Принятое в философии членение сознательного отношения к миру на обыденное сознание и мировоззрение отражает реальность отношения человека к миру, когда оказывается возможным от случайных, повседневных, эмпирических наблюдений над миром явлений (что вполне удовлетворительно описывается и включается в понятие «обыденное сознание») перейти к познанию сущности мира, к уровню предельных обобщений, который определяет понимание человеком мира, общества и своего места и отношения к ним (уровень мировоззрения, в котором сознание личности достигает объективности, всеобщности представлений о мире, обществе, человеке). Говоря коротко, сфера обыденного сознания — мир явлений, в своем пределе — мир сущностей первого порядка. Сфера мировоззрения — проникновение в сущность являющегося мира, в содержание окружающей действительности. Разведенность двух уровней сознания предопределяет не только несовпадение по содержанию, но и достаточно ясно наблюдаемую их противоречивость. Системность, целостность, доказательность и проверяемость основных принципов научного мировоззрения основывается на гармоническом единстве эмоционального и рационального как взаимопроникающих ступеней познания мира, общества, личности.
Иное дело — обыденное сознание. Как эмпирическое сознание, оно находит свою стихию в мире явлений, в повседневном опыте, удовлетворяется этой стихией, именно ее прежде всего стремится осознать, освоить и подчинить специфической системности, которую само же и конструирует. Здесь перед нами сразу же возникает проблема организации уровней сознания, которая для наших рассуждений исключительно важна. Когда противопоставляют обыденное сознание и мировоззрение, считают, что последнее выражает себя в концепциях и теориях, а достояние обыденного сознания — отрывочность, хаотичность навыков, знаний, представлений, то описывают лишь крайние точки двух интересующих нас уровней. Эта позиция имеет определенную склонность к формализации, не говоря уже о том, что такое противопоставление, такое понимание обыденного сознания лишает его носителей ориентации в мире (а в историческом плане вообще непонятно, как мы доросли до мировоззрения, тем более научного). А между тем тяготение к обобщению, систематизации постоянно сопровождало развитие сознания, оно же характерно и для обыденного сознания. Народный календарь, народная медицина, здравый смысл — разве не являются они специфическими обобщениями и системами знаний о мире или его сторонах. Они могут быть неверными, могут уступать научным знаниям по качеству и глубине обобщения, могут быть совокупностью ложных представлений, но в любом случае выступают как система со своей логикой и причинной обусловленностью. Да и мировоззрение, в том числе и научное, не противостоит обыденному сознанию абсолютно — как в рамках научной теории (потому что связь с действительностью, постоянная и непреложная, — следовательно, постоянная опора на явления, фиксируемые прежде всего обыденным сознанием, делает научное мировоззрение активным и не самозамкнутым), так и в пределах сознания личности. Единство и сложная взаимосвязь мировоззренческих принципов и продуктов обыденного сознания в форме специфического знания и специфических представлений о ближайшей для личности действительности создают реальную взаимосвязь указанных уровней сознания.
О возможности взаимопроникновения этих уровней сознания мы скажем позднее, а сейчас важно в самой структуре сознания обнаружить связующее звено. Нам представляется, что этим звеном следует назвать мироощущение, которое можно определить как обобщенное представление о мире, обществе и человеке, возникающее на основе данных обыденного сознания и являющееся основой мировоззрения личности.
Личность ставит перед собой кардинальные вопросы бытия, но ответ на вопросы ищет и находит нередко на основании данных все той же ближайшей чувственно воспринимаемой среды, т.е. на основе деятельности обыденного сознания; следовательно, выводы будут продуктами обыденного сознания. Отсюда возможен ряд следствий: необоснованная всеобщность, недостаточная упорядоченность, не всегда убедительная специфическая обоснованность. Поэтому важно введение в сознание личности (или обнаружение в сознании личности) такого элемента, который и описывал бы это тяготение ко всеобщности самого обыденного сознания и продукты деятельности обыденного сознания, стремящегося объяснить мир, общество и смысл существования человека, вместе с тем не определяя объем, содержание и систему этих представлений понятием мировоззрения. Таким элементом мы будем считать мироощущение.
Введение мироощущения как продукта обыденного сознания в структуру сознания личности позволяет понять еще не специфически мировоззренческие, но уже и не обыденно сознательные продукты сознательного отношения к миру, определявшие существование человека на протяжении тысячелетий и бывшие основой, на которой развивались теоретические знания.
