Давно, возможно, после леоновской «Пирамиды», в русской литературе не появлялось столь загадочное, разноуровневое, мировоззренчески многоплановое, поражающее масштабами произведение.
«Кирилл и Мефодий» — столь кратко, многозначительно и без излишеств назвал Юрий Лощиц свой роман, главы из которого я прочитывал на протяжении последних лет в «Роман-журнале XXI век», «Новой книге России», Нашем современнике». Вокурат в этом названии и раскрыта историческая, христианская глубина эпохи, высвечен великий подвиг солунских братьев. Перед читателем возникает совершенно явственно древний, стародавний мир с его проникающими в сегодняшнюю жизнь духовными токами из того времени.
Удивительно разнообразный мир встаёт перед нами. Это сегодня кажется, что народы, языки пересекаются чаще, а в старом мире это происходило значительно реже и почти случайно. То, что реже, это, вроде бы, факт, но то, что историко-значимые события проходили случайно, проходится усомниться. В жизни Кирилл и Мефодий как по указанию светской, иерархической церковной власти оказываются вроде бы случайно в разных частях мира — в Византии, древнем Риме, Иерусалиме, в Готском Крыму, в Хазарии, в Моравии. Но то, что было совершенно не случайно, это их духовный подвиг, создание славянского алфавита и переложение священных христианских книг, повседневной службы и молитв на славянскую духовную матрицу. Да это было не случайно. Это могло быть только по Высшей воле и разумению.
Юрий Михайлович осмыслил великий подвиг учителей славянских, показал их верховное служение.
В одной из статей я писал, что исторический писатель пишет свой роман трижды. Во-первых, собирая и изучая материал, источники, поверяя их достоверность, хотя и допуская мифологизацию, исследуя варианты, готовя первый вариант (он может быть и письменный, и в голове). Затем осваивая язык эпохи, соответствие тех давних слов сегодняшнему смыслу и стилю, оставляя некоторую их часть в произведении, чтобы соответствовать времени и в то же время не закрыть ими смысл происходящего от сегодняшнего читателя.
И, наконец, соединяя их в третьем, может быть, главном варианте, где уже проявились образы и исторически достоверные лики художественного поиска, соединённые каркасом времени, мыслей и слов.
Не знаю, как писал Юрий Михайлович этот роман, но все три ситуации глубокого исторического романиста, хроникера эпохи, там воспроизведены в полной мере.
Поражает глубинное знание источников, житий святых и живших в то время персонажей, вторгающихся в ткань повествования из разных эпох. Густое, плотное, христианское понимание того, что происходило в те времена, причинная обоснованность делают всё повествование тоже документом эпохи.
Для мыслящего и думающего человека вдруг озаряется величина подвига двух святых. Иногда в перечне имён и праздников, проводимых у нас в стране, кажется, что их действия хоть и плодотворны, но обыденны, трафаретны. Как немало других миссионеров они создали азбуку для диковатого племени народов, а затем перевели на их язык богослужебные книги, открыли им в полном величии и красоте Веихий и Новый Завет, Псалтырь.
Ю.М. Лощиц показал подлинный подвиг, истинное божественное служение, порыв, который немногим был дан на этой земле.
Вот оттуда росли цветы великого творчества — «Москва — третий Рим, а четвёртому не бывать». Вот откуда, свыше, сквозь пелену веков стало ясно, что истинное, массовое, очищенное христианство придёт в мир с этим обширным славянским племенем. Оттуда было рассмотрено, что этот непросвещённый славянский люд, обладающий великой энергией, открытостью, невидимым восприятием лучшего, нуждается, чтобы его уста раскрылись, а сердце и память наполнились христианством.
Ю.М. Лощиц высветил, что Божие провидение указало великим солунским братьям, как надо было собирать по крупицам славянские слова от Лабы до Днепра и Волги, от Моравии до Крыма и Хазарии, чтобы выстроить их потом в стройный ряд священных книг и молитв, как бы открыть сияние Евангелия на широких земных и временных пространствах славянства.
Думаю, что в этом смысле большое удовольствие, наверное, и научное открытие представляет толкование событий автором. А он, оставаясь зорким художником, всматривающимся в извилистые пути Кирилла и Мефодия, одаривает читателей ещё и щедрыми, великолепными озарениями. Так он ведь не только повествует о судьбе великих славянских учителей, о географии древнего, стародавнего мира, о быте и обычаях многих народов, о типах их поведения, о сложностях стыков, находок в устройстве мироздания, но и заставляет подумать об озарениях, усилиях и ошибках в истории, мерцающих в веках народов, об их искристых вкладах в мировую цивилизацию.
Исследуя, размышляя о том, например, как шли святые в Хазарию, он как бы прочёрчивает весь их путь вдоль побережья Чёрного моря, высвечивая оттуда, из глубин веков, города, население, народы, как бы оживляет их сегодня, делает конкретной и одухотворённой частью истории, сшивает их в единую разноцветную ткань, соединяя прошлое и настоящее.
Можно буквально водить пальцем по карте, восклицать от узнавания в сегодняшних руинах прошлого или рассуждать о бренности мира сего, его неповторимости, о скрепах с будущими временами, оживлять их, брызгая в те дни живую воду слова.
