Надо готовиться к войне

Мир на пороге войны США с Ираком

Дорога была обыкновенно знойной. Ехала группа русских людей меж скал, по горам к Красному морю, чтобы переправиться на берег Акабы, что стало уже традицией: прикоснувшись древних мест святой Ближневосточной земли и запечатлев для укрепления опыт предшествующих тысячелетий, возвращаться домой по водам. Из года в год собирались и ехали так многие: Сергей Куличкин, Юрий Лощиц, Валентин Зубков, Борис Манвелидзе, Иван Лыкошин, Эдуард Володин, Сергей Лыкошин, Александр Богатырев, Игорь Ляпин, Владимир Щедрин, Анатолий Сафронов, Александр Сегень, Олег Фомин... Многие ехали. Разные и каждый за своим, а после уж, по силам, делились с русским народом через журналы и газеты накопленным в Святых землях. Ехал среди них и Ваня, простой, неказистый, можно сказать, что совсем странное в тех рядах явление, однако ж прилип, и все терпели его наличие…

«Синай» вышел от Египетского берега сразу после отдания гудка береговой службы.

Гудел катер или не гудел — этого Ваня не помнил и не утверждал. В письмах к сродникам, например, он сообщил лишь о прибытии в бухту Акабы совершенно ясно, будто Иордания начиналась сразу в Москве, — должно быть торопился.

В сообщениях газет мелькнуло извещение, что писатели ехали в шторм, что, конечно, преувеличение, хотя бала полтора-два было, когда «Синай» находился на средине пути.

Известно также, что писатели на борту вели себя смирно. Кое-кто даже спал. Ваня тоже, когда его «закачало», вздремнул, но после, по этому поводу, на машинном тракте, сокрушался в разговоре с антикваром Евгением, дарителем чудотворного образа Святителя Николая Мир Ликийского чудотворца с частицей мощей Свято-Никольскому храму Свято-Никольского скита Валаамского Свято-Преображенского монастыря. Об этом писали в газетах и сообщали радио и телевидение.

Когда Ваня смотрел в номере гостиницы для паломников видео-сюжет о передаче монастырю чудотворного образа Святителя Николая, чему сам был свидетелем, прежде посетив Валаам, то, к своему удивлению, не увидел в нем ни самого факта передачи, ни иконы, ни пения акафиста Святителю Николаю, да и монастырь с братией прошел рефренным фоном….

Меж тем, писатели и Ваня приближались из Египта к берегам Иордании по пути пророка Моисея. Каждый думал свое, потому что большинство паломничало в этой части Святой земли первым разом и опытом ничего не знало. Они пытливо вглядывались в бескрайность, а иногда и в окраинную палестинскую приграничную дымку, арестованную колючей проволокой израильских оккупантов, и думу гадали каждый свою.

Они не пили горькую. Курили «втихую», кому было невозможно удержаться от соблазна. Ваня тоже курил, и даже в сравнении с иными прочими — часто. В нем, в его движениях и поступках чувствовалась нервность и непростительная суетность. Один, теперь покойный писатель, его товарищ, говорил прежде по такому поводу: «В тебе, Ваня, откровенная заброшенность, безхозность. Ты, вроде и не бомж еще, и всем нужный, а что чемодан без ручки — нести неудобно. Мiръ — не для тебя…», — а сам этот провидец умер на паперти Большого Вознесения у Никитских ворот в Москве. Душевный был человек: Царство ему небесное.

Писатели ехали хорошие, видные. О некоторых часто говорят даже «знаковый», то есть отмеченный, что правда. И Герои, и Лауреаты, и многотомные... Конечно, они везли для монастырских и церковных библиотек наработанные годами труды букв. Кто-то из них, когда поднимался на палубу, чтобы плыть в Акабу, «от тяжести горбился…». Ваня не горбился — нечем. Он всегда одинаково никакой, а то и противен. Ему другой брат-писатель тоже как-то сказал: «С тобой говоришь, будто с памятником на высоком постаменте… Как ты только жив до сих пор…» — но про этого писателя сейчас ничего неизвестно, где и что он, а Ваня — какой-никакой, а на Святой земле.

