Война в Чечне страница не только новейшей политической истории России, но и новая глава в истории русской святости, мученичества за веру, явленного и убитым священником, и попавшим в плен солдатом, что предпочел страшную смерть отречению от Христа. Это также и многочисленные новые знамения небесного заступничества, о многих из которых уже сообщалось в православной периодике.

События, о которых пойдет речь, произошли в конце первой чеченской войны. Владимир Михайлович Реутов - уроженец и житель Грозного - добрался в те дни до родного города с тем, чтобы найти среди руин, бывших когда-то его домом, документы, потерянные при бомбежке в декабре 1994-го. Художник, чьи работы экспонируются на выставках в Москве, Италии, Германии и других странах, до войны он преподавал в Грозненском училище искусств.

- Я до войны помогал казакам, - вспоминает Владимир Михайлович, - ходил с ними на сборы каждое воскресенье В храме Михаила Архангела был тогда настоятелем отец Сергий из Пятигорска, он приходил ко мне в мастерскую и мы много беседовали о Боге, смысле жизни, о назначении художника, смотрели книги Поначалу, при Дудаеве, нас не притесняли, потом все обострилось, стали красть русских, убивать, девушек насиловать Мы детей в школу одних уже не отпускали. Началась война. Во время очередной бомбежки от моей мастерской в Грозном ничего не осталось, дом, где мы жили на Катаяме, тоже был разрушен и разграблен. Мы перебрались к бабушке, прятались в подвале от бомбежки, потом подвал завалило. Спустя несколько дней, нас спас Красный Крест. При помощи Аушева организовывали автопоезда, чтобы вывозить стариков, беженцев - всех, кто не мог уйти Нас вывозили на автобусах, по дороге некоторые автобусы были расстреляны из орудий, один из них уничтожили на наших глазах.

Чудом выбравшись в ту страшную зиму из Грозного, семья Реутовых - Владимир Михайлович, Ирина Львовна и двое детей Дима и Юля - после множества мытарств обрела пристанище в Ярославле, где Владимир Михайлович устроился на работу в школу. Но отсутствие документов создавало неразрешимые трудности. Пришлось художнику во время отпуска пробираться в Грозный, но среди развалин мастерской ничего откопать не удалось. Сама попытка таких раскопок, едва не стоила Владимиру Михайловичу жизни - он едва не подорвался на мине.

- Я раскапывал там, потом смотрю, на чем сижу... Пригласил саперов, они мне говорят. "Уходи, здесь все заминировано и снайперы работают".

Все неслучайно в жизни верующего. Неслучайно и то, что, проработав еще год в Ярославле, выдержав аттестацию и став учителем высшей категории, Владимир Михайлович не смог преодолеть бюрократические препоны и выправить документы себе и жене. Это вынудило его снова рисковать жизнью, снова пробираться в Грозный.

- Я так обрадовался, когда у бабушки увидел свои книги, которые успел когда-то перетащить из мастерской: Серафим Саровский, Сергий Радонежский, альбомы, открытки. Восьмого августа снаряд попал в комнату бабушки, прямо в угол, где она лежала. Слава Богу, мы остались живы.

С этого момента явные свидетельства небесного вмешательства следуют один за другим.

- Есть уже было нечего, картофель, привезенный мной из Ярославля, мы уже весь съели, деньги только на отъезд остались, я не мог больше их тратить, даже хлеба бабушке не мог купить. Надо было уходить.

Грозный тогда был почти полностью в руках боевиков. 11 августа в районе Голубинского сада, около реки Сунжи, расстреливали русских.

- Солдат или просто русских? - пытаюсь уточнить я.

- Русских! Могли и меня поймать и расстрелять. Они просто русских хватали и расстреливали. И уже было страшно оставаться в этой зоне, хотя меня там чеченцы хорошо знали - в доме, в котором я находился с бабушкой, жил директор Музея изобразительного искусства, он меня знал по работе. Благодаря ему, нам и муку, и медикаменты приносили чеченцы, но оставаться было опасно...

