«Венец» – третья из поэм Елизаветы Викторовны Иванниковой, посвященных великим женщинам, духовным подвижницам и мученицам, строившим свою жизнь сообразно канонам православия, милосердия, доброты. В поэме «Бородинское эхо» повествуется о матушке Марии, основательнице Спасо-Бородинского монастыря, а в мирской жизни – Маргарите Тучковой, жене генерала Александра Тучкова, погибшего в боях Отечественной войны 1812 года. В «Арфе Серафима» – об игуменье Арсении, создательнице подземного храма, «домостроительнице духа», в миру – Анне Себряковой.
Как и в предыдущих поэмах, героиня «Венца» принадлежит к благородной, даже выше – к царской семье. Она – Великая Княгиня Елизавета Федоровна, «дармштадская принцесса», сестра Александры Федоровны – последней русской императрицы. Это приоткрывает одну из тайн названия произведения. Венец – аналог короны, символ царской власти.
Пунктирно обозначена жизнь главной героини. Елизавета Федоровна, становится женой Великого Князя Сергия Александровича. Постепенно, собственным путем, через долгие размышления, противореча воле отца, приходит к православию, хотя законы Российской Империи не обязывали ее принимать новую веру. Примечательно, что обряд крещения проходил в Лазареву субботу. Но Елизавете Федоровне уготована нелегкая судьба жить в период переворотов и революций. Неумолимое время диктует свои порядки.
Поэтому венец – это еще предназначение, которое нужно нести; это избранность и изгнание, счастье и горе, награда и лишения:
Никому на свете не познать бы
Только им готового венца.
К формированию многомерного заглавного образа подключаются при этом ассоциации с терновым венцом, со страданиями и муками ради людей, а также упоминание «богочтенной звезды», неустанно сияющей ночами.
Вся жизнь, в ее коловращении, бесконечном кружении – венец. Непрестанное кружение, где соприкасаются времена и пространства. Скажем, рассказ о русском укладе прерывается воспоминаниями о Святой Земле, впечатлениями о Палестине, где также жива память о Елизавете Федоровне.
Непрерывное движение по кругу – восприятие мироздания, свойственное многим культурам, в том числе и русской. В ней издревле особое внимание уделялось движению солнца, что отражалось и в языческой древности, и после в православии.
Рядом с женским образом по традиции в поэме Е.В.Иванниковой стоит образ Руси – противоречивой, непознанной силы, не раскрытой и не реализованной полностью, как в прошлых столетиях, так и поныне:
И страны стреноженная сила
Ей являла даль свою и ширь…
Эта сила может явить себя, только соприкасаясь с истинными православными ценностями:
Не с плеча ли Господа досталась –
Эту щедрость мерить не берусь –
Под медвежьей шкурой распласталась,
Греясь, монархическая Русь.
Достаточно припомнить, что как раз сейчас, на наших глазах возрождается из прежних, уже потерявших было прежнюю форму глыб, и государственность, и религия, – как станет ясна – нет, не актуальность (здесь это слово слишком пресно и безлико) – своевременность и прозорливость поэмы.
Краски, которыми пишется облик Руси, контрастны. В напряженном единоборстве даны белый и черный. Белый, во-первых, – цвет чистоты помыслов, цвет души, цвет вечной жизни, продолжающейся за жизнью земной. Поэтому монастырь «высветился» «белой птицей на Большой Ордынке», а рубаха Великого князя Сергия, губернатора Москвы – «снежная, февральская». Это цвет нетления, открытости и искренности, радости и светлой грусти – цвет веры. Часто это не столько цвет, сколько свет:
В православной вере столько света,
Что его всей жизнью не избыть…
Во-вторых белый – цвет сострадания и отличительный знак помощника в беде, цвет служения. Сестры милосердия по традиции носят белые одежды. А Елизавета Федоровна устраивает лазарет при Марфо-Мефодиевской обители.
В-третьих, белый – цвет старого, дореволюционного уклада, чтимых традиций, преемственности, «цвет семейной чистоты». Неоднократно упоминается, что Москва когда-то была белокаменной:
Был веками белый, а не красный,
Кремль – опора русская земли.