Ему нравилось ехать по пути пророков и апостолов, пусть и страшновато, и ответственно.

Еще недавно, год-два назад, Ваня о них думал сдержано, но теперь вот трепещет и будет трепетать, — знает наверняка — до конца дней. Он любит все: и Синай, и Палестину, и Иорданию, хотя прежде никогда не был; и не по книгам любит, а просто так; потому что Святые берега, что с незапамятных лет люди там славили Бога и славят по сию пору, и будут славить до веку. Такое есть на Святом Афоне, в Сергиевой и Киевско-Печерской лаврах, в Печерах и в Почаеве… — и Ваня про это знает, и тоже любит. Однажды его спросили: «А куда бы ты хотел?» — и он честно сказал: «Не знаю.. Мне и в Дивееве хорошо, и в Прилуках, и в Святых горах на Донце, и у преподобного Иринарха в Борисоглебске… Всюду….»

— Вот ты, верно, читал Бунина, — начал было однажды спрашивать Ваню Александр Петрович, большой и красивый русский державный витязь.

— Читал, — признался Ваня, — только Иван Бунин свое писал, а мне чужого не надо. Мне и Шмелев, и Зайцев — далеко. Местами мне Юрий Лощиц сродни, где у него святители и игумен Даниил меж собою ведут незримые беседы, и близко, а так — я люблю сам пощупать, приложиться лбом и губами: натура — колхозная, подкидыш.

«Синай» шел прямым курсом. На мостике стоял отец Василий, настоятель Никольского храма в Акабе. Это настоящий капитан. Совершенно не важно знать его подвиги. На него глянешь и все: КАПИТАН! ОТЕЦ РОДНОЙ! — есть такая фактура людей, которым к виду никаких характеристик не требуется. Оно бы можно многое из впечатлений на его счет сказать, да незнамо, что лучше. Вот и Ваня тоже говорил: «Отец Василий», — значительно так произносил, что сразу верилось в какую-то совершенную правду, но дальше этого молчал, хотя наверняка мог рассказать не меньше, чем мы читаем про святого Игумена Даниила у Сергея Куличкина… А иной раз и плакал, что многое хотелось бы поведать, однако далее, кроме слез ничегошеньки…

Прибывали… То есть стали приближаться к пристани. Первым увидели вдали, над множественным, прибрежным городским хозяйством Акабы Крест над храмом святителя Николая. Сам отец Василий сообщил... Все перекрестились, покланялись Кресту, что сиял золотом над парным от жары городом… По правде сказать, народ, конечно, мало еще чего тогда чувствовал и понимал, где и что… Но глядел, воздыхал…

— Мне почему-то вспомнилась икона преподобного Феодора Санаксарского, — совершенно неясно сказал Ваня тогда. — На ней святой старец держит свиток, где написано: «Думай о смерти»… Страшно не думать здесь!

— Ты меньше думай, — кто-то насмеялся на Ваню, — умничаешь много… Фарисействуешь…

— Каюсь, грешен…

— Это правда, — тоже кто-то безадресно сказал.

— А вон там, — сказал о. Василий, указуя перстом на берег израильской оккупации впереди, — Вифлеем, — спускаясь с мостика.

Никто из пассажиров не знал, что близость к батюшке на расстояние вытянутой руки закончится на причале. Точнее, увидят они его еще раз на напутственном молебне и в трапезной Никольского собора, но это уже другое «свидание»…

«Синай» открыл арабскую православную церковь, где служили молебны еще в середине третьего века и где и сегодня сияет неугасимая лампадка перед образом Спасителя над Царскими вратами: чудно и диковинно. Ваня смотрел и ничего не понимал, — где жизнь начинается и где заканчивается? — и просто верил.

Верил и как бы даже соглашался, например, что большой тяжеленный крест в руках Андрея Первозванного, широко шагавшего по берегу Иордана от горы к горе, испытует его крепостию веры и духа. В минуту своей мысли об апостоле в нем смешивались радость и надежда до слез.

