Путешествие Гоголя по Святой земле

в контексте развития паломнической литературы

В начале 1842 г ., получив благословение от преосвященного Иннокентия, тогда епископа Херсонского, Гоголь объявил семье Аксаковых о решении отправиться к Гробу Господню. Услышав это, жена С. Т. Аксакова Ольга Семеновна заявила, «что теперь она ожидает от него описания Палестины». Гоголь ответил согласием: «Да, я опишу вам ее…» [1] Побывав в 1848 г . на Святой Земле, писатель так и не выполнил своего обещания [2] .

Однако паломническая традиция, восходящая к первым векам христианства (первое русское литературное паломничество ─ «Хожение» игумена Даниила относится к началу XII в.), безусловно, сыграла свою роль в жизни Гоголя, в его духовном развитии, в той или иной степени отразилась в творчестве. Об этом свидетельствуют уже «Вечера на хуторе близ Диканьки».

  Иван Федорович Шпонька за обедом у Григория Григорьевича Сторченко познакомился с неким Иваном Ивановичем. Тот, впрочем, помнил Ивана Федоровича, как выяснилось, с малолетства, и «не преминул поместиться возле него, радуясь душевно, что будет кому сообщать свои познания». Эти многообразные познания включали и сведения по части паломнической литературы. «Читали ли вы… ─ спросил Иван Иванович после некоторого молчания, ─ книгу «Путешествие Коробейникова ко Святым Местам»? Истинное услаждение души и сердца! Теперь таких книг не печатают… Истинно удивительно, государь мой, как подумать, что простой мещанин прошел все места эти… Подлинно его сам Господь сподобил побывать в Палестине и Иерусалиме». [3]

Трудно сказать, почему Иван Иванович назвал Трифона Коробейникова «простым мещанином». Почти во всех списках коробейниковского хождения (по разным подсчетам их число колеблется от 200 до 400 и даже более 500) [4] автора называют «московским купцом», в деловых документах дьяком, иногда его считают подъячим. Ошибся Иван Иванович и когда сказал, что «теперь таких книг не печатают». Впервые «Трифона Коробейникова, московского купца, с товарищи, путешествие во Иерусалим, в Египет и к Синайской горе в 1583 г .» было издано В. Г. Рубаном в 1783 г . Затем повторено в 1786, 1803, 1810 и т. д. (мы указываем переиздания до 1832 г . , когда вышли «Вечера на хуторе близ Диканьки» с повестью «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», всего же таких переизданий было около 40). [5]

Однако, несмотря на неточность, то же определение «мещанин» Гоголь повторил уже «от себя», когда писал рецензию на другое произведение паломнического жанра ─ «Путешествие к Святым Местам, совершенное в XVII столетии Иеродиаконом Троицкой Лавры», вышедшее в 1836 г . Рецензия предназначалась для пушкинского «Современника», но опубликована не была, да и не была закончена. Она содержала только общую характеристику читательского успеха у «нашего народа» паломнической литературы, представленной также в самом общем виде: «Путешествия в Иерусалим производят действие магическое в нашем народе. Это одна из тех книг, которые больше всего и благоговейнее всего читаются. Почти такое производит на них впечатление путешествие в Цареград, как будто невольная признательная черта, сохранившаяся в русском племени, за тот свет, который некогда истекал оттуда. Нередко русский мещанин, промышленник сколько-нибудь ученый, бросив дела, отправлялся сам в Иерусалим и Цареград, и даже издавал книгу, которую жадно покупали у разносчиков…» (VIII,490─491).

Автор рецензируемого произведения, как следует из его содержания (других сведений о нем не обнаружено), тоже не мещанин и не «промышленник, сколько-нибудь ученый» (Гоголь употребляет слово «промышленник» явно в далевском значении ─ «промышляющий что или чем-либо», т. е. ремесленник и т. п.), а иеродиакон Свято-Троицкой Сергиевой лавры Иона (Маленький). Он совершил паломничество на Святую Землю по предложению приезжавшего в Москву Иерусалимского патриарха Паисия, которому показывал в Троице-Сергиевой лавре Успенский собор. Получив разрешение от царя Алексея Михайловича, Иона в 1649 г . вместе с Паисием выехал в Молдавию. В свите Паисия находился и другой русский паломник-писатель ─ Арсений Суханов, автор замечательного «Проскинитария». В 1651 г ., во время Великого поста, Иона, наконец, отправился в Иерусалим. Паисий дал ему в сопровождающие иерусалимского араба-христианина, «старца араба», от которого русский паломник «мало не погибох», ибо тот «мздоимства ради» выдал его османским властям. На Святой Земле Иона пробыл четыре месяца, всю ее «видех очима своима и преходих грешными ногами» (ср. у Даниила: «И то все все видех очима своима грешныма») [6] . В 1652 г . иеродиакон вернулся через Царьград в Москву. Назвать «Хождение» Ионы Маленького популярным народным чтением также нельзя ─ известны всего лишь 2 списка этого произведения, по одному из которых М. А. Коркунов, преподаватель всеобщей истории в Московском университетском благородном пансионе, и издал в 1836 г . это произведение. Исследователи отмечают типичность путешествия Ионы для паломнической литературы XVII в. и влияние на него «Хожения» игумена Даниила [7] .

  Первым, кто опубликовал (частично) «Хожение» игумена Даниила, был Н. М. Карамзин. В примечании 211 к т. II, гл. VI «Истории Государства Российского» (том завершен в 1806, опубликован в 1818) он его отчасти пересказал и привел обширные выдержки: о короле «Балдвине», о чуде сошествия св. огня в Великую субботу и др. [8] «Хожение» игумена Даниила было достаточно популярным чтением ─ по разным подсчетам, сохранилось, от 120 до 150 списков этого произведения.

  В кон. 1832 ─ нач. 1833 г . Гоголь читал и делал выписки из «Истории Государства Российского». Гоголевская заметка под названием «Набожность» восходит именно к этому месту в гл. VI истории Карамзина (в заметке Гоголь перепутал имена Святополка и Святослава): «Монахи путешествовали к святым местам: игумен Даниил во время Святослава был в Иерусалиме во время Балдуина» ( VIII ,47).

Неизвестно, читал ли Гоголь эти произведения древнерусской паломнической литературы (пусть в выдержках и пересказе, как в случае с «Хожением» игумена Даниил) или судил о них понаслышке. Но то, что он имел какое-то представление об этой литературе, сомнению не подлежит. Паломничества, хождения ─ когда-то один из ведущих жанров древнерусской литературы (уступавший по популярности только агиографическим произведениям), к XIX в. оказался на периферии литературного процесса, оставаясь массовым чтением только в простонародной среде, у купечества и мелкого провинциального дворянства [9] . Соответствующим образом сокращалась и сама практика паломнических путешествий на Святую Землю, хотя, конечно, именно она определяла во многом развитие жанра.

Между тем именно в 1-й пол. XIX в. происходит своего рода возвращение паломничеств в литературу, актуализация древнего жанра. Расширяется и само паломническое движение. Если в кон. XVIII в. ежегодное число русских паломников редко превосходило несколько десятков, то в 1820-е гг. оно достигало до 200, а в 1840-е гг. до 400 человек. Причем процесс шел по нарастающей, чему в немалой степени способствовало учреждение в 1839 г . российского консульства в Бейруте, а в 1858 г . и в Иерусалиме, открытие в 1847 г . Русской духовной миссии в Иерусалиме, создание в 1882 г . Православного Палестинского общества (с 1889 г . Императорское Православное Палестинское общество) и т. д. Постепенно изменялся и социальный состав паломников. И хотя, по-прежнему, подавляющее большинство паломников составляли крестьяне, среди них, начиная с 1830-х гг. все чаще встречаются представители дворянского сословия. 1859 год открыл дорогу на Святую Землю членам императорской фамилии. В этом году совершил паломничество вел. кн. Константин Николаевич, в 1872 ─ Николай Николаевич, в 1881 и 1889 гг. ─ Сергей Александрович [10] . В результате в период с 1800 по 1914 г . в России было опубликовано более 1 200 произведений паломнической литературы, тогда как в XVIII в. их число не превышало 100. [11]

  В истории русской литературы изменение отношения к паломническому жанру обычно связывают в первую очередь с именем А. Н. Муравьева. Его «Путешествие ко Святым местам в 1830 году» (СПб., 1832) имело необыкновенный успех и было переиздано в 1833 и 1835 гг., а затем в 1840 и 1848 гг. [12] . Критика восторженно приветствовала появление «русского Шатобриана» (автора знаменитого «Путешествия из Парижа в Иерусалим…», 1811) [13] . Некоторые отзывы замечательны по тем представлениям о литературе, посвященной религиозной проблематике, которые успели сложиться в русском (светском) обществе. Распространялись такие представления и на язык произведения, а вопрос о языке (стиле) муравьевского «Путешествия», как мы еще увидим, как раз и вызывал особые споры. Например, критику «Отечественных записок» язык «Путешествия…» «мог бы показаться изысканным и напыщенным, если бы он выражал собой предмет обыкновенный, житейский или выходящий из сферы религиозной». А вот у Муравьева «язык в высшей степени приличный своему предмету» [14] . Даже Пушкин начал писать рецензию на эту книгу, но она осталась незаконченной. Упоминал поэт о «путешествии к святым местам» Муравьева, «произведшем столь сильное впечатление», и в предисловии к «Путешествию в Арзрум» [15] .

Муравьев, все более осознавая значительность такого успеха, не только для себя как современного автора, но и для будущего развития отечественной словесности, торопится «закрепить» свое произведение в определенной литературной и культурной традиции. Так в 3-м издании «Путешествия…» в качестве вступительной статьи появляется обстоятельный «Обзор русских путешествий в Святую Землю». Он включает рассмотрение полутора десятков памятников русской паломнической литературы XII–XIX вв., от «Хожения» игумена Даниила до «Русских поклонников» Д. В. Дашкова. Древнерусские хождения Муравьев цитирует и пересказывает либо по немногочисленным в то время публикациям, либо по рукописям.

«Путешествие…» Муравьева действительно «есть одна из тех книг, которые делают переворот в литературе и начинают собою ее новую, живую эпоху» [16] . На склоне лет, уже будучи автором огромного количества книг «церковного содержания», писатель так определил свои творческие заслуги: «Я, можно сказать, создал церковную литературу нашу, потому что первый облек в доступные для светских людей формы все самые щекотливые предметы богословские…» [17] Или, по более емкой характеристике А.С. Стурдзы, призвание Муравьева заключалось в том, «чтобы сблизить и сроднить на Руси изящную словесность с духовною» [18] . Но, оставляя в стороне споры, чтó принесло русской литературе и Православной Церкви муравьевское «церковно-беллетристическое» (Н.А. Хохлова) направление, отметим трагические неудачи на, казалось бы, том же самом пути, постигшие писателей, гораздо более значительных, чем автор «Путешествия ко Святым местам», например, Гоголя с его «Выбранными местами из переписки с друзьями» и «Размышлениями о Божественной Литургии».

  Нельзя сказать, что Гоголь обошел вниманием творчество Муравьева. Еще в кон. 1820-х гг. он собственноручно переписал стихотворение Муравьева «Кто усладит мои страданья…» из сборника «Таврида» (М., 1827. С.102), где оно было напечатано под названием «Забвение». [19] По мнению В.Э. Вацуро, стихотворение «Русалки» из того же сборника (С. 84) послужило источником «сцены русалок» в гоголевском «Гансе Кюхельгартене» (СПб., 1829). [20] Как было установлено В.А. Воропаевым и И.А. Виноградовым, одним из основных источников гоголевских «Размышлений о Божественной Литургии» явилась статья Муравьева «О Литургии», напечатанная анонимно в т. 1 «Христианского чтения» за 1841 г . [21]

  «Путешествие ко Святым местам в 1830 году» фигурирует (в первом разделе «Книги духовного содержания» под № 53) в погодинском «Реестре книгам, отправленным из Москвы в Рим Гоголю 1841 года июля 11 дня» ( IX ,723). В «Записках о жизни Николая Васильевича Гоголя» П. А. Кулиш привел «прекрасный мемуар» товарища Гоголя по службе в университете Ф. В. Чижова, посвященный общению с Гоголем в Риме в 1843 г . В числе прочего мемуарист вспомнил об одном «довольно натянутом разговоре» с писателем: «Не помню, как-то мы, заговоривши о М<уравье>ве, написавшем «Путешествие к Святым Местам» и проч. Гоголь отзывался об нем резко, не признавал в нем решительно никаких достоинств и находил в нем отсутствие языка. С большею частию этого я внутренне соглашался, но странно резкий тон заставил меня с ним спорить. Оставшись потом наедине с Языковым, я начал говорить, что нельзя не отдать справедливости М<уравье>ву за то, что он познакомил наш читающий люд со многим в нашем богослужении и вообще в нашей церкви. Языков отвечал: «М<уравье>ва терпеть не мог Пушкин. Ну, а чего не любил Пушкин, то у Гоголя делается уже заповеднею ( sic ! ─ В. Г.) и едва не ненавистью». [22]

В дневнике Чижова этот разговор представлен несколько в иной форме и отнесен к 27 декабря 1842 г .: «Сегодня вечером заговорили мы о Муравьеве. Гоголь говорит, что язык его вял; не знаю, сколько мне кажется, именно у него хорош язык. Гоголь говорит, что теперь трудно писать чистым языком, ─ да у него самого язык с сильными промахами». На следующий день Ф.В. Чижов записал: «Заходил я к <Н.М.> Языкову: разговорившись о Муравьеве, он говорит: «Ну что Гоголь городит, что язык Муравьева дурен, это все от того, что он Пушкина партии, даже он почти не читал Муравьева». Это к сведению… Читаю Муравьева. Действительно, не вяло, а натянуто, и к тому же у него нет уменья владеть языком, множество ошибок и недоглядок в языке, множество неясностей, вообще следовало бы сильно его выправить. Ко всему этому у него нет такту…» [23]

Однако, судя по всему, со временем Гоголь все-таки «отдал справедливость Муравьеву» и по той же причине, по которой отдавал ему справедливость Чижов. По свидетельству А.О. Смирновой, «Андрей Ник<олаевич> позже писал о Православной Церкви, познакомил невежественную публику с сокровищами православия. Гоголь очень уважал его труд и говорил: «Вот человек, который исполнил долг пред Богом, Церковью и своим народом». [24]

  Языков, столь нелицеприятно отозвавшийся о Гоголе из-за его упреков «языку Муравьева», сам в письме Гоголю от 12 июня 1845 г . в ответ на просьбу, высказанную в письме от 5 апреля 1845 г ., прислать книгу Норова, трактовал муравьевское «Путешествие» весьма критически. «Путешествие А. Норова в Иерусалим я уже отдал Аксаковым, которые имеют с кем переслать его к тебе: оно мне очень понравилось: это не муравьевское! Книга дельная, ученая и необходимая всякому паломнику» (XIII,137).

