Те, кто впервые видит поэта Владимира Скифа, никогда не поверят, что в феврале 2015 года этот жизнелюбивый улыбчивый остроумный человек отметил 70-летие! Как и понятие «титулованный», каким также является Владимир Скиф, тоже не очень вяжется с его открытостью. Регалий у Владимира Петровича много, перечислять долго да и незачем. Ведь главная «регалия» поэта - настоящий поэт, и добавлять к этому ничего не стоит. Поэтом Скиф родился и остался. Как ни редко первое, но второе – еще реже. Особенно в наше нелитературное время. Скифу удалось то, что удается немногим. С одной стороны остаться поэтом, с другой стороны не стать заложником литературы, отгородившись от жизни высоким забором собственного таланта. Владимир Петрович не считает для себя зазорным быть «чернорабочим литературного процесса», более того – он генератор многих литературных идей, которые воплощает в жизнь.
Если посмотреть биографии большинства ведущих поэтов его поколения, биографии Владимира Скифа мало чем отличается от биографий его читателей. Школа, учёба в вузе, солдатский долг Родине, любовь, женитьба… Но самое интересное начинается, когда открываешь книгу стихов поэта. Вот тут и открывается то, что называют внутренней биографией, становлением и перепетиями души, метаниями личности… А куда без них, метаний? Как сказал классик: «Что без страданий жизнь поэта? И что без бури океан?..».
С момента выхода первой книги Владимира Скифа в далеком 1970 году (это была книга стихов «Иркутская мозаика») прошел не один десяток лет. У Владимира Скифа с тех пор вышел не один десяток книг, а уж публикации в изданиях России и поэтических Антология вовсе числом зашкаливают. Но вот я держу в руках небольшую, сувенирного карманного формата, юбилейную книгу четверостиший «Где моей скитаться грусти» и понимаю ее душевное родство с той «Иркутской мозаикой», что впервые явила нам поэта Скифа. Это книга раздумий не какого-то определенного периода времени, но раздумий, сопровождавших поэта на протяжении всей жизни.
«Для моей книги четверостишия писались долгие годы. Бывало так, что начатое четырьмя строчками стихотворение тут же заканчивалось, и я вдруг понимал, что к написанным строчкам уже ничего не добавить. Я откладывал их в сторону и они начинали жит самостоятельной жизнью. Хотя, как исключения, случалось и такое, когда четверостишие вдруг, пролежав несколько лет, неожиданно для меня самого становилось полнокровным стихотворением… Так по крупицам собиралась эта книга…». Так поясняет автор книги таинство ее появления на свет.
Книга необычна не только в смысле полиграфического ее миниатюрного воплощения, отражающего ее жанровую миниатюрность. В наше время жизни на ходу, на бегу, такая книга формата чуть больше сотового телефона, положенная в карман пиджака или женскую сумочку, будет всегда востребована. Она не претендует на большое время читателя, она готова высказаться кратко и мудро... Четверостишия всегда были таким же равноправным жанром поэзии, как сонет, восьмистишия и пятистишия. Но сегодня, учитывая нашу вечную нехватку времени, этот жанр может вполне стать одним из ведущих. Принято думать, что миниатюры больше подходят к философской лирике. Владимир Скиф не спорит с этим. Но дает в книге образцы настоящего пронзительного душевного лиризма... И понимаешь что дух и душа – в поэтической миниатюре понятия равнозначные. И тут дело не только в мастерстве автора, потому что одним мастерством душу читателя не удержишь.
В этой книге автор представлен не столько в пространстве, сколько во времени. Он и тот юный поэт, только-только открывший для себя и для своих читателей поэтический мир, сельский парень на сеновале, любующийся звездным сибирским небом. Но уже в следующей миниатюре он же - зрелый поэт, сумевший сохранить в себе удивлением перед этим миром, как творением Бога.
Как кошка, острым коготком
Меня царапнула звезда.
Я с сеновала кувырком
Скатился в зрелость навсегда.
Стихи Владимира Скифа весьма притягательны для читательниц, потому что это стихи мужские. В них крепкая мужская хватка не противоречит мужской чистоте и целомудренности. Умение любить глубоко и сильно – то качество, которое русские женщины всегда ценили и ценят в мужских стихах, начиная с Пушкина.
Видно в Чудное Мгновенье
Ты на свете родилась.
Буду черпать вдохновенье
Из твоих бездонных глаз.
Зрелость не приходит неожиданно. За творческой зрелостью стоит не одно душевное разочарование, не одна бессонная ночь, прошедшая в сладких творческих муках, не один час порой горьких раздумий о самой любимой избраннице любого русского поэта – России. Зрелость – связующее качество жизни человека, когда он уже способен сочетать «жар души» и «хлад ума». Ведь тот же снег, как примета зрелой осени в России, когда то был беспечным июньским дождем:
Снег не испортил дня. Он просто дольше прожил.
С тобою нас в одно тот снег соединил.