***

…более всего Ваня трепетал перед пророком Моисеем. Этот собенный трепет он испытал в сравнительно тихом, хотя суетном городке, каковы все города Иордании, где по улицам одинаково неспешны автомобили и осляти, верблюды и лошади, пия из святого источника, льющего тысячелетие за тысячелетием воду из скалы, пробитую жезлом святого пророка. Что творилось в душе Вани, то только Богу известно, но в своем рассказе, вскоре, по его возращении на родину, на поминках скончавшейся маменьки, рабы Божией Веры, он говорил:

— Тогда я понял, что даром мне не пройдет такая встреча… Какое-то время, не без боязни, вскрикивал ночами посреди кафизм: «Господи, Господи, за что мне сие, недотёпе… И Моисей, и Лот, и Красное море…», — и плакал не таясь.

Ваня тогда чаще думал о смерти. Он нет-нет, да и повторял слова одного монаха на вопрос своего духовного чада, что вот погиб-де очен-но чистый человек, совестливый, но язычник, которому нельзя молитвенно помочь: «Ты, брат, не печалуйся шибко… У Господа мест много… Есть такие хорошие и уютные места, где все имеется, кроме радости…» — и Ваня с той поры много думал и страдал, как всякий грешный человек, избравший однажды путь спасения, подчинив свое содержание воле Господней.

Удивительно, но ничего, за столько времени, на этой земле не изменилось: ни караваны бедуинов, ни войны язычников противу воинов Господних.

Жители, населяющие берега вокруг морей Галилейского, Мертвого и Красного и вдоль реки Иордана Богобоязнены, кроме тех, кто, бежал от праведного суда из стран, где они истребляли своих братьев, и нанялись уничтожать коренные в гвардейские полки безвестных королей, как, впрочем, и липовых, цивилизованных иудеев, надумавших взять реванш не во искупление греха распятия Сына Божия, а в выжигание палестинцев, сирийцев и всего мира, за ту историческую память и любовь к Богу, конечно, уже не столь крепкую и твердую, что имел Моисей и его народ, однако, может, и большую, что есть у нынешних христиан.

Образ жизни арабов и бедуинов — это совсем не тот образ, имеющийся у нас или народов Старого и Нового света. Им Господь по-прежнему дает все необходимое для жизни: землю, солнце и воду. Земля плодородна тем, сколько иорданцам необходимо для пропитания. Они даже в плодах природы почти не отошли от сложившейся традиции: смоква, маслины, мандарины и апельсины, финики и бананы, орехи и виноград. Солнце столь щедро, что крестьяне собирают по два и три урожая в году. Ограниченность водных ресурсов Господь так устроил, что, обмениваясь с израильтянами и меж собою, арабы и ее имеют достаточно для потребления.

В письме другу Ваня писал:

«Арабы и бедуины трудолюбивы.

Арабы и бедуины живут в любви и согласии, хотя израильтяне и прочие цивилизованные народы, как то — англичане, французы и американцы, — и по сию пору раздирают их…

Арабы верующие люди. Они ровно дети. Их младенчество существует от начала по заповеди Господа.

Арабы преданы своей участи и, по опыту предыдущих тысячелетий, останутся таковыми до веку. Можно внешне менять много на Иорданской земле, но внутренний ее мир постоянен. Взять тех же простых арабских мусульман. Их никто не неволит творить молитвы в час намаза. Меж тем, даже рядовой воин оставит винтовку и помолится на своем цветастом коврике, когда угрожает ему смерть от неприятеля, но не изменит Господу».

Ваня, видя младенческую веру простого солдата-мусульманина, от умиления перед ним и скорби за своих соотечественников, писал после брату на Север: «Имей мы такую веру, какую я видел в правительственных кварталах Амана, когда в сорок градусов жары, боец на призыв муэдзина, ровно и хладнокровно сложил с себя вооружение, постелил коврик и самозабвенно молился. Он молился так, что я, не зная их языков, слышал его просьбу к Господу дать мир дому его сродников и народу, и земле…

Странно, но больше ни о чем он не просил Бога. Как самаритянин, ничего не знает из Богословия, но верит, так я пожелал бы верить и нам, христианам. В нем, воине, невозможно найти мудрствования протестантов или фарисейства католиков. Он младенец. Ему дай сегодня Святое Крещение и завтра уже он будет в раю, а то и к вечеру.

