Сейчас, когда я проигрываю в памяти встречи и разговоры с дочерью Марины Цветаевой Ариадной Сергеевной, перечитываю ее письма родным и близким, невольно задумываюсь – по какую сторону баррикад оказалась бы она в дни, когда решалась судьба России? Чубайс, Гайдар, Березовский, Гусинский, Ходарковский… Имя им – легион. Но они не народ. Ловкие дельцы, авантюристы, фарисеи, сытые да поенные, они разрушали страну. И вот думаю: чтобы сказала Ариадна Эфрон, немало претерпев от советской-то власти? Ее письма, рассказы о жизни в ссылках, оценка событий ушедшего времени выстраиваются в определенный ряд и дают ясный ответ. А уж время, когда нам жить, любить, страдать и умирать, выбираем не мы…
Писатель Л. Разгон, последние годы живший во Франции, рассказывал о встрече в Бутырках с представителем старой русской династии Рошаковским. Дворянин, до революции он был в дружеских отношениях с царем, но потом, как многие, оказался в эмиграции. В начале 30-х годов Рошаковскому, по его просьбе, разрешили вернуться на Родину. Приняли его без всяких оговорок, он часто встречался со Сталиным, Ворошиловым. И вот в 1937 году, оказавшись в тюрьме, Рошаковский говорил, что чувствует себя счастливым! Разгон удивлялся, как это? Рошаковский, ничуть не лукавя, пояснил, что тюрьмы, «набитые коммунистами, евреями, всеми политиканами, которые так ничего совершенно не понимают, что с ними происходит», по его мнению, предвещают «становление русского национального государства с его великими национальными идеями». И Сталина в уничтожении коммунистов – «ленинской гвардии»! – дворянин Рошаковский не винил…
Книжные магазины и уличные развалы нынче полны исторической литературы. Она подается как научное переосмысление прошлого, которому неискушенный читатель должен верить. Но большинство и книг, и публикаций в периодической печати имеют не исследовательский, а разоблачительный, сенсационный характер. Лишь бы прокукарекать. Сколько понаписано всего о Сталине и ГУЛАГе! А ведь лагерно-террористическая система была создана до прихода к власти Сталина. Это не его изобретение, а вождей Коминтерна.
В 1923 году в Берлине вышла книга С. Мельгунова «Красный террор в России. 1918-1922». У нас она под шумок «перестройки» проскочила в 1990 году. Конкретно, на фактах автор этой книги показывает кровавую машину комиссаров и чекистов, анализирует и разоблачает античеловеческий характер созданного «интернационалистами» режима, и вдумчивый читатель, если он обладает необходимым запасом знаний, не доверяет слову из каких-то «особых папок» телеговорунов да роскошно изданных книженций из серии «кто заказывает музыку – тот дэвушку танцэват будэт», поймет, что ГУЛАГ вовсе не «сталинский».
А роль Сталина в истории, несмотря на все попытки оболгать и очернить его, со временем все больше проясняется, и в сознании народа он остается одним из самых популярных вождей ушедшего века. Сталину не нужна была игра «кто первей станет российским президентом», он не катался на свиньях, как Хрущев в Америке, не бил в барабаны, не выплясывал, как Ельцин, разыгрывая простака. Сталин думал о России. И не случайна фраза в книге С. Аллилуевой «Далекая музыка» о том, что много раз попадая в Сибирь, в ссылку, ее отец «навсегда полюбил Россию и русских»…
Именно «интернационалисты» во главе с Троцким и Лениным разрушали российскую империю. От нее отпали Финляндия, Польша, Прибалтика, Украина, Белоруссия, Закавказье. А Сталин вернул отторгнутые от России земли. В 1939-1940 годах он присоединил Западную Украину и Западную Белоруссию, Бессарабию и Прибалтику, в 1945-м – Южный Сахалин, Курильские острова…
Сталин совсем не тот, каким нам мозолят глаза на киноэкранах «утомленные солнцем» политические приспособленцы. Ведь как ни стараются мастера, а на многолюдных митингах и демонстрациях люди несут его портреты, в кабинах такси и грузовиков, переснятые в сотый раз да еще этак любовно и разукрашенные,– снимки Генералиссимуса. А сколько приходится слышать: «Сталина на вас нет!» «Эх, Сталин бы сейчас…»
Когда Иосифа Виссарионовича не стало, на его столике в спальной обнаружили сберегательную книжку. В ней скопилось всего девятьсот рублей – все богатство вождя…
Вот, думаю, и Ариадна Сергеевна в годы своих ссылок, пожалуй, не разделила бы оптимизма зэка Рошаковского, но лютой ненависти к Сталину, его идеям и делам во имя великой России у нее не было.
Вернемся в 1948 год и прокрутим проблемы в жизни страны, которые подвигли Кремль к применению новых репрессивных мер, повторению наказаний в исправительно-трудовых лагерях и ссылкам в так называемые спецпоселения.
Советский Союз – нравилось это кому-то или не нравилось – в первые послевоенные годы выступал как признанный лидер новой общественной системы. Но маховик холодной войны, начатой со знаменитой фултонской речи У. Черчилля, раскручивался. Соединенные Штаты, претендующие на безграничное, как бы нынче сказали, глобальное всевластие своих доктрин, нагло и цинично потрясали силой и давили всех кулаком «атомной дипломатии». Черчилль в своей речи исполнил перед Сталиным реверанс: «Я глубоко восхищаюсь и чту доблестный русский народ и моего товарища военного времени маршала Сталина… Мы понимаем, что русские должны чувствовать себя в безопасности на своих западных границах от какого-либо возобновления германской агрессии. Мы приветствуем занятие Россией полагающегося ей места среди руководящих наций мира. Более того…»
А более того 4 сентября 1945 года в так называемом меморандуме объединенного разведывательного комитета за № 329 США выдвинули план атомной бомбардировки СССР: «Отобрать приблизительно 20 наиболее важных целей, пригодных для стратегической атомной бомбардировки в СССР и на контролируемой им территории». Это еще за пять месяцев до выступления Черчилля. А 18 августа 1948 года «товарищу военного времени» Сталину на стол положили директиву Совета национальной безопасности США № 20/1 под заголовком «Цели США в отношении России». В ней была четкая установка «в корне изменить теорию и практику международных отношений» с Советским Союзом: «Речь идет прежде всего о том, чтобы Советский Союз был слабым в политическом, военном и психологическом отношениях по сравнению с внешними силами, находящимися вне пределов его контроля… В худшем случае, т.е. при сохранении Советской власти на всей или почти на всей нынешней советской территории, мы должны потребовать:
а) выполнения чисто военных условий (сдача оружия, эвакуация ключевых районов и т.д.) с тем, чтобы надолго обеспечить военную боеготовность;
б) выполнения условий с целью обеспечить значительную экономическую зависимость от внешнего мира… Все условия должны быть подчеркнуто тяжелыми и унизительными для коммунистического режима…»
Вон ведь что планировали заклятые друзья! В той директиве была установочка и на случай, если бы в России оказался «даже не коммунистический и дружественно настроенный» по отношению к Штатам режим. Один хрен! Россия не должна иметь сильного военного потенциала, а экономически ей предстояло, согласно той директиве, в значительной степени зависеть от внешнего мира. Друг Билл, друг Буш, паньмаш…
Готов был и план стратегического наступления в воздухе против СССР, разработанный главнокомандующим американскими ВВС и представленный Объединенному комитету начальников штабов.
«21 декабря 1948 г.
Война начнется до 1 апреля 1949 г., атомные бомбы будут применены в таком масштабе, в каком это будет возможно и желательно. После тщательного рассмотрения вопросов о числе имеющихся атомных бомб, радиусе действия авиации союзников, ориентировочной точности попадания при бомбардировках, возможных масштабах налета и времени, необходимого для его осуществления, очень важно наметить районы, где расположены наиболее значительные советские промышленные центры… Карты с обозначенными целями и маршрутами полетов для осуществления операций, затрагивающих первые 70 городов, будут готовы к 1 февраля 1949 г.»
….. … …..!
Ядерный вызов Штатов поставил Советский Союз перед необходимостью адекватного ответа. Государство нашло необходимые ресурсы для создания надежного оборонительного щита, и вся эта титаническая работа проходила в крайне неблагоприятном продовольственном положении страны. Неурожай 1946 года вызвал острый недостаток хлеба. Главный гэбист Украины генерал Савченко докладывал своему шефу Абакумову: «В связи с недостачей продуктов питания среди населения и, особенно, со стороны антисоветского элемента отмечены факты антисоветских высказываний…» Из Молдавии с припиской «совершенно секретно» тоже ушла докладная записка на Лубянку. «На почве создавшегося продовольственного затруднения, среди населения наблюдаются факты антисоветских пораженческих и эмиграционно-изменнических настроений, – информировал генерал-гэбист Мордовец и приводил высказывания: «Советы забирают весь хлеб, но скоро их здесь не будет», «Бессарабия должна отойти к Америке. Советская власть долго не продержится…»
Советы продержались там еще сорок пять лет. А вот сколько красивых девчат из Молдавии да Украины продают сейчас свое тело в Москве!.. А молодые и здоровые парни из тех же краев вкалывают здесь за копейки нелегальными… И что ждет их дальше – кто знает?..
Хохол Савченко кроме Лубянки о положении крестьян «информировал» и ЦК КП(б)У. Там тогда правил бал Никита Хрущев. Сыто, весело жилось на Украине-то лучшему кремлевскому исполнителю гапака. Его сынок, ныне американский гражданин Серж Крушчофф, рассказывает: «Отец любил компании. По выходным дням по поводу или без оного у нас на даче обычно собирались секретари ЦК и зампреды Совмина. Не обходил он вниманием и военных. Командующий округом тогда был старый фронтовой знакомый отца генерал-полковник Андрей Антонович Гречко, балагур и весельчак. Во время таких встреч серьезные разговоры перемежались шутками, сопровождались летом купанием в Днепре, а осенью походами в окрестные колхозы полюбоваться, как говорил отец, на урожай. Все завершалось шумным совместным обедом».
Помню я ту хрущевскую дачу. На «Пересечении» – так называлась остановка, где пересекались шоссе на Куреневку и трамвайная линия в Святошино,– чуть в сторонке, на огромной территории за надежным забором и ютилась семейка Хрущева с челядью. Моего отца из Западной Украины перевели служить в Киев, и вот в полутора километрах от Никитиной дачи мы снимали крохотную холупу. Обычная украинская мазанка, зимой насквозь продираемая холодами, с дивными морозными узорами по углам единственной комнатухи, она строилась не для жилья. Говорили, что раньше хозяин держал там свою лошадь.
В летние дни нас, мальчишек, куда только не заносило! Ну и как жил-поживал Никита Хрущев, хотелось подсмотреть – соседи все-таки…
Попытки проникнуть в живописное поместье большой шишки мы делали со стороны железной дороги. Что стоит пацану преодолеть какую-то горушку-насыпь, пролезть через забор. Минута-другая – и перед нами великолепный пруд, посредине которого беседка для чаепития и отдохновения сиятельных панов. А еще там был домик для лебедей. Царственные черные и белые птицы подплывали к беседке, их кормили из рук, и все это походило на дивную сказку Андерсена…
Так вот, еще в 1938 году, первый секретарь ЦК компартии Украины Хрущев строчил Сталину задушевные послания: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Украина ежемесячно посылает 17–18 тысяч репрессированных, а Москва утверждает – не более двух-трех тысяч. Прошу принять срочные меры. Любящий Вас Н. Хрущев». Сталин ему ответил: «Уймись, дурак!» А через десять лет «любящий» Сталина Н. Хрущев отправил на его имя «записку о необходимости принятия закона о выселении из деревень «вредных элементов».
В той записке Никита сетует, что почти в каждом колхозе на Украине есть свои тунеядцы: числятся колхозниками, но не работают. Эти «антиобщественные и паразитические элементы спекулируют, воруют и творят преступления скрытно и поэтому долгое время не удается поймать их с поличным и судить в уголовном порядке». А вот при царе – тут Никита ссылается на Свод Законов Российской Империи – крестьяне могли выносить приговоры об удалении из села лиц, «дальнейшее пребывание коих в этой среде угрожает местному благосостоянию и безопасности». Так что, понятно, предлагался закон о представлении такого права колхозникам – «выносить приговоры о выселении преступных элементов». Никита мыслил всегда стратегически и в этой своей задумке видел еще одну положительную сторону: он полагал, что в такой крестьянской борьбе будет «сплачиваться и закаляться колхозный актив».
