Художественный образ как сложный феномен характеризуется особой смысловой ёмкостью, целостностью, способностью воплотить в единичном и частном всю полноту бытия. При этом главная, на мой взгляд, особенность образа в искусстве, его уникальность как способа освоения сознанием действительности состоит в отмеченной ещё Гегелем способности освобождать явления жизни от всего случайного, наносного, затемняющего их суть, и выявлять их истинный, глубинный смысл. Иными словами, художник наделён способностью увидеть мир не только таким, каким он стал в результате того, что сделали с ним люди, а и таким, каким он был сотворён. Я убеждена в том, что истинный художник – это только тот, у кого есть этот дар «двойного зрения», а художественный образ – не просто результат освоения сознанием окружающей действительности, но и способ выявления её сущности, восстановления мира в неповреждённом виде. Именно об этом говорил Блок: «Сотри случайные черты – и ты увидишь: мир прекрасен».
Помимо всего прочего, художественные образы формируют и складывающуюся в литературе каждого народа национальную картину мира. Конечно, в творчестве писателей художественная картина мира неизбежно приобретает субъективно-личностную окраску, однако у писателей с развитым национальным самосознанием базовые характеристики возникающей в их творчестве картины мира отражают общие свойства сознания этноса. Подобно языковой картине мира, национальный образ мира в художественной литературе является вербальным (и образным) выражением этнического менталитета и может воспроизводиться подсознательно. Остановлюсь только на одной особенности русской поэтической картины мира. Эта особенность – ключевая роль образов света и мотива света как формирующего русское пространство – внешнее и внутреннее.
Известны предпринятые Валерием Дементьевым и Вадимом Кожиновым исследования светоносности поэзии Николая Рубцова. При этом, отмечая, что поэтический мир Рубцова проникнут стихией света, В.В.Кожинов подчёркивает, что «стихия света выступает как воплощение наиболее глубокой сути рубцовской поэзии… поэзия Рубцова раскрывает то единство человека и мира, которое «невыразимо» на обычном языке. Стихия света как раз и является своего рода осуществлением этого единства… Свет в поэзии Николая Рубцова – это душа мира и в то же время истинное содержание человеческой души, святое в ней. В стихии света мир и человеческая душа обретают единство, говорят на одном «языке». …Стихия света в его поэзии предстаёт как поэтическая реальность, в которой совершается сложная, многогранная и в то же время единая жизнь» [1] .
Несомненно, в лирике Рубцова раскрывается прежде всего единство русского человека и русского мира, слияние души и родины, нерасторжимость их связи. И то, что это единство достигается именно слиянием света, которым озарена родина, и света, живущего в душе, на глубинном образном уровне выявляет сокровенную сущность русского мира, его светоносную, светозарную основу.
Поэзия Николая Рубцова – поэзия чистоты, света и ясности, приобщающая нас к тайне мироздания и свидетельствующая о неотменяемости законов бытия и о неразрывной связи времен и поколений, о бессмертии души и прозреваемом поэтом особом, крестном пути России. Это во многом провиденциальная поэзия, не ближайшее будущее предсказывающая, а провидящая нашу судьбу и судьбу России «до конца, до смертного креста». И в этой эсхатологической перспективе особенно явственно видишь, как проницает черную ночь и беспросветную тьму «скромный русский огонёк» и «на родине, полной покоя, / Широко разгорается свет».
Но нужно заметить, что свет становится главной приметой русского пространства задолго до Рубцова, начиная с незабываемого фетовского образа Родины:
Чудная картина,
Как ты мне родна:
Белая равнина,
Полная луна.
Свет небес высоких,
И блестящий снег,
И саней далёких
Одинокий бег. (1842)
И гениального прозрения Тютчева:
Не поймёт и не заметит
Гордый взор иноплеменный
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Именно Тютчев первым прямо сказал о том, что свет, которым осияны «эти бедные селенья, эта скудная природа», свет, который «на печальные поляны» льёт печальная пушкинская луна, как и пронзительные лермонтовские «дрожащие огни печальных деревень», – не только пейзажная деталь, вернее, что сам русский пейзаж вобрал в себя свет Того, Кто «есть свет и нет в Нем никакой тьмы», Царя Небесного, исходившего, благословляя, всю нашу родную землю.
Эту святость русского пейзажа передаёт и «тот вечерний несказанный свет», который струится над родным домом Сергея Есенина, и «свет луны таинственный и длинный», заливающий его равнину дорогую – «поляны и луга».
Николай Тряпкин, спустя десятилетия, скажет Родине: «Ты единый мой свет на моём раздорожье», а в безбожные 1960-е годы, обращаясь к России со словами молитвы, попытается разглядеть в её облике божественное начало, увидеть в творении Творца:
Свет ты мой робкий, таинственный свет!
Нет тебе слов и названия нет.
«Несказанный», «таинственный», «тайный», «чудесный», «чудный» свет луны, солнца, звёзд. И навстречу божественному свету небес устремляются огоньки лампадок, свеч, лучин, костров, а главное – человеческих душ. Вот как увидела это северная поэтесса Ольга Корзова:
И от свечи небесной там, во мгле,
Зажглись земные светом отражённым.