Он в настоящем жил, он оставался в прошлом,
А в будущем себя дождями обронил…
О том, что эта книга – этапная, говорить, наверное, излишне. Любой писатель скажет, что любая книга, по сути, этапная, как хождение души по некоему сибирскому этапу. Чтобы душа могла выстрадать саму себя, чтобы ей было о чем сказать миру. Хотя о самом главном в России как раз и не принято говорить словами. Главный смысл скорее таится между слов.
Землю выбелил снег. Темный морок исчез.
Сколько выпало Божьего света.
Неприступная, гордая воля небес
Манит вольную душу Поэта.
Образ снега часто встречается в этой книге, как воплощение той самой воли небес, что согревает и утешает уставшую от осени землю. Не зря именно зимой наступает перелом темного морока осени на весну. Это происходит на Коловорот, в декабре. Словно Тот, кто выше всех, снова, сжалившись над людьми, дает им еще один шанс понять красоту и суть света. Неслучайно Свет – это одно из имен Иисуса Христа. Словно вместе со кристальном белым светящимся снегом к нам нисходит сам Христос. И яблоко тут – как напоминание того первородного греха, когда вкусив от древа познания добра и зла, первые люди пренебрегли заботой Бога о них и потому лишились рая.
Хрустящий яблоком поспелым,
Неисчислимый, как набег,
Упал на землю белый-белый,
Лазурный, благодатный снег.
Соперничать с высокой чистотой снега в этой книге может лишь кристальная земная чистота байкальского льда в поэтической миниатюре, посвященной Валентину Григорьевичу Распутину:
Высокий лед – прозрачный, колкий –
Волною к берегу прижат.
Байкал! Судьбы твоей осколки
Пред нами, грешными, лежат.
Увы, когда пишу эти строки, четко осознавая, что смерть Валентина Распутина, которого с Владимиром Скифом связывали десятилетия творческой дружбы и духовного родства, уже стала неотменимым фактом нашей жизни. Трагическим символизмом проникнута потеря лучшего писателя России именно в год русской литературы.
Жизнь, как речка, ты пошла на убыль…
Только хлещет памяти волна,
Где, как зори, полыхают губы
И, как звезды, светят имена..
Эти путеводительные звёзды и путеводительные имена рассеивают мрак над нашей головой и наших душах. И имя Распутина теперь будет навечно внесено в звездный именник, чтобы светить над Россией. И давать нам тот свет, которому не надо бороться ни с какой тьмой, а надо просто быть, чтобы излечить людей от одного из самых непрощаемых грехов – уныния… Однако читателям и почитателям творчества Владимира Скифа уныние не грозит. Столько жизнеутверждающей силы растворено в его кратких строчках иным авторам не на одну поэму хватило бы:
Как волны – плещет разнотравье,
Сияют змеи острых кос.
Сегодня праздник лета правит
Его величество Покос!
Сибирь-матушка – хранительница русской родовой памяти. Как в капле виден весь Байкал, так в поэтических миниатюрах Владимира Скифа видно то неизбывное служение спасающей мир красоте, на которое обречен русский поэт. Я уже говорил выше о концентрированности этой книги, содержание которой иной поэт мог бы растянуть не на один том. Скиф предпочитает велеречивости щедрую скуповатость на слова при избытке чувств. Какой любовью проникнуты миниатюры о Сибири. Одним мощным эпическим мазком Владимир Петрович запечатлел древнее сибирское предание о Шаман-камне, когда вольнолюбивая дочь моря-Байкала река-Ангара сбежала к красавцу Енисею. Осерчавший Байкал-батюшка, пытаясь остановить непокорную дочь, швырнул ей вслед Шаман-камень, который и доныне остался лежать, но Ангару так и не остановил.
Я – Ангара! Природа-сватьюшка
Меня невестой наряжала.
Прости, Байкал- мой гневный батюшка,
Что к Енисею я сбежала.
Кратко, емко, образно – есть все, для того чтобы наши дети не думали, что сибирская география лишена поэзии. А вот миниатюра «Пролив Ольхонские ворота»:
Здесь небо в море уместилось,
Рисунок гор неотразим.
В распадках ветры угнездились:
Култук, Сарма и Баргузин…
В Сибири, откуда и я родом, все является поэзией – предания, природа, перекличка ветров и перезвон рек, млечная облачность… И пусть эта книга Владимира Скифа этапная и во многом итожащая многие годы творчества и жизни, не может не радовать, как молодо этот поэт умеет говорить о жизни, о России и о своем служении русскому слову, русскому глаголу.
Пусть я ветрен и гол, как сокол,
Но мне ночью во мгле поднебесной
Ослепительно светит глагол
И проносит над черною бездной.
А еще эта книга поэтических миниатюр поневоле заставляет читателя задуматься на тему, что служение поэта заключается вовсе не в его велеречивости и пространности. Ведь служение поэта сродни воинскому служению, а самые лучшие воины обычно немногословны. Эта книга Владимира Скифа имеет все права быть отнесена к числу немногословных, но верных служителей-тружеников русского слова.
Эдуард Анашкин (Самарская область)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
