– Насколько автобиографичны Ваша проза вообще и роман-одиссея «Хорошая пристань» в частности?
Доверяю непосредственному опыту. В некоторых случаях полагаюсь на возможности сочинительства, окутанного «облаком» воображения, но и они питаются красками и деталями лично пережитого, пропускаются сквозь решета действительности. И невозможно ведь выдумать больше, чем предоставляет сюжетов, случаев и образов сама жизнь. Почти все мои литературные труды в этом смысле автобиографичны. Под горячим пером литератора должно случиться ожидаемое преображение действительности как художественного феномена, одновременно происходит и акт самопостижения. Помню об этом.
В «Хорошей пристани» маяк и маячная жизнь описаны в большом количестве реалистических подробностей как чрезвычайное явление – и читатель должен эту особенность заметить. Подробности – тоже из опыта, а его невозможно выдумать.
Со школьным другом уехали странствовать на Дальний Восток, работали грузчиками в порту, мареманили, плавали на торговых судах, а потом пришли одновременно к разудалой мысли, что у каждого человека должен быть свой остров. Подвернулся Карагинский. Одиссея прервалась робинзонадой. Друг отбыл на маяке две зимовки, я остался ещё на две. Четыре с половиной маячных года оставили в сердце заметы и царапины, а в памяти – неподъёмную тогда загадку общей жизни и значимость самостояния личности в условиях обескровленного психологической и физической удалённостью маячного городка.
Впечатления прошлого и воспоминания о маяке должны были отстояться и отложиться в памяти, чтобы стать исходным «сырьём» для будущей литературной работы. Они и стали. Черновики некоторых эпизодов одиссеи отмечены 1976 годом, годом уезда с маяка, остальное писалось последнее время, которое, увы, – всегда последнее. На очереди вторая книга романа.
Напомню о жанровой особенности одиссеи: это литературное произведение о возвращении…
– Какие основные жизненные уроки вынесены вами из камчатских «университетов»?
Были ли «университеты»? Человек, доведись до такого, взрослеет и мудреет с годами на любом месте. Было бы странно, если бы тени под южными пальмами или цвета мёрзлой камчатской тундры навевали какие-то особые жизненные выводы.
– «Внутренние перемены во все времена были духовно трудными, но единственно истинными», – к такому выводу пришел главный герой «Хорошей пристани». А какие перемены произошли в Вашей душе в период жизни на маяке?
Если по цитате из Плутарха, начертанной на полу комнаты маячного обывателя: плыть необходимо, жить – не необходимо. Остановка плаванья на острове Карагинском привела героя романа к собственным выводам. Жить трудно, но необходимо, а плавать найдётся кому. Необходимо взрослеть. Взрослеть нужно всю жизнь. Внутренняя перемена самая достоверная часть взросления, ибо настигает через нравственные страдания.
Имею в виду не ожесточение после непереболевшего нравственного урока, а неизбежность просветления сознания и души.
Потом необходимо плыть…
– Создаётся впечатление, что маяк — не просто место, где Вы работали и приобретали жизненный опыт, а некий символ «разумной жизни». И таким «маяком» является каждый из огромного количества населённых пунктов российской глубинки?..
Может быть, не каждый. До моей родной деревни Кочановки, что во Льговском районе, где я летом и живу, со скрипом, но когда-нибудь из райцентра доедет «скорая». А на маяке, случалось, люди погибали потому, что некому было оказать элементарную медицинскую помощь. Но как феномен цивилизации, способ обживания мало приспособленной для житья климатической зоны и обслуживания скудной на тепло территории – да. Следы разумной жизни останутся после вымирающей Кочановки, остались они и на опустевшем ныне маяке «Карагинский». Маяк или деревня – это удел, в котором нужно взрастить сады, условно выражаясь. Мы их взращивали, кому сколько было дано. И не наша забота, что по нашим следам пойдут мародёры с миноискателями. Они будут нашаривать затаившийся под камнями фундаментов и под корнями деревьев металл древних пятаков и алтынов, но не будут знать, какая жизнь здесь кипела, какие страсти бушевали на квадратных километрах их поисков.