Мироощущение как связующее звено между обыденным сознанием и мировоззрением внешне усложняет представление о сознании. Оппозиция «обыденное сознание — мировоззрение» в этом отношении была столь удобной, что любое стремление личности увидеть свойства и взаимоотношения вещей определялось как мировоззренческая активность сознания, личности. Такое отношение к мировоззрению приводило, в конечном счете, к пониманию обыденного сознания как рефлекторной реакции (и не более того) человека на окружающую среду, обрекая этот структурный элемент сознания на хаотичность и своего рода безмысленность в отношении к являющемуся миру.
По сути же дела, введение в сознание личности мироощущения возвращает этому сознанию целостность, показывает, где именно встречаются обыденное сознание и мировоззрение, чем по преимуществу определяется эмоционально-психологическое и рациональное отношение человека к окружающей действительности во всей сложности этого отношения. Этим же во многом объясняется выбор нами термина «мироощущение» для определения интересующего нас структурного элемента сознания. Первая часть термина указывает на тяготение к всеобщности, к объяснению связей и отношений явлений и процессов действительности, которые человек наблюдает. Вместе с тем, как мы уже указывали, это только тенденция, это первый уровень обобщений, основывающийся на непосредственном наблюдении, не опирающийся на абстракции и знания, выработанные теоретическим сознанием. Отсюда вторая половина термина — «ощущение», указывающая на значительный слой непосредственно-чувственного, эмпирического, из которого вырастает и которым продолжает быть наполнено само мироощущение.
Такое органическое единство тенденции к обобщению с эмоциональностью при опоре на чувственно воспринимаемую и эмоционально пережитую реальность делает мироощущение личности важнейшим элементом сознания личности. Кроме того, при введении в структуру сознания мироощущения становится возможным понять мировоззрение как ядро, сердцевину сознания, в которую входят кардинальные, основополагающие и теоретически обоснованные представления человека об окружающей действительности, в которой сосредоточены важнейшие ценностные представления, определяющие его деятельность и смысл этой деятельности. Особо отметим, что для мировоззрения источником знаний являются теоретические концепции и конкретно-исторические идеологические концепции. Причем теоретические знания не обязательно должны иметь источник в естественнонаучной картине мира. Например, религиозное мировоззрение, о котором надо будет говорить отдельно, опирается преимущественно на теологию, а религиозное мироощущение не нуждается в сложной системе теологического обоснования. Опираясь на представления о мире, которые вырабатывает обыденное сознание, религиозное мироощущение есть результирующая деятельность обыденного сознания и, добавим, почва и основа, на которой развивается религиозное мировоззрение. Поэтому при внешней схожести религиозного мировоззрения и религиозного мироощущения они могут быть достаточно четко различимы в своих основах.
В реальной жизни происходит включение теоретических знаний в сознание личности. И обыденное сознание, и мироощущение принимают в себя в той или иной форме теоретические знания, что не позволяет говорить об изолированности мироощущения и мировоззрения друг от друга. Реальна их сложнейшая и постоянная взаимосвязь. Однако также реально и то, что жизненный опыт каждого человека, ближайшая среда продолжают быть почвой, на которой формируются представления, которые могут, но не обязательно должны по своему качеству совпадать с мировоззренческим уровнем, тем более с мировоззренческой концепцией как определяющим началом собственно мировоззрения личности.
Однако сам процесс насыщения мироощущения и обыденного сознания теоретическими представлениями сложен и противоречив. С одной стороны, он обогащает обыденное сознание, избавляет его от путаницы и сиеминутной достоверности, с другой — приводит в ряде случаев к превратному функционированию теоретических знаний в недрах обыденного сознания. Исследователи постоянно отмечают консерватизм обыденного сознания. Мы укажем на обратную сторону этого консерватизма, которую можно было бы определить как иллюзорность. Иллюзией обыденного сознания следует назвать ситуацию, когда отрывочные знания и представления, почерпнутые из теоретической системы, обыденное сознание выдает за целостную концепцию, судит о ней по этим фрагментам и с апломбом, достойным лучшего применения, выносит концепции приговор.
Итак, в структуру сознания личности оказалось необходимым внести помимо обыденного сознания и мировоззрения еще один элемент — мироощущение. Оно позволило увидеть действительную взаимосвязь, а не простое противопоставление обыденного сознания и мировоззрения и показало, что у реальной личности эти уровни не расщепляют сознание, а существуют в единстве, необходимо отражая как эмоционально-эмпирический, так и теоретический способы отношения к миру. Существенно и то, что мироощущение утверждает способность обыденного сознания вырастать до специфических обобщений наблюдаемого мира, которые, в свою очередь, становятся основой для формирования наиболее общих представлений, являющихся способом существования мировоззрения.