Короче, с «запиской» Хрущев приложил проект постановления Совмина об организации лагерей и тюрем со строгим режимом. За него в Кремле дружно проголосовали, а 26 октября 1948 года на основании такого решения министр госбезопасности и Генеральный прокурор выкатили директиву о повторном аресте и «направлении в ссылку на поселение всех освобожденных по отбытии наказания из лагерей и тюрем со времени окончания Отечественной войны шпионов, диверсантов, террористов, троцкистов, правых, меньшевиков, эсеров, анархистов, националистов, белоэмигрантов и участников других антисоветских организаций и групп». Всем арестованным, на основании директивы, обвинение предъявлялось по тем же статьям УК, по которым они уже отбыли наказание.
Во исполнении этой директивы в ссылку на спецпоселение в места в общем-то достаточно отдаленные было направлено 20 272 человека. Две единицы из этой пятизначной цифры составили гр. Эфрон А.С. и Шкодина А.А. Такая вот у «нашего дорогого Никиты Сергеевича» в его борьбе за «комунизьм» получалась «кузькина мама»…
Заметим, в спецпоселениях уже находились высланные ранее немцы Поволжья, чеченцы, ингуши, крымские татары, «бандеровцы», а точнее, «оуновцы» из западных областей Украины, ну и «власовцы». Здесь не место рассуждать на тему праведности суда над ними. Но вот неожиданным показался мне взгляд по этому поводу одного лагерника. Его спросили уже в наше, процветающее реформами время – мол, вы много претерпели от старой системы, сидели в лагерях и вдруг стали противником распада Советского Союза, все простили тем, кто вас держал за решеткой.
– А чего прощать-то? – ответил он. – Я никогда не чувствовал себя обиженным, считал, что посадили меня правильно… Шла война с Германией. Я был немцем. Потом в лагерях оказались крымские татары, чеченцы… Правда, те же татары во время оккупации Крыма все-таки работали на фашистов. Это некрасиво. Среди же немцев, если и были предатели, то полпроцента или даже меньше. Но попробуй их выявить в условиях войны…
Эти слова принадлежат крупному ученому, одному из основателей отечественной космонавтики, академику Борису Викторовичу Раушенбаху.
Хорошо, но война закончилась и снова аресты. Для чего? Для «сплочения и закалки колхозного актива» объяснил Никита и, пробив в Политбюро свою «записку», предложил образовать комиссию в составе Берия, Суслова, Абакумова, Круглова, себя любимого и еще там троих. Вот тогда уже к рядам «тунеядцев»-колхозников и прибавились шпионы, троцкисты да белоэмигранты…
Ну, с Никитой все ясно. А когда комиссия заработала, то кроме гэбешной директивы на свет явился и Указ Президиума Верховного Совета СССР, и постановление Совета министров СССР, в которых речь шла уже об особо опасных государственных преступниках. Понятно, Сталин и Политбюро знали об этом. Так что еще за проблема нависла над Кремлем? Может, от нечего делать, мужики придумывали те проблемы, а потом сами с ними и боролись?.. Похоже, не совсем так. Ведь Эфрон А.С. со Шкодиной А.А. по гэбешной директиве прибыли в Туруханск не как ленивые колхозницы. Да, откровенно-то говоря, та группа евреек, прибывших с ними в ссылку, вряд ли была работницами свиноферм.
Ситуацию, складывающуюся тогда в стране и за ее пределами по-своему объяснил один из ближайших единомышленников Сталина Лазарь Моисеевич Каганович. С ним можно не согласиться, но прислушаться стоит. Все-таки не обыватель из либералов – говорил член Политбюро. Но прежде приведу оценку положения по исследованиям известного историка Олега Платонова. Наш современник, в книге «Тайна истории России» он пишет: «Осенью 1948 года Сталин понял огромные масштабы сионистского подполья в СССР, угрожающего самим основам Русского государства. В условиях холодной войны, которую западный мир вел против России, еврейские националистические организации ненавидевшие русских и симпатизирующие Америке, представляли собой «пятую колонну» Запада, готовую ударить в спину Русского Народа».
Сразу возникает вопрос: это как же так? Сталин спас евреев от гитлеровского геноцида, весной 1948 года именно Сталин был главным международным инициатором создания еврейского государства в Палестине и вдруг – на тебе!..
В общем-то, нынче известно, что Советский Союз одним из первых официально признал рождение Израиля, затем напрямую через Чехословакию оказывал ему военную помощь. Понятно, в обострявшейся международной обстановке, с разработанным уже в сентябре 1945 года планом США атомной бомбардировки Советского Союза, Сталин надеялся, что Израиль станет нашим форпостом на Средиземном море. А вышло все наоборот. Как считают некоторые специалисты по еврейскому вопросу, у вчерашних советских евреев на земле обетованной вдруг взыграло национальное самосознание и вот, пожалуйста, почти как в русской сказке: избушка передом повернулась к Штатам, а задом – к России…
Лазарь Каганович такой метаморфозе дал свою оценку: «Евреи всегда мутят воду, потому что они меньше зависят от традиций страны и больше поддерживают узы с зарубежными сородичами…» Чуть остановлю мысль члена Политбюро. Вот насчет тех уз – невольный пример. У нас в классе, это было в начале 50-х годов в одной из школ на окраине Киева, половина девчонок и парней своими корнями принадлежали к роду израйлевому. Жили мы дружно, да и до сих пор встречаемся оставшимся классом – первым послевоенным выпуском школы. Пишу «оставшимся», потому что те самые «узы», о которых заговорил Каганович, половину моих одноклассников из евреев уволокли за бугор. Моська Гендельман еще при советской власти оказался в Израиле. В 1973 году другой одноклассник – Володька Гордиенко, летчик-испытатель горьковского авиазавода, летал туда по делу в командировку. Не секрет, мы ведь всегда после отвала израильтян в сторону Штатов помогали арабам. Так вот, Маечка Подоровская, обаятельнейшая из наших девчонок, в которую была влюблена половина класса, наказывала Вовке: «Смотри! Не разбомби Мосин киббуц!..» Замечу, к слову, Володя Гордиенко из той крутой командировки вернулся 25 апреля, а 26-го ему вручили в Кремле золотую звезду Героя Советского Союза.
Мося, слава Богу, жив-здоров. Сейчас, поди, подсчитывает сколько невинных жизней ливанцев за двух плененных своих уничтожила израильская солдатня. За 1 000 перевалило. И евреи хрен положили на мировое сообщество! Дядька-то за океаном заодно с ними… А там, не то в Нью-Йорке, не то в Вашингтоне уже в «перестройку» России поселился Алька Габа, то есть Габович, наш школьный комсомольский божок. Говорят, бизнес наладил. Где-то в Штатах и Людка Беркова. Мой корешок Ленька Зозовский живет в Потсдаме. Регулярно звонит: «Был в Париже… Был в Венеции…» Словом, путешествует по Европе. А в Париже и его дочка живет. Регина Эпштейн, тоже была комсомольским вождем – рангом пониже, чем Габа. Она осталась в Киеве. Зато ее сын в Америке, дочь в Польше…
Это так, к слову об «узах»… Прикинем, как объяснял ситуацию в стране Лазарь Моисеевич, когда мы еще дружно всем классом штурмовали биномы Ньютона, срывались с уроков на трофейную кинуху «Девушка моей мечты», влюблялись и пели о Родине – нашей бескрайней стране, лучше которой нет на всем белом свете…
«Мы вполне разгромили еврейский буржуазный национализм, все эти сионистские организации еще в 1920-е годы. Однако, после войны, когда Красная Армия спасла евреев от Гитлера, и когда советское правительство помогло евреям, пережившим трагедию гитлеровского геноцида, образовать государство Израиль в Палестине, еврейский национализм в нашей стране снова поднял голову. Хорошо зная психологию и тактику сионистов, я обеспокоился и сообщил о своей тревоге Сталину, – это Каганович говорит, думаю, понятно. – Иосиф Виссарионович согласился с моими доводами о том, что целесообразно свернуть деятельность еврейского антифашистского комитета, слишком тесно связанного с зарубежными сионистскими центрами в США, Израиле и Европе, и нанести удар по «космополитизму», прежде всего, по космополитично настроенной советской еврейской интеллигенции. Я считаю, это была тогда правильная мера, она оздоровила идеологическую обстановку в партии и государстве. Сейчас же, в годы крушения коммунистических идеалов, нет ничего удивительного, что еврейские «возмутители спокойствия» снова в первых рядах»…
Упомянутый выше комитет был создан вскоре после начала Великой Отечественной войны. Летом 1943-го его руководители С. Михоэлс и И. Фефер совершили поездку в США, Канаду, Мексику и Англию с целью активизировать деятельность антифашистских организаций этих стран по оказанию помощи Советскому Союзу в его борьбе с фашистской Германией. В Штатах советских гостей принимали как представителей влиятельной организации – самостоятельном посреднике между СССР и мировым еврейством. Состоялись встречи с лидерами сионизма президентом Всемирной сионистской организации Хаимом Вейцманом, руководителем Всемирного еврейского конгресса Нахумом Гольдманом, лидером масонской ложи «Сыны Сиона» раввином Вайзом, представителем американской иудейской общины раввином Эпштейном. Встреча на вилле руководителя еврейской благотворительной организации «Джойнт» Дж.Н. Розенбергом вышла далеко за разговоры о какой-то помощи Советскому Союзу. Как потом рассказывал Фефер, с миллионером Розенбергом обсуждалась идея создания в Крыму еврейской республики. Миллионер еще в 20-х годах положил глаз на этот благодатный край, ухлопал тогда 30 миллионов на создание еврейских колоний, но Крым еврейским не стал. Теперь руководитель «Джойнта» готов был снова финансировать этот проект и обещал содействие правительства США, которое было заинтересовано в превращении Крыма в самостоятельное государство с целью использования его как военного плацдарма против Советского Союза. Потом, уже на суде, Фефер будет говорить, что речи «о поддержке американским правительством плана организации еврейской автономии и создания плацдарма в Крыму не было», будто Розенберг просто заметил, что Крым их интересует «не только как евреев, но и как американцев, поскольку Крым – это Черное море, Балканы и Турция». Ну, просто зона их интересов. Как, скажем, нынче Ирак, Сирия, Азербайджан, Грузия… А еще лучше – Сибирь!.. («Шутка» госпожи Олбрайт).
Тогда, вернувшись из поездки за океан, Михоэлс и Фефер вместе с рабби Эпштейном связались с Молотовым и по его предложению написали письмо на имя Сталина с просьбой содействовать учреждению «Еврейской социалистической республики в Крыму». Только таким образом, по мнению авторов письма, можно было бы «по-большевистски в духе ленинско-сталинской национальной политики» разрешить «проблему государственно-правового положения еврейского народа и дальнейшего развития его вековой культуры». Она, конечно, и так развивалась. Но в Крыму та «вековая культура» пошла бы на форсаже!
«Идея создания еврейской советской республики пользуется исключительной популярностью среди широчайших еврейских масс Советского Союза и среди лучших представителей народов»,– сообщали в письме Сталину Соломон Михоэлс, Ицик Фефер и Шахно Эпштейн и высказывали уверенность, что в строительстве еврейского государства в Крыму окажут помощь «еврейские народные массы всех стран мира, где бы они ни находились».
Сталин почитал письмо, не придал ему никакого значения и вернул Молотову. Тот передал Щербакову, а Щербаков отправил его в архив. Дата на письме стояла 15 февраля 1944 года. Так бы оно, видимо, и лежало в тайных папках Кремля, если бы не тревога Лазаря Моисеевича, о которой он поведал Сталину, и явление в белокаменную первого дипломатического представителя Израиля госпожи Голды Меир. Вот что докладывал 8 сентября 1948 года главному гэбешнику Абакумову боец невидимого фронта: «По сведениям, полученным из Тель-Авива, в состав миссии Израиля в Москве, за исключением торгового атташе Бежерана, все ответственные сотрудники набраны из числа членов правительственной партии «МАПАЙ».
1. Посланник миссии – Мейерсон Гольда Мойшевна, 1898 года рождения, уроженка г. Киева, большую часть жизни провела в США, где получила свое образование. Убежденная сионистка с большим стажем практической работы. Не знает русского языка.
2. Советник миссии – Намир (он же Немировский) Мордехай Ицхакович, бывший руководитель правых сионистов-социалистов в г. Одессе. В Советском Союзе подвергался репрессиям, настроен антисоветски. В Палестине с 1928–1930 гг.
Гольда Мейерсон и Намир имеют персональное задание от руководства партии «МАПАЙ» – «наладить контакт с евреями в Советском Союзе и найти путь для включения их в активную общесионистскую деятельность»…
Ну и наладили!
