Новая книга Анатолия Зеленцова «Прощай, моя деревня» (издательство «Российский писатель», 2016 год) – это не только лирический дневник души своего автора. Это ещё и эпический дневник души русского села. Души, которую на протяжении многих десятилетий пытались, но так и не смогли задушить никакие невзгоды –ни голод, ни работа за трудодни, ни раскулачивание, расказачивание, раскрестьянивание, ни деление деревень на перспективные и неперспективные, когда, собственно, и начался массовый исход сельчан из села. Несмотря на всё это, село обезлюдело, но живёт вопреки всему. Живёт в том числе духовной и душевной жизнью, потому и появляются на свет книги, подобные этой.
«Звуки песен льются звонко,//На полях шумит овёс-//Это сельская сторонка,//Край, где я мальчишкой рос.//Край ты мой! Ты сердцу дорог,//И мне нет тебя милей.//Я люблю пшеницы ворох//Средь твоих больших полей.//Я люблю смотреть на небо-//Солнце барышней глядит.//А кругом богатым хлебом//Рожь поспевшая звенит.//Я люблю весной чудесной//Погулять в тени берёз//И послушать молча песни//Про сторонку, где я рос».
Говорят, что русская душа тем и отличается от души европейца, что она созерцательна. И это отнюдь не безделие русского человека, как думают на Западе. Это высокое созерцание, которое, говоря словами поэта, «не терпит суеты». Русский человек может часами несуетно, думая о чём-то своём и всемирном, смотреть на небо, на бегущую вдаль реку, на горящий в печи огонь… Может – то он может, да только когда ему? Минутки посидеть без дела нельзя на селе. Это многие из городских поэтов, похожих на цветы, выросшие на асфальте, ищут вдохновение. А поэтов глубинных, поэтов русской глубинки – таких, как Анатолий Матвеевич, вдохновение находит само. Эти люди настолько скромны, что, создавая настоящие стихи, себя к поэтам не причисляют:
«Никогда я не стал бы поэтом,//Если б я не родился в селе.//Соловьиные трели-куплеты//Там звенели в предутренней мгле.//…Над рекою туманы клубились,//Перепелки смеялись в овсе.//Мужики на луга торопились,//Чтобы травы скосить по росе.//Всюду слышалось тихое пенье,//Жизнь была хороша, весела.//Находило само вдохновенье//На меня вдруг при виде села».
Оно, вдохновение, находило и находит душу автора этой книги, иначе бы он не смог так естественно, словно выдохнуть, изречь эти строчки. Не смог бы увидеть в малой капле - большую реку, а в малой родине – Родину большую. С чего начинается Родина, и малая в том числе? А начинается она с имени. У кого-то из писателей это Тимониха, у кого-то Овсянка, у кого-то Тарханы… А у автора этой книги малая родина носит имя Кянда. Село в Пензенской области, по соседству с Самарской областью, которое в проникновенных, а порой и пронзительных, строчках Анатолия Зеленцова предстаёт более желанной, нежели две столицы – Москва и Париж, вместе взятые. И вот на что вдруг обращаешь внимание что автор книги не делает особой разницы между своей российской столицей и столицей чужого государства. Словно осиротевшее без отеческого пригляда, село давно уже смирилось с небрежением родной столицы. И живёт своей, отдельной от столиц, жизнью.
«Нежна, красива, ненаглядна, //Средь перелесков и полей //Стоишь, моя деревня Кянда, //Как символ Родины моей.//И каждый раз, когда я вижу //Тебя в разливах синевы, //Ты лучше кажешься Парижа //И даже нашенской Москвы. //Люблю тебя я безоглядно, //Ты, как родимая мне мать. //Любовь моя – родная Кянда, //Тебя дороже не сыскать».
Село не ходит на протестные митинги, не выпускает протестных газет… Все эти формы городского социального протеста чужды ему. Оно просто живёт. Именно живёт, а не выживает, как порой из ума выживает суетный город. Оно после нелёгкого трудового дня может себе позволить роскошь посмотреть в небо и увидеть не крыши однотипных многоэтажек, а самые настоящие звёзды, зарю…
«Заря вечерняя погасла, //Сиренью небо расцвело. //И вечер брызжет синим маслом //На тихое моё село. //А в накрахмаленном миткале //Сады цветущие стоят. // И с них душистый ветер в дали //Уносит нежный аромат. //Иного счастья не прошу я, //Чтоб только жить в селе родном //И видеть, как весной бушуют //Сады в соцветье голубом».
В этой книге немало стихов, посвящённых вечеру и ночи. И думаю, что это неслучайно. Над русской глубинкой навис мрак, и она живёт в ожидании рассвета. И этот рассвет звучит во многих стихотворениях этой книги. Потому что за ночью всегда наступает рассвет. Он неизбежен, как в молодости любовь.
