С чего начать разговор о Пушкине? Хочется процитировать некоторых авторов, чьи слова, возможно, сам Пушкин оценил бы как «преслащенную дичь» (так он отозвался о критиках «Евгения Онегина»), но время подтвердило истинность высказываний и Г. Мейера: «Пушкин — исток духовной русской нации»[2], и А. Ремизова: «Пушкин — свет и совесть русской литературы»[3], и И. Ильина о том, что «Пушкин — радостное утверждение нации в Боге», пример «классически-радостного приятия мира»[4]. Для читателей образ Пушкина-поэта, человека и мыслителя заключен, во многом, в словах самого Александра Сергеевича о том, что если несчастье — лучшая школа, то счастье — лучший университет.
Но в наши дни, как и во все времена, беспокойный и мятущийся человек не хочет, да и не может быть счастливым. Что же не дает ему покоя? Почему он так часто одержим желанием расколоть орех и убедиться в том, что ядро гнилое? Пушкинские слова, наполненные убежденностью и отчаянием: «я не хочу, о други, умирать, я жить хочу, чтоб мыслить и страдать» созвучны сердцу больше, чем «звуки сладкие и молитвы»...
Не с Гоголя ли началось это «раздробление ореха»? Как писал А. Ремизов: «С Пушкина все начинается, а пошло от Гоголя»[5]. Николай Васильевич призывает в «Переписке»: «...нельзя служить самому искусству, не уразумев его цели высшей... Нельзя повторять Пушкина... Другие уже времена пришли»[6]. Отец Матфей, духовник Гоголя, просил его перед смертью отречься от Пушкина. Что стояло за этими словами? Гоголю, боготворившему Пушкина-поэта и Пушкина-человека, тяжело было выполнить просьбу отца Матфея. Православный священник и не мог призывать отказаться от православного же человека. Фраза «отрекись от Пушкина» подразумевала под собой отречение от сотворенного кумира, испытание на окончательное смирение. Отказаться надо было от Пушкина — воплощения «изящной словесности», от служения искусству ради искусства. От чего сегодня отрекаемся мы? Мы — это те, кто «явились в своем развитии через 200 лет» ... Неужели так изменился русский человек, его душевный и духовный мир, его интеллект, что он уже не в состоянии сочувственно внимать пушкинскому слову, откликаться на его мысль? Есть ощущение, что некоторые виды чувств вымирают и исчезают подобно редким видам растений или животных. Достоинство, благородство, свобода духа, величие, покой и простота, особенно простота, которая в наше время стала синонимом примитивности, — те чувства, которыми наполнен мир пушкинской поэзии и без которых душевный мир человека бесцветен и беден, — от них мы отрекаемся, и боимся их проявить, если даже и способны испытать их, потому что боимся пафоса, подразумевая под этим словом почему-то только неоправданную выспренность, пустое важничанье, неискренность и надутость. Только без пафоса! Но какое же искусство без пафоса? Пафос — всего лишь то настроение, дух, который заключен в любом произведении искусства и слово это само по себе не должно быть осуждающим... Мы как будто экспериментируем с музыкальным произведением, отказываемся от одних нот, заменяем их другими, и пытаемся убедить себя, что так тоже неплохо звучит... Как в музыке важна тональность, тон, так и в слове, в литературном произведении, особенно в его интерпретации на сцене, при чтении вслух, тон определяет слишком многое, если не все...
Вот случай из жизни. Десятилетний мальчик слушал «Повести Белкина» в одном из залов филармонии. Читал современный профессиональный актер. И старался. Так старался, что мальчик сказал: «Мне кажется, что он совсем не подходит на эту роль». Что вызвало в ребенке ощущение дисгармонии? Вот это чрезмерное старание, это желание добавить в пушкинский текст себя, своих эмоций, темперамента, мастерства. «Подсолить» пушкинскую прозу. Но простота, безыскусность и прозрачность пушкинских строк никак не вязались с манерой исполнения...
Вот этот неверно взятый тон, желание вопреки всему углядеть какие-то двойные смыслы, ироничный подтекст там, где и нет его вовсе — эта установка на развенчание «мнимой» простоты и создавала ощущение полного несоответствия авторского замысла и актерского исполнения. Дело даже не в сознательной попытке исказить пушкинский текст или опошлить его. Возможно такой цели исполнитель и не ставит. Дело, по всей видимости, в несовпадении духовного поля, в неспособности пережить и испытать те самые редкие чувства, которыми наполнена пушкинская проза, в том, что современному актеру тяжело и даже зачастую не под силу достичь той самой «божественной простоты» и ясности, которая была пушкинским даром, а нам даром не дается. И остается только смиряться и стремиться к ней в надежде на счастливое обретение. Но вот смиряться мы не хотим. И восхищаться не желаем. И кроим все по своей мерке.
Ортега-и-Гассет писал: «Есть только один способ спасти классика: самым решительным способом используя его для нашего спасения, иными словами, не обращая внимания на то, что он классик, привлечь его к нам, осовременить, напоить кровью наших вен, насыщенной нашими страстями и проблемами, ввергнуть его в наше существование»[7]. Мысль эта перекликается в чем-то с мыслью Ю. М. Лотмана о том, что вечность всегда рядится в одежды времени. Но разве не имеет значения, в какие именно одежды? Можем ли мы за этими драпировками разглядеть вечность? Мы ввергаем классика в свой мир подчас совершенно бесцеремонно, не в хитоне праздничном, и мы стремимся прийти в гости к вечности. Позаимствовав одежды Пушкина, нам хочется проявить Себя во всей красе.