7 сентября Меир принял Молотов. А через три дня Голда Мойшевна в синагоге вручила раввину свиток Торы и 3 500 рублей – пожертвование за теплый прием. Простые советские евреи валом валили на встречу с «убежденной сионисткой» и позже в своей автобиографии Меир напишет, что «они остались евреями»…
Американский журналист С. Коган, племянник Лазаря Кагановича, с его слов передает реакцию Сталина на явление «мессии»: «Евреи так и не сумели приспособиться или акклиматизироваться, как другие меньшинства. Даже московские евреи имеют связи с заграницей. Нам угрожает опасность сионизма!»
О сионистах Сталин говорил давно, предупреждая свою дочь Светлану о их тайных замыслах. Только сначала он устроил разборку ее сорокалетнему хахалю. Был такой – киношник Каплер. Вообще-то, как отец, да еще «лицо кавказской национальности», Сталин мог того «искусствоведа» просто зарэзат большим кинжалом. Обошлось ссылкой. Светлана Иосифовна Аллилуева потом писала, мол, что Каплер – еврей, его раздражало, кажется, больше всего.
А первый ее законный муж тоже оказался из того меньшинства, которое «не сумело акклиматизироваться», и Сталин выговорил Светлане: «Сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька». Она пыталась возразить: «Папа, да ведь молодежи это безразлично – какой там сионизм!» – «Нет! Ты не понимаешь! – сказал он резко,– сионизмом заражено все старшее поколение, а они и молодежь учат…»
Что имел ввиду Сталин, подчеркнув в том разговоре – «и тебе подбросили», – кто знает. В эйфории появления на святой Руси Голды Мойшевны арестовали жену Молотова Полину Семеновну Жемчужную. Мой хороший знакомый Сергей Красиков, в свое время служивший в охране Кремля, немало знал всяких дворцовых тайн. Не пустой выдумкой полагал он ходивший тогда разговор о встречах Голды и Полины, на которых они разработали план обращения в ЦК с просьбой объявить все-таки Крым Еврейской республикой.
Обе дамы изъяснялись на родном идиш. «Ich bin a iddishe tochter!» («Я – еврейская дочь!») – с гордостью сразу же при первой встрече объявила Семеновна израильской посланнице. Будто та не знала о том. Или и так не видно было? На приеме по случаю 31-й годовщины Октября еврейские дочери ахнули по рюмке водки и Полина – жена министра иностранных дел! – со слезами на глазах пожелала Израилю благополучия. При этом еще и добавила, что если, мол, ему будет хорошо, то и всем евреям в остальном мире тоже будет хорошо!..
Сергей Красиков передает диалог, состоявшийся тогда у Молотова со Сталиным:
«– Скажи, правильно ли это, если высокий иностранный гость живет дома у членов правительства?
Молотов ответил:
– Нет, разумеется.
– Скажи, а как следовало бы поступить с таким членом правительства?
– Наказать по закону.
И Сталин согласился со своим министром:
– Ну, так и поступай…»
А, спустя годы, Молотов рассказывал поэту Феликсу Чуеву: «Когда на заседании Политбюро Сталин прочитал материал, который ему чекисты доставили на Полину, у меня коленки задрожали… Ее обвиняли в связях с сионистскими организациями, с послом Израиля Голдой Меир, в том, что хотели сделать Крым еврейской республикой… Ее сняли с работы, но какое-то время не арестовывали…»
В январе 1949 года все-таки арестовали, а через два месяца и Молотова освободили от должности министра иностранных дел.
Порой, говорят, что злодей Сталин не любил евреев и тут же, понятно, готов ярлык – антисемит! Может, и так. На бытовом уровне. В разгул гласности и демократии в средствах массовой информации, на эстраде да и в своих книжках прогрессивная-то интеллигенция, как только не насмехалась над русскими, как не унижала русский народ… И Пушкин-то «на тонких эротических ножках», и писатели-то наши – «деревенщики», а еще хуже – патриоты, да и вообще у русских «рабская душа, а Россия – сука»!.. Одна критикесса как-то прямо заявила: «Не заставишь же силой, не прикажешь: «Полюби Ивана Ивановича!» И то сказать, не прикажешь указом о «разжигании»: «Полюби Сруля Мойшевича!»…
Бывший секретарь Сталина Б. Бажанов рассказал случай, когда Иосиф Виссарионович не слишком, скажем так, деликатно отозвался о четвертом секретаре ЦК ленинского комсомола товарище Файвиловиче. «Мы стоим и разговариваем с Мехлисом (Мехлис – еврей),– вспоминает Борис Георгиевич.– Выходит из своего кабинета Сталин и подходит к нам. Мехлис говорит: «Вот, товарищ Сталин, получено письмо от товарища Файвиловича. Товарищ Файвилович очень недоволен поведением ЦК. Он протестует, ставит ЦК на вид, требует, считает политику ЦК ошибочной и т.д.
Сталин вспыхивает: «Что этот паршивый жиденок себе воображает!» Тут же товарищ Сталин соображает, что он сказал что-то лишнее. Он поворачивается и уходит к себе в кабинет. Я смотрю на Мехлиса с любопытством: «Ну, как, Левка, проглотил?» – «Что? Что? – делает вид, что удивляется, Мехлис. – В чем дело?» – «Как в чем? – говорю я. – Ты все ж таки еврей». – «Нет, – говорит Мехлис, – я не еврей, я – коммунист».
Проходимец, партийный чинуша Лев Мехлис практически на всех военачальников, с которыми работал в качестве члена Военного Совета, писал доносы, нагонял на них страх, ухитряясь лично ни за что не отвечать. Вот из интервью генерала Н. Павленко: «Резервный и Крымский фронты, где Мехлис был представителем Ставки, потерпели жесточайшие поражения. Бывший начальник тыла Красной Армии А.В. Хрулев рассказал мне, что, когда он в конце мая 1942 года был на докладе у Сталина, в кабинет вдруг неожиданно вошел Мехлис. Не говоря ни слова и не смущаясь присутствием Хрулева, он стал на колени. Сталин попытался отойти в сторону, но Мехлис, обливаясь слезами, пополз за ним. При этом поносил себя всякими ругательными словами, называя себя «паршивым жидом». Мехлис говорил Сталину, что не оправдал его доверия и готов понести любое наказание. Через несколько секунд Сталин подходит к Мехлису и говорит ему: «Не стоит так убиваться, на войне всякое бывает». Мехлис моментально встал на ноги. Он понял, что прощение состоялось. На другой день Сталин вызвал к себе всех руководителей Крымского фронта. Был здесь и Мехлис, но он выступал уже в роли обвинителя».
Можно долго перечислять евреев, занимавших при Сталине ответственные государственные и партийные посты. Скажем, наркомом земледелия в конце 1929 года был назначен Я. Эпштейн (Яковлев). Это он возглавил комиссию, которая разработала план коллективизации. В исполнительных органах партии, в ЦК были евреи Н. Анцелович, Б. Ванников, Р. Залкинд (Землячка), Л. Каганович, М. Каганович, М. Валлах (Литвинов), С. Дризо (Лозовский), Д. Мануильский, М. Митин, Г. Штерн, Е. Ярославский (Губельман)… Зять Иосифа Виссарионовича Г. Морозов мемуаров не написал, но как-то заметил: «Кстати, в НКВД, в Генеральный прокураторе значительное число следователей по особо важным делам были евреями. В том числе такие страшные костоломы, как Шварцман и Родос. Даже убить Троцкого Сталин доверил еврею Эйтингону».
Скажут, вот-вот, только такие кадры тирану и нужны были. Минуточку, а служители муз? Художник Исаак Бродский в 1934 году был назначен директором Всероссийской Академии Художеств. Моисей Гринберг, «видный организатор музыкально-концертной жизни», руководил Музгизом. Во главе Главлита – цензуры над печатным словом – в 30-х годах стоял Б. Фрадкин. Словом, не только физики, другие специалисты, достигавшие успехов в области военной техники, без которых, могут сказать, Сталин не создал бы такую мощную армию, но и писатели, критики, литературоведы, кинорежиссеры, артисты еврейского происхождения, которых щедро одаривали высокими званиями, наградами, премиями, прочими льготами, от которых, заметим, никто не отказывался.
Вадим Кожинов, исследуя период 1946–1953 годов в истории России, коснулся этой проблемы. Он перечисляет лауреатов Сталинской премии по литературе вроде бы во время разгула «антисемитизма»: А. Барто, Б. Брайнина, М. Вольпин, Б. Горбатов, Е. Долматовский, Э. Казакевич, Л. Кассиль, С. Кирсанов (Корчик), П. Маляревский, С. Маршак, Л. Никулин, В. Орлов (Шапиро), М. Поляновский, А. Рыбаков (Аронов), П. Рыжей, Л. Тубельский, И. Халифман, А. Чаковский, Л. Шейнин, А. Штейн, Я. Эльсберг. «Притом они составляли около трети общего числа удостоенных Сталинских премий в эти годы авторов, пишущих на русском языке! Не слишком ли много высоко превознесенных литераторов-евреев для диктатора-«антисемиста»?! – не без оснований удивляется Вадим Валерианович: – Притом дело ведь шло отнюдь не о каких-либо действительных корифеях литературы, чьи творения, мол, просто неловко, неприлично было бы не увенчать званием лауреата и напоминает другие, куда как достойнее для тех же премий имена: – Михаил Пришвин, Андрей Платонов, Николай Заболоцкий, Ярослав Смеляков, которые премий «не удостоились».
А Илья Эренбург? В 1948-м, в год закрытия Еврейского антифашистского комитета, он также удостаивается Сталинской премии, в 1950-м Сталин подписал решение Политбюро об утверждении его заместителем председателя Советского комитета защиты мира. Вскоре Эренбурга избирают вице-президентом Всемирного Совета Мира.
Как можно говорить «о притеснении евреев как евреев», пишет В. Кожинов и перечисляет кинорежиссеров еврейского происхождения: Р. Кармен, Л. Луков, Ю. Райзман, А. Роом, Г. Рошаль, А. Столпер, А. Файнциммер, Ф. Эрмлер, которым предоставлялись огромные средства для их кинематографической деятельности. Все они сталинские лауреаты, самые прославляемые деятели кино, а рядом с ними работали кинорежиссеры Довженко, Пудовкин, Эйзенштейн (его ошибочно считают евреем). Последние трое, замечает Вадим Валерианович, как наиболее выдающиеся, получили за все время их деятельности всего по 2 Сталинские премии, между тем как Эрмлер – 4, Ромм – 5, Райзман – 6!
В начале декабря 1948 года на имя Сталина пришло письмо от журналистки Анны Бегичевой, работавшей в отделе искусств газеты «Известия». «В искусстве действуют враги. Жизнью отвечаю за эти слова, – писала она и называла имена театральных критиков, заведующих литературными частями театров, преподавателей вузов, занимающих ответственные посты, но абсолютно равнодушных к советскому народному искусству – «замаскированных космополитов»: Юзовский, Мацкин, Гурвич, Альтман, Бояджиев, Варшавский, Борщаговский, Гозенпуд, Малюгин… «Эта группа крепко сколочена. Скептицизмом, неверием, презрительным отношением к новому они растлевают театральную молодежь и людей недалеких, прививая им эстетические вкусы, чему, кстати, очень помогают пошлые заграничные фильмы, заливающие экраны, – похоже, искренне писала журналистка «Известий», а я вот сейчас цитирую ее письмо Сталину и думаю: вот бы глянула она на нынешнюю Россию, послушала бы, о чем травят балаганные шуты российской эстрады, прошлась бы по телеканалам – школе жестокости, алчности, нравственного разложения. Куда до них тем «ловкачам и дельцам»… Уже целое постперестроечное поколение «дорогих расеян» воспитано и живет по законам джунглей. Не зря говорят, что при Сталине в стране был железный занавес, а нынче у всех – стальные двери.
«…Все эти космополиты-деляги не имеют любви к советскому, «мужичьему» (Юзовский о Л. Леонове) искусству. У них нет национальной гордости, нет идей и принципов, ими руководит только стремление к личной карьере и к проведению евро-американских взглядов о том, что советского искусства нет. Эти «тонкие» ценители страшно вредят, тормозят развитие искусства», – такой вывод в письме делала Анна Бегичева и существует мнение, будто с этого ее письма Сталину и началась кампания против «безродных космополитов», то есть против евреев.