«Какая ночка звёздная! //Ну, разве здесь заснёшь? //Частушками колхозными //Всех будит молодёжь. //Гармошки залихватские //Поют на все лады //Про годы холостяцкие, //Про летние сады. //А я иду деревнею, //И всё поёт вокруг. //Иду к тебе бесценная, //Иду к тебе, мой друг. //У речки под берёзою //Меня ты, знаю, ждёшь… //Какая ночка звёздная! //Ну, разве здесь заснёшь?».
То ли к родной малой сельской родине, то ли к деревушке любимой идёт лирический герой – да разве важно? Разве это для автора книги не одно и то же?
Ещё звенит май, но уже к селу подкралась осень: «Нитью серой исчезают //В небе цепи журавлей. //Ветер листья обрывает //С порыжевших тополей- //Это осень к нам шагает //Всё уверенней, смелей… //…Шумный праздник урожая //По селу гуляет вновь. //Свадьбы новые справляя //С песней, пляской вперебой, //Знай, звенят цветущим маем //Юность, радость и любовь».
Казалось бы, выше процитированное стихотворение очень позитивное. Праздник урожая на селе, свадьбы играются, молодёжь пляшет и поёт, а только уже грустные печальные ноты сквозят в стихах. И даже журавли в небе ему кажутся цепями. Правду говорят, что сердце поэта – вещун. И чувствует приближение беды задолго до того, как беда случается.
«Стоял в селе наш дом, соломой крытый, //Варилась в нём душистая лапша. //Всегда он был улыбчивым, открытым, //Весёлым был, как русская душа. //В нём я любил зимой на печке греться, //В нём мною был написан первый стих. //Дом добрый моего степного детства, //Как жаль, что нет тебя уже в живых».
После того, как власть времён «перводемократа» Хрущёва стала делить русские сёла и деревни на перспективные и неперспективные, над всей многонациональной российской глубинкой нависла беда. Русское село, как всегда бывает, приняла на себя главный удар со стороны тех, кто, собственно, призван был заботиться о русской глубинке. Вот тогда осиротело русское село хуже, чем в войну, и не замедлили стать сиротами все братья наши меньшие, о которых испокон веков заботился русский крестьянин. А русский сельчанин со времён Хрущёва стал «вымирающим видом», но при этом никто не торопился и не торопится занести его в Красную книгу. Не сказать, чтобы когда-то особо жировал русский крестьянин. Но и дом, крытый соломой, любил до самозабвения. В нём топилась печка, что в русском народе не случайно звалась «матушкой». В нём дети слушали самые первые сказки. Этот дом многим из нас в детстве казался едва ли не центром мироздания. Но вдруг…
«…в этом удушливом мраке //Селу не увидеть, знать, светлого дня. //Бездомные кошки, собаки //От голода дохнут в снегу у плетня. //А беды галопом промчались, //И вот на селе никого почти нет. //Плакучие ивы остались //Да бабка Алёна за семьдесят лет».
Старики да дети остались в селе. Мне ли, многие десятилетия живущему в русской глубинке, этого не видеть? Но разве вчера началась эта грустная тенденция, что самая трудоспособная часть народа вынуждена была податься за лучшей жизнью из родных пределов в города?
«Умирает моя деревня- //Умирает любовь моя. //Не услышу я больше, наверно, //Залихватскую трель соловья. //Не услышу я больше напевных //Песен нежных, душевных, простых. //Умирает моя деревня- //Умирает наш русский стих. //Умирает моя деревня- //Умирает вся жизнь моя. //Умирает моя царевна, //Вместе с ней умираю и я».
для автора этой книги деревня олицетворяет первую любовь, которая, по сути, остаётся единственной в жизни любого человека. Воспоминание об этой любви греет человека на стылых ветрах чужбины, даёт силы жить и бороться за лучшую долю. А ещё даёт надежду возвращения к себе самому.
«Я в деревню вернусь скоро снова //И работать пойду на поля. //А у речки листвой уже новой //Меня встретят друзья-тополя. //…Постучу я в окошко несмело - //Тень синицей вспорхнёт от огня. //Выйдет девушка в кофточке белой //И обнимет, целуя, меня».
И тут не просто библейский мотив возвращения блудного сына, как сказали бы литературоведы. Тут даже не просто душевный порыв. Это – гражданская позиция, воплощённая в желание жить на земле своих предков. Желание работать на ней и приносить ей пользу. Желание обрести ощущение покоя и одновременно – ощущение полёта, что давала первая любовь. Обрести крылья (не случайна в стихотворении синица!), чтобы взлететь. И родную твердь под ногами, куда можно было бы вернуться. Полёт и покой, малая родина и первая любовь – в этой книге практически понятия тождественные. Этим книга сильна и наверняка будет интересна всем тем читателям, которые найдут в ней созвучие своим судьбам.
Эдуард Анашкин
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