12 августа я попытался выйти из Грозного, пройти дворами, но началась перестрелка, идти стало невозможно, отсиживался в развалинах. Когда стемнело, пошел окольным путем. Иду, а сам все время про себя молитву читаю. Пробираюсь закоулками и вдруг слышу, женщина мне кричит: "Не ходи туда, там снайпер!". - А впереди меня какой-то мужчина уже далеко ушел, я его пытался догнать, потом вижу - он лежит на дороге... И тут выстрел, я прижался к стене, чудом ушел из под прицела. Откуда-то вывернул автобус, остановился. Я хотел вскочить, а там боевики. Ноги у меня вдруг стали ватными, пакет из рук выпал. Они мне кричат: "Ну, что ты, давай быстрей!" - А я стою и с места не двигаюсь, что-то меня не пускает. Так они и уехали, а я вернулся. А потом увидел этот автобус взорванным на обочине...

"Господь хранит пришельцы", - вспомнился мне по ходу взволнованного рассказа Владимира Михайловича стих псалма. Дальнейшие события стали еще более яркими подтверждениями этих слов:

- На следующий день я опять пытался пробраться в мирную зону за продуктами, но ничего не смог раздобыть. Хотел вернуться другим путем, но меня что-то заставило пройти мимо храма нашего, разбитого уже. Захожу во двор - вижу гору капусты! Свежей! Сразу же узнали меня там, как прихожанина - бери, сколько тебе надо, приходи еще, надо, чтобы все разобрали. Вот этой капусточкой мы с бабушкой и питались.

При воспоминании о "капусточке" в глазах у Владимира Михайловича блеснули слезы. Что там сегодня на месте храма, живы ли его настоятель, священники, причет, прихожане? Владимир Михайлович не знает, как не знает и о судьбе большинства из своих земляков.

- Федеральные войска были разбиты, кругом были брошенные танки. Все чаще заходили разговоры о штурме Грозного, бомбежках. Каждую ночь шел бой между федералами и боевиками, а днем город бомбили российские самолеты, хотя русских в городе было полно, всюду трупы валялись, никто их не убирал...

И снова в памяти вспыхивают библейские пророчества, читаемые Великим Постом: "Господь выходит из жилища Своего наказать обитателей земли за их беззаконие, и земля откроет поглощенную ею кровь и уже не скроет убитых своих" (Ис. 26,21).

- Нам удалось выйти из Грозного только 18 августа, все было перекрыто. Мы перешли Сунжу у блок-поста боевиков, у меня проверили паспорт, еще была чеченская прописка. Стояла бабушка. "Мы его заберем на проверку. Она говорит: "Нет, не дам". "Куда ты идешь?" Я говорю: "Мне на Катаяму надо". "Ты иди, она не пойдет. Иди, пока мы тебя не шлепнули". И я пошел.

Владимир Михайлович подробно вспоминает этот извилистый путь через памятные ему районы, поясняя, какие из них были в руках боевиков, какие занимали тогда российские войска. Рассказ его порой сбивчив, да и может ли он быть иным?