Думаю, это не так. Письмо журналистка «Известий» Бегичева отправила 10 декабря 1948 года. Но до него в августе того же года, когда в провозглашенном Израиле в условиях тщательной конспирации 8 тысяч кадровых советских военных (понятно, еврейского происхождения) толком не знали – на чьей стороне им придется быть в раскрученной холодной войне, когда убежденная сионистка Голда Мейерсон только прикидывала с руководством партии МАПАЙ, как им «наладить контакт с евреями Советского Союза», Андрею Александровичу Жданову, партийному идеологу, ведающему решениями в области литературы и искусства, поступило письмо от гражданки Л. Красковой.
«Начну с конкретного факта, – обращается она. – Из семи членов редколлегии журнала «Новый мир» пять евреев во главе с редактором Симоновым. В последнем №8 «Нового мира» из 17 авторов 11 евреи… Во всех издательствах, если не на первых, то фактически на вторых ролях сидят евреи. В Союзе Советских писателей заправляют они, в «Литературной газете» – они, в издательстве «Советский писатель» – главный редактор еврей, в «Московском рабочем» – еврей, в «Молодой гвардии» – еврей. Нет от них спасения!.. Вопрос этот серьезнее и глубже, чем может показаться. Дело не в антисемитизме. Евреи мешают переделывать психологию советских людей в коммунистическом духе. Во все области нашей жизни они вносят дух торгашества, личной корысти, беспринципной круговой поруки, подхалимства и лицемерия. Вот в чем вся штука!
Народ наш терпелив. Он терпит из уважения к партийным принципам большевистской партии. Но терпение может лопнуть, особенно, если не дай бог, разразится новая война. А когда лопается терпение у нашего народа, он страшен в гневе своем. Нельзя ли все-таки укоротить аппетиты евреев, хотя бы на идеологическом фронте? Ведь гадят они нам, все извращения корнями своими уходят в их проделки, в их психологию… А с ними продолжают носиться, как будто они-то и есть соль советской земли. Говорить об этом вслух нельзя, да и не с кем и толку мало, поэтому и пишу в ЦК ВКП(б).
Л. Краскова».
Еще раньше – в январе 1948 года – назначенный Ждановым заведующий Отделом пропаганды и агитации ЦК Шепилов тоже указывал на «национальный состав работников редакции» газеты «Москау ньюс»: русских – 1 человек, армян – 1 человек, евреев – 23 человека, прочих – 3 человека. Шепилов предлагал закрыть ту газету, как некий осколок западного либерализма. Жданов согласился, в июле подписал проект решения Политбюро, но заболел и вопрос о прекращении издания замяли.
Ну, а на письмо Анны Бегичевой из «Известий» реакция получилась действенной. Главный редактор газеты «Советское искусство» В. Вдовиченко в январе 1949 года писал секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову о К. Симонове: «Имеет наглость называть себя русским!» А именно, Константин Михайлович, как заместитель Генерального Секретаря Союза Советских писателей, выступил с предложением исключить из Союза писателей СССР ряд «критиков-антипатриотов».
Письмо это было под грифом «секретно» от 26 марта 1949 года – товарищу Сталину И.В. и товарищу Маленкову Г.М. и сурово гласило: «В связи с разоблачением одной антипартийной группы театральных критиков, Секретариат Союза Советских Писателей ставит вопрос об исключении из рядов Союза Писателей критиков-антипатриотов: Юзовского И.И., Гурвича А.С., Борщаговского А.М., Альтмана И.Л., Малюгина Л.А., Боярджиева Г.Н., Субоцкого Л.М., Левина Ф.М., Бровмана Г.А. как несоответствующих п. 2 Устава Союза Советских Писателей, в котором говорится:
«Членами Союза Советских Писателей могут быть писатели (беллетристы, поэты, драматурги, критики), стоящие на платформе советской власти и участвующие в социалистическом строительстве…»
Коротко и ясно. Но в конце марта 1953 года К. Симонов снова заготавливает записку – уже Никите Хрущеву, как секретарю ЦК КПСС,– о проведении чистки в рядах мастеров изящной словесности. Чем не кампания! Записка шла под заголовком о «мерах Секретариата Союза Советских писателей по освобождению писательских организаций от балласта».
«Значительную часть этого балласта составляют лица еврейской национальности»,– докладывали Никите братья по цеху А. Фадеев, А. Сурков и К. Симонов и при этом приводили конкретные цифры. Из 1 102 членов московской организации Союза писателей 329 человек (это почти каждый третий) были евреи. Украинцев насчитали всего-навсего 23 человека. Писатели еврейской национальности в том Союзе состояли с 1934 года, то есть с момента его создания. Тогда их в пропорциональном-то отношении было еще больше – 35,3%. Остальные проценты оставались на те 160 народов и народностей, о которых особенно часто любят напоминать демократы нынче, после развала Советского Союза,– это когда в стране РФ 87% оказались русские.
В записке, подготовленной К. Симоновым, указывалось, что в Союз писателей принимают зачастую по приятельским отношениям, что в нем пасутся случайные люди, проникнувшие в творческий коллектив для получения материальных преимуществ, связанных с пребыванием в нем (снабжение, литерные карточки и т.д.). Приводились примеры. Так, М. Хенкина в 1929 и 1936 годах выпустила две книжки стихов на еврейском языке и муза ее с тех пор не посещала.
С 1934 года в Союзе писателей состояла Т. Дубинская. «До 1939 года написала несколько рассказов и две повести на весьма невысоком художественном уровне. С 1934 года не напечатала ни одной строчки. Разъезжая по стране с чтением неполноценных лекций, пыталась вымогать деньги у различных местных организаций. В течение ряда лет получала пособия от Литфонда: только за последние два года получила пособий на сумму в 6 тыс. рублей», – такая вот краткая служебная характеристика получилась на члена писательского профсоюза Т. Дубинскую.
Вот тут впору бы возмутиться: это, как так – с 1934 года ни строчки! – а деньги народные гребет… Да вот не поднимается рука хулить боевую подругу одного из отцов-командиров червонного казачества Ильи Дубинского. Если уж речь о деньгах, то, заметим, по той же докладной записке Никите Хрущеву видно, что денег она от Литфонда получила не больше, чем другие. Вон у драматурга А. Ржешевского задолженность перед разными организациями достигла 150 тысяч рублей! У Д. Хаита должок перед Литфондом был 11,5 тысяч рублей и у Б. Бобовича всяких пособий за два последних года тоже за 11 тысяч перевалило. А этот Бобович только несколько эстрадных хохм для «Синей блузы» написал (в 1920-1930 годы был такой агитационный театрально-эстрадный жанр). Наблюдательный паренек Мур, сын Марины Цветаевой, оставил в своих дневниках и письмах некоторые откровенные соображения по поводу быта и бытия «инженеров человеческих душ» – об этом чуть дальше…
А корить чету Дубинских мне непозволительно вот почему. В 1988 году, в разгул гласности и «ускорения» по системе колхозника Горбачева, «Литературная газета» грохнула целую полосу, посвященную судьбе полковника И.В. Дубинского. В гражданскую войну он выступал не на стороне «лебединого стана», напротив – отстреливал «белых лебедей». В 1958 году наше Военное издательство выпустило в свет книгу, в которой автор, бывший командир 6-го червонно-казачьего полка Илья Дубинский, рассказывал о боях на деникинском фронте, на Перекопе… А тут, оказывается, у него давно лежит рукопись о предвоенных 30-х годах и делах 4-й Киевской тяжелой танковой бригады, которой он командовал, о знаменитых Киевских маневрах, о своих боевых соратниках и корешах – Семене Абрамовиче Туровском, Илье Гарькавом, Мите Шмидте, Примакове, Тодоровском, Эйдемане, комиссаре Минце…
Стоит ли говорить, какому издательству предстояло готовить залежавшуюся рукопись полковника И. Дубинского. Команда – и на следующий день я в самом престижном районе Киева – черте оседлости некогда знаменитых сахарозаводчиков Левы и Лазаря Бродских, толстосумов Гинцбурга, Гальперина, Ландау… И вот уже за столом, беседуем с Ильей Владимировичем, пьем с его боевой подругой за будущую книгу! Сам автор после инсульта, заново учится ходить и страшно рад, что его рукописью займется Военное издательство.
90 лет жизни – срок не малый. Илья Дубинский через год ушел в лучшие миры, а у меня остались на память две его книги с добрыми словами: «Полковнику Грибанову Станиславу Викентьевичу с признательностью от глубины души до глубины души. Автор». И последняя: «Станиславу Викентьевичу Грибанову! Спасибо за книгу. Вами вложено много забот и труда. Книга живет. Наилучшие Вам пожелания. Вдова автора Громова-Дубинская»…
Не знаю, чем закончилась кампания по поводу «балласта» в русской литературе. Но вот выяснилось, что еще во время второй мировой войны в ЦК партии поступала записка по поводу другой музы: оказывается, пока грохотали пушки, совершенно безнаказанно были ликвидированы оркестры русских народных инструментов в Москве и Ленинграде, в тяжелом положении оказались театры и музыкальные учреждения.
К примеру, в Московской филармонии всеми делами вершил некто Лакшин, не имеющий никакого отношения к музыке, и группа его приближенных администраторов: Гинзбург, Векслер, Арканов и др. Из штата филармонии тогда были отчислены почти все русские: лауреаты международных конкурсов – Брюшков, Козолупова, Емельянова; талантливые исполнители и вокалисты – Сахаров, Королев, Ярославцев, Ельчанинова, Выспрева и другие. В штате же филармонии оказались почти одни евреи: Фихтенгольц, Л. Гилельс, Э. Гилельс, Гольдштейн, Флиер, Зак, Гринберг, Ямпольский, Тамаркина и так далее.
Вот в связи с этим Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) в августе 1942 года и подготовило записку секретарям ЦК ВКП(б) А.А. Андрееву, Г.М. Маленкову и А.С. Щербакову «О подборе и выдвижении кадров в искусстве». В ней шел откровенный разговор о явном извращении в течение ряда лет национальной политики во всех отраслях искусства, подчеркивалось, что в управлениях Комитета по делам искусств и во главе учреждений русского искусства оказались нерусские люди (преимущественно евреи). В частности, в Комитете по делам искусств руководящие должности занимали: Фалковский, Владимирский, Плоткин, Шлифштейн, Гольцман…
В Большом театре Союза ССР, являющемся центром великой русской музыкальной культуры и оперного искусства СССР, руководящий состав был целиком нерусский! В записке приводился список: исполняющий обязанности директора театра Леонтьев, главный режиссер и дирижер Самосуд, зам. Директора филиала Большого театра Габович, художественный руководитель балета Мессерер, заведующий хором Купер, заведующий оркестром Кауфман, дирижеры Файер, Штейнберг, главный концертмейстер Жук, главный администратор Садовников – все евреи.
Такая же картина была и в Московской государственной консерватории: директор Гольденвейзер и его заместитель Столяров – евреи. Основные кафедры возглавляли евреи: Цейтлин, Ямпольский, Дорлиак, Пекелис, Файнберг. В Ленинградской государственной консерватории правили бал заместитель директора Островский, руководители ведущих кафедр Штейнберг, Эйдлин, Гинзбург – все из той же этнической группы.
Не случайно, в консерваториях учащимся не прививалась любовь к русской музыке. Оканчивающие консерваторию вокалисты и музыканты совсем не знали русских народных песен!..
В музыкальной критике, указывалось в докладной записке, было засилье евреев. Наиболее активно в печати выступали Рабинович, Гринберг, Коган, Шлифштейн, Житомирский, Цукерман, Мазель и другие. Они замалчивали концерты лучшего советского пианиста Софроницкого (русского) и давали пространные статьи и отзывы о концертах Э. Гилельса, Ойстраха, Фихтенгольца и прочих. Этому в значительной мере способствовали центральные газеты, где отделами литературы и искусства заведовали также нерусские: в «Правде» – Юнович, в «Известиях» – Войтинская, в «Вечерней Москве» – Орликова, в «Литературе и искусстве» – Рабинович, Горелик, Бассехес, директором «Музгиза» был Гринберг…
В той докладной записке намечались мероприятия по исправлению национальной политики в области искусства. Так что проблема-то с «безродными космополитами» была давняя и дело не в кампании, начатой якобы с письма журналистки Бегичевой, отмеченого декабрем 1948 года. Кстати, кампанию ту превратили в фарс: одни – работая с умом, хитро, а другие – от явной дури.
В нашем «китайском» полку («китайской» потому, что в 1950 году он дислоцировался на территории Китая в готовности долбать американцев – шла война в Корее), так вот был у нас механик по спецоборудованию Вячеслав Парфенов. Парень профессионально владел баяном. Но музыкальное училище ему закончить не позволили, – выгнали за «космополитизм»! Дело в том, что строй баяна, русского инструмента, казалось бы, не располагал, как говорил наш замполит, к чуждой советскому человеку музыке – «всяким буги-вуги». А Славка на баяне наяривал такие ритмы, – куда было устоять той классовой бдительности! Невольно ноги шли «не в ту степь», особенно, если тебе только 20 годков стукнуло. Вот Славку и поперли из училища – «за преклонение перед Западом». Как говорится, заставь дурака Богу молиться – он и лоб готов разбить.
