Возможность побывать на Всемирном Русском Народном соборе в мае 2009 года воспринялась мной, как подарок судьбы. К тому же повод поездки был вдвойне приятный. Я не только ехал участвовать в работе Собора, проходившего в Московском Храме Христа Спасителя. Я попутно планировал забрать часть тиража своей новой, вышедшей в московском издательстве «Российский писатель», книги «Ангел с огненным мечом» – творческие портреты писателей-современников. Собственно, именно на интересе к личностям и творчеству творцов литературного процесса мы во многом и сошлись с Федоровым, как понимаю по прошествии времени. Поначалу пересеклись чисто географически: нас в московской гостинице поселили по соседству. Воспитанный Федоров, глядя на мою пачку сигарет, предупредил меня, что не курит. Причем, сделал это так тактично, что я невольно подумал: «Однако, с подходом мужик!». Когда стали общаться, выяснилось, что Федоров адвокат по профессии, стало быть, без этого самого подхода к людям ему никуда. Словом, с соседом мне повезло – Федоров оказался не выпивоха, не болтун, начитан, по всему чувствуется, что хороший семьянин. С незашоренным взглядом на классическую и современную литературу. Наблюдательный – видимо, профессия адвоката тоже к тому обязывает. Подарил мне альманах «Медвежьи песни» со своей публикацией очерков о писателях-земляках. Очерки меня заинтересовали, потому что сам последнее время пишу о поэтах и прозаиках. С годами как-то острее ощущается быстротечность времени и растущая вместе с тем потребность хоть как-то это время зафиксировать. По правде сказать, мне мои очерки о коллегах больше проблем принесли – подозреваю, что и Федорову тоже! Писателям ведь вечно кажется, что их недохваливают и недооценивают в то время, как других перехваливают и переоценивают. Я поначалу пытался объяснять, что любой портрет, в том числе очерковый, всегда субъективен. А потом рукой махнул.
И вот «Громкие» дела писателей» Михаила Федорова. Воистину: громко и ярко жили на земле Воронежской творцы русского слова! Не всех, конечно, можно назвать словотворцами в полном смысле этого слова, но – Троепольский, Прасолов, Дегтев... «Белого Бима» без слез до сих пор читать не могу, хотя давно из детского возраста вышел. Стихи Прасолова душу греют, как немногие. Ну а книги, подписанные мне Славой Дегтевым – гордость моей домашней библиотеки. Поначалу читаю Федоровские рассказы с удивлением. Федоров неожиданно показывает мне известных писателей несколько иными, чем какими я себе их представлял, как читатель. Интересен выбранный Михаилом Ивановичем ракурс – дальняя дистанция во времени и попытка приблизить это время в пространстве! Ведь жизнь бывает всякой и разной, и невозможно вместить ее в какие-то рамки и каноны, пусть даже истинно художественные. Жизнь шире любой самой талантливой литературы. В ней соседствуют великое и ничтожное, пафос и ирония, смех и слезы. И любовь! Да, любовь – только разная она бывает. У кого-то из писателей, о которых пишет Михаил Федоров, она была к литературе. Через эту свою любовь эти литературолюбы раньше времени ушли из жизни, но в литературе остались. А у кого-то эта любовь была больше к самому себе да к суетной нашей, а пуще того – сладкой, жизни. Эти жизнелюбы пожили всласть при жизни за счет литературы, а после смерти их имен никто не то что в России, в Воронеже-то, где они обитали, не вспомнит. Так ничтожен оказался их вклад в литературу.
Кое-кто скажет, что не след на всеобщее обозрение литературную кухню выставлять. Я к таким конспираторам не отношусь: сам немало в свое время претерпел от всевозможных «подобедовых» и «булавиных» - в каждом регионе страны они свои были, любители сладко пожить за чужой счет, прикрываясь высокой литературной риторикой. А на деле видели смысл жизни в устроении своих личных дел и делишек, да в устранении конкурентов – причем, любой ценой. Очерки Федорова при всей их острой «фактуре» не оставляют ощущения сведения счетов. Ведь пишет он о делах давно минувших дней. И если не «преданьях старины глубокой», то во всяком случае о людях, с которыми пересекаться лично в силу возраста никак не мог. А всякая «редактура» реально имевшего место прошлого неизбежно вызовет ложь. По чтению Федоровских рассказов о писателях на лице читателя то и дело возникает улыбка – то добрая и грустная, то саркастическая и снисходительная.
Наше с Федоровым знакомство, начавшись в Москве, не прервалось и в дальнейшем. Михаил Иванович время от времени позванивает мне, интересуется здоровьем. Хотя кто я ему? Обмениваемся с ним новыми книгами, новостями. Новые книги Федорова, издаваемые в солидном воронежском издательстве Болховитинова, впечатляют не только объемом. Конечно, заинтригованный предыдущими рассказами о писателях, я с интересом жду продолжения темы прихотливых порой судеб воронежских словотворцев. Из-под пера Михаила Ивановича портреты писателей Воронежа выходят полнокровными, живыми – прямо видишь, как они говорят, как двигаются. И как рядом в душе одного человека могут соседствовать величайшее самопожертвование с величайшей подлостью.