Автор заостряет внимание читателей на «московской метели», белой сирени, саде, цветущем «под вуалью белой», скатерти на чайном столике:
Парк в медовом месяце утонет,
Белою сиренью истомит,
Чайный стол на утреннем балконе
Под крахмальной скатертью стоит.
Этому «тихому раю» противостоит кромешная темнота. Черный также показан в аспектах поверхностно-физической и глубинно-духовной символики. В противоположность ангельски белому он олицетворяет демонические силы, бездуховность и безнравственность, оторванность от родного и близкого, горе и предательство. Только в темном, пораженном грехом, как плесенью, сознании, может возникнуть жажда разрушений и раздоров:
Тихо тлела ненависть на Пресне,
Но хватало вызревшего зла,
Чтоб греха болезненного плесень
В отсыревшем разуме жила.
Показательно, что грех живет именно в разуме, а не в душе. Душа изначально безгрешна и светла.
Аналогично, как белый символизирует «монархическую Русь», черный становится принадлежностью новых времен – разорения, террора революции и бессмысленных войн. В этом смысле черный нередко соседствует с красным – признанным цветом большевистской власти, а вместе с тем – крови и страдания:
Что нам делать с мыслью беспросветной,
Что все храмы наши на крови?
Если белый не столько цвет, сколько свет, то черный – тьма, отсутствие света. Значит, не зря мысль в приведенной цитате названа «беспросветной».
Иногда прямое указание на черные цвет заменяют метафоры темноты – образы подземелий, шахт, тюремных подвалов:
Угольные шахты мирозданья,
Черное безумие войны.
Люди, живущие стремлением мщения – безумны. Их мысли затемнены чужеродными идеями. Черный цвет показан цветом болезненного помешательства. Так, убийца князя видится Елизавете сумасшедшим, с пустотой в глазах:
Ну а там раскаяньем не пахнет!
Видят цель – безумные почти,
Угольно глубокие, как шахты,
С пустотой провальною зрачки.
Темнота связана в поэтике поэмы и со слепотой. «Сквозь войну слепую» иегумен Серафим везет прах убитой в пытках Елизаветы. Во тьме человек не разбирает пути. Народ сбился с дороги. Он собственноручно погасил церковные лампады, согласился с запретом, наложенным на «белый монашеский покров», являвшийся тоже своеобразным светочем. И только вера позволит вновь найти источник утерянного света, обрести прозрение.
Логично выстраиваются ряды противоположностей: белый – черный, свет – тьма, праведность – грех, служение – отступничество, разум – безумие, прозрение – слепота. Поэма «Венец» не только указывает, что следует жить в соответствии с первыми понятиями этих оппозициях, но и дает подсказку, как это сделать. Своеобразным ключом к открытию истинных ценностей становится Слово – и в высоком, и в обыденном смысле. Важно помнить о евангельском «вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Также важно и просто читать книги, учащие добру и милосердию. Отсюда в поэме – отсылы, например, к Пушкину. Подзаголовок произведения – «Просветительская поэма». В основе – опять свет (проСВЕТительская). Путь просвещения, познания и осознания – как раз и есть бесконечная дорога, ведущая к обозначенным идеалам.
История, рассказанная Е.В.Иванниковой, выходит за рамки текста. Послесловие дает сюжет, с первого взгляда, далекий от описанных событий. Лирическая героиня смотрит на свою бабушку – тоже Елизавету, свидетельницу «Богом явленных времен» – сидящую у ночного окна. И вновь появляется белый цвет, уже в виде бабушкиного платочка:
Белый-белый светится платочек
В деревянной рамке жития.
Постепенно картина конкретизируется. Безызвестная ночь превращается в приволжскую («Волга бликами искрится»), а обобщенная жизнь народная отражается в личной, неповторимой судьбе. И опять всплывает воспоминание об Иерусалиме, соединяются эпохи и пространства.
Вернемся к названию поэмы. Венец может быть не только царский или мученический. Венец – завершение, конечная точка. Вспомните: «Конец – делу венец». Это же и вершина духовная, на которую человек поднимается, долго и трудно. И завершение истории о трех праведницах, таких разных и одновременно таких близких по духу и деяниям.
Алёна Дорохова, кандидат филологических наук
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