Кампания – она и есть кампания. При Хрущеве мы и в его «комунизьме» пожили, и Америку догнали по молоку да мясу. В мечтаниях лауреата двух израильских премий – то ли Моисея, то ли Соломона – Горбачева всей страной уже семь лет как в отдельных квартирах живем. Один только премьер Черномырдин у нас оригиналом был. Говорил кое-как, слова вязал, будто сбодуна, зато своему лицу умел придать и ответственное выражение, и озабоченность судьбами народа, а потом этак решительно сообщал, мол, живете плохо, а будет еще хуже! Вот это кампания. Такому молодцу, как было не поверить…
Коль уж мы коснулись музыки, замечу, в декабре 1950 года в ЦК ВЛКСМ поступило письмо от бывшего начальника отдела кадров главного управления учебных заведений Комитета по делам искусств при Совете Министров СССР Шароевой. Она писала: «В течение долгого ряда лет на международных конкурсах музыкантов-исполнителей честь советского искусства защищали скрипачи, которых никак нельзя считать представителями великого русского народа; это: Леонид Коган, Юлиан Ситковецкий, Эдуард Грач, Игорь Ойстрах, Игорь Безродный, Рафаил Соболевский. Что же, разве нет талантливой русской молодежи?» – спрашивала Шароева и отвечала – конечно, есть! Она анализировала ситуацию с кадрами, которая, как и в 1942 году, оставалась проблематичной. Автор письма приводит пример: «Профессорско-преподавательский состав скрипичной кафедры Московской консерватории имеет следующий вид: русских – 3 человека (Д. Цыганов, М. Козолупова, Б. Кузнецов); армян – 1 человек (Габриэлян); евреев – 10 человек (Цейтлин, Ойстрах, Ямпольский, Питкус, Янкелевич, Беленький, Бондаренко, Рабинович, Мострас, Сибор)».
Нынче с такими вопросами нет никаких проблем. Что тут не ясно? Автор письма антисемитка. И вообще. Обижает «маленьких»… А тогда, при Сталине, разбирались, подсчитывали, – действительно ли у преподавателя Ямпольского из 100 подготовленных им учеников 1 грузин, 4 русских, а остальные евреи?..
Военным корреспондентом я часто бывал в Берлине. Это уже в середине шестидесятых годов – дуролома Никиту тогда уже поперли с царского трона. Дружил я со многими немцами – коллегами из «Armee Rundschau», «Volksarmee», «Freie Welt», «Neues Deutschland», встречался с бывшими у нас военнопленными, понятно, и с молодыми летчиками-истребителями. Часто бывал в семье старого коммуниста, друга Эрнста Тельмана, Эриха Ноффке. У него были две дочери. Одна из них, Ирина, работала переводчицей и в поездках по Германской демократической республике познакомилась с нашим молодым талантливым скрипачом Владимиром Малининым. Володя уже был лауреатом различных международных конкурсов, позже в Москве я не раз видел афиши его концертов и гордился большим русским талантом. А Ира, став женой Малинина, рассказывала, как все не просто происходит в мире музыки. Тот же И. Ойстрах, сын Д. Ойстраха, явно уступал в исполнительском мастерстве, блеске игры на скрипке Владимиру Малинину. Но местечковые жюри, понятно, из людей близких Ойстрахам, отодвигали Володю на второй план. Это как со Сталинскими премиями по литературе…
Признаюсь, после множества писем и записок руководству страны – тех же Красковой, Бегичевой, Симонова, Шароевой – было удивительно читать в одном интервью с известной ныне певицей такие вот строки: «Скромная одесситка Лариса Кудельман никогда не обладала выдающимися внешними данными и всегда испытывала стойкую неприязнь к своему отражению… К известности она шла весьма трудным путем и отлично знала себе цену: пробиваться к славе в антисемитском Союзе было непросто…»
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Еще одно откровение: Советский Союз, оказывается, был не только «империей зла» – он еще и Союз братских антисемитских республик!.. Дальше о певице: «Переименовав себя в Долину, Лариса Кудельман не избавилась от проблем…» А как девице в 16-то годков жить без проблем? Рванув из дома на гастроли, юная одесситка узнайт, что мужчины-артисты, оказывается, выпивают и изменяют женам, которых оставляют в Одессе!..
Что тут скажешь, нехорошо, конечно, и женам изменять, и пить не в меру. Но при чем все-таки «говорящая» фамилия, доставшаяся Ларе Кудельман от батюшки, и «пробивание к славе»? Например, ее земляк Ледя Вайсбейн тоже совсем еще молодым хлопцем решил стать артистом. Лежит Ледя на пляже, мечтает и видит, как в синем небе громоздятся облака. «Какие красивые утесы…» – подумал Ледя и тут же у отрока сверкнула мысль: «Назовусь Утесовым!» И назвался, и стал Утесовым в том же «антисемитском Союзе». Когда он пел: «Легко на сердце от песни веселой, она скучать не дает никогда…» – антисемиты всех республик радостно подпевали Леде Вайсбейну. А уж как зашепчет: «Ну, что сказать вам, москвичи, на прощанье, что пожелать мне вам…» – от Москвы до самых до окраин рыдали самые отъявленные ксенофобы!..
Был еще певец, который опять-таки про Одессу напевал – о том, как какой-то там Костя-моряк доставлял в порт «шаланды полные кефали», ну, а потом что-то у него завязалось с рыбачкой Соней. Артист, исполнявший ту песню, или вот эту: «Темная ночь, только пули свистят по степи…» – Марк Бернес. Фамилию свою он не менял.
Нынешняя советница президента по культуре Л. Долина в молодости, надо полагать, слышала и песни нынешнего депутата Государственной Думы И. Кобзона. Отмечали Иосифа Давидовича всегда и премиями, и всякими званиями. Так что, он, Бернес, Утесов, Эдди Рознер, Цфасман и прочие современники Ларисы Кудельман-Долиной, может, не в той стране жили?..
Конечно, маэстро Кобзон и в годы перестройки России на новый лад старается сохранить за собой признание публики. Помню, как-то выступал он со знаменитым армейским хором имени Александрова. Упитанные прапоры во всю жизненную емкость легких прогудели басами: «Наверх вы, товарищи, все по местам, последний парад наступает…» Потом спели: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой…» Зал притих, посуровел. Дамы и господа на первых рядах заерзали отчего-то… Но тут выходит маэстро, напряжение публики в первых рядах схлынуло, – прапоры на сцене этак непринужденно зашевелились, посматривая друг на друга – будто впервые встретились, а затем оркестр как врежет мотивчик на «Семь-сорок»! Мужики с бородами лопатой и двуглавыми орлами на тульях фуражек хрясь под мышки большие пальцы – толстые как сардельки, – и ну трясти, простите, своими помидорами! «Та-та-та-ри, да та-та-та…» Словом, Иосиф Давидович такой Бердичев на сцене устроил, будь здоров. А хор министерства обороны РФ, говорят, долго еще не мог успокоиться, и днесь, чуть что – пальцы под мышки и пошел, пошел! «Умпа-ра-рай-ра, умпа-ра-ра…»
В книге воспоминаний князей Трубецких, которую я имел честь редактировать, о «поразительных и могучих завоеваниях музыки в России» рассказывает Александр Евгеньевич Трубецкой. «Переход от детства к сотрудничеству, помимо поступления в школу, ознаменовался для меня с братом двумя крупными событиями. Это было для нас начало пробуждения музыкального понимания и начало пробуждения национального сознания», – пишет князь. В то время уже гремело имя Чайковского, блистало созвездие «могучей петербургской кучки» – Римского-Корсакова, Бородина, Балакирева и Александр Трубецкой замечает:
«Разбираясь в воспоминаниях моего отрочества, я чувствую, что увлеченье Чайковским во мне не было исключительно музыкальным: он волновал мое национальное чувство…
В 1875-76 годах, когда я начал посещать концерты, начинавшиеся в девять часов вечера, нам приходилось приезжать часом раньше, чтобы иметь возможность найти сидячее место в зале. Позднее, в начале восьмидесятых годов, публика забиралась в обширный зал Дворянского собрания уже с семи часов. Итальянская опера в Императорском Большом театре в то время доживала свои последние дни. В самом начале восьмидесятых годов она была заменена оперой русской.
На этих концертах чувствовалась какая-то жизнерадостная атмосфера, особая легкость духа, которая позднее исчезла. Что это такое было? Достаточно вспомнить хронологию музыкального движения в России с шестидесятых по восьмидесятые годы, чтобы почувствовать его глубокую жизненную связь с «эпохой великих реформ»…
Эпоха реформ… Для Советского Союза сразу после второй мировой программку реформ разработали в Штатах. Она известна, как доктрина Даллеса. В ней есть такая вот установка: «Мы найдем помощников в самом СССР, мы заменим их художников, певцов и музыкантов. Мы введем им субкультуры, которые уничтожат их изнутри»! Что из этого вышло – видим. Вот отрывок письма, опубликованного в одной из популярных в народе газет, прислал то письмо ныне гражданин США В. Щастный:
«Я вас спрашиваю, русские люди – папы и мамы! Разве вы смотрели пошлости типа «За стеклом» по ТВ во времена «застоя»? Кололи ли девушки на задницах татуировки с символами ведьм и диавола? Прыгали ли мы с вами на танцах в парках культуры и отдыха под адский «хэви мэтал», вскидывая вверх руки с растопыренными пальцами, символом рогов сатаны, призывая демонов? М-да-а…»
Станислав Говорухин, известный кинорежиссер, словно отвечает на вопросы автора письма из Штатов. «Если в твоем духовном воспитании участвовали такие учителя, как Марк Твен, Даниэль Дефо, Жюль Верн и прочие, ты вырастешь другим человеком. А если ребенок воспитывался на Гарри Поттере… Я в это молодое поколение не верю. Они слушают похабень, которую можно назвать музыкой только с очень глубокого похмелья… В целом молодежь – такое стадо…»
Эти тревожные, не равнодушные слова наших современников пришлись ко времени варварского погрома Югославии, страны, в центре Европы. Во всех бедах тогда винили сербов. И как повела себя официальная Россия в трудные для братьев-славян дни? Да никак. Премьер Черномырдин пыжился, бурчал что-то невразумительное, смотавшись на Балканы. А Ельцин… Да что Ельцин! «Если бы вместо Ельцина, пьяницы и разрушителя, был бы Зюганов, по крайней мере, не такими бы быстрыми темпами все развалилось»,– заметил Станислав Говорухин. Думаю, этим все сказано.
Вот молодежь… Я знаю, стояли за сербов наши парни-добровольцы. Был там отряд русских – назывался «Царские волки». Только и всего. Если, конечно, не считать гневных выступлений патриотов против безнаказанного разбоя американских вояк и молчаливого заискивания перед заокеанской «княгиней Марьей Алексевной» продажных российских демократов. И никто тогда не вспомнил да, поди, никто уж из молодых-то и не знает о восточной войне 1877-1878 годов. Гарри Поттер, интернет, похабень с эстрады, «хэви мэтал» с растопыренными под сатанинские рога пальцами – до братьев ли славян?..
Вернемся лучше к юному отроку Саше Трубецкому, в те давние годы, когда он был школьником четвертого класса. Позже он расскажет:
«Помню волнующий миг, когда музыкальная мелодия явно для всех сплелась с мучительными национальными переживаниями того времени.
Среди произведений Чайковского есть одно, мало знакомое и в особенности мало понятное современному русскому обществу – «Русско-Сербский марш». Теперь слушатели отнеслись бы к нему по меньшей мере равнодушно. А между тем в 1876 году оно вызвало целую бурю восторга. Оно и не удивительно: «Русско-Сербский марш» представляет собою произведение полумузыкальное, полупублицистическое: в нем выразились теперь забытые чаяния русского национального движения того времени.
В те дни мы все от мала до велика с напряженным вниманием и глубоким волнением следили за событиями на Балканском полуострове, где после восстания Боснии и Герцеговины Сербия и Черногория вступили в неравную вооруженную борьбу с Турцией. В рядах сербов, предводительствуемых русским генералом Черняевым, сражались русские добровольцы; по всей России, даже в захолустных деревушках, собирались щедрые пожертвования в пользу сербов.