На маяке мы ощущали себя форпостом, первым обжитым селищем в ледяной пустыне. Ощущение не всегда было явным, а текучее множество людей, населяющих маяк, не осознавая до поры общей цели, продолжало бороться за свою долю в этой жизни. Но коснись вопроса об общей цели, все согласились бы с этой моей мыслью.
– Одного из своих героев Вы характеризуете словами Даниэля Дефо «Из всех возможных путей я выбрал самый худший». А как часто перед Вами стояла проблема выбора? Всегда ли он был правильным? И чем, с Вашей точки зрения, нужно в первую очередь руководствоваться, делая жизненно важный выбор?
«Самый худший» путь – самый лёгкий, как потом выясняется. К трудному же пути ведут узкие врата. А выбор всегда есть. Больше того известно – разум, речь и свобода выбора отличают человека от животного. Выбор человек делает даже не каждый день, а каждое мгновение: в том числе и какую клавишу нажать в следующую секунду…
Выбор из чувства самосохранения близок по его логичной завершённости – и человек его делает почти в ста процентах случаев. Но тому ли мы учились в школе: «Самое дорогое у человека – это жизнь…»? Почему мать жертвует собой, выхватывая зазевавшегося ребёнка из-под колёс автомобиля? И солдат идёт в бой, зная, что может быть в любую секунду убит? Значит, не жизнь самое дорогое, – а материнская любовь или солдатский долг. «Худший» выбор – смотреть со стороны, как гибнет ребёнок или – сбежать с поля боя.
Знание о ценностях выше, чем жизнь, и делают человека человеком.
Я не всегда делал правильный выбор. Особенно, когда выбрать нужно было в одну секунду. Но оставалось ощущение удовлетворённости, когда я понимал, что в нужную секунду выбор был сделан правильный…
А главный, «правильный» выбор всегда и везде один – между добром и злом.
– Ваша романная проза отличается обилием деталей и подробностей, которые, на первый взгляд, кажутся незначительными, – но значимы для произведения в целом. Это художественный приём или свойство творческой личности — замечать то, мимо чего другие проходят?
Опять же – обилие подробностей исходит из стремления придать маяку единственное значение: маяки ныне исчезли из жизни – и как явление в литературе не осмыслено. Остаётся и задача достоверности. А подробности не было нужды придумывать – в памяти сидят занозами.
Добавлю, что «свойство замечать» у литератора такое же, как у нелитератора –избирательное. Но литератор обладает ещё и «свойством» «подать» деталь, обыграть подробность, остановить на них взгляд…
– Как Вы относитесь к творчеству И. А. Гончарова и какие писатели близки вам по духу и мастерству?
В том, что настигла именно Гончаровская премия, увидел несколько совпадений. Книга Ивана Александровича Гончарова «Фрегат «Паллада»» со мной сорок лет. Добралась до Камчатки, куда в своё время автору доплыть не удалось, вернулась на мою родину. Большие цитаты из сухопутной части гончаровского труда приводил в своих статьях, чтобы «доказать» неслучайность складывания такого мирового явления, как Российская империя. Несколько поглавных эпиграфов в «Хорошей пристани» взяты оттуда же.
