазарском владычестве над восточными славянами и Киевской Русью в особенности. Уже само появление евреев (иудеев) в низовьях Волги и на Северном Кавказе породило массу гипотез (интересующимся этой проблемой следует обратиться к работе И. Берлина «Исторические судьбы еврейского народа на территории русского государства». Пб., 1919 г.), среди которых есть и такие, которые выводят генетические корни современных евреев из принявших иудаизм славян (версия Гумпловича). Более популярна гипотеза А. Кестлера, изложенная в книге «Тринадцатое колено», по которой все восточно-европейские евреи, значит, абсолютное большинство евреев мира, — потомки хазар, откочевавших на запад после разгрома Святославом их каганата.

Проблема эта чрезвычайно щекотливая. С одной стороны, поиски частью еврейской общественности Израиля земли своих славяно-хазарских предков в бывшей Хазарии вполне понятны и благородны. С другой стороны, получается полный конфуз с родством с древними евреями времен исхода, судей, царей и пророков, поскольку славяно-хазарские предки никакого буквально отношения к Аврааму и его семени не имели.

Пока получается, что ни поиски прародины, ни этногенез не позволяют с достаточной степенью корректности объяснить хазарские интересы части израильской общественности. Тогда, может быть, надо оставить «души прекрасные порывы» и обратиться, как учил Карл Маркс, к практическому интересу, который, по тому же Карлу Марксу, есть душа еврейства? Не может ведь быть так, что возвышенности нет, а практический интерес к Хазарии все возрастает. Что-то тут есть и где-то зарыто...

История Хазарского каганата покрыта мраком, что оставляет огромное пространство для любых исторических и теологических домыслов. Более или менее достоверно можно судить лишь о том, что, во-первых, хазары не были семитами; во-вторых, иудаизм был принят только хазарской знатью; в-третьих, если верить хазарско-испанской переписке, власть Хазарского кагана была номинальной, а полнота власти была у иудейских первосвященников. Не менее важно и уже исторически подтвержденное обстоятельство о нахождении Хазарии на одной из магистралей Великого шелкового пути, во всяком случае, на стратегически и экономически ключевом пространстве между Средней Азией и Восточной Европой, что позволяло контролировать и извлекать прибыль из этих двух политико-экономических регионов средневековья. Заметим, не производительный труд (об этом убедительно рассказано на археологическом материале С.А. Плетневой. «Хазары», М., 1986 г.), а посредничество и пошлины определяли благосостояние хазарской знати, в то время как ремесло последовательно и с ускорением вырождалось.

Памятуя о «практическом интересе», попробуем теперь представить, что же в Хазарии могло заинтересовать часть израильской общественности. Нет сомнения, прежде всего. не просто существование иудаизма в иноверной среде, а первенство этой религии и привилегированное положение ее исповедников в социально-политической иерархии хазарской этнической общности (тем более высок был религиозный, политический и экономический статус тех, кто иудаизировал хазарскую племенную верхушку и выполнял при ней роль судей и левитов). Не менее важно, что за пределами Обетованной Земли, где существуют религиозные запреты по поводу процентов и ростовщичества среди соплеменников и религиозная же обязанность трудиться на земле в поте лица своего, в Хазарии дозволялось и поощрялось ростовщичество и сбор мыта (пошлины) среди язычников — «говорящих скотов», если употреблять талмудическую терминологию. И, конечно же, власть: быть иудеем и тем уже стоять над язычниками, быть членом правящего клана и определять политико-экономические процессы, быть левитом и уже поэтому надзирать и направлять научную, культурную и духовную жизнь страны и ее насельников. Как же эту Хазарию не вспомнить, как ею не умилиться и как не возжаждать возвращения тех времен...

Кажется, мы приближаемся к выяснению причин повышенного интереса части общественности Израиля к Хазарии. Это государственное образование с наибольшей полнотой воплотило в себе представления о наиболее совершенном устроении жизни евреев рассеяния. Господствующая религия, господствующее сословие, «нематериальное производство» материальных благ — все это осуществлено было в Хазарии для избранного народа, и неважно, был ли он избранным генетически или же по исповеданию Закона и его толкований. Главное, что это было, и сама историческая быль может стать моделью для современного устроения жизни диаспоры, не ставшей, да, вероятно, не желающей стать алией. Как нам представляется, интерес к Хазарии и есть послание из Израиля всей диаспоре о наиболее совершенном устроении жизни тех, кто помнит о Земле Обетованной, но не может или не желает в нее возвращаться.

Ко всем, конечно, ко всем обращена «благая весть» из Израиля о Хазарии. Но особое внимание именно территории, где она когда-то располагалась, именно стране и народу, некогда отметившим «неразумным хазарам» (какое гениальное определение Пушкиным этого воистину неразумного народа!) за буйный набег (или, по терминологии нынешних хазарофилов, иго). Ну, конечно же, как говорят математики, пишем Хазария, имеем в уме Россию! И если мы в России из ума перенесем на бумагу до полного понимания «хазарских розысканий» части израильской общественности, то вот какая получится алгебра со стереометрией в придачу.

Громадное пространство России само по себе является огромной материальной ценностью. Обладание им позволяет контролировать и управлять сырьевыми, энергетическими и промышленными потоками от Тихого океана до Атлантики, в значительной степени влияя на объем, качество и стоимость самих потоков.