До этого Языков пытался прислать в Рим «Путешествие» Норова через П.А. Вяземского (письмо Гоголю от 25 апреля 1845 г .). После этого уже в декабре 1845 г . собирался доставить его с кн. В. П. Голицыным, отправлявшимся в Италию (письмо Н. Н. Шереметевой Гоголю от 22─23 декабря 1845 г .). Но, тот книгу «назад прислал, негде положить», как писала Гоголю 29─30 января 1846 г . уже сама Шереметева, вернувшая «Путешествие» Языкову ( XIII ,278). Раздосадованный Языков отвечал Шереметевой 29 декабря 1845 г .: «Книгу, которую не взял с собою в Рим князь Голицын, я получил: она уже в другой раз возвращается ко мне тем же образом! Видно не судьба ей доехать [на встречу] к Николаю Васильевичу!...» [25]

С ним не без грусти согласился и сам Гоголь. Правда, вывод, который он сделал на основании этого житейского казуса, может показаться преувеличенным. Гоголь отвечал Языкову 26 февраля (н. ст.) 1846 г .: «Странная судьба книги «Путешествие в Иерусалим» Норова, которая никак не может до меня доехать, показывает мне, что в этот <год> еще не судьба ехать и мне в Иерусалим» (XIII,281). «Путешествие» Норова добралось до Гоголя только через пять месяцев, о чем он извещал Языкова в письме от 21 июля н. ст. 1846 г .

  «Путешествие по Святой Земле в 1835 году» (Ч. 1─2. СПб.) А.С. Норова (Гоголь все время неточно пишет его название) впервые увидело свет в 1838 г . Через шесть лет вышло 2-е издание, в 1854 г . ─ 3-е. [26] . «Бесспорно лучшее описание Святой земли, которое существует в русской литературе», – так охарактеризовал «Путешествие по Святой Земле в 1835 году» крупнейший знаток паломнической литературы В.Н. Хитрово [27] . Неизвестно, разделил бы такую высокую оценку Гоголь. Следов его непосредственного знакомства с норовским путешествием (также, впрочем, как и муравьевским) ни в произведениях, ни в эпистолярном наследии пока не обнаружено.

  Правда, о литературных путешествиях на Святую Землю Гоголь все-таки высказался, но уже после своего возвращения из Палестины на родину. По дороге в Одессу в октябре 1850 г . писатель гостил у В.А. Лукашевича, где с ним познакомился А.В. Маркович, сообщивший П.А. Кулишу, в частности, об одном «из тогдашних разговоров Гоголя»: «О Святых Местах он не сказал своего ничего, а только заметил, что Пужула, Ламартин и подобные им лирические писатели не дают понятия о стране, а только о своих чувствах, и что с Палестиной дельнее знакомят ученые прошлого века, сенсуалисты, из которых он и назвал двух или трех». [28]

  В разговоре Гоголь упомянул двух французских авторов известных путешествий по Востоку. Это прежде всего Ж.-Ж.-Ф. Пужула (J.-J.- F . Poujoulat ), который вместе с Ж.-Ф. Мишо (J.- F . Michaud ) в 1832─1835 гг. выпустил в Париже трехтомные «Письма с Востока» («Correspondance ď Orient »). Известен анонимный русский перевод отрывка «Писем…», посвященного как раз Святой Земле и вышедшего отдельным изданием: Мишо Ж.-Ф. Очерки Иерусалима и святых окрестностей, Вифлеема, Иордана, пустыни св. Иоанна, монастыря св. Саввы, Хеврона и проч. / Из переписки о Востоке Мишо и Пужула. СПб., 1837 [29] .

В обзоре «Способностей и мнений новейших путешественников по Востоку» О.И. Сенковский (Барон Брамбеус) не преминул заметить по поводу фундаментальных «Писем с Востока», «превознесенных необычайными похвалами»: «Что гг. Мишо и Пужула открыли на Востоке? Ровно ничего. В их письмах нет ни одной вещи, которая бы не была давно известна и тысячу раз описана. Это самая бесцветная, поверхностная книга, какая только была издана в наше время о картине богатой красками и о предмете высочайшей философической важности; авторы, поистине, могли сочинить ее не выезжая из Парижа, потому что она, даже по части описаний наружного вида Востока и общества, не прибавила ни одного нового известия к тем, которые мы уже имели». [30]

  Столь же беспощадно Барон Брамбеус анализирует «Путешествие по Востоку» («Voyage en Orient») А.М.Л. де Ламартина, вышедшее в Париже в 1835 г . По мнению Сенковского, «в поступках, разговоре, сочинениях, в прозе и стихах» знаменитого романтика «трудно было заметить что-нибудь доказывающее способность его к наблюдениям». Это подтверждается и его новой книгой. «Он совершенный француз. Он привык действовать в обществе, где много пустого, где много великих слов без смысла, много смешного, приятного и блестящего… Он подходит к Святому Гробу с понятиями и чувствами, восторженными до высочайшей степени. Он ожидал, что причетники, живущие в этой священной ограде, должны быть люди святые, набожные, благочестивые, давно забывшие свет и его суеты, и вдруг видит их корыстолюбивыми, невеждами, развратными». И несколько раньше: «Г. Ламартин видит терпимость и полную достоинства снисходительность мусульман, чувствует их нравственное превосходство, но не смеет сообщить об этом открытии самому себе. Таким образом, он приведен в смущение, обременен ужасной тяжестью. Понятия его жестоко потрясены, но предрассудки остаются непоколебимыми». «Набожный путешественник» создал «странную теорию» о Востоке, не подтверждаемую реальностью. И, вообще (Сенковский ссылается здесь на мнение «Оттоманского Монитера» ─ ведущей турецкой газеты), представления о Востоке Ламартина есть «слабость человека любезного и гениального, но погруженного в мистические созерцания, более близкие к небесам, нежели к земле». [31]

Как мы видим, мнения Сенковского и Гоголя о французских путешественниках по Святым местам в целом совпали: оба, в первую очередь, отказывают им в «дельности» сообщаемых сведений о Палестине (ср. с вышеприведенным отзывом Языкова о путешествии Норова). Точно также не доверял этим сведениям и школьный товарищ Гоголя по Нежинской гимназии, а с 1843 г . генеральный консул России в Сирии и Палестине К.М. Базили, сопровождавший Гоголя в его поездке по Палестине в феврале─апреле 1848 г . Он писал Гоголю 25 декабря 1847 г . (6 января 1848 г .) из Бейрута в Неаполь в связи с предстоящим путешествием: «Если приедешь без меня, то сделай милость не хлопочи о конвоях и прочих вздорах, о коих толкуют светские путешественники ─ шарлатаны в подражание Ламартину» (XV,8). Самого же Базили Гоголь считал как раз дельным автором, о чем свидетельствует его письмо Жуковскому от 28/16 февраля 1848 г . из Иерусалима: «Он написал преудивительную вещь, которая покажет Европе Восток в его настоящем виде, под заглавием «Сирия и Палестина». Знания бездна, интерес силен. Я не знаю никакой книги, которая бы так давала знать читателю существо края» ( XV ,37). [32]

Установить имена «двух или трех» «ученых прошлого века, сенсуалистов», оставивших именно «дельные» описания Палестины весьма затруднительно. Сколько нам известно, крупнейшие представители сенсуализма XVIII в. (Д. Юм, Дж. Беркли, К. Гельвеций, П. Гольбах и др.) никогда в Палестине не были и записок о ней не оставили. Впрочем, автор знаменитого «Сентиментального путешествия по Франции и Италии» (1768) Лоренс Стерн, влияние которого на русскую литературу (в том числе, на Гоголя) трудно переоценить, был серьезно увлечен учением сенсуалиста Дж. Локка об ассоциации идей. Исследователи отмечают следы чтения сенсуалистов в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева и т. д. и т. п.

Хорошо известно, какую огромную роль отводил Гоголь путешествию на Святую Землю в своих творческих планах, связанных преимущественно с работой над «Мертвыми душами». Еще в 1842 г . в письме С. Т. Аксакову от 18 августа предпринимается попытка объяснить «странность» такого путешествия для «человека, не носящего ни клобука, ни митры, смешившего и смешащего людей, считающего и доныне важным делом выставлять неважные дела и пустоту жизни». Только недавно появился из печати первый том «Мертвых душ», и Гоголь раскрывает «тайную связь» между «сим отдаленным путешествием» и «сим сочинением». Поэма, по мнению Гоголя, «вышла на свет» «не из победоносных триумфальных ворот в сопровождении трубного грома и торжественных звуков», как должно было быть и, возможно, еще будет, а «с погремушками… из темной низенькой калитки». «Лирическая восторженность» (лирические отступления) в «Мертвых душах» и паломничество в Иерусалим объявляются явлениями одного порядка: «И почему знать, что нет глубокой и чудной связи между всем этим и всей моей жизнью, и будущим, которое незримо грядет к нам и которого никто не слышит?»(XII, 112) [33] .

  Осуществление грандиозного замысла поэмы, по мнению писателя, предполагало, в первую очередь, совершенствование души автора. Этому же должно было служить и предстоящее путешествие. Ведь, пообещав О. С. Акасаковой «описать» Палестину, Гоголь добавил: «Но для того мне надобно очиститься и быть достойну» [34] .

  Но в предисловии к «Выбранным местам из переписки с друзьями» (1846, июль) писатель явно выводит свое паломничество за рамки частного предприятия, необходимого только для его души, и придает ему общественное значение. Даже остатки гонорара за «Выбранные места», предназначавшегося на издержки предстоящего путешествия, он предполагает обратить «в подкрепление» паломникам, которые вроде него «почувствуют потребность внутреннюю» отправиться «к наступающему Великому посту во Святую Землю» (в 1846 г . Великий пост должен был наступить 18 февраля), а также тем, которых он встретит на пути. Непременное условие ─ помолиться им всем у Гроба Господня за гоголевских читателей. Писатель, хотя и с опозданием, но сдержал обещание: в официальной дипломатической переписке между Санкт-Петербургом и Бейрутом (26 мая 1848 г .) упоминается некая сумма, пожертвованная Гоголем «на пособие бедным поклонникам» ─ из нее к этому времени уже было издержано 9 рублей серебром (161 пиастр). [35]

В заключение же Гоголь обещал молиться у Гроба Господнего за всех своих соотечественников, «не исключая из них ни единого». И добавлял, что его молитва будет «бессильна и черства» (последнее слово еще не раз встретится в гоголевских письмах 1848─1850 гг., связанных с путешествием на Святую Землю), «если святая небесная милость не превратит ее в то, чем должна быть наша молитва» (VI,8─9).

***

В Палестину Гоголь взял с собой записную книжку, подаренную ему Жуковским в 1846 г . На листе 14 этой книжки под заглавием «В Иерусалиме» стоит, в числе прочего: «Купить крестики из перламутра, четки и проч. и образки всех сортов, освятить их на Гробе Господнем» ( IX ,697).

К сер. XIX в. производство разнообразных памятных предметов, сувениров для паломников стало приобретать в Палестине массовый характер. Оно было сосредоточено преимущественно в двух городах: Иерусалиме и Вифлееме, каждый из них отличался своей специализацией. «Крестики из перламутра», так же как и другие изделия из этого материала (четки, образки и т. д.), легче всего было приобрести в Вифлееме, где их изготавливали арабы-католики. Считается, что искусство обработки перламутра было привезено сюда из Италии францисканцами и поощрялось ими. В иерусалимском францисканском монастыре Спасения находился центр по продаже перламутровых изделий, откуда они расходились по всей Европе. Впрочем, архимандрит Порфирий (Успенский), посетивший в 1844 г . вифлеемскую арабскую мастерскую по изготовлению изделий из перламутра, указывал, что здесь все инструменты «разного рода» привезены из Парижа [36] . По свидетельству Норова, на Страстной неделе вся площадь перед храмом Святого Гроба и прилегающие улицы «были заняты продающими четки, кресты и перламутровые образа; большая часть этих продавцов ─ жители Вифлеема». [37]

В Иерусалиме «духовные изделия для продажи странникам», по определению А. С. Норова [38] (крестики, четки, образки и т. д.), изготавливались из местных материалов: масличного древа, кипариса, известковой гальки (иорданского камня), сердолика, светлого рога и т. п. [39]

  Что именно из всего этого многообразия купил Гоголь мы, конечно, не знаем, но хорошо известно, что из Иерусалима писатель привез «перламутровый ящик с изображением Благовещения Пр<есвятой> Девы Марии… наполненный маленькими крестиками», которые на родине в Васильевке роздал крестьянам, а также «священное мыло из Иерусалимского храма, с печатью Соломона на одной стороне и пальмовой ветвью на другой», различные «образки, иконки и пр.». [40] Помимо этого сохранились сведения о кипарисовом посохе, подаренном Гоголем сестре Ольге Васильевне, с которым та не расставалась всю жизнь, о сердоликовых крестиках, перламутровых иконках-ящичках с изображением Благовещения и др. [41] Подобное стремление привезти на родину что-либо «вещественное» на память о святых местах имеет древнюю традицию.

Один из русских паломников сер. XIX в. «со дна Иордана взял немного камней, благословения ради». При этом он заметил: «Сам Бог повелел Иисусу Навину взять двенадцать камней из Иордана, ради памяти ─ что переходили реку Иордан посуху» [42] . А затем добавил: «И я взял того ради, что был и купался в Иордане». [43]

  Первая русская паломница «принесе из Царяграда» «честный и животворящий крестъ Христовъ», который «последи ея» был поставлен в Киеве, «во святей Софеи во олтари на десной стране, имея письмена сице: «Обновися Русская земля к Богу святым крещением, его же прия благоверная великая княгиня Олга». [44]

  Первый русский литературный паломник рассказал о том, как ключник храма Воскресения, «виде любовь мою сущую к Гробу Господню и ктому ми удвинувъ дощъку, сюшую во главах Гроба Господня Святаго, и уятъ ми того святаго камени мало благословение, и запретив ми с клятвою никому не поведати в Иерусалиме». Игумен Даниил, получив частицу великой святыни, «изидох из Гроба Святаго с радостию великою, обогатився благодатию Божиею, и идох, радуяся, яко некако скровище богатьства нося». [45]

А. Н. Муравьев собрал в Палестине целую коллекцию реликвий: каменную частицу от Вифанской гробницы воскресшего Лазаря, камушки со дна Иордана, из пещеры Иоанна Предтечи, частицу от гробницы апостола Андрея и т. п. К тому же он получил в подарок от Мелетия, митрополита Петры Аравийской, частицы Гроба Господня и помоста Кувуклии, камня миропомазания и Голгофской скалы. Все эти сокровища он разместил в ковчеге, который был изготовлен здесь же из масличного дерева Гефсиманского сада, и освятил на Святом Гробе. [46]

Не остался без священных даров и Гоголь. Вот документ, удостоверяющий это: «1848. Февраля 23 во Граде Иерусалиме ради усердию которую показывал к живоноснаго Гроба Господня и прочих Святых местам духовный сын наш Николай Васильевич, в том и благословляю ему маленьгои (sic! ─ В. Г.) часть камушка от Гроба Господня и часть дерева от двери храма Воскресения, которая сгорела во время пожара в 1808 се<н>тября 30-го дня. Это частички обе справедливость. Митрополит Петрас Мелетий и наместник Патриарха во святом граде Иерусалиме» ( XV ,39).