Мы часто слышим об арабском терроризме… Понятно, в семье не без урода… Верно, и среди арабов есть таковые, особенно в части образованных в странах Европы управленцев. Но сам народ, его центральная составляющая — простолюдины — это новорожденный чистый младенец, независимо от возраста, как источник святого пророка Моисея. Этот народ не станет громить христианские церкви, хотя в Иордании основная масса мусульмане, а, напротив, с почтением и воздыханием положит лепту на укрепление алтаря Престола Божия.

Арабы вообще к христианам относятся с особым чувством. Они и детей стараются пристроить в православные гимназии и школы, полагая, что только в них способно получить достойное образование.

Арабы при том, что в цивилизованных мире их приравняли западные гуманисты к человеконенавистническому роду, никогда не ворвутся в чужой дом, никогда не станут выжигать огнем, как то творят израильские фашисты в палестинских городах и деревнях, уничтожая разом кварталы и улицы.

У них, я бы назвал, избыточная снисходительная извинительность.

Один араб, Исса, что есть по-нашему Иисус, понятно, христианин, поведал мне, как в его подъезд вселился израильский дипломат, у которого, может, только ермолка не в крови убиенных палестинских младенцев. Так этот араб не убил дипломата и не взорвал детей его, а вместе с другими жителями дома обратился к правительству Иордании с просьбой подыскать для израильтянина более комфортное жилище, где соседи не будут испытывать неприязни к палачу-новосельцу.

Этот араб, как и его далекие и близкие предки родился по ту, западную сторону Иордана. Он ходил в школу, открытую Русской Православной Миссией в Палестине еще при турецкой оккупации. Там же учились его родители и дети. Затем набежала израильская саранча из стран Европы и Америки, разбомбила их село и школу. Перерезали под водительством Шарона и К^о едва не весь его род, выгнав автоматной очередью оставшихся в живых мытарствовать по миру. И все ж, чудный, белый от огня и горя араб, которого я полюбил навсегда, встретив одного из армии Шарона, ряженного в тогу дипломата, не смел и подумать об убийстве…»

Вдругоряд Ваня писал своей маманечке перед ея успением: «… вернулся я с трудным сердцем. И ты, любовь моя, меня поймешь… Там Красно во всех отношениях: солнце и кровь. Нет, в Иордании не стреляют и не режут наружно, как в Багдаде, где американский скот ежедневно качает свои дряблые мышцы бомбометанием по безответным иракским детям…

Словом, не ведаю, помнишь ли ты Али, — он палестинец, — они у нас на Донце учились на энергетическом факультете… Должна помнить, по общежитию. Ты еще дивилась, когда наезжала ко мне, как много их и какие они красивые и сильные…

Впрочем, у него все, слава Богу, благополучно. Жена хорошая. Русская. Три хлопца. Два уже учатся в России.

Он меня узнал среди прочих. А я его не сразу.

Совершенно несказанна их приветливость, мамочка. Прямо как в нашем селе…

Кстати, тогда же я встретил своих однокурсниц, что вышли замуж за арабов и уехали с ними. Очень красивые девчата, хотя четверть века минуло. И русскости не потеряли, и семьи хорошие у них. Я не берусь судить за всех, но те, наши энергетики, любы-дороги…»

Батюшке Ваня писал иное: «… в Святых землях все прозрачно, как линии на ладони. Сразу видны Иерусалим, Вифлеем, Иерихон… Видны простые палестинцы на редких плантациях смоковниц и маслин, чудом сохранившихся в огне израильских танков, минометов и бомб. Видны вооруженные до зубов, безотчетные головорезы израильской армии. Среди них слишком заметно выделяются, бежавшие в девятнадцатом веке с турками черкесы: они одинаково преданы королю Иордании и премьеру Израиля Шарону. Задача, как цель, одна: уничтожение арабов.

Мой бывший однокурсник, араб Константин, прочитал в интернете на сайте православного сетевого братства «Русское воскресение» стихи Муина Бсису, зверски убитого в английской столице в номере гостиницы моссадовскими палачами. Узнав о моем пребывании в Магабе, целый день сидел над напольной мозаикой-картой Иерусалимской епархии, набранной смальтой в V веке, искренне веря, что именно в этот день, когда от жары плавился асфальт, мы встретимся…

И встретились. Долго молча смотрели друг другу в глаза. Ни он, ни я четверть века не знали друг о друге ничего и, надо полагать, знать не желали бы, если бы с нами и нашими странами не произошли то, что есть.

