Напомним: на исходе текущего года – 26 декабря – исполнится 115 лет со дня рождения Евгена (Евгения Павловича) Плужника. Уроженец края Воронежского стал классиком украинской литературы двадцатого столетия. Всего лишь десять лет ему выпало поработать на ниве славянской словесности. В тридцатые годы он был незаконно осуждён и умер в лагерном лазарете на Соловках.
Спустя десятилетия, слово Плужника зазвучало вновь - как на украинском, так и на русском языках. «Русское воскресение» уже знакомило читателей с переводами стихотворной лирики, романа «Недуг», пьесы «На дворе, в предместье». Продолжим также «путешествия» в биографию поэта, прозаика, драматурга, которого стоит «не просто читать, но и перечитывать неоднократно».
Кантемирянин – так подписывал Плужник свои ранние стихи, печатаемые в киевских газетах и журналах. Литературным именем-псевдонимом он означил место своего рождения: слободу Кантемировку Богучарского уезда Воронежской губернии.
Сегодня, конечно, Кантемировка уже не та, какой её впервые увидел отец поэта Павло Плужник, сын Василия – крестьянина Полтавщины. Из прославленных великим Гоголем краёв в переселенцы подался парень не от хорошей жизни, как желалось – за лучшей долей. Тогда, на исходе девятнадцатого века, безземельные малороссы - украинские мужики охотно ехали на родючие воронежские чернозёмы. Шли не сиротской дорогой, а торным шляхом. Когда-то путь в эти степи прокладывали предки-славяне. Селились, мирно обживали края. Порой вынуждали их и за меч браться, чтобы отстоять землю Русскую. Под вражеским натиском покидали ставшие родимыми места и вновь выступали в поход, чтобы «испити шеломом Дону». Во времена поближе к нам уже московские государи заселяли тогдашние украины-окраины как северными русскими крестьянами, так и козаками-черкасами из Малороссии. Работных рук ждала земля, её пока хватало – вольной, свободной. Но пахарь выходил в поле и с оружием, чтобы защищать российские пределы от набегов кочевников. Вот и нарождались в степных просторах под сенью верб у родниковых криниц слободы (от слова – свобода), сёла и хутора, населяемые крестьянами-воинами – составившими Острогожский казачий слободской полк.
Тут и нынче, спустя столетия, ещё жив чисто украинский Верхний Киев с прямыми потомками Кобзаря – Тараса Шевченко. Говорят, что старики здесь сберегли истинную певучую «мову», такую исконную речь нынче не услышишь даже в столичном Киеве. А рядом русские Лебедь-Сергеевка, Татарино, в которых сохраняется звучный «московский» говор. В сельском дворе, на слободском майдане южной воронежской стороны на равных пели и, к счастью, по сей день поют о Днепре широком и о батюшке тихом Доне.
В этот благословенный простор полтавчанин Павло Плужник прибыл в числе переселенцев поздней волны – во второй половине девятнадцатого века. Приехал сюда – и как домой попал. Схожая бескрайняя степная даль, садик вишнёвый возле хатки белой, головки цветущего подсолнушка красуются за лозовым плетнём, до боли знакомый запах кизячного дыма расстилается над лугом, а в разговорах слышится родимое слово. Даже слободские ярмарки под стать Сорочинской, какую уже увековечил знаменитый земляк. В текущий день старинная энциклопедия скупо сообщает, что только в Богучарском уезде, а это воронежская грань с областью Войска Донского и Слободской Украины, бывало ежегодно 118 ярмарок, денежный оборот которых составлял до четырёх миллионов рублей. А через Кантемировский элеватор ежегодно отгружалось свыше полутора миллионов пудов хлеба по Юго-Восточной железной дороге. Так что – торговое дело здесь по значимости ненамного уступало хлебопашескому. Торговое-то и забрало в свою круговерть сельского паренька. Нанялся на работу в воронежскую фирму, которая закупала шерсть и продавала готовое сукно. Поставляли товар крестьяне воронежских уездов – Богучарского и Острогожского, а также харьковского – Старобельского. В здешней холмистой степи по горам-долам ходили «шуба да кафтан» – отары овец тонкорунных пород: английской, испанской и своей острогожской «михновской», которую знали и ценили чабаны по всей России.