  Митрополит Мелетий (1786─1868), являясь на протяжении длительного времени духовником русских паломников, был хорошо им известен. Инок Парфений писал о нем в примечании к «Сказанию»: «Сего митрополита русские поклонники обычай имеют называть святой Петр. Такожде именовали и прежде его бывших наместников Патриарха Иерусалимского, митрополитов Пéтры или за-Иорданских. Но сие имя Петр несть настоящее их имя, а так называются от страны, в которую они поставляются в митрополиты, и именуемой Пéтра. Настоящие же имена их ─ другия: нынешний называется Мелетий, а прежде его был Мисаил» [47] . Митрополит Мелетий сменил митрополита Мисаила в 1836 г . после смерти последнего. Следует заметить, что роль наместников (эпитропов) патриархов Иерусалимских была исключительно велика, т. к. сами патриархи с конца XVII в. почти перестали появляться в Палестине и предпочитали жить в Константинополе, мотивируя это, прежде всего необходимостью отстаивать интересы Иерусалимской Церкви перед Портой. Инок Парфений прав: скажем, иеромонах Аникита (в миру кн. С. А. Ширинский-Шихматов) называет в «Путешествии по святым местам Востока в 1834─1836 годах» восьмидесятилетнего старца Мисаила, получая от него благословение, «святым Петром». [48] Об этом же пишет теперь уже в связи с Мелетием и граф Н. В. Адлерберг, побывавший в Иерусалиме в 1845 г . [49] Но, как мы видим, митрополит Мелетий называет себя Петрасом и в официальном документе ─ освидетельствовании подлинности святынь, которыми он благословил Гоголя.

Инок Парфений был весьма расположен к митрополиту Мелетию, несмотря на то что он не разрешил ему вернуться на Афон, т. к. это противоречило бы благословению афонского старца Арсения, пославшего своего духовного сына в Россию. Митрополит говорит с ним по-русски, «утешает и успокаивает» его. [50] Еще лучше характеризует митрополита Мелетия Н. В. Адлерберг. [51] Своеобразный итог подобным характеристикам подвел начальник Русской Духовной Миссии с 1865 по 1894 гг. архимандрит Антонин (Капустин) в некрологе наместнику Иерусалимского патриарха Кирилла преосвященному Мелетию. Этот «простец о Господе», «владыка-духовник» «умел привлечь к себе и благородных и простонародных высокою, апостольскою кротостью, неизменным спокойствием духа, светлым взглядом на жизнь…».

Не забыл архимандрит Антонин и прозвища митрополита: «Русские люди, особенно из простого народа, называли его коротко и просто «Святый Петр»… Впрочем, слово святый принималось в прямом, определенном смысле, и мысль о святом, живом человеке не только привлекала, но как бы приковывала к преосвященному Мелетию простые и добрые сердца». Особую роль играл Мелетий по отношению к русским паломникам: «Когда не было в Иерусалиме ни Миссии русской, ни консульства, преосвященный Мелетий, можно сказать, был все для русских». Запомнил архимандрит Антонин и чудесную деталь, дополняющую образ преосвященного Мелетия сугубо русской чертой: «Вопреки совету врачей, с прибытием русских поклонников он по-прежнему стал принимать их ежедневно на исповедь, чем до крайности истомлял свои немногие силы, так что к концу дня совсем не мог говорить, но на дружеское предостережение продолжал отвечать хорошо заученным им русским словом: «ничего». [52]

Совсем иначе относится к митрополиту Мелетию архимандрит Порфирий (Успенский), неоднократно встречавшийся с ним во время первой поездки в Иерусалим в 1843─1844 гг. и впоследствии. Русский «поклонник», вообще, не жалующий греков, обвиняет наместника Иерусалимского патриарха в корыстолюбии, защите пороков греческого духовенства в Иерусалиме и т. д. [53]

Отметим, что с архимандритом Порфирием (Успенским) Гоголь совершил плавание на австрийском пароходе «Истамбул» из Смирны (Измир) в Бейрут в нач. 1848 г . В Смирну о. Порфирий прибыл из Константинополя на пароходе «Махмудиа» той же компании Ллойда. Время ─ «в январе 1848 года». Об этом мы знаем из воспоминаний священника Петра Соловьева. [54] О. Петр был тогда послушником и вместе с послушником Николаем Крыловым (оба недавно окончили С.-Петербургскую Духовную семинарию), иеромонахом Феофаном (Говоровым), впоследствии знаменитым богословом и подвижником, причисленным к лику святых Русской Церкви, входил в первый состав Русской духовной миссии в Иерусалиме (указ о ее создании был утвержден Николаем I 11 (23) февраля 1847 г .) [55] . Начальник миссии архимандрит Порфирий о Гоголе в своем дневнике не упоминает, зато отмечает все этапы плаванья, попутно делая романтические зарисовки живописных пейзажей.

Январь. «День 25-й. Палящее солнце катится по небу голубому. Смирнские горы смирно стоят, как Бог их поставил, ─ одна другой выше, коя лицем, коя бочком, направо толпами, налево грядами, прямо горбами, иная в тени, другая в свете, а все в смурых одеждах на зеленом ковре у соленого моря <…> Пристань у Смирны. День 27-й. Я в Родосе <…> День 30-й. Якорь брошен в пристани Бейрутской. Прощай море! Привет мой Ливану!» [56] Таким образом, плавание о. Порфирия из Смирны в Бейрут (с заходом на Родос) продолжалось пять дней: с 25 по 30 января 1848 г . Впрочем, возможно, что и четыре дня, если пароход отплыл из Смирны не 25 января, а 26 (дата отплытия в дневнике не уточняется). [57] Это подтверждается и хроникой первого плавания о. Порфирия из Смирны в Бейрут в 1843 г ., расписанной буквально по часам. «17 Октября. Воскресенье. ─ В 7 ½ часов. Смирна. Порт, горы справа, как изрытый бархат, как пирамиды. 18. Понедельник. Утро. 7 ½ ч. На палубе. Хиос (остров Хиос прикрывает порт Смирны со стороны открытого моря. ─ В. Г.). ─ 9½ ч. утра; налево Самос, направо Кария <…> 19. Вторник. ─ В 6 час. утра в Родосе…» Однако вернемся к Гоголю.

  18 января (н. ст.) 1848 г . из Неаполя писатель извещает А.А. Иванова, что «полагает выехать на днях» на Святую Землю (XV,28). После этого он садится на «скверный пароход «Капри» и отплывает на Мальту. Отсюда, «по обещанью», он пишет гр. А.П. Толстому 22 января (н. ст.). Гоголь жалуется на морскую болезнь, «плохой отелишко» на острове, сообщает, что «со страхом думает о предстоящем четырехсуточном переезде» и о том, что «пароход раньше 27, кажется, нейдет» ( XV ,29). 23 января (н. ст.) он пишет С.П. Шевыреву, что «в Мальте» «остается немного дней, чтобы дождаться парохода, идущего в Александрию» ( XV ,32). 27 января (н. ст.) 1848 г . Гоголь с Мальты извещает Толстого, что пишет ему, «садясь на пароход». Однако он «переменил дорогу и едет через Константинополь, желая избегнуть двадцатидневного карантина» ( XV ,34). Последний пункт назначения выглядит странно, т. к. означает движение вспять от главной цели поездки ─ Святой Земли.

Но, как бы то ни было, согласно воспоминаниям о. Петра Соловьева, Гоголь оказался на пароходе «Истамбул», отправляющемся в Смирну, вместе с членами первого состава Русской духовной миссии в Иерусалиме. Эти воспоминания считаются вполне надежным источником: мемуарист сообщал живописные подробности о внешности Гоголя, об угощении (по поручению о. Порфирия) «земляков-спутников» (в том числе Гоголя) «превосходными апельсинами», подаренными русскому духовенству на Родосе местным митрополитом, об иконе свт. Николая, которую ему показывал писатель, и т. д. Но тогда встает вопрос: как соотносится хронология плавания на «Истамбуле», отраженная в «Книге бытия моего» еп. Порфирия (Успенского), с датами гоголевских писем? Ведь 27 января 1848 г ., согласно дневнику будущего епископа, они были на Родосе, а согласно дате, поставленной Гоголем на последнем письме с Мальты, адресованном Толстому, в этот день писатель только садился на корабль, отправляющийся в Константинополь.

К тому же даты в «Книге бытия моего» приводятся по старому стилю. В этом легко убедиться. Проставив в дневнике число 23 февраля 1848 г ., о. Порфирий уточнил: «Чистый понедельник» [58] , т. е. первый день Великого поста. Это соответствует действительности, ибо Пасха в 1848 г . наступила 11 апреля (ст. ст.) или 23 апреля (н. ст.). Но тогда время плавания «Истамбула» сдвигается на 12 дней в сторону увеличения: 25 января (ст. ст.) ─ это 6 февраля (н. ст.) и т. д.

  Хронологическая путаница усугубляется тем, что Гоголь свои письма за границей датировал то по старому, то по новому стилю. Например, письма с Мальты А.М. Вьельгорской, С.П. Шевыреву, Н.Н. Шереметевой датируются 23 января (н. ст.) 1848 г ., а письмо Жуковскому из Иерусалима ─ 28 февраля по старому стилю. Митрополит Мелетий датировал документ, удостоверяющий подлинность святынь, которыми он благословил Гоголя, 23 февраля 1848 г . Все говорит о том, что дата приведена по ст. ст., ведь Иерусалимская Православная Церковь (также как и Русская, Сербская, Грузинская и монастыри Афона) по сию пору живет по юлианскому календарю т. е. по старому стилю. В отличие, скажем, от Константинопольской Православной Церкви, которая в 1923 г . перешла на новоюлианский, в сущности григорианский календарь (по крайней мере, до 2800 г .), т. е. новый стиль. 23 февраля (ст. ст.) 1848 г . ─ это 6 марта (н. ст.). Но в последней «Летописи жизни и творчества Н. В. Гоголя» перевод этой даты из старого стиля в новый осуществлен неверно («марта 7») [59] , т. к. составители не учли, что 1848 г . был високосным (т. е. в феврале было не 28, а 29 дней) [60] . Впрочем, вопрос о хронологии нуждается в более тщательном рассмотрении.

В Бейруте Гоголя встретил Базили и, вероятно, писатель пробыл какое-то время в гостях у русского генерального консула (в письме от 25 декабря 1847 г . Базили предупреждал, что по прибытии в Бейрут Гоголь будет жить у него «и здесь и в Иерусалиме») [61] . При этом Гоголю, удалось избежать двенадцатидневного карантина в Бейруте в отличие от паломников, прибывавших сюда из Александрии. [62] Как сообщал в том же письме от 25 декабря 1847 г . Базили: «Из Смирны сюда карантина нет» ( XV ,8).

***

Первый биограф Гоголя П. А. Кулиш в свое время заметил: «Но любопытно было бы проводить Гоголя мыслью по всем посещенным им местам в Палестине». [63] Это мы и попытаемся сделать, используя в основном тексты паломнической литературы, более или менее современные гоголевскому путешествию и естественно те немногие биографические данные, которые сохранились в различных источниках.

Когда точно писатель в обществе Базили и отставного генерала М.И. Крутова (с ним Гоголь также плыл на «Истамбуле») [64] отправился из Бейрута в Иерусалим, мы не знаем. Но со всей определенностью можно сказать, что путешественники отклонились от обычного для многих паломников морского маршрута в Яффу. Его и предлагал Гоголю вначале Базили: «На лодке <…> это стоит безделицу» (из письма от 25 декабря 1847 г .). [65] Гоголь и его спутники избрали сухопутную дорогу по берегу Средиземного моря, вероятно, из-за того, что писатель тяжело переносил плавание, «морскую езду» (см., например, его письма Толстому с Мальты от 22 и А.М. Виельгорской и Шевыреву от 23 января 1848 г .).

Вот как мастерски описал этот явно утомительный путь Гоголь в письме Жуковскому от 28 февраля 1850 г . Монотонность и медленность передвижения, однообразие окружающих пейзажей подчеркивается мерной ритмикой идущих друг за другом, словно длинной вереницей, предложений. «Подымаясь с ночлега до восхожденья солнца, садились мы на мулов и лошадей в сопровожденьи и пеших и конных провожатых; гусем шел конный поезд через малую пустыню по мокрому берегу или дну моря, так что с одной стороны море обмывало плоскими волнами лошадиные копыта, а с другой стороны тянулись пески или беловатые плиты начинавшихся возвышений, изредка поросшие приземистым кустарником; в полдень колодец, выложенное плитами водохранилище, осененное двумя-тремя оливами или сикоморами».

Некоторое разнообразие в безотрадную картину вносят только краткие остановки и наступающие сумерки. Гоголь продолжает: «Здесь привал на полчаса и снова в путь, пока не покажется на вечернем горизонте, уже не синем, но медном от заходящего солнца, пять-шесть пальм и вместе с ними прорезывающийся сквозь радужную мглу городок, картинный издали и бедный вблизи, какой-нибудь Сидон или Тир. И этакий путь до самого Иерусалима» ( XV ,304─305).

Этим же маршрутом, «по приморской дороге в Сидон», следовал со своими спутниками и о. Порфирий Успенский, выехавший из Бейрута 7/19 февраля. В дневнике он отметил, что «дорога пролегает по многочисленным каменистым валунам, врезывающимся в море [многочисленными] ненизкими мысами… Едем вперед тихонько [шаг за шагом], не считая конских шагов, ни о чем не думая и только посматривая на Средиземное море и на Ливанские выси». [66] В Сидоне духовенство остановилось на ночь «в доме нашего консульского агента Фадула Разгаллы» [67] . Не исключено, что здесь же незадолго до этого останавливался и Гоголь со своими спутниками, в числе которых был, как уже упоминалось, и русский генеральный консул в Сирии и Палестине Базили.