Забавно, однако, мы узнались. Константин стал на паперти, когда два Сергея, перекрестясь, входили в притвор, и сказал им: «Передайте Ивану, что я жду его здесь». Удивленные ребята, приблизившись к карте-мозаике, невинно бросили: «На паперти тебя спрашивал нищий».

Константин не был нищим. Скорее щеголь, по нашим, по московским меркам. Весь белый — голова, платье, носки и ботинки.

— Ты дал хорошие стихи Муина, — сказал Константин, когда я взором разыскивал нищего. — Ты меня не узнал, Ваня, и я тебя тоже… Ребята помогли, — быстро, с хорошим московским прононсом говорил. — У нас мало времени, но много ушей… Давай пройдем и выпьем на углу по чашечке кофе… — и я, покорный телок, шаркал за ним через улицу. — Ваня, забыл назваться: я — Костя. Мы с тобой учились в группе «один-два», после нас развели…

Развели всех.

На западном берегу у Кости была большая родня. Был дом. Сейчас он на восточном берегу. У него есть жена и три сына. Он возил детей инкогнито, без опознавательных знаков на западный берег и показывал дом, где жил он и где будут жить они.

— Это наш дом, — выкрикнула, подслушавшая разговор отца и сына, временная обитательница подворья на русском языке.

— Нет, — сказал кишиневской хабалке Костя по-русски, — он никогда не будет твоим: и через десять, и двадцать, и тридцать лет…

— Константин, — обронил я, после фразы, которую напомнил мне товарищ, запавшую со времен нашего студенчества. — Горя много. Много горя. Бог милостив.

— Я знаю, — весело кричал вслед нашей машине, — повстречаться хотелось Ванюша, ты же знаешь. Я тебе напишу….

Как красив он, батюшка, как бел и прозрачен, и чист. Он похож на пророка.

Чувства смешаны. В Митрополии нас принимали протоирей Ибрагим, или правильнее Авраам и архимандрит Макарий приветливо, чинно. Владыка на тот час был в Иерусалиме.

Оба священника производили впечатление полной открытости, но это только внешне. Внутренне застегнуты на все пуговицы, по полной выкладке, готовы в любую секунду перейти в контрнаступление. Словом, бойцы!

Отец Авраам русского языка не знал и говорил через переводчика. По виду он занимает должность «правой руки» митрополита. Информировал о текущей жизни митрополии, избегая острых углов. Особенно нажимал на ровный характер отношений светских и церковных властей. Ложь весьма похожая на нашу.

— Отче, простите, Христа ради, — вклинился в момент паузы в его монолог, — нам действительно многому можно поучиться у вас, потому что Иерусалимская церковь самая древняя. На вашей земле, по вашим словам, мир и благодать, и то правда. Когда я стоял на горе Небо и обонял благоухания, парившие в воздухе, где несомненно всегда присутствует пророк Моисей. Я не чувствовал тысячелетий разделявших меня и его, — о.о. Авраам и Макарий сопереживательно улыбались в ответ, — он был со мною и во мне. Душа моя смеялась и рыдала, рыдала и скорбела. Второе чувство вызвано, не трудно догадаться, тем, что католики-францисканцы захватили гору вместе со святынями ея и используют лишь в части туристического бизнеса, точнее торговли… Схожая участь постигла и остатки святынь в долине, где вознесся на колеснице пророк Илия, подвизался пророк, Предтеча и Креститель Иоанн, где крестился водою Господь наш Иисус Христос… На месте пещеры, где скрывалось святое семейство по пути из Иерусалима…