Предложенная здесь характеристика системы сознания личности, описание мировоззрения как соподчиненного единства знаний и формирующихся на их основе убеждений теперь должны получить завершение в определении того, во имя чего идет процесс формирования мировоззрения, во имя чего личность обретает знания и убеждения. Представление о том, что знания и убеждения нужны для деятельности, справедливы, однако эта деятельность имеет целевой характер также и потому, что личность сама ставит перед собой цель деятельности, от чего во многом зависит смысл деятельности, смысл существования человека. Проблема цели заставляет нас искать организующее и направляющее единство мировоззренческих знаний и убеждений в идеале как сердцевине мировоззрения личности, определяющей смысл существования и деятельности личности во имя достижения того совершенства жизни, которое личность для себя формулирует.
А так как в идеале сопрягаются предельно общие и конкретно чувственные представления о наиболее совершенном обществе и человеке, то именно в нем обыденное сознание, мироощущение и мировоззрение личности гармонически объединяются.
И последнее. В жизнедеятельности личности существует сложная система взаимосвязи и взаимообусловленности мировоззренческих знаний и убеждений личности с реальной действительностью и практической деятельностью человека. Непосредственно наблюдаемый мир и прямое практическое действие, дающие материал для теоретических обобщений, которые характерны именно для обыденного сознания, могут гармонически сочетаться с мировоззренческими знаниями и убеждениями, и тогда эта непротиворечивость двух уровней сознания и знания укрепляет и проясняет ближайшую реальность, осваиваемую личностью. Противоречивость данных непосредственного практического опыта и мировоззренческих убеждений и знаний может приводить к недоверию к мировоззренческому знанию, к изменению мировоззренческих убеждений, полному игнорированию мировоззрения и переводу сознания на уровень психологии, т.е. практически рефлекторного бытия.
***
Предложенная структура сознания пока в определенном смысле «самозамкнута». Попробуем теперь внести в нее качественную определенность, которая возникает тогда, когда внешний мир и само сознание личности обладают самодостаточностью, что характерно равно для материализма и субъективного идеализма, или же являются творением Божиим, абсолютного духа и всего, что мог придумать объективный идеализм. В конечном счете, чтобы не запутываться в подробностях, речь может идти только о двух вариантах бытия сознания — как высшей стадии развития объективной реальности или как дара Божия, творения Его в сотворенном Им мире.
При последовательном материализме (сциентизме) сознание личности существует в «мертвом мире», одухотворяемом постольку, поскольку человек (общество) открывает этот мир, «преобразует» его, вскрывает закономерности «мертвого мира», наконец, опредмечивает сознание практической деятельностью. Феноменальная «одинокость» сознания вполне естественно может привести и приводит к идее «человека как творца и преобразователя мира, способного на любые деяния в рамках указанных «познания и преобразования».
Для религиозного сознания мир есть творение Божие, инобытие Духа и потому полон, пронизан духовностью. Открытие мира — не столько открытие закономерностей «неживой природы», сколько познание совершенства Творца мира. И наше сознание, как и сознание общества, есть творение Духа. Поэтому проблема «познания и преобразования» актуально значима для личности и общества, но при том непременном условии, что тварный мир сам по себе кладет ограничения человеческому своеволию (понятно, что это ограничение точно фиксируется православной этикой, в то время как, и об этом уже неоднократно писалось, иудаизм своеволие в отношении мира считает естественным «по обетованию»).
Как видим, между материалистическим (сциентистским) и религиозным сознанием существует принципиальное и непреодолимое различие. Оно концентрированно сформулировано в системе научного и религиозного знания и в проблеме взаимодействия науки и религии, укладывающейся в две исторически преходящие формулы: «наука — служанка богословия» и «религия — опиум для народа». Вряд ли кого-либо надо убеждать в том, что борьба за право первородства была бессмысленна изначально, хотя все представляют, что обе эти формулы имели собственное историческое содержание, смысл и хорошо известные последствия.
Впрочем, и вопрос о так называемом «примирении» науки и религии тоже не открытие сегодняшнего дня — и в прошлом и в настоящем «примирение» не дало ничего, кроме сциентизации теологии и теологизации научного знания. Гибрид этот легко обнаружить у Тейяра де Шардена в его «Феномене человека», как и у прошлых и нынешних обновленцев, снисходительно рассуждающих среди побелевших нив о примитивности поучений преподобного Серафима Саровского.