  Выразительное описание Сидона (Саида, совр. Сайда), в библейские времена богатейшего и знаменитейшего финикийского города, содержится в «Книге бытия моего» за 11/23 декабря 1843 г . (первое путешествие о. Порфирия на Святую Землю): «Развалины церкви Иоанна Предтечи, обращенной в мечеть и развалившейся<…> Эта церковь была православная <…> Тут были сады, но выжжены в последние годы <…> Крепость полуразрушенная…» [68] и т. п.

Описание Сидона в «Путешествии по Святой Земле в 1835 году» Норова гораздо подробнее и включает обширную историческую часть: «Сидон древнее самого Тира, который мало-помалу поглотил его славу <…> Омир (Гомер. ─ В. Г.) говорит уже о роскоши Сидона…» и т. п. Впечатление ученого паломника от современного города в целом совпадает с тем, что пишет о. Порфирий: «Есть и за городом одна христианская церковь, в развалинах <…> Цитадель в развалинах…» [69] и т. п. Отметим, что Норов полагал Сидон границей Святой Земли: «Сидоном оканчивается Святая Земля! За Сидоном исчезает для христианина утешение лобызать следы Божественных стоп своего Искупителя!» [70] Имеются в виду евангельские свидетельства о пребывании Иисуса в «пределах Тирских и Сидонских» (Мф 15: 21; Мк 7: 24). А.С. Норов посетил сначала Тир, а затем Сидон на обратном пути из Иерусалима на родину.

  Древний Тир (Эс-сур, совр. Сур) о. Порфирий в 1843 г . (12/24 декабря) охарактеризовал предельно лаконично и дословно по-гоголевски: «Приехали в Тир в 6 ч. Бедный городишко». [71] Другие русские паломники (Муравьев, [72] Норов [73] ) описывали Тир гораздо пространнее и, если так можно выразиться, намного возвышеннее, опираясь на библейские пророчества и т. п. Гораздо сдержаннее в своем описании Адлерберг: «Следы древнего Тира или Сура, столицы Финикийского государства, ныне едва сохранились в немногих развалинах, весьма худо сбереженных, что, впрочем, неудивительно, ибо старинный город был разорен еще за 500 лет до Р. Х. Теперешний Тир совершенно незначителен, ничтожного объема, нечист и некрасив». [74]

  Никаких подробностей об этих «каких-нибудь» городах, кроме уже нам известного ─ «картинные издали и бедные вблизи» ─ Гоголь не сообщил ни в письмах, ни в рассказах на родине по возвращении.

  Свой маршрут Гоголь подытожил в письме Шевыреву из Бейрута от 18/30 марта 1848 г .: «С помощью генерального нашего консула в Сирии Базили, моего старого товарища по школе, путь в Иерусалим, через Сидон и древний Тир и Акру, а оттуда через Назарет, совершил» ( XV , 39).

  Акра, или Сен-Жан д’Акр (библейский Акхор, Птолемаида, Акка, совр. Акко), так же как Сидон и Тир, располагается на берегу Средиземного моря. Муравьев, «избегая чумы», оставил ее «в стороне», но даже издалека сумел рассмотреть «зубчатые стены многобашенной Акры» и «легкие минареты», которые «чуть видными чертами рассекали синюю даль». [75] Драматическую историю Акры, как всегда, обстоятельно, с красочными подробностями изложил Норов в «Путешествии по Святой Земле в 1835 году». [76] . Из прибрежной Акры, которую он удостоил только упоминания, путь Гоголя лежал в сторону от моря, в Галилею ─ землю, где прошли детство и юность Христа [77] .

  Первым в русской литературе описал святыни Назарета [78] («градок малъ есть в горах на удолне месте») игумен Даниил: церковь «во имя святаго Благовещениа», построенную крестоносцами совсем незадолго (в конце XI в.) до посещения Назарета русским игуменом над «пещеркой» («мала глубока»), в которой проживало Святое Семейство, и т. д. Не забыл Даниил описать и место, где «бысть прьвее благовещение святей Богородици от арьхаггела», «невидимое, но гласное», по выражению одного исследователя. Рассказ Даниила о первом Благовещении основывается на апокрифических источниках и в первую очередь на Протоевангелии Иакова (не позднее нач. III в.), весьма популярном в Средние века и получившем широкое отражение в православной агиографии, литургике и иконописи. В заключение Даниил добавил: «И есть над кладязем тем создана церкви во имя архаггела Гавриила, и есть кругла образом». [79]

Паломники 1-й трети XIX в. уже не застали той католической назаретской церкви, которую осматривал Даниил, также как игумен не видел первого храма на месте Благовещенья, построенного в 427 г . диаконом Кононом, о чем сообщает сохранившаяся мозаичная надпись. Перед Муравьевым и Норовым предстал храм, воздвигнутый на развалинах прежних церквей францисканцами в 1730 г ., и они его с восторгом описали. [80]

Не забыли паломники и православную церковь «над кладязем». «Некоторые полагают великое событие Благовещенья на том месте, где теперь Греко-арабская церковь, ─ заметил Норов, ─ но общепринятое и достовернейшее мнение ─ в пользу латинцев». [81] Муравьев высказался еще категоричнее: «Греки владеют только одной, очень древней <церковью>, и показывают внутри оной ключ, из которого черпала Св. Дева, неосновательно уверяя, что на том месте было благовещенье». [82]

Однако современные историки уверены: «Единственное, что действительно и несомненно связано с евангельскими событиями в Назарете, ─ это колодец Пресвятой Девы Марии, из которого Она, по преданию, набирала воду, когда перед ней предстал Архангел». [83]

Об этом колодце Норов рассказал еще и следующее: «Ключевая вода его доселе течет в изобилии и напояет стекающихся туда поклонников; она проходит к наружному водоему». А инок Парфений через десять лет добавил: «И доднесь всего Назарета жены оттуда носят воду, овыя на головах, овыя на плечах, кувшинами». [84]

О том, что видел Гоголь в Назарете и пил ли он воду из «святаго кладязя», сказать трудно. Сам он только констатировал местное низвержение другой, небесной влаги, напомнившее о родных дорогах: «…в Назарете, застигнутый дождем, просидел два дни, позабыв, что сижу в Назарете, точно как бы это случилось в России, на станции» (из письма Жуковскому от 28 февраля 1850 г .). В записной книжке 1846─1850 гг. Гоголь также указал: «В Назарете дождь задержал нас двое суток» ( IX ,697). Писатель явно торопится к главной цели своего паломничества ─ Гробу Господню. И, покидая Галилею, пересекая Самарию, въезжая в Иудею (южную часть Палестины), он мало обращает внимания на окружающие достопримечательности, хотя по пути из Назарета в Иерусалим едва ли мог миновать те же Дженин и весьма примечательный Наплус, или Наблус [85] (см. маршрут, предложенный Бейне в письме Гоголю от 1/13 января 1848 г .). Словом, путевые впечатления свелись к тому, что он «где-то в Самарии сорвал полевой цветок, где-то в Галилее другой…» (из письма Жуковскому от 28 февраля 1850 г .).

Впрочем, это не совсем относится к впечатлениям от Иудеи. «Что может сказать поэту-живописцу, ─ пишет Гоголь Жуковскому 28 февраля 1850 г ., ─ нынешний вид всей Иудеи с ее однообразными горами, похожими на бесконечные серые волны взбугрившегося моря?» ( XV ,303). Тут необходимо пояснение.

Дело в том, что Жуковский, работая над поэмой «Странствующий Жид», попросил Гоголя в письме от 20 января (1 февраля) 1850 г . из Баден-Бадена помочь ему «весьма значительно в этом поэтическом предприятии»: «Мне нужны локальные краски Палестины. Ты ее видел, и видел глазами христианина и поэта. Передай мне свои видения...» ( XV ,297).

Гоголь отвечает на просьбу очень по-своему, предварительно воскликнув: «Знаешь ли, какую тяжелую ты мне задал задачу?» И продолжает, вспоминая Евангелие: «Все это, верно, было живописно во времена Спасителя, когда вся Иудея была садом, и каждый еврей сидел под тенью им насажденного древа…» ( XV ,303). Здесь Гоголь не совсем точен: сравнить с садом можно только, пожалуй, ветхозаветную Иудею, когда Иерусалим был весь окружен садами и представлял собой «прекраснейший сад». В Новом Завете упоминания о садах единичны. Это, конечно, прежде всего, Гефсиманский масличный сад за потоком Кедрон у подножия Елеонской горы, куда Господь часто удалялся со своими учениками для молитвы, где молился о чаше и был предан Иудою Искариотом (Мф 26: 36─56; Мк 14: 32─52; Лк 22: 39─53; Ин 18: 1─12). А также сад «на том месте, где Он распят<…> и в саду гроб новый» (Ин 19: 41).

  Правда, по свидетельству русских паломников, средневековая Палестина действительно утопала в изобилии, отличаясь особой красотой и благоденствием явно из-за соседства со святынями. [86] Возможно, именно эти или им подобные картины запомнились Гоголю не только при чтении Священного Писания, но и паломнической литературы, где Палестина предстает неким «земным раем».

  Однако контраст с тем, что писатель увидел на Святой Земле, оказался разительным. «Но теперь, ─ продолжает он описывать Жуковскому унылые «локальные краски» современной Палестины, ─ когда редко-редко где встретишь пять-шесть олив на всей покатости горы, цветом зелени своей так же сероватых и пыльных, как и самые камни гор, когда одна только тонкая плева моха да урывками клочки травы зеленеют посреди этого обнаженного, неровного поля каменьев, да через каких-нибудь пять-шесть часов пути попадется где-нибудь приклеившаяся к горе хижина араба, больше похожая на глиняный горшок, печурку, звериную нору, чем на жилище человека, как узнать в таком виде землю млека и меда?» ( XV , 303─304).

Гоголь уже не может остановиться и вновь возвращается к ветхозаветному образу земли обетованной, «где течет млеко и мед» (Исх 3:8 и др.), ближе к концу письма. Теперь он подчеркивает то, что сегодня называется «человеческим фактором». «Повсюду и на всем видел я только признаки явные того, что все эти ныне обнаженные страны, и преимущественно Иудея (ныне всех бесплоднейшая) были действительно землей млека и меда. По всем горам высечены уступы ─ следы некогда бывших виноградников, и теперь даже стоит только бросить одну горсть земли на эти обнаженные каменья, чтобы показались на ней вдруг сотни растений и цветов: столько влажности необходимой для прозябенья, заключено в этих бесплодных каменьях! Но никто из нынешних жителей ничего не заводит, считая себя кочевыми, преходящими, только на время скитающимися в сей пораженной Богом стране» ( XV ,306).

Надо признать, что в этих инвективах Гоголь не был особенно оригинален, тем более что они основывались на реальном состоянии Палестины в 1-й пол. XIX в. Уже Д.В. Дашков характеризовал горы Иудейские как «бесплодные и населенные малолюдными племенами хищных аравлян». [87] Поминает «беспечных арабов» и Муравьев, адресуясь к древним временам и обращаясь, как и Гоголь, к образу «земли обетованной, кипящей млеком и медом». «Сии скалы, сии овраги ─ Иудея!» ─ не может удержаться от восклицания романтический путешественник. [88] Что уж тут говорить про Норова, для которого тема сбывшихся апокалиптических пророчеств станет одной из основных не только в «Путешествии по Святой земле в 1835 году», но и в «Путешествии к семи церквам, упоминаемым в Апокалипсисе» (СПб., 1847), в «Исследовании об Атлантиде», опубликованном в 1854 г . и т. п. [89]

Подобная оценка Святой Земли, Иерусалима была типична и для французских путешественников по Востоку. Основываясь на наблюдениях Шатобриана, Пужула, Мишо и др., аббат Гро и А. Ергон обобщали: «Исключая Ламартина, который, быв одарен воображением поэтическим, сердцем чувствительным, смотрел на природу и человека всегда с лучшей стороны, тогда как все путешественники и писатели единодушно утверждают, что Иерусалим есть место запустения. «Камни, песок, пепел, несколько колючих растений ─ вот все, что видели в нем…». [90]

  Любопытно, что соученик Гоголя по Нежинской гимназии В.К. Каминский, дважды побывавший на Святой Земле в сер. XIX в. и умерший в Иерусалиме (погребен на горе Сион), в отличие от большинства паломников, воспринимал современную Палестину вполне в духе средневековых хождений. Для него она изобилует садами и пышной растительностью, отличается здоровым климатом, является «нравственным узлом, связывающим дух христиан всего света». [91]

  16 февраля 1848 г ., возможно, через Дамасские (Галилейские) ворота Гоголь въехал в Иерусалим [92] и в его записной книжке появилась многозначительная запись: «Николай Гоголь ─ в Св. Граде» ( IX ,697). Тогда же из Иерусалима сразу же по прибытии он известил Жуковского: «И я, по примеру многих других, удостоился видеть место и землю, где совершилось дело искупленья нашего» (XV,36). Однако вернемся к началу сухопутного путешествия Гоголя по Ближнему Востоку.

  Рассказывая о Сидоне, Норов между прочим заметил: «Сидон находится в постоянном сношении с Дамаском». Будущий профессор архитектуры А.-К. Бейне, совершивший в 1847 г . путешествие по Востоку, где осматривал развалины храмов Бальбека, Дамаска, Иерусалима и Каира и был принят патриархом Иерусалимским Кириллом, для которого снял планы Вифлеемского храма и примыкающих к нему монастырей, в письме Гоголю от 1/13 января 1848 г . в числе прочих предложил и маршрут в Дамаск: «Из Бейрута первый ночлег на вершине Ливана в Хане, второй в Захле (христианский городок) и на третий день в Бальбеке, оттуда в Дамаск два дня езды и ночлег в третий день». О. Порфирий (Успенский) проделал этот путь в 1843 г . несколько быстрее: во вторник 26 октября он покинул Бейрут, а в пятницу 29 октября уже въезжал в «дамасские сады». [93] В.Г. Григорович-Барский еще в 1728 г . уверял, что Дамаск «отстоитъ отъ Иерусалима 10 денми по земли <…> отъ Сидона трема…». [94] Однако почему Дамаск и при чем здесь Гоголь?

  П.В. Анненков вспоминал о последней встрече в Москве с Гоголем осенью 1851 г . и о том, что писатель предложил мемуаристу совершить вечернюю прогулку по городу и «всю ее занял описанием Дамаска, чудных гор его окружающих, бедуинов в старой библейской одежде, показывающихся у стен его (для разбойничества), и проч., а на вопрос мой: какова там жизнь людей, отвечал почти с досадой: «Что жизнь! Не об ней там думается». [95]

  Сомнения в том, что Гоголь действительно побывал в Дамаске, уже высказывались в литературе. [96] Если наши хронологические выкладки верны, тогда, конечно, потратить по дороге в Иерусалим не менее шести-восьми-десяти дней на поездку в Дамаск и возвращение в Бейрут (или из Сидона и обратно, или как-то иначе) писатель никак не мог. Но мы почти ничего не знаем об обратном пути Гоголя из Иерусалима в Бейрут. Судя по всему, он несколько отличался от первоначального маршрута в Иерусалим. По крайней мере, в уже хорошо знакомом нам письме Жуковскому от 28 февраля 1850 г . упоминается Яффа по контрасту с «бесплоднейшей» Иудеей: «Только в Яффе небольшое количество дерев ломится от тягости плодов, поражая красотой своего роста» [97] . Таким образом, Гоголь, следуя достаточно традиционному для русских паломников маршруту, из Иерусалима сначала отправился в Яффу, а уже потом в Бейрут, откуда вполне мог «отлучиться» в Дамаск.