Для примера возьму рассказ Федорова о Евгении Люфанове – талантливом писателе с колоритной, хотя и не очень импозантной внешностью, которую так красочно описывает Федоров. Приехавший в Воронеж из Ленинграда, где жил в престижной квартире на Марсовом поле, и пользовался всеми писательскими столичными благами, Люфанов причиной своего переезда называл семейные обстоятельства. Мол, сын и жена сбились с пути, семейная жизнь с ними в одной квартире стала невыносимой. Воронежские писатели после некоторого времени зауважали Люфанова настолько, что выбрали председателем Воронежской областной писательской организации. Он оказался руководителем, сведшим на нет писательские интриги, стал устраивать встречи с интересными людьми и учеными, чтобы коллеги могли расширять свой кругозор. Возобновил обсуждение новых книг и произведений. Но главное – во время своего руководства Люфанов спас для Воронежа и России могилы великих русских национальных поэтов Кольцова и Никитина. Несмотря на тогдашнее всеобщее, казалось бы, уважение советской власти к литературе, воронежские власти с маниакальной настойчивостью тем не менее хотели почему-то уничтожить могилы этих русских классиков. Для начала построили цирк на месте старинного кладбища – фактически на костях предков, решив со временем сделать на месте кладбища парк культуры и отдыха. Остроумцы-воронежцы сразу окрестили это строительство Парк ЖиМ – живых и мертвых. В парке были расположены часовня, и рядом надгробия Кольцова и его родственников, памятник Никитину. Тогдашний глава города Поспеев, обладавший медным толоконным лбом чинуши и аналогичным умом, называл старинные строения, являющиеся гордостью города, старьём, которое надо безжалостно сносить. Далее лучше дать слово самому автору рассказа Михаилу Федорову: «...Доходит это до Союза писателей. До председателя писательской организации Люфанова. Люфанов звонит Поспееву: «Да вы понимаете, что вы делаете? Да это же позор на всю Россию. Это же прах великих поэтов!» Поспеев отвечает: «Никакого праха там нет. Я уничтожил в Воронеже восемь кладбищ (как говорится, нашел чем гордиться! – прим. Э.А). И я вам как специалист скажу, что через восемь лег в могиле уже нет никакого праха, все истлело и все исчезло. А если не верите, я вам даю экскаватор, его сейчас пригонят к Союзу писателей, отправляйтесь туда и копайте...» Люфанов разъяряется, начинает кипятиться, кричать, но видит, что это непробиваемо. Кладет трубку и тогда звонит напрямую Воротникову. Секретарем обкома был Воротников. И можете представить, его соединяют с Воротниковым, потому что он представляется: «Говорит Председатель...» Прежний секретарь Хитров не стал бы слушать, кто-нибудь другой тоже, но Воротников стал. Тем более он сам воронежец. И Люфанов начинает на него орать, буквально срывая голосовые связки, он кричит неистово, грубо. Все, кто это слышал – а двери в кабинет председателя в союзе писателей открыты – подумали: «Боже, с кем это он так?» Но чувствуют, что это он с должностным лицом. Не кого-то из писателей за очередную пьянку отделывает. И кричит таким образом: «Я требую! Я не прошу, я требую, чтобы вы явились к могилам Кольцова и Никитина, и чтобы уничтожение этих могил происходило в вашем присутствии! Чтобы лично на вас легла ответственность за содеянное!» - бьет по стеклу на столе кулаком. Стекло потом оказалось разбито. И говорит: «Поспеев уже погнал туда бульдозеры. Я сейчас собираю писательскую организацию, мы все идем туда к этим могилам, и мы там станем грудью, цепью, как панфиловцы на огневом рубеже. И уж если вы уничтожаете Кольцова и Никитина, так уничтожайте нас всех. Я боец ленинградского ополчения. Я стоял перед немецкими танками!»...Бросает трубку, просит секретаря обзвонить, у кого есть телефоны, пусть все писатели собираются к цирку. Там уничтожают могилы Кольцова и Никитина. И все туда побежали, там очень скоро собралась большая толпа. Примкнули прохожие. Шли какие-то рабочие с электромеханического завода. Шли художники. У них было собрание, потом они выпили. В хорошем таком духе. И воронежский художник Василий Криворучко с ними: «Что тут?» - «Да вот Кольцова и Никитина сейчас будут...» - «Как?! - кричит Василий. – Да пусть и меня давят!» Рвет на себе рубашку. Собралось человек сто – сто пятьдесят. Там уже писатели в этом множестве потонули. И гудят действительно, как танки, экскаваторы, ползают вперед-назад. Двигают эти кучи песка, щебня. Потому что решили не просто по отдельности сносить памятники, остатки стен часовни, а просто вот так чохом все сразу сдвинуть, образовать ровную плоскость и тут же немедленно залить ее асфальтом. И все! Надвигаются на могилы Кольцова и Никитина. Остается метров десять-двенадцать. Все писатели были в страшном гневе... Люфанов действительно не ушел бы, он предпочел бы погибнуть... Какой-то отклик Великой Отечественной войны. Как тогда под танки бросались, так тут под бульдозеры...И в тот момент, когда остается полторы-две минуты, как бульдозеры надвинутся на могилы, замершие зрители, Люфанов, приготовившийся лечь под бульдозер, увидели, как по улице от обкома бежит совершенно взмыленный заведующий отделом культуры обкома: «Я от Виталия Ивановича (Это Воротников). Он очень занят, он пришел бы сам, конечно, безусловно, вот послал меня и велел сказать только одно: как писатели решат, так и будет. Оставить могилы или перенести». В ответ вся толпа хором: «Оставить!» Вот так и оставили...».