Даже простой народ, начавший в ту пору усиленно читать газеты, был взволнован борьбой православных против «поганых». Я помню, как в одной сельской церкви в Области Войска Донского после проповеди, где священник призывал народ оказать помощь единоверцам-славянам, было собрано на моих глазах семьдесят пять рублей в пользу сербов и черногорцев. И вот, когда начали приходить известия о катастрофическом положении на фронте, – русское общественное мнение стало единодушно требовать вмешательства России в войну. Правительство на это долго не соглашалось, а цензура неоднократно пыталась принудить печать к молчанию. Как раз в эту пору Чайковскому и удалось высказать в своем «Русско-Сербском марше» больше, чем можно было высказывать в тогдашних газетных передовых статьях.
Марш начинается грустной славянской мелодией; потом этот скорбный мотив угнетенного славянства сменяется бойким русским маршем: это казаки и добровольцы идут на помощь. И в самом конце марша в виде пророчества раздаются победные звуки русского национального гимна! Гвалт и рев, которые после этого поднялись в зале, не поддаются описанию. Вся публика поднялась на ноги, многие повскакивали на стулья, к крикам «браво» примешались крики «ура». Марш заставили повторить, после чего та же буря поднялась сызнова. Благодаря невозможности распространить цензуру на музыкальные произведения, Чайковскому удалось устроить то, что казалось в то время невозможным, – внушительную общественную демонстрацию. Это была одна из самых волнующих минут в 1876 году. В зале многие плакали…»
Многие плакали, когда хор мужиков в форме контрактников армии Российской Федерации пританцовывал на сцене под «семь-сорок». Азохен вэй!..
«Вспоминая дни нашей молодости, я с благодарностью думаю о том, какая богатая жизнь выпала на нашу долю. Сколько в ней было интересного, увлекательного, с какими значительными людьми мы встречались, какие горизонты открывались в этих встречах. А рядом с этим, – какой избыток бьющего ключом молодого веселья! По сравнению становится больно думать о наших детях, которым довелось жить в эпоху бурь, страданий и лишений. Как радостно мы жили и как они, бедные, теперь видят мало счастья в жизни.
Я не верю в гибель России, я убежден, что еще будут лучшие дни. Но когда они наступят?.. Нашему поколению не на что жаловаться. Что бы с нами ни случилось в будущем, раз есть у нас это прошлое – мы не обездолены. Но чего бы я не отдал за то, чтобы им, которые столько натерпелись в молодости, дано было увидеть и пережить то лучшее, на что я надеюсь»…
Писал это князь А.Е. Трубецкой в 1921 году, уже в Константинополе. Что за бури выпали к тому времени России – известно. Муж Марины Цветаевой Эфрон оказался в тех краях, что и князь Трубецкой. А Марина Ивановна тяжкий крест страданий и лишений «эпохи бурь» несла еще в Москве. Уже был написан ее «Лебединый стан» – лучшее о Белой гвардии, с вызовом читала она свои стихи красным комиссарам и, хотя пристроившиеся к кормушке культуртрегера Луначарского прогрессивные интеллигенты снисходительно отмахивались от Цветаевой: «Она не поняла революции!» – многие либералы уже поснимали с себя красные банты, уже не распевали в революционном экстазе про «вихри враждебные», а все чаще вспоминали слова символиста Федора Сологуба:
В тени косматой ели,Над шумною рекойКачает чёрт качелиМохнатою рукой.Качает и смеётся, Вперёд, назад, Вперёд, назад…
Это уж так. Россия, о которой любимый народом царь Николай III сказал: «У нас нет друзей, – нашей огромности боятся!..» – угодила в лапы лукавого, и под сатанинский хохот и визг он раскачивал ее на своих качелях…
Но раз качели качнулись назад и оборвались. И худо стало сатанинским силам. И взвыли они пуще прежнего. Да не тут-то было…
Еще о «лице кавказской национальности». Рассказывает профессор Московской консерватории Галина Баринова:
«Мы прилетели в Бабельсберг на специальном самолете, говорят, что это был самолет Сталина. Предстоял концерт, наше выступление перед Черчиллем, Труменом, Сталиным, Жуковым, Рокоссовским и другими.
Мы волновались ужасно и бледнели. Сталин это заметил и по секрету нам сказал: «Вы не волнуйтесь, здесь собрались люди не тонкие в музыке». Мы сразу осмелели.
Сталин сам вел программу и представлял нас гостям… Он подходил и спрашивал: «А вы, дорогой Софроницкий, что будете гостям исполнять?» Он был в тот день очень любезен с нами. Поскольку я знала английский язык, решила спросить у Черчилля, что он пожелает услышать из классики? Он назвал песенку, английский шлягер. Прав Сталин: «Здесь люди не тонкие». Когда проводили гостей, Сталин попросил нас повторить концерт. Гилельс, Софроницкий, Дедюхин, Козолупова и я уселись в мягкие кресла и почувствовали себя, как дома.
Много мы играли Сталину, Рокоссовскому и польским представителям. Сталин попросил поиграть что-либо славянское. Тут мои коллеги оказались не готовыми. Я взяла инициативу в свои руки. Много играла на рояле и скрипке народных и советских песен. Затем Сталин попросил исполнить вальс «На сопках Маньчжурии». Сталин стоял у рояля и слушал. После концерта Сталин мне подарил громадный букет роз, каких я в жизни ни от кого не получала».
Нани Брегвадзе: «К слову, у нас была очень музыкальная семья. Моя тетя – Катеван Микаладзе – прекрасно пела. Когда ей было восемнадцать лет, она попала на Дни Грузии в Москве. Там ей довелось выступать перед самим Сталиным. Тетя Кето исполняла песню «Мальчик мой». В зале стояла такая тишина, что слышно было, как поскрипывает материя на платьях дам. И тут вдруг Сталин запел вторым голосом…»
Всеволод Вишневский: «Простой обеденный стол, покрытый полотняной скатертью с серовато-голубой каймой. За столом могут сидеть только четыре человека. Когда приходили гости, хозяйка поднимала добавочную откидную доску. Четыре некрашеных деревянных табуретки. На столе глиняная тарелка и желтовато-коричневый глиняный кувшин для воды. Рядом стоит медная керосиновая лампа… Вот стоит небольшой сундук. В нем помещалось почти все имущество семьи… Вот и подвал, низкий, темный. Здесь колыбель Сталина»…
Г. Елисабедашвили: «В конце каждого учебного года Сосо переходил из класса в класс по первому разряду, как первый ученик… Его способности поневоле бросались всем в глаза.
У этого очень одаренного мальчика был приятный высокий голос – дискант. За два года он так хорошо усвоил ноты, что свободно пел по ним. Вскоре он стал уже помогать дирижеру и руководил хором… Мы исполняли вещи таких композиторов, как Бортнянский, Турчанинов, Чайковский и другие. Сосо хорошо пел в хору учеников духовного училища. Обычно он исполнял дуэты и соло. Часто заменял регента хора».
В 1916 году, когда Сталин был в туруханской ссылке, в Тифлисе издали учебник родного языка «Деда эна». В него вошло стихотворение «Утро», которое в свое время написал семинарист Иосиф Джугашвили. Его стихи печатали в газете Ильи Чавчавадзе, одно было в юбилейном сборнике Эристави. Понимаю, чье-то чувствительное ухо режет одно упоминание имени Сталина. Да уж потерпите. Вон Эдвард Радзинский принялся же за роман о нем. А я приведу здесь одно только стихотворение пятнадцатилетнего юноши, которому суждено было править великой Россией…
Ходил он от дома к дому,Стучась у чужих дверей,Со старым дубовым пандури,С нехитрою песней своей.
А в песне его, а в песне – Как солнечный блеск чиста,Звучала великая правда,Возвышенная мечта.
Сердца, превращенные в камень,Заставить биться сумел,У многих будил он разум,Дремавший в глубокой тьме.
Но вместо величья славыЛюди его землиОтверженному отравуВ чаше преподнесли.
Сказали ему: «Проклятый,Пей, осуши до дна…И песня твоя чужда нам,И правда твоя не нужна!»
Без комментариев…
Вот о чем я просто обязан здесь сказать, – коль уж речь зашла о космополитах – людях, которым, где хорошо, там и их родина, – это о воспоминаниях Главного маршала артиллерии Н. Воронова, которые я однажды отредактировал и надеялся на выход книги без вмешательства главпуровца Волкогонова и военной цензуры. Не солдафон – упал, отжался! – не верхогляд-политрабочий, а человек глубокой внутренней культуры, в совершенстве владеющий французским языком, маршал оставил записи встреч со Сталиным. Это, согласитесь, не фантазии и специала по пиесам Эдварда Радзинского…
Блокнот с записями отца принес нам в издательство сын маршала Владимир Николаевич Воронов. И книга бы вышла – не повергни в прах нашу державу притаившиеся ныне прозападники-фарисеи – Гайдар, Чубайс и прочая, прочая… Военное издательство рухнуло: гуманитарные редакции разогнали, уникальные рукописи воспоминаний героев Великой войны и военачальников валялись в коридорах, а министры нашей обороны набирали звезды на свои мундиры, отплясывали польку-бабочку и верноподданически пристукивали каблуками перед «царем Борисом». Однова живем! На хрен им чьи-то воспоминания да размышления о какой-то войне…
Вот строки записей Н. Воронова:
«Мне довелось много общаться со Сталиным в различной обстановке – в Ставке, на его даче и квартире, а также однажды в боевых условиях на Западном фронте. Я стал встречаться с ним, начиная с 1937 года, с назначением меня начальником артиллерии Красной Армии. Он производил благоприятное впечатление своей начитанностью. Например, заведя как-то разговор по поводу бессмертного «Слова о полку Игореве», Сталин особенно восхищался стихотворным переложением, сделанным Апполоном Майковым, ставя его выше, чем В.А. Жуковского. Как бы в подтверждение он по памяти зачитал всю сцену «Игоревой брани», как одного так и другого авторов. Или вдруг увлеченно начинал рассказывать историю возникновения государства Тевтонского ордена – в дальнейшем Ливонии, на протяжении долгого времени угрожавшей Древней Руси, при этом замечая, что нашим академикам-историографам предстоит еще много попотеть над ее «белыми пятнами»…
А. Аллилуева вспоминает:
«Иногда во время вечерних чаепитий в его комнате Сталин подходил к вертящейся этажерке у кровати и доставал томик Чехова.
– А хорошо бы почитать. Хотите, прочту «Хамелеона»?
«Хамелеон», «Унтер Пришибеев» и другие рассказы Чехова он очень любил. Он читал, подчеркивая неповторимо смешные реплики действующих лиц «Хамелеона». Все мы громко хохотали и просили почитать еще. Он читал нам часто из Пушкина и из Горького. Очень любил и почти наизусть знал он чеховскую «Душечку».
– Ну, эта-то! Настоящая «Душечка», – часто определял он чеховским эпитетом кого-нибудь из знакомых…»
Не по Чехову, но от души один еврей писателю Приставкину влепил за Сталина такой эпитет, что и произносить-то неловко. А вот еврейский журнал «Алеф» под заголовком «Два интервью с внуком кантониста» передает эпизод, оказавшийся совершенно неожиданным для гитариста Б. Окуджавы. Он как-то отправился в Израиль и в Тель-Авиве впервые выступал перед нашими бывшими соотечественниками. Под гитару или без оной Окуджава решил, видимо, что погреет душу евреям, напев о Сталине какую-нибудь пакость. И вот такая реакция: «…вдруг в зале поднялся старый еврей с орденами и крикнул мне: «Как тебе не стыдно порочить гениального генералиссимуса?!» Я буквально остолбенел. Если бы это был русский фронтовик, еще понятно. Но еврей, который уже претерпел все муки переезда…»
Последние слова внука кантониста, конечно, все объясняют. Не было б у того еврея «мук переезда», скажем, перенес бы его в Израиль ковер-самолет – тогда не хулил бы он того генералиссимуса. Любопытно и определение фронтовиков – по-Окуджаве. Значит, были «русские фронтовики» и … еврейские? Вот уж откровение… Больше 30 лет я работал военным корреспондентом «Красной звезды» и редактором военных мемуаров Воениздата, – сколько встреч, знакомств, газетных публикаций и книг фронтовиков прошло за эти годы! В Киевском аэроклубе, летном училище, боевых полках меня учили воевать тоже фронтовики. Могу долго перечислять их имена. Русские – Соколов, Щукин, Маслов, Гаров, Кудрин, украинцы – Омельченко, Смола, татарин Шабакаев, молдаванин Цуркан… Смею заверить, никогда не слышал деления их по национальностям: русский фронтовик, татарский фронтовик, киргизский…
Вот и вывод: если Сталина упрекать в нелюбви к евреям, то не следует забывать, что он был политик, государственный деятель и не особенности характера, психики выразились в крутых решениях последних лет его жизни, а логика политической борьбы. В условиях холодной войны, которую западный мир развязал против Советского Союза, еврейские националистические организации, высокий удельный вес лиц еврейской этнической группы в госаппарате, учреждениях культуры, науки, искусства вызывали сомнения в лояльности евреев, особенно после создания государства Израиля, объявившего всех евреев мира «своими гражданами»… Хотя видим: оценка Сталина, отношение к нему не столь однозначна в том же Израиле. Как государственный деятель, последний из собирателей Руси, личность, внушавшая глубочайшее уважение силой своего характера и интеллекта, он остается в сердцах людей, независимо от их национальности.