Попробуем рассуждать в несколько другой плоскости. Сциентистское сознание имеет дело с «мертвым миром», осваивает его и тем самым «одушевляет», хотя и для него остается загадкой источник законов материальной действительности. Религиозное сознание принимает мир как творение Божие и в этом смысле разумно устроенное и потенциально или актуально духовное. Открытие нового знания и законов — открытие творением Божиим тварного мира, в определенном смысле узнавание абсолютного в его конкретных проявлениях. Такое понимание содержания теологического и сциентистского сознания на уровне основного вопроса философии не оставляет никакого пространства для взаимодействия науки и религии, и именно поэтому принципиально несовместимы атеистическое и религиозное мировоззрения.
Из сказанного совсем не следует, что между религией и наукой отсутствует проблема понимания. Пока наука исследует мир явления, более того, являющийся мир, она никогда и ничем не противоречит религии и духовному опыту. Поэтому, вероятно, не ушедшие в мировоззренческий сциентизм и атеизм деятели науки были и остаются искренне верующими людьми. Более того, ни одна естественнонаучная теория так и не доказала атеистических постулатов, в то время как для религии все естественнонаучные теории были путем к постижению божественного смысла мироздания.
Вот почему следует отказаться от «примирения» и «противостояния». Религия открывает духовную напряженность мироздания и духовный смысл человеческой истории, движущейся из временности в Вечность. Наука постигает являющийся мир и в попытках создания единой картины мира неизбежно приближается к теологии. Возможно, именно в одухотворении и познании духовности и заключен неведомый нам замысел о разных путях и тропинках, ведущих к одной и единственной цели.
Но различия и сходства религиозного и научного сознания не ограничиваются познавательной деятельностью. Ценностные ориентации и идеалы также находятся в «разных мирах». Будучи последовательными, мы должны признать, что для материалистического, сциентистского сознания идеал является производным от человеческого и исторического опыта, в силу чего подвижен, исторически обусловлен и преходящ.
Для религиозного сознания проблема поисков или конструирования идеала не стоит — Христос, Истина и Путь, уже осуществленный идеал и проблема обожения, прекрасно разработанная восточной патристикой, показывает, как и во имя чего преодолевается греховная сущность человека. Понятно, Предание вносит уточнения и дополнения, конкретно-историческая реальность так или иначе влияет на ценностные ориентации, но сам идеал остается абсолютным, явленным и непререкаемым.
Любопытно, что при том, что сциентистское сознание как бы свободно выбирает идеал жизнеустроения, а религиозное сознание такой свободы просто не допускает, неожиданно обнаруживается, что в первом случае почему-то считается необходимым вводить социально-экономическую и историческую детерминацию свободы выбора, в то время как религиозное сознание эту детерминацию практически игнорирует, свободу воли в выборе идеала делает определяющей и только сам предмет выбора имеет сущностное значение, если вспомнить слова из Апокалипсиса, где ангелу Лаодикийской церкви прямо указывается, что грех его не в том, что он холоден или горяч, а в том, что он тепл, и только. Поэтому подлинная свобода снова обнаруживается у религиозного сознания и Православие является тем средоточием высших духовных и нравственных ценностей, которые человек обретает своим выбором и подвигом жизни.
Проблема идеала жизнеустроения снова заставляет нас вернуться к таким структурным элементам сознания, как мировоззрение и мироощущение. Внерелигиозное сознание иерархично представляет мировоззрение вершиной, а мироощущение низшим уровнем обобщения воспринимаемой реальности и знаний о ней. В определенном смысле эта иерархичность оправданна хотя бы потому, что система знаний и теоретическое обоснование мировоззренческих принципов действительно качественно отличны от обобщений мироощущения, основывающихся исключительно и прежде всего на наблюдаемом мире явлений.
Принципиально по-другому предстает перед нами качественная соотнесенность мировоззрения и мироощущения в религиозном сознании. Совершенно не отрицая необходимость и важность познания мира, религиозное сознание помнит слова Спасителя о блаженстве нищих духом, которым уготовано царствие небесное (Мф. 5,3). И так как Дух дышит где хочет, то богопознание и божественное откровение доступно становится не через логику и силлогистику, а посредством напряженной духовной жизни, духовного опыта, отказа от мира сего. Этот духовный опыт и это духовное подвижничество никакого (или почти никакого) отношения не имеют даже к богословскому образованию — русское старчество, подвижничество, юродство и блаженство нередко были куда более совершенны в богопознании, нежели семинарское и академическое образование. И высокопросвещенный святитель Игнатий Брянчанинов стоит рядом с малообразованным в светском смысле преподобным Серафимом Саровским именно потому, что их путь обожения и богопознания был одинаково глубок и истинен в величии молитвенного делания и стяжания Духа Святого.