  Любопытен контекст рассказа Гоголя о Дамаске в передаче Анненкова. «Дамасский» сюжет начался с того, что Гоголь взял с мемуариста «честное слово беречь рощи и леса в деревне» ─ речь, вероятно, шла о родовом имении П.В. Анненкова Чириково в Симбирской губернии, где тот жил с перерывами в 1848─1851 гг. Такое совершенно неожиданное, ни с того, ни с сего «экологическое» вступление можно объяснить тем, что писатель вспомнил свои впечатления от Палестины ─ «пораженной Богом страны» и преисполнился тревоги от возможности такой перспективы для России, хотя, конечно, «рощи и леса» в русской деревне ─ это не сады Ближнего Востока. А затем опять-таки как об антитезе вспомнил о Дамаске. Ведь именно Дамаск на протяжении веков пользовался репутацией города-сада, одного из самых прекрасных мест на земле.

Еще Василий Гагара в 1-й пол. XVII в. с нескрываемым восхищением писал об этом. [98] Неутомимый «пешеходец» XVIII в. В. Г. Григорович-Барский, рассказывая о «знаменитом и везде прослутом граде Домаску», даже сравнил дамасские сады с «лесом великомъ», что поневоле заставляет вспомнить о России. [99] «Повествуется же в народе, ─ уточнил он в другом месте, ─ яко всех садов в Дамаске суть числом 300» [100] . А один из анонимных паломников рассказал весьма популярный анекдот, как мусульманский «мнимый пророк Махмет» «узрел тои град издалеча» и сказал: «Не хочу земнаго сего рая видети, да не лишен буду небесного» [101] . «Царством садов» называл Дамаск и Д.А. Скалон [102] . Ср. выше замечание о «дамасских садах» у о. Порфирия (Успенского). А то, что Анненков запомнил только «людей» (например, бедуинов) и реплику про жизнь из гоголевского рассказа, может говорить лишь об особенностях восприятия мемуаристом «восточных» сюжетов и их передаче в мемуарах. К тому же «описание Дамаска, чудных гор его окружающих» вполне могло включать и оставшееся «за текстом» упоминание о садах.

  Помимо всего прочего нужно учитывать, что сомнения в том, что писатели-путешественники действительно побывали в странах, которые описали в своих произведениях или о которых рассказывали, ─ сопровождают историю этого жанра, по крайней мере, с XVI в. (от Трифона Коробейникова до В.П. Боткина и т. п.). Все это имеет непосредственное отношение, например, к т. н. гоголевскому путешествию в Испанию и Португалию, относительно реальности или вымышленности которого по сию пору не сложилось однозначного мнения [103] .

По прибытии в Иерусалим Гоголь, вероятней всего, остановился в резиденции Патриарха Иерусалимского (она совмещена с монастырем святых Константина и Елены). По свидетельству Адлерберга, в ней была «предназначена особая квартира для российского консула и для некоторых приезжих по его усмотрению» [104] . В том, что Гоголь относился к числу «некоторых приезжих», сомневаться не приходится, да и Базили еще в письме Гоголю от 6 января 1848 г . предупреждал, что писатель будет жить у него в Иерусалиме. В 1830 г . в той же «патриаршей обители» отвели «прекрасную комнату, обращенную окнами на соседний Храм Воскресения и дальнюю Элеонскую гору», Муравьеву, [105] там же остановился в 1835 г . Норов [106] и т. д.

17 февраля 1848 г ., т. е. на другой день после Гоголя, в Иерусалим прибыла Русская духовная миссия во главе с о. Порфирием (Успенским) и разместилась совсем неподалеку ─ в «кельях Святогробского монастыря». [107] По дороге из Бейрута в Иерусалим духовенство посещало местные достопримечательности (некрополи и т. п.) и монастыри (в частности, арабо-униатский, армянский и латинский), осматривало древности (в том числе «чтилище финикийской богини Астарты») и т. д. 18 февраля миссию принял Патриарх Иерусалимский Кирилл и в числе прочего благословил «к совершению богослужения в часовне Св. Гроба» на церковнославянском языке. В тот же день «навестил меня наш генеральный консул Базили», ─ записал в дневнике о. Порфирий и с тех пор будет неизменно отмечать в нем такие встречи. [108]

И.А. Виноградов утверждает, что «на одном из первых богослужений у Гроба Господня на славянском языке Гоголь приобщался Св. Тайн». [109] Это не совсем так. В дневнике о. Порфирия рассказывается, что вскоре по прибытии в Иерусалим, точнее в «четверток» 19 февраля, члены миссии (они по-прежнему должны были называться «поклонниками», а не «дипломатическими агентами Российской державы») «сподобились поклониться всем святыням в ротонде Гроба Господня и в храме Воскресения Христова» [110] . Но и только.

  За все время пребывания Гоголя в Иерусалиме (даже считая до 6 апреля, когда он был уже в Бейруте) в «Книге бытия моего…» ни разу не упоминается о совершении литургии у Гроба. Хотя в тех случаях, когда она служилась где-нибудь в другом месте, о. Порфирий не забывал это отметить. Например, на исходе первой седмицы Великого поста, в субботу 28 февраля, он записал: «День моего причащения Святых Таин в церкви Феодоровского монастыря, где я служил Божественную литургию» [111] . А 6 марта 1848 г . он вообще выехал в Вифлеем, где произошло «Вифлеемское побоище», и пробыл там до 12 марта. Правда, в «Книге бытия моего…» встречаются и пропуски: например, со 2 по 6 марта. Но дело даже не в этом.

Митрополит Мелетий на своем давно и хорошо известном гоголеведам [112] свидетельстве о подлинности святынь, которыми благословил Гоголя, проставил дату: 23 февраля. Мы уже знаем, что это был первый день Великого поста ─ Чистый понедельник. В документе духовник всех русских «поклонников», пребывающих в Иерусалим, называет «Николая Васильевича» «духовным сыном нашим» и ясно, что это ни какая-нибудь метафора. Следовательно, писатель уже успел у него исповедоваться. Естественно предположить, что это было незадолго до приобщения Св. Тайн.

О том, как все происходило и могло быть с Гоголем, рассказал Адлерберг в путевых записках 1845 г . Вначале в храме Воскресения он готовился «к раскаянию и принятию благодати Божией» и читал Евангелие «коленопреклоненно перед престолом св. Голгофы». «В полночь митрополит Мелетий, ─ продолжает титулованный поклонник, ─ подозвал меня к себе для исповеди. В нескольких шагах от описанного мною места, сидя на старинных архиерейских возвышенных креслах, он снисходительно принял слова моего раскаяния, удостоил меня архипастырского наставления, и, возложив на меня епитрахиль и руки, подал разрешение. Вслед за тем началась обедня в Пещере Святого Гроба…». [113]

  Гоголь сообщал в письме Жуковскому из Бейрута от 6 апреля 1848 г .: «Уже мне почти не верится, что и я был в Иерусалиме. А между тем я был точно, я говел и приобщался у самого гроба святого». С первых слов письма ясно, что главным для Гоголя в его путешествии был по сути дела именно этот момент, а совсем не желание увидеть в реальности Святые места, «идеже Господь нашь Иисусъ Христосъ плотию походи, и жадаше тамо походити и поклонитися имъ» [114] . Так сформулировал еще в 80-х гг. XI в. не сбывшуюся мечту «божьствьнаго уноши» Феодосия и цель любого паломничества автор «Жития Феодосия Печерского» Нестор.

«Что могу сказать я, ─ обращается Гоголь к Жуковскому 28 февраля 1850 г ., имея в виду как раз многочисленные паломнические (поэтические, прозаические, живописные и т. д.) описания Святой Земли, ─ чего бы не сказали уже другие? Какие краски, какие черты представлю, когда все уже пересказано, перерисовано со всеми малейшими подробностями?» ( XIV ,303).

  Поэтому Гоголь и «не замечал» ничего по дороге в Иерусалим, ведь он стремился к другому. В этом состояли «все» его впечатления «из Иерусалима» и по сравнению с великим таинством даже «забытая» исповедь была важна лишь как необходимое приготовление к нему. Поэтому Гоголь так точно и запомнил «устроение» главной святыни христианства и свои переживания при богослужении.

  «Литургия совершалась на самом гробовом камне. Как это было поразительно!» Далее в письме Жуковскому из Бейрута от 6 апреля 1848 г . следует достаточно подробное описание Святой Кувуклии. Эта купольная часовня включает, как известно, придел Ангела (Гоголь называет его «преддверием») и саму «гробовую доску», лежащую, по словам Гоголя, в «пещерке или вертепе <…> не выше человеческого роста: в нее нужно входить согнувшись». «Преддверие на это время, ─ продолжает Гоголь, ─ превратилось в алтарь. Я стоял в нем один; передо мною только священник, совершающий литургию. Диакон, призывавший народ к молению, уже был позади меня, за стенами гроба. Его голос уже мне слышался в отдалении» (XV, 42).

  Вероятней всего, в храме Воскресения в эту ночь служили т. н. «смешанную», на двух языках, литургию, что практиковалось у Гроба Господня в тех случаях, когда большинство паломников не знали по-гречески, а среди них были священнослужители, пожелавшие принять участие в богослужении. Подробнейшее описание подобной литургии, начавшейся «в третьем часу по полуночи», оставил инок Парфений в своем «Сказании…»: «Апостол читали по-русски дневный и святым. Евангелие читали двое: диакон по-гречески, а иеромонах по-русски ─ то же Евангелие: ибо на Гробе Христовом во весь год ежедневно читаются Воскресные Евангелия...» И далее о том, как «протяжно» пели, естественно, по- церковнославянски, «Святый Боже»; на Великом входе, «громогласно», ─ «Яко да Царя всех подымем…» и т. д. Ср. у Гоголя упоминание «соединенного пения русских поклонников, возглашавших «Господи, помилуй» и прочие гимны церковные».

  Инок Парфений с большим знанием дела сообщает множество деталей богослужения, естественно, несколько отличающегося от того, которое Гоголь описывал в «Размышлении о Божественной литургии» (Гоголь работал над этой незавершенной книгой, вероятно, с зимы 1843/1844 гг.) [115] . Например: «На самом Божием Гробе на камени постилается пелена, посреди Гроба кладется антиминс. На том же Гробе у главы совершается проскомидия. На антиминсе совершается вся Литургия. В притворе же, на камени, отваленном от дверей Гроба, на котором сидел ангел Господень, кладется серебряная дска, и постилается пелена, и на нем всю Литургию стоит святое Евангелие…» Что касается достоверности сведений, сообщаемых иноком Парфений, то они едва ли могут вызывать сомнения. «Я сподобился, ─ пишет он в «Сказании…», ─ три Литургии внутри у Гроба стоять, и своими очами все видел». [116]

  Еще в России Гоголь собирался помолиться у Гроба Господня, как и игумен Даниил, за всю русскую землю [117] , составил список «Чьи имена вспомнить у Гр<оба> Св<ятого>», а также упомянул, не уточняя, о перечне всего, «о чем хотелось просить» в Иерусалиме (IX, 696─697). Но на деле, судя по письму Жуковскому от 6 апреля 1848 г ., вышло несколько иначе: «Все это было так чудно! Я не помню, молился ли я. Мне кажется, я только радовался тому, что поместился на месте, так удобном для моленья и так располагающем молиться. Молиться же собственно я не успел. Так мне кажется. Литургия неслась, мне казалось, так быстро, что самые крылатые моленья не в силах бы угнаться за нею. Я не успел почти опомниться, как очутился перед чашей, вынесенной священником из вертепа для приобщенья меня, недостойного…» (XV, 42).

Впрочем, скорей всего, это преувеличение, тем более что писатель вспоминал о литургии на Гробе Господнем все-таки спустя некоторое время. Вскоре же после литургии, по «горячим следам» он писал Жуковскому из Иерусалима 28 февраля 1848 г . о том, что «уже успел произнесть» его имя у Гроба Господня. Следующая торжественная фраза в этом письме возвращает к уже известному нам письму Аксакову от 18 августа 1842 г ., в котором Гоголь устанавливал прямую связь между будущим путешествием по Святой Земле и работой над «Мертвыми душами».

«О! да поможет нам Бог, ─ восклицает Гоголь в письме Жуковскому из Св. Града, ─ и тебе и мне, собрать все силы наши на произведенье творений, нами лелеемых во глубине душ наших, в добро земли нашей, и да просветит нас светом разума святого Евангелия Своего!» ( XV ,36). Вопрос о «Мертвых душах» в данном случае может приобрести даже неожиданную «вещественную» конкретность. Хорошо известно, что писатель старался не расставаться с рукописью второго тома поэмы даже во время путешествий, «сберегая» ее в знаменитом портфеле. Предположение о том, что он взял ее с собой и на Святую Землю, выглядит, на наш взгляд, вполне убедительным. Не мог же он оставить ее где-нибудь в Италии, ведь после Святой Земли Гоголь планировал вернуться в Россию, что и произошло. Другое дело, насколько эта рукопись была готова [118] .

Но если в нач. XII в. игумен Даниил не может забыть у Гроба Господня и «во всех местех святых» имен русских князей, перечисляя их по старшинству, т. е. по сути дела освящает политико-юридическую программу своего времени [119] , уповая, что с Божьей помощью это должно прекратить междукняжескую борьбу на Руси, то почему Гоголь не мог освятить рукопись главного труда своей жизни на Гробе Господнем в надежде на ту же помощь в работе над поэмой? Прежде всего, потому, что герои «Мертвых душ», по его собственным неоднократным признаниям, должны были по ходу поэмы переродиться, восстановить в себе образ Божий. А для этого самому их создателю необходимо было подняться по лестнице самосовершенствования. Но, разумеется, все это только предположения. А пока в ответ на просьбу Жуковского Гоголь должен был описать свои «видения» Палестины двухгодичной давности.

  На этот раз писатель не может не вспомнить один из немногих видов, «особенно поразивших» его «сонную душу». Он открылся «вдруг посреди однообразных серых возвышений, когда, выехав из Иерусалима и видя перед собою все холмы да холмы, я не ожидал ничего…» (XV,305).