Павел Плужник довольно быстро выбился в приказчики, что по тем временам означало и «в люди». Крестьянский сын стал уполномоченным представителем фирмы по югу губернии. На постоянное жительство обосновался при железнодорожной станции Кантемировка «в громадной слободе» Константиновка с населением в пятнадцать тысяч человек и с 2500 отдельными хозяйствами.
* * *
Чудом сберёгся снимок: сад, в тенистой беседке отец с сыновьями. Эта старинная кантемировская фотокарточка – как окошко в десятые годы минувшего двадцатого столетия, как документальное свидетельство о семье Плужников.
Тато, как зовут отца в украинских семьях, уже в летах. Наверное, не для фотографа, не по случаю на главе семейства добротный пиджак, белая рубаха – ведь не бросается в глаза, незаметно, чтобы отца стесняла одежда. Суровое лицо обрамляет ровный купеческий оклад бороды. Бросил вроде усталый взгляд в сторону.
Можно поразмышлять. За спиной у человека уже немалые прожитые годы. Приехал он сюда парубком, возможно, в одной свитке. Но сметлива голова на плечах, руки – по-крестьянски крепки и жилисты, они, всмотрись в снимок, и сейчас, в возрасте, спокойно, уверенно лежат на колене. Жил, трудился – так вот и стал уважаемым Павлом Васильевичем.
Жена встретилась здесь, на воронежской стороне, дочь купца. Её нет на фотокарточке, уже нет и в живых – молодую свела в могилу не вылечиваемая в ту пору чахотка. По нынешним меркам семья Плужников была большой. Говорят о восьми детях. Известны нам имена шестерых. Сестры Анна и Мария отчего-то не попали в этот мужской круг, а братьев видим на снимке.
Рядом с отцом Георгий. Привычен его плечам костюм-тройка. Щегольски сдвинута набекрень шляпа. Избочил по-девчоночьи кокетливо красивое лицо, небрежно закинул ногу за ногу и как бы чуть приобнял батяню. Особняком, на отдельно стоящей лавочке сидит старший, Иван. Усы, студенческая бородка. В форменной фуражке, указывающей на принадлежность к Киевскому политехническому институту. И дума на его слишком серьёзном лице запечатлелась – о чём-то дальнем, уже не домашнем, уже не кантемировском. Облокотясь на деревянное перильце, старается улыбнуться фотографу «высокий да стрункый» учащийся Таганрогского технического училища Василий, он тоже вот-вот примерит в Киеве студенческий картуз.
К отцовскому колену прильнул, опёрся спиной самый младший, – Евгений. Он ещё ребенок, ещё с детской непосредственностью любопытно вглядывается в объектив фотокамеры и занят лишь одним: как не моргнуть глазом, когда «вылетит птичка», как не шевельнуть головой, чтобы карточка вышла хорошей. Когда семья лишилась матери, Евгению в тот горестный час исполнилось только семь лет. На фотографии он постарше, школьник, а, возможно, уже и гимназист.
Материнские обязанности взяла на себя дальняя родственница – женщина одинокая и немолодая. Так что – доброта и сердечная привязанность не покинули дом. Больше всего теплом и вниманием, конечно, старались окружить младшенького.
Сестры тоже учились. Анна Павловна уже студентка медицинского факультета Харьковского университета. Отец не жалел денег, чтобы дети получили хорошее образование.