К земным и водным пространствам добавляется воздушное. Авиалинии, телеспутники и спутники для компьютерной связи (о которых так заботился находившийся в Москве компьютерный император Гейтс) — тоже системы управления страной, извлечения доходов «из воздуха», манипулирования сознанием населения.

Полезные ископаемые. Повторять об их огромности здесь не приходится. Проблема в их расходовании. При полном безразличии к аборигенам на эксплуатации полезных ископаемых можно сколотить немыслимые капиталы.

Промышленность и научно-технический потенциал. В полном соответствии с хазарской археологией уже полномасштабно осуществляется деградация промышленных комплексов, научных центров, технологических разработок. В этом можно (и нужно) усматривать злоумысел, но объяснение всеобщей деградации еще и в том, что при обладании финансово-информационными потоками, дающими немедленную и трудно вообразимую прибыль, вклады в науку и промышленность становятся обременительными и неэффективными.

Силовые структуры. Судя по дошедшим сведениям, Хазария вряд ли обладала собственным сильным войском. Наемничество и стравливание соседей были важнейшими инструментами самосохранения и политико-экономической инфильтрации в сопредельные этногосударственные образования. Наемничество уже сейчас, в форме контрактов, стало реальностью силовых структур. Охранные отряды новых хозяев жизни сопоставимы с любым видом вооруженных сил, по отдельности и вместе взятыми. Что происходит с инфильтрацией — пока не ясно, хотя яснее то, что проект Хазарии для России не предполагает существования «этой страны» как суверенной системы — Обетованная Земля уже политическая реальность, и создавать некий новый управляющий центр не представляется необходимым.

Вот, приблизительно, общие основы и контуры будущей новой Хазарии-России. «Практический интерес» освободил нас от исторической романтики и этноархеологических воздыхании и дал возможность понять, о чем думает и на что рассчитывает часть израильской общественности. И теперь проблема не в том, какой проект для России изготовлен на Ближнем Востоке (?), а в том, почему создание и реализация проекта оказались возможными. Как нам кажется, все это оказалось возможным в силу состояния самого русского народа, спровоцировавшего хазарский и иные проекты перестройки и радикального реформирования России.

С распадом государственной системы защиты населения ощущение покинутости становится естественным отношением к жизни. Радикальное реформирование, лишившее людей перспективы бытия, воспроизвело в психологии и сознании общества безнадежность как повседневное состояние населения.

Казалось бы, уничтожение системы защиты личности и общества должно было вызвать социально-политический протест. Между тем, исключая жертвенный подвиг защитников Конституции осенью 1993 года, массовый протест если и существует, то по поводу невыплаты зарплаты, и дальше этого не идет, что по-своему свидетельствует о разрушении национальных фундаментальных ценностей. Что касается позиции так называемой «системной оппозиции», то ее путь от протаскивания в 1993 году Конституции победившей олигархии до сервильного до бессловесности утверждения Кириенко в качестве главы правительства подтверждает ее статус лакеев режима, полностью принявших правила игры, сфабрикованные подручными Ельцина.

Приходится признать, что одномоментное (по историческим масштабам) упразднение систем защиты личности и общества не позволило людям, социальным группам и классам выработать систему самозащиты. Внутренние механизмы жизнеобеспечения социума и личности не выработали иммунитета в условиях, когда общество и человек оказались «с содранной кожей», и шоковое состояние столь серьезно, что в допустимых пределах, но достаточно корректно можно говорить о состоянии комы, в которую погружена сейчас в России значительная часть населения.

Мы живем в период всеобщей десоциализации — личности, классов и общества в целом. Десоциализация эта преднамеренна, потому что снятие системы защиты произошло управляемо, целенаправленно и с прогнозируемыми результатами для криминально-компрадорских кланов, «мирового сообщества» и авторов проекта Хазария-Россия.

Упразднение общественного сознания из общественной жизни, замена его общественной психологией и прямое воздействие на бессознательное являются открытой формой социального конструирования, где разум не принимается в расчет, мифотворчество становится нормой отношений власти и народа, идеологов и власти, «системой оппозиции» и ее «электората», то есть тех самых обездоленных масс, которые не видят, как «вожди сопротивления преступному режиму» предают эти массы каждодневно и уже в открытую.

Мне уже приходилось писать об охлосе, в который превратилась основная масса русского народа. Охлос знает только ценности желудка и физиологии. Ему наплевать на память предков, идеалы и будущее страны. Он готов вечно жрать, и сам об этом заявил еще в 1991 году, когда никто не захотел сохранить великую державу, зато с вожделением ждали, что через пятьсот дней начнут жрать колбасу двадцати и более сортов.

При таком состоянии общества и при такой социальной психологии проект Хазария-Россия должен был возникнуть. И не только возникнуть, но и начать осуществляться. Почва уже подготовлена.

***

 Можно было бы описать технику и технологию вывода человека и общества из того состояния, в котором они оказались. Однако не инструментарий, а концепция жизни, социально приемлемая цель исторической деятельности и восстановление защитной системы способны вернуть людей и социум к сознательному восприятию мира, где места для вожделений части израильской общественности не остается.

Конечно, освобождение осуществят не правящий режим или «системная оппозиция». Освобождение возможно только и исключительно через диктатуру, в которой равно заинтересованы национальный капитал, обездоленный народ и само государство.

Профессор Эдуард Володин

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"