Не скрою, что прочитал эти строки с гордостью за то, какими решительными порой могут быть писатели, когда дело касается защиты русской литературы. А еще с грустью подумалось, что, наверное, у нас в Самаре писатели не обладают той же харизматичностыо, что в Воронеже. «Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков». Все как-то больше за собственное кресло литчиновное традиционно трясутся, перед чиновниками лебезят. А в итоге престиж литературы и статус писателя все падают и падают в Самаре. Уже и падать-то ниже некуда! В свое время по указке Куйбышевского обкома замяли дело с расследованием убийства ведущего на тот момент куйбышевского поэта Владилена Кожемякина, которое, как говорили, совершили милиционеры. Уж очень квартиры и прочие блага тогдашние коллеги Владилена Кожемякина хотели получать, вот и сдали своего талантливого поэта-собрата за эти блага. И хотя власть с тех пор изменилась, была советская, стала либеральная, была красная, стала некрасная, но мало что изменилось. Как тогда, так и сегодня не можем мы в Самарской области сплотиться и заставить власть услышать нас и считаться с интересами самарского литературного процесса. Видимо, в Воронеже писатели лучше, чем мы, осознают свою социальную ответственность перед обществом. Спасая могилы Кольцова и Никитина, Люфанов, который лег бы под бульдозер (именно поэтому власть и пошла на попятную, потому что поняла эту готовность председателя пожертвовать собой ради дела), писатели Воронежа спасали не только прошлое, но настоящее и будущее литературы.
Однако, если читатель думает, что Михаил Федоров написал идеальный портрет писателя Люфанова, как рыцаря без страха и упрека, то это вовсе не так. Люфанов был человеком с неизбежно присущими человечеству недостатками. Вскоре ему надоело руководить писательской организацией. Он устал гасить неизбежные писательские склоки и ушел с поста председателя. Но можно сказать, что на посту председателя он сделал главное дело – доказал власти, что она обязана считаться с интересами русской истории и литературы. И это была его, Люфанова, большая, на мой взгляд, заслуга! А заслуга Михаила Федорова в том, что написал рассказ о живом человеке, который, несмотря на изнанку своей натуры, оказался способен на высокий гражданский порыв. Вот об «изнанке» Люфанова немного тоже, наверное, надо сказать. Вскоре выяснилось, что уехал Люфанов из Ленинграда вовсе не по семейным обстоятельствам. А скорее по политическим. В это время началась эпоха реабилитанса, как ее порой называют. Стали возвращаться из мест отдаленных те люди, которые в этих местах очутились не в последнюю очередь благодаря «указивкам» Люфанова. Эти люди требовали разбирательства и возмездия. Потому Люфанов предпочел покинуть Ленинград и обосновался в Воронеже. Но от худой молвы не убежишь. Она нашла Люфанова и в Воронеже. Он очень сильно переживал, перенес обширный инфаркт, но выжил. А нам, читателям, остается только удивляться, как в одном человеке уживаются столь разные человеческие и анти-человеческие качества.
Заслуга же писателя Михаила Федорова в том и состоит, что он имеет мужество и полагает это мужество в своем читателе. А мужество в том состоит, чтобы воспринимать человека не однобоко, а в совокупности всех его жизненных обстоятельств. Видимо, этому редкому в современном писателе качеству научила Федорова его многолетняя юридическая практика. Она позволяет ему работать на грани документалистики и художественности. И поверять одно другим.
*Рецензия на книгу Михаила Федорова «Громкие» дела писателей» – Воронеж: ГУП ВО «Воронежская областная типография – издательство им. Е.А. Болховитинова, 2009. – 447 с.
Эдуард Анашкин (Самарская область)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