Есть ещё фотография: в том же кантемировском саду летним днём за «саморобным» неокрашенным деревянным столом, но на гнутых лакированных «венских» стульях сидят втроём – отец, самая старшая дочь Анна-Ганна и меньшой Женька. У Павла Васильевича в руке свёрнутая газета. Анна в строгом белом платье «до пят», тёмные густые волосы венком обрамляют голову. С виду она уже не сельская учительница, но ещё и не студентка. Возможно, это так и есть. Лето 1905 года. Анна рассчиталась с работой в селе Масловка Бобровского уезда. Она могла рассказывать о примечательном поместье помещиков Звегинцовых. Донские песчаные земли превратили в зелёный сосновый рай. Разбили виноградник. Хозяйка имения Мария Александровна, урождённая Казакова, выводила новые сорта роз и жасмина. А в зимнем саду растили пальмы. Знаменитый конный завод, скот и домашняя птица лучших пород. Венчал село пятиглавый Никольский храм, красивейший в Воронежской губернии. В земской школе, в которой Анна учительствовала, на занятия являлось больше ста крестьянских ребятишек.
Впрочем, Павел Васильевич всё у Звегинцовых видел сам. Его больше интересовали новости из Харькова. Туда, в приёмную комиссию университета, дочь отвезла документы. Там выдержала экзаменационные испытания и была зачислена студенткой медицинского факультета. Потому так приосанился гордо отец. А дочь ещё не привыкла к новеньким модельным туфелькам, к браслетику на руке, которыми горожанки щеголяют. Братишке Женечке так понравился гостинец – широкополая шляпа-панама, что он её даже в садовой тени не захотел снять, как приросла к голове, прикрыла его большие уши.
Что интересно, не ведай, что перед тобой фотография из начала двадцатого века, можно легко её переместить в наш текущий двадцать первый. Схожую картину – родные в саду – легко увидеть в сегодняшней Кантемировке. Даже в одежде не отметишь различий.
Евгений, видимо, по стопам старших дома, в Кантемировке, закончил начальные классы. А дальше ему пришлось попутешествовать по окрестным городам и весям. Когда отец отвёз его в Воронежскую гимназию, вкусив самостоятельность, мальчишка распорядился ею своеобразно – зажил жизнью, какой желалось. Занятия посещал «как схочу», те, к каким душа лежала – литературу и историю, а с уроков физики и математики сбегал. Добрался к книжным залежам в библиотеке, запойно читал то, что нравилось, под рукой – любимые конфетки. Чем не благодать! Да только вскоре вызвали родителя в гимназию и посоветовали забрать хорошего, спокойного и учтивого хлопчика, «безобидного и тихого, как осенний в безветрии лес». Раз упорно пропускал уроки, то экзаменовать его не смогли.
Меньшой обычно в семье самый любимый. А тут ещё сирота. Как его наказывать? Отправили на учебу в ближний к Кантемировке город Богучар. В этой гимназии чуть попозже будет учиться казачонок Миша Шолохов, чьи первые книги великого «Тихого Дона» Плужнику доведётся перекладывать на украинский язык. Но и в Богучаре, под боком у отца, Женя опять-таки надолго не задержался. В уездном городишке заимел на всю оставшуюся жизнь ещё одну страсть – к кинематографу. Перевели его в Ростов или по другим сведениям в Бердянск, где гимназиста нарядили в особую казачью форму. Щеголял он теперь в чёрных штанах с белыми лампасами. И тут, в новом кинотеатре, Женю радостно встречала – «О! Плужник!» – знакомая казачья «вольница». Компания лоботрясов схоже перебиралась с одного места учёбы на другое.
Заканчивал восьмилетний курс классической гимназии Евгений уже в другом воронежском уездном городке Боброве на двадцатом году жизни. Нельзя сказать, чтобы повзрослевший гимназист без пользы протирал ученическую скамью. Старшеклассник Плужник глубоко изучал отечественную и мировую литературу, историю. Летом отец часто отправлял детей на родную ему Полтавщину. Там, в домашних библиотеках, охочий к чтению Евгений открыл для себя мир украинской литературы, в которой вскоре придётся утверждаться ему самому.
Ещё в Боброве, «в гимназии, где грыз науку» по примеру одного длинноволосого гимназиста, который «в стихах со скуки набил руку», Евгений тоже завел заветную тетрадь.
…долго я над рифмою в потуге
Корпел. И не без зависти страдал;
Какие муки он мне передал,
Не пожелаешь ни врагу, ни другу!
Пётр Чалый (Россошь Воронежской области)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