И сотни рук взметнули этот свет…
Но в последние годы всё чаще русские просторы в лирике русских поэтов оказываются погружёнными во тьму. И, как природный свет в образной системе русской поэзии становится отсветом божественного света, так и тьма из реалии нынешней жизни глубинной России разрастается до символа, приобретает инфернальную окраску:
Во всей деревне нет ни огонька –
ни на столбах, ни в чьём-нибудь окошке…
…А если злому ветру на потребу
посыплет снег – закружится пурга,
застонет, заметёт, закуролесит,
покажут из пурги свои рога
не бесы, как при Пушкине, а беси,
как при Петре, – поверишь враз в неё –
нечистую таинственную силу,
стучащуюся в ветхое жильё,
пророчащую смертную могилу
хозяину, поющую в трубе –
печной трубе своим страшенным басом,
ходящую по крыше – по избе
и вкруг неё со свистом-переплясом,
берущую округу в оборот,
несущую с собой беду и лихо…
Да если за деревней подпоёт
ей в унисон голодная волчиха,
то чья тут в пятки не уйдёт душа…
(Александр Росков «Зимы печальные мотивы», 2001)
Яркий и выразительный образ столбов-крестов – столбов линий электропередач возникает в стихотворении молодого поэта из Онеги Ильи Иконникова:
Пути и бездорожья всей России,
Леса, поля, речные берега
В года безбожья лишь они крестили,
Смущая осмелевшего врага.
И будто свыше явленные знаки,
Пред человеком, сбившимся с пути,
Спасительно вставали в полумраке,
Чтоб смело до жилья он мог идти!..
И помнят старики в любой деревне
О дне чудесном, долгожданном том,
Когда (а всё ж не верилось, наверно!)
Им добрый ток пожаловал мгновенно
И радио, и свет, и телефон!..
……………………………
А нынче далеко не в каждом доме,
Сумерничая, жгут электросвет,
И многим на селе о телефоне
Пришлось забыть, поскольку денег нет…
Всё больше дикой пустоши меж нами,
Где по лугам и просекам – кусты,
И ветхие, под буйными ветрами,
Ложатся наземь, вместе с проводами,
(а чаще – уж без них) столбы-кресты…
Разгул тёмных сил в русском доме сегодня так откровенно торжествующ, что в современной поэзии часто возникает образ претерпевшей распятие и уже воскресшей России. Она снова сияет в своей славе, является в облике Святой Руси, но уже – на небесах, в Господних руках, недоступная злу.
В надзвёздном царственном эфире,
Где дух на троне, а не плоть,
Один, один безгрешный в мире
Всемилостивый наш Господь.
В руках, как дивное сказанье,
Наполненная по края,
Сияет чаша со слезами,
И это Родина моя.
(Николай Рачков)
Как свечи, зажгутся холодные звезды.
На траурном небе означится след:
России душа величаво и грозно
Взметнётся в бессмертье, где времени нет.
(Геннадий Попов)
Этим же ощущением проникнуто и стихотворение Елены Кузьминой, в котором описание похорон и поминок Родины прерывается недоуменным и горестным вопросом-восклицанием: «Если нет России больше, / Как же мы ещё живём?» и завершается выходом за земные пределы. Но связь души русского человека с родиной разорвать невозможно. И если Святая Русь в Царствии небесном, то и душа устремляется туда, к своей Отчизне.
За окошком сумрак тает,
Вышли молча из ворот, –
Смотрит с неба Русь Святая,
Светит в небе Русь Святая,
Молит Бога Русь Святая,
Белой яблоней цветёт
Высоко над пустырями
Над притихшими окрест
Встречи несказанной чаем,
Горе сердце поднимаем,
Вслед грядём.
– Христос Воскрес!
Но и в реальности сквозь морок последних времён, русские поэты различают сердечными очами тихий свет, всё так же тайно светящийся в нетленной красоте Родины, и зажигают перед её иконописным образом негасимые лампады:
Ах вы, ёлочки-сосёночки,
спутницы в дороге верные.
Вот и вспомнилась иконочка,
привезённая из Верколы.
Не поблёкшая от времени,
краски яркие, весёлые.
Справа – благостный Артемий,
слева – радостный Никола.
Давних лет благословение,
глянешь – сердце успокоится.
И до смертного мгновения
не затмится, не закроется
этот лес по горкам пустенький,
только ёлочки зеленые,
бедная седая пустынька,
эта пристань потаённая.
Поясочком синим гарусным
Пинега. Несома ветрами
лодка лёгонькая с парусом,
дальний берег – горы светлые.
Над горами златопёрые
облака, по горним скроены,
Пелагеи да Феодоры
в стороне той упокоены.
[1] Кожинов В.В. Николай Рубцов. М.: Сов. Россия, 1976. С.68, 71, 72.
Профессор ПГУ Елена Галимова (Архангельск)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