- Перехожу дорогу на развилке - здесь я, там федералы, а туда, чуть подальше - метров 500, уже боевики. Я не могу преодолеть эту развилку, на полпути остановился, меня тянет что-то назад! Думаю: "Там дом, если начнет снайпер работать, прильну к его стенам до темноты". - Потом смотрю - кювет, думаю: "Проползу". - Двинулся дальше, и только до забора дошел, на меня сразу автомат наставили. Затащили в дыру в заборе, в дом завели, тут же раздели, сняли брюки, даже кеды - подметку оторвали, посмотрели, нет ли чего... Потом повели дворами частных разбитых домов в четырехэтажное здание, завели на первый этаж. Там, прямо на ступеньках, сняли часы, сумку вытряхнули, деньги забрали, паспорт... У меня сохранился билет ярославский, они давай допрашивать. Я говорю: "Ребята, я приехал пенсию оформлять". - "А в Москве что ты делал?" - Говорю, что там живет свидетель, необходимый для того, чтобы в "собес" подать на пенсию. Они меня завели в другую комнату, полуподвальную, с решеткой на окнах, надели наручники и приковали к батарее. Пришел бородач, посмотрел и как ударит, потом стал бить, я потерял сознание. Когда пришел в себя, стал молиться Царице Небесной, Богородице, чтобы защитила, оберегла от напрасныя смерти... Потом пришли молодые парни в комуфляжной российской форме, только шеврончики чеченские, стали меня допрашивать. Я уже был весь в крови, еле стоял на ногах. Они говорят: "Мы тебе предлагаем признаться, что ты послан от федералов, сейчас документ сделаем и обменяем тебя на своих. Признаешься - будешь жить. Не признаешься - вон там, за окном, двое лежат, ты будешь третьим. Вознесешься, - смеются, - за пенсией туда". - А у меня с паспортом лежала фотография Иверской и маленькая иконочка Иисуса Христа, молитвы от руки переписанные... Я говорю: "Ребята, я художник, я учитель, я мирный житель. Ну, ездил я туда, мне нужно было собрать документы. Живу на Катаяме, улица такая-то". - Один на стене нацарапал мой адрес и стали они меня дальше пугать. Входит еще один, мощный такой, с дубинкой резиновой и как стал меня метелить... Я теряю сознание, чувствую, что уже все, умоляю Царицу Небесную: "Спаси, сохрани, защити". - Когда он меня оставил, пришли другие боевики, сели на полу, хохочут. Отшвырнули мои бумаги, иконки. Я думаю: "Все, конец". - С этих пор я был предан только молитве, произносил в уме, что на памяти у меня было, но больше обращался к Божией Матери: "Спаси и защити". - Потом один из них подошел ко мне - все это видится по сей день - пистолет в упор: "Даю тебе 10 минут. Не признаешься - все". - И ушел. Затем вернулся, ничего не говорит и я молчу, молюсь. Тогда он стреляет мне поверх головы, - а левое ухо у меня не работает с детства, и никто никогда не замечал, что у меня тугоухость, - и когда он стрелял, я развернулся, и звук оглушил меня окончательно, после этого я уже ничего не слышал. Кто-то приходил, что-то они мне говорили, но я только обращался к Царице Небесной, Пресвятой Богородице, с молитвой и уже не чувствовал боли.

Затем один парнишка начал мне что-то показывать. Я говорю: "Я не слышу". - Он мне кричит: "Я тебя знаю. Назови, кого ты знаешь из чеченцев!". - Я говорю: "Был такой Тимуркаев, директор Училища искусств, потом был директором культпросветучилища, я вел там курс выпускной, там были и чеченцы, и русские. Знал я и директора музея..." - "А балетмейстера ты знал?". - "Да, я с ним вместе получал звание Заслуженного работника культуры." - Он кричит: "Я тебя видел в училище. Ты там с художниками занимался". - Собрал мои бумажки, начал отмыкать наручники, а они не отмыкаются. Он и так и этак. Вот тогда я впервые за все это время подумал о смерти.

Собрал он мои иконки и повел меня. Я думаю: "Ну, пусть расстреливают". - Иду, молюсь. Вышли мы на первый этаж. Разбитые стены, лежит старик какой-то стонет, плачет. В другую комнату заходим, там трясется какая-то бабка. Провел меня дальше, там ванна среди развалин, наполненная водой. Он зачерпнул, говорит: "Умывайся". - Думаю: "Чистым хоть уйду". - Умылся. Он порылся, нашел какую-то рубаху? "Снимай". - У меня все красное, все кровью залитое - они крепко меня побили. Я переоделся, он меня вывел, сумку отдал и кричит: "Дорогу знаешь, обойди, потому что там федералы простреливают, а тут наши, еще раз можешь попасть. Иди и пойми тоже их, они молодые, спустились с гор, мести хотят".