В письме Жуковскому Гоголь не назвал имени «путеводителя», который помог ему сделать это открытие. В гостях у Смирновой-Россет в июне 1849 г . он был откровеннее. «Я ехал с Базили… ─ так классически Гоголь начал свой рассказ в присутствии младшего брата Смирновой Л. И. Арнольди. ─ Когда мы оставили море (речь идет о Мертвом море. ─ В. Г.), он взял с меня слово, чтоб я не смотрел назад, прежде чем он мне скажет. Четыре часа продолжали мы наше путешествие от самого берега, в степях (такое словоупотребление не совсем обычно применительно к пустынной местности вокруг Мертвого моря. ─ В. Г.), и точно шли по ровному месту, а между тем незаметно мы поднимались в гору; я уставал, сердился, но все-таки сдержал слово и ни разу не оглянулся. Наконец Базили остановился и велел мне посмотреть на пройденное нами пространство…»

  По свидетельству мемуариста, по ходу рассказа «Гоголь оживился, говорил с жаром, глаза его блестели». Но продолжим сам гоголевский рассказ: «Я так и ахнул от удивления! Вообразите себе чтó я увидал! На несколько десятков верст тянулась степь все под гору; ни одного деревца, ни одного кустика, все ровная, широкая степь; у подошвы этой степи, или, лучше сказать, ─ горы, внизу, виднелось Мертвое море, а за ним прямо, и направо, и налево, со всех сторон опять то же раздолье, опять та же гладкая степь, поднимающаяся со всех сторон в гору…»

  Эту же, захватывающую дух панораму, Гоголь, спустя год, описывает и в письме Жуковскому. И тут появляются новые живописные подробности: «Никогда не видал я таких странных гор. Без пик и остроконечий, они сливались верьхами <так> в одну ровную линию, составляя повсюду ровной высоты исполинский берег над морем. По ним не было приметно ни отлогостей, ни горных склонов; все они как бы состояли из бесчисленного числа граней, отливавших разными оттенками сквозь общий мглистый голубовато-красный цвет. Это вулканическое произведение ─ нагроможденный вал бесплодных каменьев ─ сияло издали красотой несказанной» (XV,305─306).

Однако вернемся к воспоминаниям Л. И. Арнольди. «Не могу вам описать, ─ завершает рассказ Гоголь, ─ как хорошо было это море при захождении солнца! Вода в нем не синяя, не зеленая и не голубая, а фиолетовая. На этом далеком пространстве не было видно никаких неровностей у берегов; оно было правильно овальное и имело совершенный вид большой чаши, наполненной какою-то фиолетовою жидкостью». [120]

Как-то на просьбу старинного друга М.А. Максимовича все-таки описать путешествие в Палестину Гоголь ответил: «Может быть, я описал бы все на четырех листках, но я желал бы написать это так, чтобы читающий слышал, что я был в Палестине». [121] В письме Жуковскому от 28 февраля 1850 г . из Москвы примерно столько же «листков» и это самое развернутое, но буквально вынужденное, описание Палестины, оставленное Гоголем. Плюс два-три гоголевских рассказа, запомнившихся современниками. А для сопоставления ─ огромное море паломнической литературы.

Из этого паломнического моря в письме Жуковскому опять появился «простой человек, даже русский мужичок» ─ родной брат «простого мещанина» Трифона Коробейникова и Ионы Маленького, о которых Гоголь уже писал. Этот «мужичок… ─ обращается Гоголь к Жуковскому, ─ если только он с трепетом верующего сердца поклонился, обливаясь слезами, всякому уголку Святой Земли, может рассказать тебе, более всего того, что тебе нужно» ( XV , 304) [122] . Сам же писатель в письме Жуковскому мог вспомнить в качестве живописного только еще один вид Святой Земли.

Когда-то в уже далеком 1835 г . Гоголь заметил, что «нельзя узнать совершенно город, исходивши все его улицы: для этого нужно взойти на возвышенное место, откуда бы он виден был весь, как на ладони» («О преподавании всеобщей истории») ( VI ,275─276). Таким местом в Иерусалиме, безусловно, является Елеонская гора, и, следуя своей же рекомендации, Гоголь «всходил» на нее. А через два года написал Жуковскому из Москвы: «Как сквозь сон, видится мне самый Иерусалим с Элеонской горы, ─ одно место, где он кажется обширным и великолепным: поднимаясь вместе с горою, как бы на приподнятой доске, он выказывается весь, малые дома кажутся большими, небольшие выбеленные выпуклости на их плоских крышах кажутся бесчисленным куполами, которые, отделяясь резко своей белизной от необыкновенно синего неба, представляют вместе с остриями минаретов какой-то играющий вид» ( XV ,305).

В этой «играющей» панораме писатель явно продемонстрировал свое мастерство поэта-живописца. Но он не забыл о том, что является еще и паломником-христианином. Поэтому вспомнил, что смотрел не только вдаль, но и буквально под ноги, где на «простом камне», как писал Норов, запечатлелась одна из самых почитаемых святынь христианства [123] . «Помню, ─ продолжает Гоголь, ─ что на этой Элеонской горе видел я след ноги Вознесшегося, чудесно вдавленный в твердом камне, как бы в мягком воске, так что видна малейшая выпуклость и впадина необыкновенно правильной пяты». Впрочем, и в этом описании, конечно же, сказался внимательный взгляд художника.

С отпечатком стопы Спасителя на Елеонской горе связан любопытный сюжет. В «Путешествии по Святой Земле в 1835 году» Норов привел цитату из «Путешествия из Парижа в Иерусалим» Шатобриана «по этому предмету», где утверждалось, что, «рассматривая следы стоп Иисуса Христа, заключили, что во время вознесения Спасителя лик Его был обращен к северу...» [124] Отсюда Шатобриан делал свои выводы, его русские читатели ─ другие, а Гоголь, вспоминая Иерусалим, думал совсем не об этом.

Его глубоко поразило несоответствие масштаба происходивших в Иерусалиме событий с действительной топографией Святого Града. Гоголь с его ярко выраженным пространственным мировосприятием не может вместить своего Христа и свое Евангелие в эти безжизненные пространства, тесные улочки, невысокие горы, малые дома, «тощие» реки. «Представь себе Иордан, ─ обращается он к Жуковскому в 1850 г ., ─ тощий посреди обнаженных гористых окрестностей, кое-где осененный небольшими кустиками ив». Это совсем не похоже на то, что Гоголь представлял себе прежде, читая Евангелие, так же как не похож такой Иордан на реку с буйной растительностью по берегам, которую изображал Александр Иванов в «Явлении Мессии» (как известно, художник писал картину в Италии, «отыскивая в пустынных окрестностях Рима подобия пейзажам Палестины») [125] . «Представь же себе, ─ продолжает настаивать Гоголь, ─ посреди такого опустения Иерусалим, Вифлеем и все восточные города, похожие на беспорядочно сложенные груды камней и кирпичей».

Писатель не хочет считаться с тем, что видел воочию, и ему теперь, в 1850 г ., кажется, что под «одной крышей храма» Воскресения Христова «собраны» «и Св. Гроб, и Голгофа, и место, где Спаситель показан был Пилатом народу, и жилище архиерея, к которому Он был проводим, и место нахождения животворного креста» ( XV ,303).

В действительности в храме Гроба Господня находятся, как известно, Святой Гроб и Голгофа, а также придел Обретения Креста Господня. На это есть свои объяснения, причем, в том числе и в Евангелии, на которое постоянно ссылается Гоголь и мимо которого не могли, естественно, пройти и другие паломники. Норов, например, дает в «Путешествии по Святой Земле в 1835 году» точную справку на этот счет: «В Евангелии святого Иоанна сказано: «Близь же места того, где Он был распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором еще никто положен не был» (Ин 19: 41). Это объясняет близость Голгофы от места погребения Спасителя». [126]

Что касается «места нахождения животворного креста», то оно представляет собой бывшую цистерну, самую низкую точку храма Гроба Господня: сначала 29 ступеней вниз рядом с Голгофой в подземный храм во имя св. равноапостольной Елены, а затем еще 22 железных ступени вниз. Сюда после Распятия были сброшены кресты и засыпаны мусором. Именно здесь в IV в. византийской императрицей велись раскопки в поисках Креста Господня, и именно здесь он был обретен.

«Место, где Спаситель показан был Пилатом народу» (Мф 27:11─26; Мк 15:2─15; Лк 23: 3─25; Ин 18:29─40), расположено на территории бывшей крепости Антонии, построенной Иродом Великим в 36 г . до Р. Х. в честь своего друга римского полководца Марка Антония. В евангельские времена здесь была Претория римских прокураторов Иудеи. Крепость была разрушена Титом в 70 г . по Р. Х. Сохранились остатки ее стены, возле которой (ныне возле школы Аль-Омарийа, за аркой слева), согласно францисканской традиции, начинается Крестный путь (Via Dolorosa) или, по Гоголю, «скорбный путь Спасителя ко кресту» (XV,303) и находится т. н. 1-я остановка на нем. Описание «части развалин дворца Пилатова» оставил Норов: «Небольшая арка соединяет поверх улицы дворец Пилатов с другими зданиями по ту сторону; сказывают, что из одного окна этой арки Пилат показал народу Иисуса, произнеся: «Се человек!» Там живет теперь дервиш…» [127]

  «Жилище архиерея», по Гоголю, или дом «беззаконного» (Норов) первосвященника Анны ─ тестя Каиафы, куда, по свидетельству Евангелия от Иоанна (Ин 18:13), отвели первоначально на допрос Иисуса Христа после того, как взяли Его под стражу в Гефсиманском саду, располагается на горе Сион (ныне район Армянской духовной семинарии). Здесь находится храм Масличного дерева (известен с V в., полностью обновлен в XIV в.) и сама почитаемая маслина. Как рассказывает Норов, «стражи привязали Его к маслине, до введения к нечестивому судье; отрасли этой маслины показывают возле наружной стены церковного алтаря; это небольшое дерево огорожено наглухо решеткою. Здесь наш Искупитель получил ланитное поругание; святые Златоуст и Евтихий говорят, что совершитель этого беззакония был тот слуга архиерейский, Малх, которому урезал ухо Петр и которого исцелил Иисус!» [128]

Дом самого первосвященника Каиафы, где затем допрашивали Спасителя (Мф 26:57; Мк 14:53; Лк 22:54; Ин 18:15), находился неподалеку, вне стен Старого города, справа от Сионских ворот. Ныне здесь находится мужской армянский Сионский монастырь.

Но все эти местные подробности Гоголя мало интересуют. «Да и к чему эти бедные черты, ─ адресуется он к Жуковскому, ─ когда всякое событие Евангельское и без того уже обстанавливается в уме христианина такими окрестностями, которые гораздо ближе дают почувствовать минувшее время, чем все ныне видимые местности, обнаженные, мертвые?» ( XV ,303). Священные реликвии Святой Земли писатель оставляет «тому узкому кругозору, который озирается мертвыми очами ученого исследователя» ( XV ,307). Подобный «кругозор» не может и сравниться с «неизмеримым кругозором, открывающемся живой душе» в Евангелии. Об этом он в письме Жуковскому от 28 февраля 1850 г . говорит много и с восторгом. «Что могут все эти места, ─ объясняет он свою точку зрения, ─ которые привыкли мы мерять расстояниями, произвести другого, как разве только сбить с толку любопытного наблюдателя, если только они уже не врезались заблаговременно и прежде в его сердце и в свете пламенеющей веры не предстоят ежеминутно перед мысленными его очами?» ( XV ,307).

  Гоголь не устает повторять: «Что могут проговорить тебе эти места, если не увидишь мысленными глазами над Вифлеемом звезды, над струями Иордана голубя, сходящего из разверстых небес, в стенах иерусалимских страшный день Крестной Смерти при помраченьи всего вокруг и землетрясеньи или Светлый День Воскресенья, от блеска которого помрачится все окружающее, и нынешнее и минувшее?» ( XV ,304).

  Вывод, к которому приходит Гоголь, едва ли мог полностью удовлетворить Жуковского, очевидно ожидавшего от него все-таки большей конкретики, «локальных красок», описания реальных палестинских святынь. Но Гоголь настойчиво рекомендовал: «Нет, все эти Святые Места уже должны быть в твоей душе. Соверши же, помолясь жаркой молитвой, это внутреннее путешествие ─ и все святые окрестности восстанут пред тобою в том свете и колорите, в каком они должны восстать» ( XV ,306) [129] .

  Поэт ответил почти через год 1 февраля (н. ст.) 1851 г . из Баден-Бадена: «Твое письмо о Палестине <…> чрезвычайно оригинально и интересно, хотя в нем одно, так сказать, негативное изображение того, что ты видел в Земле Обетованной» ( XV ,396).

  Конечно, в гоголевском отношении к Святой Земле можно увидеть, в первую очередь, следы влияния протестантизма с его абсолютизацией Библии как единственного источника вероучения в ущерб Священному Преданию. В связи с этим вспоминается, например, известное признание Гоголя в письме С. П. Шевыреву от 11 февраля (н. ст.) 1847 г . в ответ на его «открытье» в Гоголе «признаков католичества» («религиозных экзальтаций, самоуслаждений и устремлений воли Божией лично к себе»): «Я пришел ко Христу скорее протестантским, чем католическим путем» ( XIV ,79).

  Однако не следует забывать и того, что Русская Православная Церковь, следуя традиции блж. Августина, свт. Григория Нисского, прп. Иеронима Блаженного и др. виднейших представителей христианской патристики [130] , в лице Кирика Новгородца, Нифонта Новгородского (XII в.) и других русских церковных деятелей нередко осуждала паломничества в Палестину. Константинопольский Собор 1276 г . официально одобрил действия епископа Сарайского Феогноста, который «воспрещал своим пасомым путешествовать в Иерусалим и повелел делать добро и жить богобоязненно дома» [131] . По свидетельству Андрея Курбского, прп. Максим Грек отговаривал Иоанна IV от паломнической поездки в Белозерский монастырь, а архимандрит Фотий долго отказывался благословить о. Аникиту (С.А. Ширинского-Шихматова) на путешествие в Палестину. Да и сам игумен Даниил в начале «Хожения» заявлял: «Мнози бо, дома сущее в местех своих, добрии человеци, мыслию своею (ср. с «внутренним путешествием» у Гоголя. ─ В. Г.) и милостынею убогых, добрыми своими делы, достигають местъ сих святых, иже болшую мзду приимуть отъ Бога Спаса нашео Иисуса Христа» [132] .