А в следовании тем походам рождались мысли и размышления от их соприкосновения с далёкими и близкими в истории мирами, как у автора, так и у читателей. Например, меня всегда интересовало то таинственное и не до конца разгаданное Готское королевство в Крыму. Каким образом готы, вырвавшись из ранней средневековой Европы, покорив народы Балтии и Прибалтики, овладели землями славянских антов и венедов в Причерноморье и оказались в Крыму? Это давно должно было будоражить русских и украинских исследователей, как прародителей Руси более, например, чем мифические «укры». Готы одними из первых, остановившихся в Крыму народов, приняли христианство. А Кирилл и Мефодий, как пишет Лощиц, в готских текстах, толкованиях и даже переводах Евангелия то и дело спотыкались о знакомые им славянские слова при определении христианских понятий, которым не находился готский аналог. Это была одна из загадок великого путешествия.
Одной из мыслей-догадок писателя была: у кого готы, их проповедники брали недостающие им для перевода Евангелия слова? У покорённых? Как трофеи брали или как свидетельство того, что и они (славяне) их в чём-то покорили. «Поистине достойно удивления, — пишет он, — что за бестолковыми шатаниями целых народов по лицу земли, за бессмысленными в своей бестолковости войнами, затеваемыми одними против других, вдруг обнаруживаются такие простые и безобидные порывы, как желание не разминуться на земле, встретиться, поделиться для начала хоть двумя-тремя незлыми словами».
Каждую главу книги можно читать и перечитывать отдельно. Это и «Никея. Соборяне», о сути вселенского мира, это и глава «Скифский жребий», как столкнулся мир великой, утончённой, изнеженной и самонадеянной Византии с варварской, дикой Скифией, которую только грамота и Вера привели к цивилизационному Единению. «Корсунь. Святки» — это уже отдельная книга о предтече христианской колыбели на Руси, Крымском Херсоне (Херсонесе), славянской Корсуни, о великих захватывающе романтических поисках драгоценных древних книг.
А глава «Самаритянин» о сошедшем на апостолов понимании неизвестных им доселе иноземных языков. Вот, пожалуй, откуда пришло это стремление открыть всем народам благодать Христову. Вот гениальная догадка, что философам Кириллу и Константину в этих «самаритянских» книгах, написанных ещё неизвестным братьям «роуским письмом», т.е. языком. Они обнаружили новую азбуку, различая буквы и звуки, включая гласные, которых не было в греческой азбуке.
Это было озаряющее наше будущее открытие. Нет нужды называть в небольшом отклике на книгу все главы и разделы — читатель их прочитает: и «Хазарскую миссию», и «К народу Фулл», и «Жатву», и «Рим», и «Погром, бегство и Победа» и другие. Они поднимают для нас величие подвига Кирилла и Мефодия. Но при всём своём гражданском и духовном величии подготовки и написания славянской азбуки ещё больший подвиг братьев состоял в том, что они перевели на славянский (древнеславянский) язык Евангелие, «Апостол», избранные церковные службы, святоотеческие книги.
Но особая роль отводится им в переводе Псалтыря. Замечательный русский педагог Сергей Рачинский в книге «Сельская школа» написал слова, которые приводит Ю.М. Лощиц: «Из всех книг, написанных руками человеческими, ни одна, включая даже Евангелие, не наложила на христианское чувство и сознание печати столь неизгладимой, столь повсеместной, столь властной, как именно Псалтырь. Самая пророческая из пророческих книг стала азбукой христианства и в то же время она остаётся венцом молитвенного песнопения, недосягаемым образом, неиссякаемым источником, питающим и поэтическое творчество двух тысячелетий». И.С. Рачинский продолжает: «И этот-то текст с изумительной точностью переложен на язык юный и свежий, но богатый и гибкий, при этом впервые вошедший в полную силу, и перевод этот положил на юный язык неизгладимую печать. Этот язык сделался книжным языком великого христианского народа и до сих пор остаётся живым элементом русской речи, письменной и устной». Сам же перевод стал одним из величайших сокровищ этого великого народа» (стр. 55).
Собственно этими словами можно и завершить отзыв души о большой, я бы сказал громадной по масштабу и глубине книге Юрия Михайловича Лощица.
И дальше — несколько утилитарных слов-размышлений.
Для какого читателя написана и предназначена книга Лощица?
Во-первых, для читателя умного.
Во-вторых, для читателя любознательного, любящего историю Руси, историю славян.
В-третьих, для читателя, умеющего насладиться прекрасным, генным русским и старославянским древнерусским языком, прародительским языков восточных славян.
Поэтому я и призываю умных людей обратиться к книге «Кирилл и Мефодий».
Благодарю, поддерживающее державное направление издательство «Молодая гвардия», которое издаёт эту книгу с картой стран и земель, где побывали великие святые братья солунские Кирилл и Мефодий, с маршрутами их переходов, с иллюстрацией первых образов и публикаций кириллицы и её образами в наши дни.
Ну и, конечно, я буду одним из первых, кто поддерживает эту книгу на выдвижение и награждение Патриаршей премией Кирилла и Мефодия.
Валерий Ганичев, доктор исторических наук, профессор МГУ
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