Колоссальная проблема современного искусства, кино и театра в особой степени: автор сегодня не имеет самостоятельной и безусловной значимости, права интерпретаторов несоразмерно выше прав авторов, некое ренессансное «Я» гордо выходит на сцену, самодовольно озирается и достойных соперников не видит. Кто возразит? Я так вижу. Я так понимаю. Мой Пушкин. Пушкин — наше все, а значит и найти в нем можно что угодно. Как не вспомнить здесь замечательный афоризм Н. Н. Скатова о том, что «Пушкин — наше все, но не все наше — Пушкин»... Поэтому именины Татьяны Лариной на сцене Венской оперы превращаются в корпоративную вечеринку изрядно подвыпивших субъектов почему-то на столах и под столом, а ведь как еще донести до сидящих в зале современников актуальность сюжета? И «Бориса Годунова» посильно надо осовременить и проиллюстрировать совет бояр на уровне, понятном современному зрителю: мониторы над сценой, а на них — процесс подсчета голосов. Ведь забавно как: там дума и здесь дума... Вдруг не догадаются... И нет спасения от ретивых режиссеров и самоуверенных актеров, заявляющих с апломбом, что шекспиров много, а вот бессмертными они становятся благодаря актерскому и режиссерскому таланту. Гоголь сам писал: «Предуведомление для тех, кто хотел бы получше сыграть “Ревизора”», да многие ли с этим считались? Не восставать же из гроба ради мщения и отстаивания авторских прав...
Торжество цинизма и амикошонства, бытовой, кухонный подход к искусству, скабрезности и гадости — вот те нити, из которых ткут полотно для одежд современности. И в них рядят классиков.
И еще одна беда, о которой нельзя не сказать. «Никакое богатство не может перекупить влияние обнародованной мысли. Никакая власть, никакое правление не может устоять противу всеразрушительного действия типографического снаряда»[8], — так писал А. С. Пушкин, не зная слова «интернет». Наши дети вязнут во всемирной паутине и знакомятся с липкими гадостями, связанными с именем Пушкина, раньше, чем с его произведениями. Да, глупо не признавать ошибку, отрицать порок, но надо учиться и учить разделять грех и человека, доносить до развивающегося и неокрепшего сознания мысль о том, что и порок, и слабость, и грех — не есть непременное условие и рецепт талантливости и тем более гениальности. В этой битве за душу и разум решающая роль во многом принадлежит учителю. Кто рискнет оспаривать слова Бисмарка о том, что «войну выигрывают не генералы, ее выигрывают школьные учителя и священники»... И как спокойно относиться к тому, что происходит сейчас в некоторых школах, приведу опять же пример из жизни: на собрании в третьем классе учительница литературы отчитывала родителей за то, что 17 человек опять выучили Пушкина! Надо было самостоятельно выбрать стихотворение о природе и вот... Робкие возражения родителей, что, мол, дети сами выбрали, мы им предлагали несколько стихотворений на выбор, вызвали нелогичный новый упрек: современные дети не могут понять авторов XIX века... В семье можно переломить многое, выправить многое и научить многому. Но мы прекрасно понимаем, что работающие мамы и папы отдают своего ребенка на откуп учителю-словеснику... Счастье, если он окажется любящим свой предмет, увлеченным профессионалом, хорошо, если просто равнодушным (можно что-то подкорректировать в семье), и совсем уж беда, если злостным борцом с косными ретроградами-родителями, читающими своим чадам Пушкина. От учителя зависит во многом (к сожалению!), будут ли наши дети любить Пушкина и литературу вообще, именно любить, поскольку расхожая фраза о том, что классику не надо любить, ее надо читать, едва ли верна... Ведь книга давно уже перестала быть источником знаний, художественная литература, особенно поэзия, имеющая эмоционально-образную основу, взывает не столько к разуму, сколько к сердцу читателя. Любовно-уважительное отношение к культуре, к слову художественному и слову вообще, к авторскому замыслу и, естественно, к Пушкину и будет противостоять попыткам превратить нашу историю и литературу в фэнтези без правил, когда значение имеет не истина, не правда, а показатели продаж и желание потребителя. Отрицание русской культуры — бесперспективно, но обесценивание ее, превращение в яркое, примитивно осовремененное шоу — вот та опасность, которой в наше время приходится противостоять...
1Маяковский В. В. Cтрока из стихотворения «Юбилейное» / Полн. собр. соч. в 12 т. М., 1939–1949. Т. 2.
2 Мейер Г. Трудный путь / Возрождение. Париж. 1952. № 19.
3 Ремизов А. Тайна Гоголя / Воля России. Париж. 1929. № 819.
4 Ильин И. «О Гоголе» / Записки русской академической группы в США. Нью-Йорк, 1984. Т. 17.
5 Ремизов А. Тайна Гоголя / Воля России. Париж. 1929. № 819.
6 Гоголь Н. В. Собр. соч. в 9 т. М., 1994. С. 183.
7 Цит. по книге: Курбатов В. Я. «Пушкин на каждый день». Псков, 2014. С. 123.
8 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. М., 1978. Т. 7. С. 185.
Анна Евтихиева
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