  Возвращаясь в Россию, Гоголь пишет из Константинополя гр. А.П. Толстому 25 апреля н. ст. 1848 г .: «Никогда еще так ощутительно не виделась мне моя бесчувственность, черствость и деревянность» ( XV ,44). А затем повторит это в письмах о. Матфею Константиновскому от 21 апреля 1848 г . из Одессы и Жуковскому от 28 февраля 1850 г . из Москвы. Нравственный итог паломничеству на Святую Землю Гоголь подвел в том же письме Жуковскому: «… Я не стал лучшим, тогда как все земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное» ( XV ,304).

  Потом будет работа над познанием «русского духа», ведь «высокое достоинство русской породы состоит в том, что она способна глубже, чем другие, принять в себя слово евангельское, возводящее к совершенству человека» (из письма А.М. Виельгорской от 30 марта 1849 г .). Будут поездки в Оптину пустынь, попытка поселиться на Афоне и там заканчивать «Мертвые души». Но все это будет потом, уже после Святой Земли.

[1] См.: Аксаков С. Т. . История моего знакомства с Гоголем // Гоголь в воспоминаниях современников. [ М .] 1952. С. 146─147.

[2] Литература о паломничестве Гоголя на Святую Землю в 1848 г . невелика. Наиболее подробно этот вопрос рассмотрен в кн.: Воропаев В. А. Николай Гоголь. Опыт духовной биографии. М., 2008. С. 115─130; Манн Ю. В. Гоголь. Завершение пути: 1845─1852. М., 2009. С. 123─130. Обстоятельства получения Гоголем заграничного паспорта и рекомендательных писем для поездки в Палестину см.: Виноградов И. А. Документы о паломничестве Н. В. Гоголя к Святым местам // Евангельский текст в русской литературе XIII─XIX веков. Петрозаводск, 2008. С. 303─333.

[3] Гоголь Н. В. Собрание сочинений и писем в 17 ТТ. Т. I . М., 2009. C . 263. В дальнейшем все цитаты из произведений Гоголя и его переписки приводятся по этому изданию в тексте (римская цифра означает том, арабская ─ страницу).

[4] Seeman K . D . Die altrussische Wallfahrtsliteratur. München. 1976. S. 448─449, 451─456; Stavrou T.G.; Welsensel P. R. Russian Travelers to the Christian East from the Twelfth to the Twentieth Century. Columbus , 1986. P 1─2; Решетова А. А. Древнерусская паломническая литература XVI ─XVII вв. (история и поэтика). Рязань, 2006. С. 230.

[5] Вопрос об авторстве Хождения Трифона Коробейникова многие годы остается дискуссионным. См.: Белоброва О. А. Коробейников Трифон // СККДР. Вып. 2 (вторая половина XIV ─XVI вв.). Ч. 1. А─К. Л., 1988. С. 490. Ср.: Кириллина С. А. Очарованные странники. Арабо-османский мир глазами российских паломников XVI─XVIII столетий. М., 2010. С. 17─18. Ср. также: Гуминский В. М. Египет и Синай в русской паломнической литературе // От Фив египетских до Александрии. М., 2006. С. 75─76, 90─91.

[6] [Даниил, иг.]«Хожение» игумена Даниила в Святую Землю в начале XII в. СПб., 2007. С. 14 (здесь и далее все цитаты из «Хожения» даются по упрощенной орфографии).

[7] См.: Белоброва О. А. Иона Маленький // СККДР. Вып. 3 (XVII в.). Ч. 2. И─О. СПб., 1993. С. 88─89.

[8] См.: Карамзин Н. М. История Государства Российского. Репр. 5-го изд. Кн. I . ТТ. I , I─IV . М., 1988. Примеч. к Т. II. С. 86─87 (раздельная пагинация).

[9] См. об этом: Гуминский В. М. Открытие мира, или путешествия и странники. М., 1987. С. 151─172; Гуминский В. М. Русские паломники на Святой Земле в XII ─ XX вв. (литературный жанр и сакральное пространство) // Русская Палестина. Россия в Святой Земле. СПб ., 2010. С . 157─182.

[10] См. статью «Иерусалимская Православная Церковь» в Православной энциклопедии. Т. XXI . М., 2009.; С. 490─491. См. также: Константин Николаевич вел. кн. ; Александра Иосифовна вел. кн. Августейшее паломничество на Святую Землю в 1859 г . М., 2009; Великий князь Константин Николаевич и русское паломничество в Святую Землю. М., 2011; Скалон Д. А. Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году. М., 2007.

[11] Stavrou T.G.; Welsensel P. R. Russian Travelers to the Christian East from the Twelfth to the Twentieth Century. P. XLV.

[12] Впрочем, следующее переиздание вышло только в 2006 г . в «Индрике» в серии «Восточнохристианский мир». До этого в 1995 г . «Школа Пресс» издала существенно сокращенный текст муравьевского «Путешествия» в сб. «Святые места вблизи и вдали. Путевые заметки русских писателей. 1 половина XIX века».

[13] См.: De Chateaubrian. Itineraire de Paris a Jerusalem . TT .1─2. Paris , 1811. По некоторым сведениям, за три года это произведение было переиздано двенадцать раз. Имелся и русский перевод: Шатобриан Ф. Р. Путешествие из Парижа в Иерусалим через Грецию и обратно из Иерусалима в Париж чрез Египет, Варварию и Испанию. ТТ. 1─3. СПб., 1815─1816.

[14] Отечественные записки. 1840. Т. XI . С. 11 (Раздел «Библиографическая хроника. Русские книги»).

[15] См.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 ТТ. М., 1964. Т. VI . С. 639; Т. VII . С. 262─263.

[16] Отечественные записки. 1840. Т. XI . С. 11.

[17] Муравьев А. Н. Мои воспоминания (неопубликованная часть). Музей А. С. Пушкина (Москва). Отдел рукописей. Ф. 2. Оп. 6. Р. 190. Л . 158. Ср.: Хохлова Н. А. Андрей Николаевич Муравьев ─ литератор. СПб., 2001. С. 188.

[18] Стурдза А. С. Беседа любителей русского слова и Арзамас в царствование Александра I . И мои воспоминания // Арзамас. Сб. В 2 кн. Кн. 1. М ., 1994. С. 58.

[19] См.: Неизданный Гоголь. М., 2001. С. 352.

[20] Вацуро В. Э. Незамеченные источники идиллии Гоголя «Ганц Кюхельгартен» // Памяти Георгия Пантелеймоновича Макогоненко. Сб. статей, воспоминаний и документов. СПб., 200. С. 125.

[21] См.: Гоголь Н. В. Собрание сочинений в 9 ТТ. Т. 6. М ., 1994. С. 530─531.

[22] Кулиш П. А. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем. В 2 ТТ. М., 2003. С. 365. Согласно записи в дневнике Ф. В. Чижова, 30 ноября 1842 г . он поселился в том же доме на Via Felice, №126, что Гоголь и Н. М. Языков. ─ Записи о Гоголе в дневниках Ф. В. Чижова // Лит. наследство. Т. 58. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1952. С. 778. О взаимоотношениях Пушкина и А. Н. Муравьева см.: Вацуро В. Э. Эпиграмма Пушкина на А. Н. Муравьева // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 13. Л ., 1989.

[23] Записи о Гоголе в дневниках Ф. В. Чижова. С. 780.

[24] Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. М., 1989. С. 193. О несостоявшейся встрече Гоголя с А. Н. Муравьевым см.: Муравьев А. Н. Знакомство с русскими поэтами. Киев. 1871. С. 32.

[25] Цит. по первой публикации в кн.: Переписка Н. В. Гоголя с Н. Н. Шереметевой. М., 2001. С. 132. Ср.: Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений и писем в 17 ТТ. Т. X III . С. 526 (комментарии И. А. Виноградова и В. А. Воропаева).

[26] См. об этом: Гуминский В. М. Норов на Святой Земле // Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. М., 2008. Гоголь познакомился с А. С. Норовым, вероятно, в 1842 г . в Гастейне (см. его письмо А. С. Данилевскому от 23/11 октября 1842 г .).

[27] См.: Хитрово В. Н. Египет и Синай. Библиографический указатель русских книг и статей о святых местах Востока, преимущественно палестинских и синайских. СПБ., 1876.

[28] Кулиш П. А. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем. С. 579.

[29] Ж.-Ж.-Ф. Пужула позже написал также «Путешествие в Константинополь» (« Voyage a Constantinopl », Paris , 1841) и «Историю Иерусалима » («Histoire de Jerusalem», Paris, 1842) .

[30] Библиотека для чтения, 1835. Т. XIII. С. 114.

[31] Там же. С. 121.

[32] Речь идет о книге «Сирия и Палестина под турецким правительством, в историческом и политическом отношениях» (Одесса, 1861─1862). Гоголь ее читал в рукописи.

[33] См. подр.: Гуминский В. М. Гоголь // Православная энциклопедия. Т. XI: «Ге─Го». М., 2006. С. 658─664; Гуминский В. М. Жизнь и творчество Гоголя в контексте православной традиции // Гоголевский вестник. М., 2007. С. 20─38.

[34] См.: Аксаков С. Т.. История моего знакомства с Гоголем. С. 147.

[35] См.: Виноградов И. А. Документы о паломничестве Н. В. Гоголя к Святым местам. С. 333, 307.

[36] Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего: Дневники и автобиографические записки епископа Порфирия Успенского. СПб., 1894. Т. I . С. 433.

[37] Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 66.

[38] Там же. С. 113.

[39] Многие из этих предметов можно было видеть в 2009 г . в Государственном историческом музее на выставке «Тысяча лет русского паломничества». См. каталог выставки (М., 2009): №№ 87─88, 92, 100─106 и др. См. там же (С. 24─33) статью Юхименко Ю. М. «Для памяти и благословения»: вещественный мир русского паломника».

[40] См.: Чаговец В. А. На Родине Гоголя // Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца. Киев, 1902. Отд. V. С. 36, 68.

[41] См.: Гиляровский В. А. На родине Гоголя (из поездки по Украйне). М., 1902. С. 32. На выставке «Тысяча лет русского паломничества» в ГИМе (см. примеч. 35) экспонировалась перламутровая коробочка-реликварий с изображением Благовещения (кат. №67) и перламутровый же образок «Распятие с предстоящими» (кат. №68) 1840-х гг., поступившие в ГИМ из сейфа бывшего коммерческого банка Юнкера в 1928 г . (собрание П. М. Мальцева). По преданию, обе эти реликвии были привезены Гоголем из Иерусалима. См.: Тысяча лет русского паломничества. М., 2009. С. 56 (здесь же приведены их изображения).

[42] C р.: Нав 4: 3─8.

[43] Парфений (Агеев), инок. Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой Земле. В 2 ТТ., Т. 2. М ., 2008. С. 241.

[44] Из «Степенной книги». Сказание о княгине Ольге // Памятники литературы Древней Руси. Сер. XVI в. М., 1985. С. 272.

[45] [Даниил, иг.]«Хожение» игумена Даниила в Святую Землю.в начале XII века. С. 132.

[46] См.: Муравьев А. Н. Описание предметов древности и святыни, собранных путешественником по Святым местам. Киев, 1872. С. 6.

[47] Парфений (Агеев), инок. Сказание о странствии и путешествии …Т. 2. С. 181.

[48] [Аникита, иер.] Путешествие иеромонаха Аникиты по святым местам Востока в 1834─1836 годах. М., 2009. С. 76. Ср.: Муравьев А. Н. Письма с Востока. Ч. II . 1849─1850 гг. М., 2005. С. 127.

[49] Адлерберг Н. В. Из Рима в Иерусалим. Сочинение графа Н. Адлербега. М., 2008. С. 126─127.

[50] Парфений (Агеев), инок. Сказание о странствии и путешествии …Т. 2. С. 84, 170. Ср.: Там же. С. 105─106.

[51] Адлерберг Н. В. Из Рима в Иерусалим… С. 127.

[52] Антонии (Капустин), архимандрит. Из Иерусалима. Статьи, очерки, корреспонденции. 1866─1891. М., 2010. С. 371─372. Ср.: Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем в 17 ТТ. Т. XV . С. 483 (примечание к №1452).

[53] Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего… Т. I . С. 362, 453, 635; Т. II. С. 260─263 и т. д. (по указателю собст. имен). Ср.: Каптерев Н. Ф. Сношения иерусалимских патриархов с русским правительством. Глава 10. Сношения патриарха Афанасия с русским правительством // Каптерев Н. Ф. Собр. соч. Т. II. М., 2008. С. 444, 446, 449─450.

[54] Соловьев П., священник. Встреча с Н. В. Гоголем в 1848 г . // Русская старина. 1889. №9, С. 553─554.

[55] Лисовой Н. Н. Русская духовная миссия в Иерусалиме: история и духовное наследие // Богословские труды. ─ Сб. 35. К 150-летию РДМ в Иерусалиме (1847─1997). М., 1999. С. 36─51.

[56] Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего… Т. III . С. 191─192.

[57] Ср.: Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем в 17 ТТ. Т. XVI . М.─Киев, 2009. С. 68 (Летопись жизни творчества Н. В. Гоголя).

[58] Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего… Т. III . С. 221.

[59] См.: Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. и писем в 17 ТТ. Т. XVI . С. 609.

[60] По этой же причине затруднительно пользоваться известным «Хронологическим справочником (XIX и XX века). (Л.,1984), ведь, например, в таблице 3 (С. 13) также не учитывается, что 1848 г . был високосным.

[61] Это подтверждает и о. Петр (Соловьев): «В Бейруте Гоголь поместился у нашего генерального консула Базили».─ Соловьев П., священник. Встреча с Н. В. Гоголем в 1848 г . С. 553.

[62] Напр., графа Н. А. Адлерберга, прибывшего в Бейрут из Александрии 23 апреля 1845 г . См.: Адлерберг Н. А. Из Рима в Иерусалим. С. 89─92.

[63] Кулиш П. А. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем. С. 514.

[64] См.: Соловьев П., священник. Встреча с Н. В. Гоголем в 1848 г . С. 553.