— Довольно, — примерно так переводится жест о. Авраама, — мне понятна ваша шума. Для случайного гостя все, что сказано вами, горько слышать, но не нам, кто живет и молится Господу нашему Иисусу Христу здесь со дней Его рождения. Одна ваша писательница говорила, что не было подлее нашего времени. Две тысячи лет палестинцы встречали и разносили по свету благодатный огонь и никогда не сходили со своего места. В этом году (2002 – С.К.) в Страстную седьмицу и на Пасху они тоже встречали и разносили по Иерусалиму Благодатный огонь, но те из них, кто был в Вифлееме и скрылся в стенах храма Рождества Пресвятой Богородицы, вопия к православным братьям о помощи и защите, не услышали, кроме католиков, отклика, даже от самой большой и уважаемой в мире Русской Православной церкви, которая, обижено, обратилась Мировое сообщество с требованием спасти ее имущество от повреждений: Паломнический центр, — построенный, между прочим, при активном содействии Палестинской администрации, — куда ворвались израильтяне, где давно не бывает паломников… Много, много детей и женщин в те дни в Вифлееме и Рамале тогда положили израильтяне под гусеницы…

После слов мы пили кофе и обменялись приветственными адресами.

Конечно, в Святой земле, мы молились и пели акафисты Господу Иисусу Христу и Пресвятой Богородице, Илии пророку и Предтече и Крестителю Иоанну…

И все ж, уезжая, я плакал, сроднившись с родною Палестиною, зная, что у Господа на моей грешной голове все волосы сочтены и ни один не упадет без Его святой воли. Что милость Его дана мне была на укрепление, дабы встретившись с непогодами на родине, пусть и крепко забившись, не пал до края, откуда обратного пути не бывает.

Маму перед ея успением соборовали. Отпели в церкви святаго мученика Димитрия Солунского, — помните, летом я был у его святых мироточивых мощей в Салониках.

Хоронили на старом погосте в еще не мерзлую землю.

Два чувства — радость и скорбь — слились во мне…

Помолитесь о грешном р.Б. Иване непутевом, батюшка».

***

Спустя месяц Ваня получил письмо из Святой земли на свое там пребывание:

«Здравствуйте, уважаемый!

От имени нашего женского клуба Друзей русской культуры в Иордании и от себя лично хочу поблагодарить вас, а также Александра Юрьевича Сегеня, Сергея Павловича Куличкина, Лыкошина-младшего за интересную и незабываемую встречу. Вы даже представить себе не можете, что значит для нас, живущих вдали от Родины, но болеющих за ее судьбу, встреча с вами — истинными патриотами России. Мы ценим каждое ваше слово в защиту правды и справедливости.

Очень жаль, что не довелось встретиться с Сергеем Артамоновичем Лыкошиным. От нашей семьи хочу сердечно поблагодарить его за теплые слова о нашем родственнике, палестинском поэте, Муине Бсису и пожелать уважаемому Сергею Артамоновичу крепкого здоровья и творческих успехов.

Очень приятно было для нас также увидеть стихи Муина Бсису на сайте «Русское воскресение». Спасибо!

От всей души желаем всем вам здоровья и творческих успехов. Храни вас Бог.

Надеемся на новые встречи с вами на иорданской земле.

С уважением Елена Бсейсо», — прочел в конце зимы.

***

Да, ровное дыхание осталось на спуске по трапу с «Синая». В остальном он понял лишь, что внешне тихая Иордания — это пуп Земли, где все переплелось от пророка Моисея до Второго Пришествия Господа нашего Иисуса Христа: чем глубже проникаешь в её прозрачность, тем крепче захватывает дух и чаще текут слезы.

Его добрый товарищ Сережа Исаков на Крещение, лежа в госпитале, говорил: «Слишком близко и быстро время. От Ильина дня до Богоявления — одно мгновение. Надо Петровичу в Аман позвонить: пусть готовится!»

«Всем нам надо готовиться», — завещал блаженной памяти успевший Иадор.

P.S. Сегодня, двадцать седьмого января, на Отдание Богоявления, Ваня молился в церкви Ивану-воину о даровании мира арабским братьям…

Американо-израильский военно-истребительный блок (США, Англия, Австралия, Израиль) сосредоточили мировой бюджет 2003 года в районе Персидского залива, держа под парами тысячи единиц авиации, нагруженной, кроме бомб, десятками тысяч британских и австралийских мясников.

Ваня не стал ждать приглашения на казнь отдельно взятых иракцев и по полудни вылетел в Багдад.

Сергей Котькало

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"