«Еврейская газета» как-то опубликовала результаты одного опроса. Привожу их:
«По данным опроса, проведенного в Израиле по заказу газеты «Новости недели» и радиостанции РЭКА Институтом социальных и политических исследований, на вопрос «Самый выдающийся политик или общественный деятель XX века» было получено 102 варианта ответов. В этом ряду Сталин (82) почти вдвое обогнал Теодора Герцля (48) и Ицхака Рабина (47). Менахем Бегин оказался в «приятной компании» с Карлом Марксом (по 7 голосов). Любавичский ребе – с Леонидом Брежневым, Юрием Лужковым и Петром Столыпиным (по 2 голоса)…
Подготовила Н. Абесадзе».
К этому остается добавить признание того же М. Бегина, бывшего премьер-министра Израиля: «Я не могу забыть, и ни один еврей не должен забывать этого… Благодаря Советскому Союзу сотни тысяч евреев были спасены от рук нацистов». На самом деле число советских и восточноевропейских евреев, переживших нацистский геноцид благодаря Советскому Союзу, было намного выше, возможно, около трех миллионов…
А теперь вернемся в Туруханский край. 1914 год, зима. Маленький поселок Курейка, затерявшийся где-то за Полярным кругом. Из воспоминаний политической ссыльной Швейцер:
«Про Корейку можно было без преувеличения сказать, что она находится на краю земли. Зима длится здесь 8-9 месяцев, и зимняя ночь тянется круглые сутки. Здесь никогда не произростали хлеба и овощи. Тундра и леса были переполнены дикими зверями. Человек при 65-градусном морозе ютился в юрте. Простая теплая избушка являлась уже привилегией более счастливых людей. И вот сюда, в глушь Туруханского края, в маленькую заброшенную Курейку, выслали Сталина.
…Тайком от стражников, зимой, мы вместе с Суреном Спандарьяном поехали в Курейку к Сталину. Нужно было разрешить ряд вопросов, связанных с происходившим тогда судом над думской фракцией большевиков и с внутрипартийными делами.
Вот и Курейка. На берегу, там, где маленькая изломанная порогами быстрая речка Курейка впадала в бурный полноводный Енисей, разбросано было несколько деревянных домиков, стоявших далеко друг то друга. У самого Енисея на небольшой возвышенности виднелся деревянный дом, занесенный снегом. Здесь жил Сталин…
Нашему неожиданному приезду Иосиф был необычайно рад… Мы зашли в дом. Небольшая квадратная комната, в одном углу – деревянный топчан, аккуратно покрытый тонким одеялом, напротив рыболовные и охотничьи снасти – сети, оселки, крючки. Все это изготовил сам Сталин. Недалеко от окна продолговатый стол, заваленный книгами, над столом висит керосиновая лампа. Посреди комнаты небольшая печка – «буржуйка» с железной трубой, выходящей в сени. В комнате тепло; заботливый хозяин заготовил на зиму много дров. Мы не успели снять с себя теплую полярную одежду, как Иосиф куда-то исчез. Прошло несколько минут, и он снова появился. Иосиф шел от реки и на плечах нес огромного осетра… Сурен поспешил ему навстречу, и они внесли в дом трехпудовую живую рыбу…
Нам предстояло преодолеть снежную пустыню. Выехали из Курейки. Я села управлять собаками. Наши нарты были окутаны брезентом. Это спасло нас от жестокого холода в пустынной тундре.
Мы мчались вверх по Енисею. Морозно. Казалось, морозом скован воздух. Трудно дышать. Недалеко над нами вспыхнуло северное сияние, озарившее нам путь… Мои спутники ведут себя весело и шумно. О чем-то громко разговаривают. Вдруг неожиданно Сталин затягивает песню. Сурен вторит. Радостно слышать знакомые мелодии песен, уносящихся вдаль и утопающих где-то в беспредельной снежной равнине. Хорошо в эти минуты мечтать, вспоминать, думать.
На просторе льются песни. Одна сменяет другую. Друзья очень любили петь. Я была свидетелем, как он, занимаясь хозяйством, подолгу напевал русские народные частушки».
Анна Аллилуева вспоминает, как получали от Сталина письма, в которых он просил не беспокоиться, ничего не посылать и не тратить денег. «Не забывайте, что у вас большая семья», – напоминал Иосиф в письме, адресованном отцу. «Всем необходимым я уже запасся», – обычно сообщал он. Вот что писал однажды:
«25/XI. Для Ольги Евгеньевны.
Очень-очень Вам благодарен, глубокоуважаемая Ольга Евгеньевна, за Ваши добрые и чистые чувства ко мне. Никогда не забуду Вашего заботливого отношения ко мне! Жду момента, когда я освобожусь из ссылки и, приехав в Петербург, лично поблагодарю Вас, а также Сергея, за все. Ведь мне остается всего-навсего два года.
Посылку получил. Благодарю. Прошу только об одном – не тратиться больше на меня. Вам деньги самим нужны. Я буду доволен и тем, если время от времени будете присылать открытые письма с видами природы и прочее. В этом проклятом крае природа скудна до безобразия, – летом река, зимой снег, это все, что дает здесь природа, – и я до глупости истосковался по видам природы хотя бы на бумаге.
Мой привет ребятам и девицам. Желаю им всего-всего хорошего.
Я живу, как раньше. Чувствую себя хорошо. Здоров вполне, – должно быть, привык к здешней природе. А природа у нас суровая: недели три назад мороз дошел до 45 градусов.
До следующего письма.
Уважающий Вас Иосиф».
Еще вот Анна Аллилуева рассказывает, как в ссылке Сталин приручил собаку и дал ей кличку «Тишка». «Любил вспоминать об этом псе:
– Был он моим собеседником, – говорил Сталин. – Сидишь зимними вечерами, – если есть керосин в лампе, – пишешь или читаешь, а Тишка прибежит с мороза, уляжется, жмется к ногам, урчит, точно разговаривает. Нагнешься, потреплешь его за ушами, спросишь: «Что, Тишка, замерз, набегался? Ну, грейся, грейся!»…
Вот в этой беспредельной туруханской пустыне оказалась и дочь Марины Цветаевой. Спустя годы, Ариадна Сергеевна тоже будет вспоминать: «Сибирь научила меня любить зиму, породнила меня с зимой, с тишиной, глубиной, простором… Тишина – космическая, не глухая, земная – а небесная, на грани звучания глубины неба и звезд. Во всем мире – только твое сердце бьется. Удивительно! Была бы я помоложе, а главное – покрепче, махнула бы я в Туруханск на всю зиму, окунулась бы в купель первозданности, Господи, до чего было бы хорошо… А сколько там собак!.. Не сосчитаешь: собаки ездовые, лайки, мохнатые, грудастые, ангельской доброты, дьявольского аппетита! Из-за одних собак бы… А в морозный день, когда за 50, на небе – до семи солнц, одно настоящее, шесть ложных, все светят, ни одно не греет!»…
У Ады Александровны Шкодиной есть запись воспоминаний о якуте и одной старой женщине, которые знали Сталина в дни его ссылки в Туруханском крае. О них мне рассказывала и Ариадна Сергеевна. Якут-егерь был красавец! По-своему, однако. Высокий, пышная шевелюра седых волос, лицо цвета медного таза. Этот немногословный северный человек заметно выделялся среди местных жителей и ссыльных. Но вот была у того егеря особенность – организм его, привыкший к мясу да рыбе, никак не воспринимал кисло-молочные продукты. Ну и произошел с ним однажды этакий казус.
Собрались он и Сталин поохотиться. Кавказец, похоже, не знал привычек якута и застолье с поеданием мяса решил провести после охоты, а то, чем угостил его, сработало, на беду, посреди реки, когда они уже перебирались на другой берег. Сталин не вдруг понял, в чем дело: егерь неожиданно быстро-быстро заработал веслами в обратную сторону и, едва причалив лодку, выскочил и на форсаже рванул в кусты! Полегчало…
Снова Сталин с егерем взяли курс на тот берег. И опять приключение посреди реки. На третий раз ссыльный уже не выдержал, плюнул и оставил егеря в кустах продолжать процесс, который пошел… (Не правда ли, схожий с тем – приснопамятным горбачевским?).
Красавец-якут, конечно, запомнил этот не самый яркий эпизод из своей жизни, не скрывал его и при случае рассказывал ссыльным, потому что знал, что тот веселый человек из страны, где всегда много солнца, цветут сады и поют птицы, стал большим начальником. Почти, как русский царь…
Вспоминал егерь и других ссыльных Туруханского края. Например, Яшку Свердлова. Точнее, сам-то Яшка, щупленький да юркий очкарик, ничем ему не запомнился, а вот жена пламенного революционера произвела на егеря неизгладимое впечатление.
«Мы уже все выпытали у него – и о Сталине, и о Свердлове,– не торопясь, с подробностями рассказывала Ариадна Сергеевна, словно возвращаясь в затерянную в полярной ночи теплую избушку к разговорившемуся за шкаликом «огненной воды» якуту. – Ну, а какая жена была у Якова Михайловича? – спросила я нашего гостя. Якут замолчал, шибко долго думал, а потом широко-широко развел руками и произнес: «Во-от такая жопа…» «Хорошо, это ясно. А все-таки, как она одевалась, что носила?» – приставала я с наводящими вопросами. Делать-то нечего было. Северный человек опять задумывался, потом так же широко обозначал руками предмет своего восхищения и повторял: «Во-от такая жопа. Однако…»
Раз в месяц ссыльных проверяли – не удрал ли кто. Эмведешник знал, что такое исключено – рвани-ка из-за Полярного-то круга. Но порядок обязывал, и служивый со старым маузером в кобуре являлся к месту сбора правых и виноватых, – были ведь и бандеровцы, и власовцы,– все расписывались в его тетрадке о своем наличии, и жизнь продолжалась.
А собирались, как вспоминала Ариадна Сергеевна, у той пожилой женщины, которая не только знала сосланного к ним за политику кавказца, но и проводила его, когда такая возможность представилась. Имени женщины я не запомнил, назовем ее, условно, тетя Паша. И вот из рассказа Ариадны Сергеевны: «Усаживались мы за длинный стол у самовара, распивали чай без сахара и за историями хозяйки о былой жизни ждали нашего контролера. Запомнилось, как однажды приходит он и, такой сияющий, обращается к тете Паше: «Ну, расскажите нам об Иосифе Виссарионовиче. Вы же его видели, помните…» Тетя Паша подняла одну из рук, лежащих на груди, показала ею в сторону вошедшего эмведешника и говорит: «Да вот такой же был, как ты, маленький, рыжий. Зайдет в избу и спрашивает: «Машка есть?» А Машка за печкой у меня жила. Я ее зову: «Машка, твой ухажер пришел!..»
Ариадна Сергеевна весело передавала историю с ухажером и то, как контролер с маузером быстро-быстро ретировался тогда из избы: ведь такое несет тетя Паша о Сталине да при массе свидетелей…
Ничего плохого о Сталине никто из туруханских старожилов не вспоминал, и тут я должен оговорить одну историю, которую Ада Александровна Шкодина, прямо скажем, передала в духе таких «сталиноведов», как генерал-политрабочий Волкогонов да мэры от демократии А. Собчак и Г. Попов. В записи рассказа Ады Шкодиной получилось так, будто Сталин, оставляя гостеприимную хозяйку, прихватил с собой ее одеяло. И вот, зная нужду, нелегкую жизнь одинокой старухи, девчата-ссыльные подсказали, мол, напомни Иосифу Виссарионовичу, что за ним должок. Бабка якобы согласилась и задиктовала письмо в Кремль, товарищу Сталину, а записала то послание якобы Ариадна Сергеевна. Вот как оно передается в одной из публикаций Шкодиной.