Снова приходится повторять, что при сохранении общности структуры научного и религиозного сознания принципиально различны они в идеале и целеполагании. Конечно, наши разграничения достаточно относительны — в жизни верующий вполне свободно осваивает научное знание и расширяет его, а ученый полноценно живет как член церкви. Главное, чтобы наука не была мерилом богопознания, а вера не стремилась втиснуться в куцый фрак логики и эксперимента. Воистину, Богу Богово и кесарю кесарево.
* * *
А теперь обратимся к реальности наших дней. Разрушение системы дошкольного, среднего и высшего образования, превращение самого образования в привилегию богатых людей (не более 5% населения) приводит к тому, что из структуры сознания личности «вымываются» такие его элементы, как знания, убеждения и идеалы мировоззренческого уровня. Предоставленный сам себе, минимально образованный, человек возвращается в новое средневековье, когда только ближайшая чувственно воспринимаемая среда становится доступна обыденному сознанию и мироощущению. Далее — произвольное конструирование обобщений, «концепций», «общей картины мира» личностью и манипулирование ее сознанием средствами массовой информации, виртуозной пропагандой, обслуживающих обладателей «сакрального знания».
Столь же последовательно идет наступление на религиозное сознание. Политеизм «светского государства» уравнивает камлание и литургию, богопознание и «уход в астрал», священника и гуру, откровение и чародейство. В условиях такого рода плюрализма и при безрелигиозности большой части населения поиск веры ведет на ярмарку духа, где обесценивается все и все превращается в дешевку. Религиозное сознание теряет Путь и Истину, чтобы вернуться в языческую многобожную тьму суеверия, гаданий, шаманства. Отбрасывается равно Писание и Предание, генерируя оккультизм и идолопоклонство, «светское государство» и в сфере религиозного опыта погружает человека в новое средневековье, еще не познавшее Православия, уже превратившее простодушный пантеизм в ужас инфернального всевластия.
По сути дела, социальная структура общества сейчас готова повторить социальную стратификацию восточных деспотий, в которой знание становится эзотеричным и потому принадлежащим узкой касте, обслуживающей правящий клан, а религия — тайным знанием жречества, безблагодатным установлением неведомого сверхчувственного мира, абсолютно владеющего человеком и его волей. Но тогда возникает вопрос — кому и для чего это нужно? Поскольку в нашу задачу здесь не входит определение конкретных идеологий, политических центров и тайных обществ, преследующих означенные цели, обратимся к пророческому произведению Ф.М. Достоевского. В «Бесах» П. Верховенский так излагает смысл социального проекта, предложенного Шигалевым: «Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей! Высшие способности всегда захватывали власть и были деспотами. Высшие способности не могут не быть деспотами и всегда развращали более, чем приносили пользы; их изгоняют и казнят. Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалывают глаза, Шекспир побивается камнями — вот шигалевщина! Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство и вот шигалевщина!.. Не надо образования, довольно науки! И без науки хватит материалу на тысячу лет, но надо устроиться послушанию. В мире одного только недостает: послушания. Жажда образования есть уже жажда аристократическая. Чуть-чуть семейство и любовь, вот уже и желание собственности. Мы уморим желание: мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве. Все к одному знаменателю, полное равенство... Необходимо лишь необходимое — вот девиз земного шара отселе. Но нужна и судорога; об этом позаботимся мы, правители. У рабов должны быть правители. Полное послушание, полная безличность, но раз в тридцать лет Шигалев пускает судорогу, и все вдруг начинают поедать друг друга, до известной черты, единственно чтобы не было скучно. Скука есть ощущение аристократическое; в шигалевщине нет желаний. Желание и страдание для нас, а для рабов шигалевщина... Слушайте, я сам видел ребенка шести лет, который вел домой пьяную мать, а та его ругала скверными словами. Вы думаете, я рад этому? Когда в наши руки попадет, мы, пожалуй, и вылечим... если потребуется, мы на сорок лет в пустыню выгоним... Но одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, — вот чего надо! А тут еще «свеженькой кровушки», чтоб попривык»... Но надо, чтоб и народ уверовал, что мы знаем, чего хотим, а что те только «машут дубиной и бьют по своим». Эх, кабы время! Одна беда — времени нет» (ПСС. Т. 10. С. 322-325).
Как нам кажется, социальная фрустрация, описанная в первом очерке «Приблизились сроки», и тенденция к «упрощению» структуры сознания личности вполне укладываются в социальное проектирование и конструирование, предсказанные Ф.М. Достоевским. Вопрос только в том, добьются ли своего бесы нашего времени? По обетованию — не дождутся, но нам, нашему поколению суждено через этот искус пройти, и потому и от нашей свободной воли тоже зависит будущее мира.
Профессор Эдуард Володин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
