Пускай, не во-первых, а хотя бы во-вторых – о жанре. Николай Блохин никак жанрово не обозначил свой труд. Роман ли? Повесть? Просто – «Глубь-трясина» и все. Вместо жанра – «По благословению Святейшего патриарха Московского и всея Руси Алексия II». Может быть, так и нужно. До жанров ли в его случае? Точнее, в случае с его трудом.
Литературный труд Блохина был написан давно. Узкий круг читателей знает его примерно с 1996 года. Критика в стране давно перешла в удобную область обозрения, но и обозреватели не отметили явления «Глубь-трясины». Явления странного. И выдающегося.
Красные и белые. Белые и красные. Противостояние. Великое проклятье XX века России. Впрочем, только ли XX-го? И кончено ли дело? Нет, не кончено. Хотя после Шолохова, Булгакова и Лихоносова («Мой маленький Париж»), казалось, и добавить нечего. Были, разумеется, и промежуточные колонны: Пастернак, Головкина… И вдруг Блохин. Так что же: «Тихий Дон», «Белая гвардия» и… «Глубь-трясина»? Посмотрим.
Шолохов – абсолютен в «Тихом Доне». Булгаков в «Белой гвардии» и «Днях Турбиных» еще не знает, как сказать то, что он на самом деле знает о противостоянии. В «Мастере и Маргарите» он говорит то, что определенно знает, но в силу известных условий отказывается от непосредственности, без которой мертвеет и искажается русская проза. Иными словами, обходит столбовую дорогу, вовлекаясь в опасные духовные приключения и фантазии.
Так называемая фантазия Блохина в «Глубь-трясине» – особого свойства. Книга написана задолго до канонизации Царственных мученников. Задолго до того, как на стенах Боголюбского монастыря (под Владимиром) проявились лики теперь святых Царя-мученника и Царевича Алексея. Эти явные знаки. Явные для одних. И по-прежнему не явные для не желающих видеть.
Невидимый монастырь, буквально находящийся в глубь-трясине «под явным покровом Божьим», построенный строителем и молитвенником иеромонахом Спиридоном, оказался явным, явленным знаком для поручика Добровольческой армии Дронова, полковника Ивлева, для преосвященного ариепископа Алексия, для Олей-большой и маленькой, для профессора и поэта, для ответственного синодала Анатолия Федоровича и даже для комиссара Взвоева. Вот только и всей «фантазии»!
Увидел этот монастырь и Николай Блохин, написав его как место обретения покаяния, а не мести. Вот в чем поразительная новизна в осмыслении искомого противостояния. Эка новизна, – скажут нежелающие видеть, а также слышать. Но я бы настаивала именно на новизне – только новизне внутреннего непосредственного ощущения, с которым только и можно «придумывать» сегодня Дроновых и Ивлевых. Потому-то в «Глубь-трясине» впервые (да-да, впервые) прозвучали непосредственные ответы на вековые русские вопросы:
1. Зачем же тогда драться, коли Армия обречена? А затем, – отвечает Ивлев, повторяя слова отца Спиридона, – чтоб малым страданьем сим у Бога прощение получить.
2. Зачем перестать драться? И снова отвечает полковник Добровольческой армии: «… стою в оплоте, не во сне, гляжу на врага, и враг этот – враг же моего Бога… и никакой враждебности к врагу этому, никакого желания бить его не чувствую…»
В сегодняшнем мире, самым неожиданным образом и в самом неожиданном месте (подобно США сентября 2001 года) эти «явные» знаки уже не просто проступают и звучат, а вопиют.
В этом смысле книга Николая Блохина приобретает особое значение. Особое русское значение. И как бы это ни звучало неприемлемо с точки зрения нашего традиционного отношения к либеральной стилистике – общечеловеческое значение.
Основной интригой или, лучше, художественной загадкой литературного труда Николая Блохина остается резкий, жесткий и жестокий образ красного комиссара Груни, которая… тоже видит монастырь. Видит его наперекор энергии своего гневного припадка. Таким образом, автор оставляет в финале огромное пространство, в котором способны высказаться минувшая история XX века России и ее грядущая история.
Красные и белые. Белые и красные. Как желток и белок схваченные в мировом яйце.
Лариса Баранова-Гонченко
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