[65] А. К. Бейне в письме Гоголю от 1/ 13 января 1848 г . в числе «сведений о дороге в Иерусалим через Бейрут и Яффу» сообщил, что «на парусном судне можно приехать из Бейрута в Яффу в 24 часа, и то с попутным ветром, но это риск» ( XV ,36). Ср. описание такого рискованного плавания во время шторма на «каком-то двухмачтовом ботике, в виде баркаса» в кн.: Адлерберг Н. А. Из Рима в Иерусалим. С. 92─94. Большинство русских паломников, начиная с игумена Даниила, прибывали морем из Константинополя (а потом из Одессы) прямо в Яффу. Но высадка на берег в таком случае была сопряжена с немалыми трудностями. Вот как об этом рассказывал еще В. Г. Григорович-Барский, прибывший в 1726 г . в «градъ Иопею, юже именуютъ тамо Яфа» из Солуня (Фессалоник): «Корабле великие тамо не припливаютъ близъ грады, несть добра, но идеже би корабле имеяху приставати, тамо суть жестокое и остро камение, иппие въ воде, другие же више воды стоящие; сего ради, да не поразими будутъ, обикоша стати вне, издалече» (Григорович-Барский В. Г. Странствования по Святым местам Востока. Ч. I. М., 2004. С. 281). Через сто с небольшим лет ничего не изменилось и монах Серапион, приплывший из Константинополя в 1830 г ., отметил: «Стали на якорь в виду города Яффы, на открытом море, версты за две от берега: поелику оный не имеет гавани по причине мелководья и огромных камней около берега» (Путешествие во Святый Град Иерусалим Патриаршего Иерусалимского монастыря монаха Серапиона, именовавшегося прежде острижения Стефаном 1830 и 1831 годов // Румановская Е. Л. Два путешествия в Иерусалим в 1830─1831 и 1861 годах. М., 2006. С. 45. Ср. с описанием драматической высадки на берег в «Яффе, древней Иоппии» во время шторма в кн.: Парфений (Агеев), инок. Сказание о странствии и путешествии …Т. 2. С. 166─167. Отметим, что в 1889 г . Яффу и Иерусалим связало железнодорожное сообщение.

[66] Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего… Т. III . С. 199.

[67] Там же. С. 200. В дневнике 1843 г . о. Порфирий оставил описание и семейства Фадула Разгаллы. См.: Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего… Т. I. С. 333.

[68] Там же. Т. I. С. 332─334.

[69] В 1839 г . Сидон посетил В. Г. Тепляков. В «Записках о Сирии и Палестине» он отмечал: «Несколько гранитных колонн, разбросанных по побережью, да полуразрушенный замок с башней ─ вот остатки древнего Сидона, владыки морей, в котором впервые были открыты искусства письма и мореходства». См.: Тепляков В. Г. Книга странника. Тверь, 2004. С. 339.

[70] Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 251, 253.

[71] Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего… Т. I. С. 335.

[72] См: Муравьев А. Н. Путешествие ко святым местам в 1830 году. М., 2007. С. 246. Ср., напр.: Иез 26: 2─5.

[73] См.: Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 242. Ср.: Иез 27: 32─34.

[74] Адлерберг Н. В. Из Рима в Иерусалим. С. 96. Ср. о Тире в «Записках о Сирии и Палестине» В. Г. Теплякова: «В настоящее время это ─ небольшое бедное селение, которое настолько пододвинулось к морю, что как бы угадываешь его затаенное желание продолжать по-прежнему властвовать над морскою стихией» // Тепляков В. Г. Книга странника. С. 340.

[75] См.: Муравьев А. Н. Путешествие ко святым местам в 1830 году. С. 244.

[76] См.: Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 233─237.

[77] В своем путешествии Гоголь в основном придерживался маршрута, предложенного ему А. К. Бейне в письме из Флоренции от 1/13 января 1848 г .: «Самая же прямая дорога (из Бейрута в Иерусалим. ─ В. Г.) идет через Сидон, Тир, Кармель, Дженин и Наплус. Но будучи на Кармеле, неужто вы не заедете в Назарет, который только в расстоянии семи часов оттуда?» Впрочем, писатель, судя по всему, отправился в Назарет прямо из Акры, немного не доехав до мыса и горы Кармель (Кармил), на которой пророк Илья обратил «к истинному Богу поклонников Ваала». См. описание Кармеля и католического (кармелитского) монастыря на нем в кн.: Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 229─232.

[78] Интересно, что в Нежине, где Гоголь учился в гимназии, был Благовещенский монастырь, основанный в 1702 г . и называвшийся гоголевскими земляками «Назарет Пресвятыя Богородицы». ─ См.: Сребницкий И. Нежин // Гимназия высших наук и лицей кн. Безбородко. СПб., 1881. С. 23.

[79] См.: [Даниил, иг.]«Хожение» игумена Даниила в Святую Землю в начале XII в. С. 114, 116.

[80] См.: Муравьев А. Н. Путешествие ко святым местам в 1830 году. С. 240. См . также: Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 197, 198. Норов упомянул о цветочной атмосфере, царящей в этой церкви, имея в виду стоявшие на «священном престоле» «хрустальные вазы с белыми лилиями ─ символом небесной чистоты, ─ которые удостоились быть прославлены самим Спасителем (Мф 4: 28─29)». Не пропустил он и рассыпанные на помосте цветы, которые «беспрестанно заменяются свежими, а прежние собираются и разносятся набожными поклонниками по всем странам света». И тут же добавил: «Белые лилии растут в большом изобилии вокруг Назарета». В свою очередь, Муравьев обратил внимание на надпрестольный образ Благовещенья, где архангел Гавриил был изображен «с лилией в руке». Современные паломники не смогут увидеть и церкви Благовещенья 1730 г . Она была разобрана в 1955 г . и на ее месте выстроена новая базилика (освящена в 1969 г .).

[81] Там же. С. 203.

[82] Муравьев А. Н. Путешествие ко святым местам в 1830 году. С. 241. Православный храм Архангела Гавриила и Святого источника совсем не так древен, как полагал Муравьев. Он был построен в конце XVIII в. на месте более ранней церкви.

[83] См.: Святая Земля. Исторический путеводитель. М., 2000. С. 124.

[84] Парфений (Агеев), инок. Сказание о странствии и путешествии …Т. 2. С. 227.

[85] Наблус, который «есть Библейский Сихем, один из первобытных городов Земли Обетованной» подробно описал А. С. Норов. См.: Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 181─187.

[86] См., напр.: [Даниил, иг.]«Хожение» игумена Даниила в Святую Землю в начале XII в. С. 94, 68, 74, 46. Об этом см.: Гуминский В. М. Русские паломники на Святой Земле в XII ─ XX вв. С. 166─167. Об образе Палестины как земного рая см.: Рождественская М. В. Образ Святой Земли в древнерусской литературе // Иерусалим в русской культуре. М., 1994. С. 11─12.

[87] Дашков Д. В. Русские поклонники в Иерусалиме. Отрывок из путешествия по Греции и Палестине в 1820 году // Святые места вблизи и издали. Путевые заметки русских писателей I половины XIX века. М., 1995. С. 19─20.

[88] Муравьев А. Н. Путешествие ко святым местам в 1830 году. С. 140, 143.

[89] См. об этом: Гуминский В. М. Авраам Сергеевич Норов и его путешествие по Святым местам Востока // Норов А. С. Путешествие к семи церквам, упоминаемым в Апокалипсисе. М., 2005. С. 326─327.

[90] Гро аб., Ергон А. Палестина и места, освященные учением и страданиями апостолов. Пер. с фр. Н. Бобылева. Ч. I. СПб., 1838. С. 24.

[91] См.: Каминский В. К. Воспоминания поклонника Святой Земли. СПб., 1855. С. 132─134, 68 и др. Эта книга была дважды переиздана (в 1856 и 1859 гг.) и, по мнению А. Ф. Хойнацкого, «в свое время имела немалое влияние на умы и сердца своих читателей». Он же соединял Гоголя и Каминского, как отличавшихся «выдающимся религиозно-мистическим направлением» писателей. ─ См.: Хойнацкий А. Ф., проф., <протоиерей.>. К истории философской науки в России в начале XIX века // Древняя и новая Россия, 1879. №6. С. 176.

[92] Не исключено, что Гоголь подъезжал к Иерусалиму через Вифанию и Елеонскую гору, т. е. следовал маршрутом, по которому в 1872 г . двигался вел. кн Николай Николаевич со свитой, также из Бейрута отправившийся в Дамаск (9─11 октября), а затем через Назарет, Наблус (здесь он, правда, отклонился от прямого маршрута и решил посетить Иордан и Иерихон) и т. д. ─ в Иерусалим. См.: Скалон Д. А. Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году. С. 69─141.

[93] Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего… Т. I. С. 215─218.

[94] Григорович-Барский В. Г. Странствования по Святым местам Востока. Ч. II. 1728─1744 гг. М., 2005. С. 81.

[95] Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 514.

[96] См.: Манн Ю. В. Гоголь. Завершение пути: 1845─1852. М., 2009. С. 125.

[97] О «богатейших садах» Яффы писал Норов (Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 177), архим. Леонид (Кавелин) в «Старом Иерусалиме и его окрестностях. Из записок инока-паломника» (М., 2008. С. 17) и мн. др. русские паломники.

[98] См.:[Василий Гагара] Хожение Василия Гагары в Иерусалим и Египет // Записки русских путешественников XVI─XVII вв. М., 1988. С. 70.

[99] Григорович-Барский В. Г. Странствования по Святым местам Востока. Ч. II. С. 81.

[100] [Григорович-Барский В.] Пешеходца Василия Григоровича-Барского-Плаки-Албова, Уроженца Киевского, Монаха Антиохийского, путешествие к святым местам, в Европе, Азии и Африке находящимся, предпринятое в 1723, и окончанное в 1747 году. Им самим писанное. Изданное вторым тиснением. СПб., 1785. С. 314. Ср.: Кириллина С. А. Очарованные странники. Арабо-османский мир глазами российских паломников XVI─XVIII столетий. С. 124─125.

[101] См.: Анонимное Иерусалимское Хождение XVIII века: Сказание путешествия от Константинополя до святого града Иерусалима, колицеми денми преходится и котории тамо гради на пути обретаются и колико от града до града разстояния, и о градех о Египте и о Александрии и о прочих. // СИППО. СПб., 1911. Т. 23, вып.3─4. С. 522. Ср.: Скалон Д. А. Путешествие по Востоку и Святой Земле в свите великого князя Николая Николаевича в 1872 году. С. 85.

[102] Там же. С. 96.

[103] См. об этом: Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. С. 34─35. См. также: Гуминский В. М. Открытие мира, или путешествия и странники. С. 136─138.

[104] Адлерберг Н. В. Из Рима в Иерусалим. С. 126.

[105] См.: Муравьев А. Н. Путешествие ко святым местам в 1830 году. С. 145.

[106] См.: Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 44.

[107] Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего… Т. III . С. 212.

[108] Там же. С. 214.

[109] Виноградов И. А. Документы о паломничестве Н. В. Гоголя… С. 308.

[110] Порфирий (Успенский), еп. Книга бытия моего… Т. III . С. 215.

[111] Там же. С. 222.

[112] Впервые напечатано: Гиляровский В. А. В Гоголевщине (Из последней поездки) // Русская Мысль. 1902. №1. <Паг. 2>. С. 76.

[113] Адлерберг Н. В. Из Рима в Иерусалим. С. 161.

[114] Житие Феодосия Печерского // Памятники литературы Древней Руси. М., 1978. С. 310.

[115] См.: Гоголь Н. В. Собрание сочинений и писем в 17 ТТ. Т. V I . С. 488─489 (вводная статья И. А. Виноградова к комментариям).

[116] Парфений (Агеев), инок. Сказание о странствии и путешествии …Т. 2. С. 184─185. О нем см.: Гуминский В. М. «Сказание» инока Парфения и русская литература // Парфений (Агеев), ин. Странствия по Афону и Святой Земле. М., 2008. С. 239─271.

[117] C р.: Воропаев В. А. Николай Гоголь. Опыт духовной биографии. С. 122.

[118] И. А. Виноградов даже считает, что «в Иерусалим в январе 1848 года Гоголь отправился, как и предполагал, с завершенным (может быть, начерно) вторым томом «Мертвых душ». ─ И. А. Виноградов. Документы о паломничестве Н. В. Гоголя… С. 305.

[119] Он даже записывает их «в лавре у Святаго Савы» в поминовение «во октении с женами и детьми». В последовательности списка В. Л. Янин увидел изображение «в самой концентрированной форме…всей системы княжеского старшинства, возникшей в результате активного юридического творчества и по инициативе Владимира Мономаха». См.: Янин В. Л. Междукняжеские отношения в эпоху Мономаха и «Хождение игумена Даниила» // ТОДРЛ, XVI. М.-Л., 1960, С. 130.

[120] Арнольди Л. И. Мое знакомство с Гоголем // Гоголь в воспоминаниях современников. С. 473─474.

[121] Кулиш П. А. Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя… С. 93.

[122] Впрочем, не исключено, что на этот раз Гоголь имел в виду вполне конкретного «русского мужичка», а именно автора книги «Путешествие к святым местам, находящимся в Европе, Азии и Африке, совершенное в 1820 и 1821годах села Павлова жителем Киром Бронниковым» (М., 1824), фигурирующей в Записной книжке 1846─1850 гг. ( IX ,694). Об отражении паломнической литературы в художественных произведениях Гоголя см.: Гуминский В. М. Гоголь и паломническая традиция (предварительные заметки) // Гоголевские чтения. Вып. 11 (в печати)

[123] Камень, на котором отпечаталась стопа вознесшегося Христа, находится в часовне Вознесения (традиционное русское наименование ─ «Стопочка»).

[124] См.: Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 54. А. С. Норов побывал и в закрытой для христиан мечети Эль-Акса (Аль-Акса), где хранится осколок того же камня с отпечатком второй стопы Спасителя. См.: Там же. С. 92.

[125] См. об этом: Машковцев Н. Г. Гоголь в кругу художников. М., 1955. С. 93─94. А. А. Иванов, как известно, хотел осуществить в своей картине «синтез мирового искусства» и вполне в духе Гоголя отразить «смысл всего Евангелия». См.: Виноградов И. А. Предисловие // Александр Иванов в письмах, документах, воспоминаниях. М., 2001. С. 13.

[126] Норов А. С. Путешествие по Святой Земле в 1835 году. С. 64.

[127] Там же. С. 57─58.

[128] Там же. С. 76─77.

[129] Вряд ли могла помочь Жуковскому в работе над поэмой и «замечательная книжка», присланная Гоголем, «в дополненье к письму <…> о местностях Палестины, ознаменованных стопами Спасителя», ─ «Иисус Христос на Голгофе, или Семь слов на Кресте», автором (неназванным в книге) которой был инспектор Казанской духовной академии архим. Антоний (Шокотов), впоследствии еп. Вольский, Старорусский и т. д.

[130] Интересно, что именно на их мнение ссылается С. П. Шевырев в примеч. 57 к восьмой лекции ( ч. II ) в «Истории русской словесности, преимущественно древней» (М., 1846), где, в числе прочего, идет речь о «Хожении» иг. Даниила. В письме автору от 18 декабря 1847 г . из Неаполя т. е. совсем незадолго до отправления на Святую Землю Гоголь сообщал: «Я прочел вторую книжку твоих лекций» (XIV, 479).

[131] См. об этом: Гуминский В. М. Открытие мира, или путешествия и странники. С. 155.

[132] См.: [Даниил, иг.]«Хожение» игумена Даниила в Святую Землю в начале XII в. С. 16.

Профессор Виктор Гуминский

Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: "Русская беседа"