Какими словами можно передать ощущение человека, минуту назад ожидавшего смерть и вот чудесным образом избавленного от нее, оказавшегося на свободе? Наверное, только самыми что ни на есть простыми.

- Солнце сияет, два часа, чистое небо, я иду по улице. Я только мог благодарить Бога, что я жив.

Здесь Владимир Михайлович сделал паузу.

- Я иду, вижу сидит чеченец, подошел к нему, воды попросил, а он: "Нет воды. Чего такой?" - Я сдался, не выдержал, заплакал. Говорю: "Вот до чего дошло Русских расстреливают..". - Добрался я до дома, в котором мы раньше жили, он был совершенно разбит. Естественно, все было растаскано, но что-то еще можно было найти. Я не остался там потому, что адрес был на стене записан, и там, в подвале, сказали, что проверят, это я запомнил. Поэтому ночь я кое-как провел у соседей и только 19 августа поднялся к себе. Что-то нашел, что-то нет... Я не мог ни двигаться, ни идти, и остался у себя. А 19 августа российские самолеты бомбили Катаяму ракетно-бомбовыми точечными ударами. Я на втором этаже, а на четвертом, на крыше боевики. Видно, не сработало что-то, и снаряд пролетел над крышей, уничтожил соседний дом - тот, в котором я был накануне.

На следующий день я уходил. Объявили, что разрешается покинуть город всем, кто хочет уйти из Грозного, и вот по дороге народ потянулся, и я стал двигаться,. Мне было тяжеловато, но все-таки я к трем часам добрался до 36 участка, чтобы перейти к Мукомольному, откуда можно было уехать чем-нибудь. Наступал вечер, боевики уже занимали все посты, идти дальше некуда было... Там, на окраине, куда я пришел, оказалась мечеть, двор и во дворе было много русских беженцев, и стоял огромный рулон хозяйственной бумаги, "Все подходили, отрывали себе по куску и ложились. И вот ночь, звездное небо... Звезды обалденные, глубина ночи, белые листы, некоторых беженцы, земля теплая. Я радовался, я благодарил Господа Бога и Царицу Небесную, что я живой, что я вижу это небо! И уже никакие болячки не волновали, я был счастлив...

Через три с лишним года, продолжая преподавать ярославским школьникам рисование и став прихожанином храма Параскевы Пятницы в Калашном ряду (настоятель О. Александр Зайцев), Владимир Михайлович почувствовал необходимость рассказать обо всем случившемся с ним. Думается, и это желание поведать о своем избавлении Божией Матерью "от напрасныя смерти" возникло не без воли Божией. Также неслучайно, наверное, и то, что, глядя на пробитую пулей, извлеченную из-под заминированных руин фотографию священников и прихожан грозненского храма Михаила Архангела, тетрадные листочки с переписанными молитвами, что были разбросаны на залитом кровью полу в подвале, представляя южную ночь - последнюю, проведенную Владимиром Михайловичем в Грозном - вспоминаешь не слишком известные строки поэта, перемолотого кровавым колесом "эпохи Москвошвея":

И у подножья тишины,

Среди беспамятства природы,

Не вам, не вам обречены,

А звездам вечные народы.

Вот ответ всем, кто уповает на насилие. Вечные звезды вечных народов над руинами и трупами среди руин, над затянутыми гарью улицами и площадями, над двором мечети, где лежат на белых лоскутьях бумаги беженцы, и над двором разбитого православного храма, где белеет гора свежей капусты. Звезды исстрадавшегося человеческого сердца, благодарящего своего Творца и Спасителя.

Беседу вел Священник Константин КРАВЦОВ

Поиск

Искомое.ru

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"