– Константин Васильевич, в последнее время Ваше поэтическое творчество живет в соединении с драматургией. Поэтическая драматургия была весьма распространенна в русской литературе в прошлом веке, но не кажется ли Вам, что сегодня ушло ее время? Что современный театральный зритель вряд ли способен воспринимать пьесу в стихах? В каких жанрах и формах Вы пробовали себя?
– Я, наверное, удивлю вас, если скажу, что я не люблю театр и боготворю его одновременно. Я многого в нем не принимаю и не понимаю. Я легко отличаю японский театр от китайского, английский от польского. Но от того же польского я часто не могу отличить театра российского, потому что он не находит в моей душе отклика…
”… вопрос о русском театре в Москве стоит прежде вопроса о свободе театра и независимо от него… Все, что сильно в Великороссии умом, характером, все, что сбросило лапти и зипун, все это стремится в Москву: искусство должно уметь управиться с этой силой, холодно рассудочной, полудикой по своим хищническим и чувственным инстинктам, но вместе с тем наивной и детски увлекающейся… Очеловечиваться этой новой публике более всего помогает театр, которого она жаждет и в котором ей было бесчеловечно отказано…” Драматическая поэзия ближе к народу, чем все другие отрасли литературы… Мы должны начинать сначала…, а не слепо идти за французскими образцами…интересными только уже пресыщенному вкусу…Мы должны знать, “что вот настоящее, вечное искусство, а вот временные от него уклонения, которыми нас наделила передовая, но антихудожественная нация…” Зачем же нам успокаиваться на пошлостях, тешащих буржуазное безвкусие…” – это написано А.Н.Островским в 1881 году. К сожалению, за 130 лет ничего не изменилось. Напротив, на рубеже XX - XXI вв. российские театры нанесли такой урон нашей национальной культуре, пропагандируя ложные ценности, так обеднели и деформировали наши души, что нынешний экономический кризис – детская проделка в сравнении с той катастрофой, которую мы потерпели от духовной экспансии. Книгу можно отложить. Телевизор можно выключить. Из театрального зала, где зрителя поливают “теплыми помоями” скромному человеку выйти неловко, неудобно… Он терпит. Поэтому:
… Поверьте, видеть больно
Мне зал пустой… Еще больнее – полный!
Вот то, чего нам следует бояться:
Когда душе нет сил сопротивляться,
Когда она обманута искусно,
Воспринимает пошлость за искусство.
И, не внимая никаким заветам,
Пьет яд и улыбается при этом…
Прошу прощения за цитаты… Драматическая поэзия “величайшая ступень поэзии и искусства вообще” (Гегель). Расцвет ее приходится на время, когда в обществе начинается процесс национального самосознания. А это, как известно, самые трагические периоды истории народов. Драматической поэзией нация самосохраняется. В издательстве “Ихтиос” вышло 5-томное собрание моих драматический и поэтических произведений. Это притчи “Легенда о белом дереве” и “Ментуш”, драматические легенды “Ущелье Крылатых коней” и “Отечество мы не меняем”. Это и “Алена Арзамасская”, российская воительница, и спасители Отечества Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский – герои Смутного времени (“Царские игры”, “Россияне”). Вошли в издание “Ванька Каин”, “Курчатов”, святые “Георгий Победоносец”, “Иоанн Златоуст”, “Константин Великий”…
В издании более четырехсот гравюр на дереве народного художника России Владимира Носкова...
– Любите петь или так само собой выходило, что на Ваши стихи написано много песен?
– Что касается поэзии, то я пытался “поискать себя” во всех ее формах (от басни до венка сонетов)… А песня? – Я не знаю писателей, не любящих песен, после третьей рюмки поют и самые безголосые поют… Тем, что стал автором песен, получивших (так говорят) популярность (“Ивушка”, “Белый вальс”, “Птицы русские” и др.), я во многом обязан народной певице России Татьяне Юрьевне Петровой, которая на правах моей землячки (она тоже начинала на Урале) более двадцати лет назад обращалась ко мне с просьбой, чтобы я написал “что-нибудь” для нее. Я долго сопротивлялся, но не устоял. Потом эти песни пели И.Кобзон (“Матушка пела”), Л.Зыкина (“Надежда, Вера, Любовь”), А.Днепров, Т.Жданова и другие.
– У Вас в прошлом году был, с которым читатели, земляки и мы Вас искренне и дружески поздравляли. Для Вас юбилей – это время подводить какие-то итоги, время грустить или радоваться, что все еще впереди? Вы оптимист?
– Грустить не с чего, радоваться нечему. Пытаюсь жить, как живется, не считая лет. Они сами напомнят о себе. Чем позже, тем лучше. Оптимист ли я или пессимист, – не знаю. Я понимаю, что “пессимист видит препятствия в каждой возможности, а оптимист – в возможности в любом препятствии…Я каждый день бываю и тем и другим.
– У каждого из нас есть на этой земле географические узы, к которым мы привязаны. Урал для Вас это земля обетованная? Какие люди живут на Урале?