Вообще «Фрегат «Паллада»» оказал подспудное влияние на собственное решение странствовать, он тревожил воображение, отвечал неизбежным в молодости порывам мечтательности. Да и теперь иногда открываю книгу с любой страницы и с удовольствием ею зачитываюсь, отдавая должное полноте описаний и достоинствам добротного русского языка. Но теперь воспринимаю Гончарова уже с собственным отношением, отмечаю и авторскую дотошность очеркового исследования действительности и критичную наивность его некоторых выводов…
Иван Александрович в противовес лодырю Обломову вывел тип Штольца, обрусевшего немца, являющегося источником активизма русской жизни, её преобразующим началом. И самого Гончарова по многим признакам мы бессознательно относим к обломовскому типу, забывая, что он успел за свою жизнь написать несколько неподъёмных романов вкупе с толстым собранием путевых очерков. Да ещё совершил путешествие вокруг Европы, Африки и Азии, штормовал в море, пёкся на экваторе, трясся по непроезжим дорогам от Якутска до Питера. Кто же он – Обломов или Штольц? Думаю, и то и другое вместе…
Впрочем, в конце жизни он где-то меланхолически отметил, что и лежать на диване в Обломовке, света белого не видя, и путешествовать на военном корабле вокруг белого света – одно и то же… И умные люди во всех уголках земли похожи друг на друга, и дураки везде одинаковы. Зачем же куда-то ехать из Обломовки, чтобы в этом убедиться?
Учусь у Ивана Александровича мудро-стоическому отношению к действительности.
Что до других авторов, оказавших влияние… Кусок сухого хлеба втягивает в себя молекулы влаги даже из окружающего воздуха. Не считаю зазорным учиться у всех, даже у товарищей по литературной артели.
– Каковы впечатления от поездки в Ульяновскую область на церемонию вручения Первой Международной премии имени И. А. Гончарова?
Конечно – Волга! Точнее, то, что от неё осталось. Каскад водохранилищ у самого Ульяновска, в старину – Симбирска, создаёт картину поразительного простора. Дивился, сколь много воды можно собрать в одном месте.
Сам город порадовал приличной сохранностью старины. Даже большевистский период симбирской истории немного ему повредил. Обычай натягивать европейское сайдинговое шкурьё на советские кости только-только дотуда доехал… Испытал чувство удовлетворения при въезде в город со стороны аэропорта. С левой стороны дороги там установлен огромный баннер с репродукцией картины А. Дейнеки «Оборона Севастополя». Все помнят матроса, замахнувшегося связкой гранат на ворога, идущих в штыковую его товарищей, убитых фашистов на выжженных зноем каменных ступенях… И подпись по-английски: «Welcom, NATO!». Так сказать, адекватный ответ на открытие ихнего перевалочного пункта под Ульяновском…
Потом уже оценил амбиции города стать культурной столицей России. Готовятся давно и систематически: 200-летие Гончарова лишь одно из счастливых «изобретений» на пути к этой цели. В Симбирске родились ещё историк Карамзин, художник Пластов, политический деятель Ульянов-Ленин… А сколько другого славного народу перебывало!
Потекли федеральные деньги, – и вот создаётся собственная киностудия, открываются музеи, планируется строительство консерватории. С содроганием оцениваю сумму в 23 миллиона в год на издание книг ульяновских авторов! У них это почему-то работает даже без принятия закона о творческих союзах... Система государственных грантов на развитие музеев, библиотек, музыкальных коллективов. Нет, не хватает сил это описывать!..
Лучше пожелаю им удачи и процветания.
…И ещё запомнился японец. Говорили, будто он давний исследователь творчества Гончарова и не мог пропустить такое важное событие, как его двухсотлетие. Где он ни появлялся, тотчас раздавался шёпоток узнавания: «Японец… Японец…» Он везде ходил, маленький, худенький, задирал голову, осматривал то ли здания, то ли вывески на них, то ли небо, под которым довелось родиться Гончарову. Ни с кем не разговаривал, никому не задавал вопросов.
А я вдруг вспомнил, что видел этого японца в мае этого года в Орле, куда меня привели литературные дела. Более того, он был три года назад и у нас в Курске, на фестивале: «Нам дороги эти позабыть нельзя»! Многие куряне вспомнят этого японца. Он так же ходил, всё осматривал, задрав голову, ни с кем не разговаривая – загадочный и легко узнаваемый, со всеми признаками мощного интеллекта и всесветной любознательности.
Нет, не случайно Иван Александрович ездил на фрегате в закрытую Японию с дипломатической миссией Путятина. Япония-таки нами ответно заинтересовалась…
Вопросы принесла Тамара Кравец («Городские известия», Курск)
Борис Агеев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