«Во первых строках мово письма пишет тебе Алена Ефимовна из Мироедихи. Совсем я старая стала, работать не могу и помочи ни от куда нету. Помнишь ты, милай, приезжал к нам перед леволюцией, остановился в заезжей, а укрыться нечем, и дала я тебе в тую пору новую сатиновую одеялу, а ты тую одеялу, кормилец, с собой увез. Живу я сейчас в колхозе, а в колхозе, сам знаешь, какая жизнь и совсем я голодная, а пензии однако никакой нету. Пособи, кормилец, век за тебя Богу буду молить. Остаюсь известная тебе баба Леля из заезжей Мироедихи».
Скажем прямо – это откровенно стилизованное «под деревню» письмо, вроде как от чеховского Ваньки Жукова «на деревню дедушке». Здесь не место анализировать стиль автора воспоминаний. И то сказать, можно ли помнить и передать такой текст – дословно! – полвека спустя?..
Я имел возможность наблюдать, как пишет Ариадна Сергеевна – она правила мой очерк о брате Георгии, просила рассказать о поиске, представлявшем, по ее мнению, интерес, как самостоятельный материал. Правка очерка была незначительная, но пока Ариадна Сергеевна сидела с пером над рукописными листами, мне казалось, в них не останется живого места. Но и замена слов, и уточнения текста были сделаны по существу, тонко и бережно к работе автора. Я с красноармейской непосредственностью поинтересовался тогда, мол, вы всегда так задумчивы в работе со словом? Ариадна Сергеевна привычно усмехнулась и ответила: «Да. Сижу долго над каждым предложением…» Но, согласитесь, какая дивная проза даже в ее обычных письмах!..
А слово ох, как может и наказать. Тут поистине от великого до смешного – один шаг. Ада Александровна преподавала английский язык. Отец ее был доктором медицины, мать – музыкантом. В 1924 году красавица Ада вышла замуж за англичанина, с которым познакомилась на курсах иностранных языков, и уехала в Лондон. Но вскоре вернулась в Москву, вышла второй раз замуж и работала в московских институтах. Из писем Ариадны Сергеевны узнаем, что кроме английского языка ее подруга хорошо пекла пирожки, вспоминала и любила рассказывать о своих «браках, танцах и флиртах». Но мы – о языке.
Русский язык – не английский. В нем такая широта, такое раздолье для выражения мыслей, чувств, настроений человека… Однако он требует к себе бережного отношения. Письмо из Мироедихи в Кремль, товарищу Сталину – пример того, как легко ошибиться, перейти на этакий псевдонародный стиль и в угоду правдоподобию «дать петуха»! Вот еще из записей о былом Ады Шкодиной.
В Тарусе ей выделили лесную делянку для строительства там небольшого домика. Понятно, предстояло преодолеть бюрократические формальности, но, как замечает Ада Александровна, она была женщиной еще вполне здоровой, «в достаточной мере энергичной», хотя… «легковерной и опрометчивой».
И вот с лесником на легких санках они летят через сказочный лес. «Чудная это была поездка! Лес стоял весь запорошенный светом, хотя на открытых солнечных местах видны были прогалины, было тихо и стояло мягкое безмолвие. Хорошо! Лошадь, молодая, сильная, так весело и круто брала повороты, что я боялась вылететь и крепко держалась за передок»…
Прекрасно! Только «передок» вот… смущает что-то. Женщине что, – спокойней, если за него держаться?..
Так и эпизод с письмом Сталину. Все, вроде, как в жизни, по-деревенски. Однако не верится. А получилось это оттого, что в действительности проводы ссыльного кавказца из полярной пустыни происходили не так. Ариадна Сергеевна, передавая мне тот эпизод, была, думаю, ближе к истине.
У русских, так, по крайне мере, велось раньше, отправляя человека в дальнюю дорогу, снаряжали его всем необходимым, чем были богаты. Сухари, табачок, кусок сала – все пригодится, особенно в бескрайней Сибири… Тогда стояла морозная зима, хороший хозяин в такую погоду собаку на улицу не выгонит, так что веселому кавказцу отдали то одеяло, еще что-то теплое и благословили в путь. Это нынче «новый русский» за копейку в церкви пёрнет. А тогда люди истинно верили в Бога, крестились не перед кинокамерами, вешая лапшу на уши любезному электорату. И понятие милосердия, участия в судьбе человека, попавшего в беду, было нормой, образом жизни нашего великодушного и отзывчивого народа. Тут и рассуждать нечего!
А письмо Сталину, действительно, было. Только писала его под диктовку девчат сама старушка. Она, конечно, просила Ариадну Сергеевну написать за нее, да кто мог взяться за такое? «С меня хватит ссылок!» – смеялась Ариадна Сергеевна и только помогла тете Паше выразить послание Сталину кратко и по сути, мол, крыша прохудилась, стара стала, а пенсии нет.
Понятно, дальше районных властей такое письмо не пошло. Да уж, задачку им тетя Паша задала не простую: с одной стороны – самого Сталина выручила, спасала, а с другой – не было в законах такой статьи, чтобы за добрые дела и благодарить по царски. Кое-что в районе придумали, конечно, – определили тете Паше пенсию. Она была такой же щедрой, как нынче. Помните, пенсионерам 30 рублей на душу набросили? 30 набросили – 60 забрали…
С Адой Александровной у меня связан еще один эпизод, о котором, пожалуй, следует рассказать. Однако ему предшествовал тот памятный вечер, когда Ариадна Сергеевна, в знак признательности за первую весточку о не вернувшемся с войны ее брате, вручила мне фамильный крест-распятие из Иерусалима. Тогда же – не то с легкой усмешкой, не то с грустинкой – смех сквозь слезы! – она показала мне поделки великих князей для детских приютов. Нет, это были не инопланетные чудища, не ядовито окрашенные заморские игрушки, какие любят дарить детям наши депутаты, известные артисты и высокие шишки. Именно поделки! – своими руками сработанные маленькие стульчики, столики, креслица для кукольного интерьера.
Показав это хозяйство, Ариадна Сергеевна поставила все на полочку и вернулась ко мне с какой-то вышивкой. То была так называемая «дорожка», какие укладывали обычно и на столы, и на диваны, приспосабливали даже – для красоты! – к настенным коврикам. Укладывали да украшали раньше, когда-то… Нынче девки разве умеют вышивать? Тату нашлепают на руки, плечи, позвоночник, стыдно сказать – на задницы! И на хрен им какая-то еще гладь. «Молодое поколение выбирает пэ-эпси!» – уверял труженик телеящика Любимов. Довыбирались – народ вымирает…
Так вот Ариадна Сергеевна, помню, протягивает мне ту «дорожку» и говорит: «Государыня Александра Федоровна вышивала…» Видимо, лицо мое выразило гамму чувств, куда более эмоциональную, чем удивление, и хранительница рукоделия поведала историю появления у нее всех этих великокняжеских вещиц.
Дело обстояло так. Военный санаторий «Архангельское», бывшее имение князя Юсупова, по какому-то там решению часть помещений отдавал для музея-усадьбы. Когда-то ведь подмосковные усадьбы были не просто великолепием роскоши – произведения искусства! И не безвкусный китч – абы под Европу! – украшал княжеский дворец. Юсуповы собирали подлинные работы мастеров живописи, скульптуры. Так что министерство культуры или еще какая пустопорожняя контора по связям с зарубежьем обратилась к эмигрантам так называемой первой волны – это к тем, кто вынужден был оставить Родину после большевицкого переворота – с предложением пожертвовать, вернуть для «Архангельского» картины, скульптуры, ну и предметы жизни и быта владельцев некогда знаменитого дворца. Секретарь князя Юсупова, уже старенькая женщина, отправилась в родные края – поклониться русской земле, повидать, может быть, в последний раз места, где когда-то было столько памятных событий, столько знаменитостей, великих князей, царь с царицей… Ну, и старушка прихватила то, что ей было дорого, напоминало о давнем времени, что, как она считала, представит интерес и для музея-усадьбы.
Чиновники из «культурного министерства» удивились подаркам секретаря Юсупова и отправили ее подальше с княжескими поделками да вышивками. Они полагали, что им поволокут со всего света полотна Рембрандта, Рубенса, Тициана, а тут… Старушка помнила дочку Марины Цветаевой Алю по годам жизни во Франции, погостила у нее и оставила все, что не приняли в «Архангельском», на память. «Не везти же мне это обратно», – сказала она Ариадне Сергеевне и была права.
Я убежден, что женская душа ярче выражается в прикладном искусстве. Можно, конечно, говорить, а вот скульптор Мухина, а вот Серебрякова. Это исключение, которое лишь подтверждает правило. Те же вологодские кружева, вятские или дымковские игрушки, гжельские росписи, а хохляцкие глэчики, рушныки да просто хаты, раскрашенные сонячныками та квитамы – экая же это радость жизни, рождаемая не так руками мастериц, как их тонким душевным строем. И как же тяжело смотреть на девчат, наших современниц, которых накачанное пивом мужичье уже не в силах даже защищать и учат девушек жестоким азиатским приемам, рядят страшилищами в милицейских формах с резиновыми палками и прочей атрибутикой стражей порядка. Позор страны…
А вот тепло царицыных рук, как теперь говорят, энергетику, вложенную в ее незамысловатую «дорожку», я ощущаю до сих пор. Хорошо это или плохо, но признаюсь, была у меня мысль: вот закончу рассказ о судьбе «неизвестного солдата» Георгия, пробью публикацию в каком-нибудь журнале, который живет не один день, как газета, чтоб люди знали о сыне Марины Цветаевой правду – что не был он ни в штрафбатах, что никто его не расстреливал, что и к немцам он не удирал – и приду тогда с этим журналом к Ариадне Сергеевне, вручу ей и скажу: «Ариадна Сергеевна, подарите мне «дорожку» царицы…»
…Не успел. В августе 1975 года белорусский журнал «Неман» опубликовал материал о красноармейце Эфроне. Мне редакция прислала бандеролью три экземпляра августовского номера, я сразу же позвонил Ариадне Сергеевне и услышал такую простую, и такую непереносимо тяжелую фразу: «Она умерла…»
Эту весть мне сообщила Ада Шкодина. Мы встретились с ней в квартире Ариадны Сергеевны, там уже был тот хаотичный беспорядок, который невольно получается при переездах, в моей армейской жизни – частой смене гарнизонов, мест службы. Ада Александровна рассказала, как все произошло, подарила мне книжечку стихов Марины Цветаевой, двухтомник Сергея Есенина и настенное украшение из Прибалтики – память об Ариадне Эфрон, своей незабвенной подруге. Тогда я спросил, не попадалась ли ей вышивка «гладью» – она лежала на полочках с книгами.
– Была какая-то. Я ее вчера в мусоропровод выбросила, – ответила Ада Александровна и мило улыбнулась…
Post skriptum (Ариадна Эфрон)
«16 марта 1953 г.
9 марта мы вместе со всей страной провожали в последний путь товарища Сталина. Все население села собралось на маленькой площади перед трибуной, слушали траурный митинг на Красной площади, и Москва была близко, как никогда. Всем было очень грустно, многие плакали, особенно во время речи Молотова. Странным казалось все это, нереальным, и эти траурные знамена, и имя Сталина в сочетании со словом «смерть» – взаимоисключающие слова!»
«6 февраля 1973 г.
«Вероятно, время еще – и свойство человеческого характера? Хорошо мне, что я такой невежественный и первозданно-необразованный человек – могу иной раз и пофилософствовать, не боясь течений и ересей, о которых просто не подозреваю…
У меня сохранился траурный № «Огонька», привезенный еще из Туруханска… Какой был удивительный заупокойный митинг в том удивительном приполярном селе! Белое небо над снегами, как мраморы, самостоятельный духовой оркестр с промерзающим на лету звуком помятых труб (на каждую трубу выдавалось по четвертинке спирта, чтобы не затягивало льдом!), – шаткая трибуна, на к-ую громоздились районные мастодонты, салют из шести винтовок тульского оружейного завода, произведенный шестью районными милиционерами, и над понурой толпой «местных» и ссыльных – срывающийся голос сибирского поэта Казимира Лисовского, прилетевшего из Красноярска на самолете, на котором и сочинил подходящие к событию стихи. Увы, поэт картавил не хуже Симонова и поэтому, возглашая нечто вроде: «и рыдают над ним рыбаки Туруханска», произнес вместо «рыбаки» – «ебаки», pardon. Что несколько приободрило скорбящие массы».
В тени косматой ели,
Над шумною рекой
Качает чёрт качели
Мохнатою рукой.
Качает и смеётся,
Вперед, назад,
Вперед, назад,
Доска скрипит и гнётся,
О сук тяжёлый трётся,
Натянутый канат.
Станислав Грибанов
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