– Урал для меня все. Это – язык, рожденный на изломе континентов, с русской грустинкой, башкирской лихостью, украинской напевностью. Это – дорога с мшистыми елями, ржавыми болотами, сизыми курумниками. Дорога вверх, к небу… Не говорю, к Богу, – это слишком высоко, но к собственной душе. Урал – это друзья. Надежные русские люди. Каждый из них в сто раз лучше меня. Верные и бескорыстные. Знающие цену и дружбе и предательству. И, наконец, а может, это и во-первых, – могилы моих родителей и бабушки – три скромных плиты под бесприютным, бездонным небом…
– Знаю, что Вы трогательно и по-сыновьи дружили и заботились о Михаиле Николаевиче Алексееве, патриархе нашей литературы. Что для Вас значит старшее поколение?
– Михаил Николаевич старше меня на двадцать лет. Он заполнил собой ту пропасть, которая разверзлась передо мной после потери родителей. Понимаете, чего это стоит!.. Как-то он говорит мне: «Боже! Какой я старый!.. У тебя в запасе целая вечность. Двадцать лет!.. Сколько можно еще написать!..» – В это время раздался телефонный звонок. После разговора по телефону Михаил Николаевич переменился: «Какой я молодой!.. У меня в запасе целая вечность! Двадцать лет! Еще сколько можно написать!..» – Это звонил Леонид Максимович Леонов, который был на двадцать лет старше его. Я мало встречал людей, так тонко слышащих и воспринимающих русское слово. Особенно озорное. Поэтому мне с Михаилом Николаевичем было легко, весело и надежно. У него великое и здоровое чувство юмора. Царствие ему Небесное!
– Именно от Вас я услышала один из лучших народных рецептов. Как-то, на предложение выпить таблетку от головной боли, Вы сказали: ”Нет, не поможет. Мой брат говорит: «Если водка не помогает, значит болезнь неизлечима»”. Есть ли еще какие-то рецепты в Вашей семье?
– Рецептов много. Сейчас дело идет к теплу, могу дать совет садоводам-огородникам. Если помидоры поливать фантой, то через три недели вырастают прекрасные желтые помидоры, а “Ессентуки-17” способствуют буйному росту фиолетовых. Верьте! – это сказал М.Н.Алексеев… Из медицинских, если не подействует универсальный рецепт моего брата, то скажем, от зубной боли можно забить в пятку гвоздь. Очень помогает. Не пробовали? Сейчас время, когда у всех все болит, но, как говорит Ванька Каин:
«Уж возраст… Нужно думать о здоровье.
И корень ем, и валерьяну пью.
А не убью кого, так и не сплю…»
– Вы все умеете прекрасно делать руками, Вы мастер по природе. Это у Вас от отца, он Вас всему научил? И вообще, Вы к мастерам относитесь с любовью, давно дружите с златоустовскими мастерами, помогаете им. Легенды ходят в Переделкино о том, как Вы своими руками построили баню. Для человека по профессии писатель – редкий дар. Обычно писатель в быту беспомощен.
– Ничего особенного в этом нет, не надо никаких талантов, чтобы орудовать ложкой, топором, рубанком. Это предметы одного порядка. Я не представляю человека который не испытывал бы комплекса неполноценности, если он не может срубить дом (не хоромы, а простую добротную избу, как, скажем, М. Чванов в Башкирии), разжечь костер под дождем (как А. Буйлов в Сибири), пройти по тайге 20-30 километров за день, не уметь попасть из ружья в летящую птицу (не из прихоти, а чтобы выжить!), и это не потому, что туляк по рождению, где подковали блоху, и уралец по судьбе, где предки наши открыли тайну булата и создали лучшее в мире украшенное оружие. Не случайно изготовление Щита и Меча Победы для музея на Поклонной горе было доверено моим друзьям-художникам по металлу из Златоуста. Это никакая не доблесть. Мы так живем.
– Говорят, Вы охотник знаменитый. На медведя ходили? Похвастайтесь своими трофеями.
– Ходил. И всегда говорил себе, что это в последний раз. Это же по-настоящему страшно. Не хочется ведь так “славно” погибнуть. Прошлой осенью мы с моим другом Николаем Новиковым вспугнули на Уреньге (есть такой хребет на Южном Урале) медведя, ложащегося в берлогу. Рев его, коим он отпугивал нас, до сих пор стоит в ушах… Только от одних воспоминаний последние волосы встают дыбом… Но ведь осенью пойдем снова, чтобы поставить новую избушку в тайге, а совсем скоро уйдем на глухариные тока, чтобы в утреннем тумане едва различить токующую птицу. И не обязательно стрелять!.. С возрастом глаза становятся жаднее, а пальцы все неохотнее взводят курки…
Что говорить о трофеях? – Наговорить можно, что угодно. Приходите в гости, покажу!.. Но главные трофеи в моих строках. И хотелось бы, чтобы их как можно дольше не побила всепроникающая околитературная моль.
Марина Ганичева
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
