Вокруг этой стопки книг хочется ходить на цыпочках, а каждый томик осторожно нести на вытянутых в руках, как несут сосуд с драгоценной, в данном случае, можно даже сказать, спасительной влагой, чтобы не расплескать содержимое, чтобы – не дай Бог – не выронить этот сосуд из рук.
Да судите сами:
«Неотступный голод – вот самые ранние мои ощущения… А есть хотелось пуще всего под вечер. Вот и пристаёшь, бывало к бабушке, Авдотье Павловне.
– Ба, дай хлебца.
Выпросишь. Отщипнёт пальцами, сунет не то сердито, не то милостиво, да что там как, абы дала! Подхватишься с хлебушком на улицу, жуёшь его, чёрствый, над горсточкой и крошки ссыпаешь в рот. Гожо – то, как стало, теперь попить из ведра – и можно задать стрекача на выгон. Там уже ребятня возле котла – колдобины кружком расселись, рассказывают наперебой былицы и сказки. Босые ноги зябнут от росы, вот и прячут их под себя, пальтушки одёргивая пониже. Ежели с куском прибежишь – выцыганят откусить. Похвалят, когда дашь, да ещё заметят: мол, этот хлеб с коркой, дюже вкусный, а вот у нас-де на буханке скорки нет, расплывается, оттого мы его ложкой черпаем: так и едим…»
Или вот ещё:
«И вот мы вышли через надворешнюю дверь в огород... Чернозёмные грядки тут дышали родящей силой, всюду холодно, а им тепло – варовые. Тихо, пользительно. Ботва огурцов выдулась и зацвела, мята отросла по щиколотку. За пересадничком ульи гудут, а над ними у пряной черёмухи серый череп лошади на колу. Пасека без лошажьего черепа – намёдна, лихая…»
Здесь каждое слово прибрано, обласкано, не выхвачено из словаря народных говоров и вставлено в текст для украшения, – нет! Тут каждое слово выношено, облюбовано, очаровано душой автора, поставлено в ряд таких же нарядных слов с полного их согласия и желания жить рядом друг с другом, тут нет и намёка на какую бы то ни было вражду между словами, тут всё на своих законных местах и каждое слово поёт свою партию в сложнейшем общем хоре, стройное и слаженное звучание, которое украшено связующим всё и вся в том хоре голосом православного колокола, резвыми и игривыми, будто детскими голосами подголосков.
Сквозь этот стройный, слаженный, разноголосый хор, способный петь самые сложные мелодии и вызывать восхищение, приводить в восторг, проглядывает и облик самого автора – человека посвятившего всю свою жизнь русскому слову, любованию его божественной красотой, собиранию, бережному хранению и трепетному обращению с каждым из них – от междометия, от простого восклицания, до возгласа, до непрерывающихся тургеневских абзацев в несколько страниц из «Бежина луга».
Человека, бесконечно влюблённого в очарование окружающего мира, наполненного разговорчивыми травами, переливами птичьих голосов, с которыми Александр Николаевич на моих изумлённых глазах способен вступать в продолжительные разговоры на их родном языке – с соловьями – по-соловьиному, с сороками – по-сорочьи, с воробьями – простаками – по-воробьиному, а со стрижами – совсем по-свойски – ещё бы! – однофамильцы! Человека бесконечно доброго, мудрого, отзывчивого и скромного настолько, насколько мудра и одновременно скромна и стыдлива сама природа, с которой у него почти что родственные, никогда не прерывающиеся отношения, со взаимной любовью и уважением друг к другу.
В этом совсем нетрудно убедиться, оказавшись рядом с автором этой большой книги, переполненной обьяснениями в любви: то к травам, то к птицам, то к православным святым традициям, а то и просто к жучку, паучку, про которых Александр Стрижев знает, кажется, больше, чем они сами о себе.
И тут же начинается захватывающий рассказ, с упоением повествующий обо всём, что только знает этот необычный человек про травы, и про птиц и про добрых людей, а знает он очень много. Эти рассказы его наполнены подражанием голосам птиц, шумам разнотравья, басам громов, дискантам васильковых глаз отавы, шуршанием водорослей, через которые проплывают краснопёрые окуни, перешёптыванием заброшенных в заречьях шалашей косцов, рокоту ручьёв и тяжёлому молчанию погружённых в самих себя колодцев.
А какой редкий рассказчик этот неугомонный Александр Николаевич. Редкий потому, что его не надо упрашивать рассказать что-нибудь. Он как будто сам ищет малейшего повода, что поделиться своими знаниями, своей неисчерпаемой любовью к окружающему нас миру матери-природы, о котором он знает, кажется, всё и ещё больше. Наверное, не зря природа, в свою очередь, щедро наградила этого человека душевной и физической красотой – он крепок телом, у него красивое лицо, добрые глаза и работные в сухих мозолях руки. Он благороден, доверчив, у него чистый, пытливый взор. Словом, красивый русский православный человек-богатырь в своих познаниях и в своей преданности и любви ко всему окружающему его миру, очарованная душа.
Приведу ещё пример из этой драгоценной книги:
«И Лепилины молились. Спас и Богородица слышали их молитвенные бдения. Ничто не нарушало покоя монашеской обители. Вода и свет от Бога, толика картофеля – с овощника, не видного за синелькой, остальное – из рук добрых людей. Саша и Лиза подрабатывали стёжкой одеял. Всё село спало под их ватными одеялами. Тепло, красиво – по синему сатину струятся крепкие стежки, каждая ниточка продёрнута вручную, под сладкое пение псалмов. Благодарили съестными припасами, торфочком. Так и жили монашенки, вспоминая свою монастырскую молодость, свою киновию, основанную чуть ли не самим Серафимом Соровским – ангелом России, чудотворцем и скоропомошником…»
Это самый настоящий русский язык. Когда я употребил слово «спасительный», – то я сделал это не случайно. Только слепой в наши сложные дни не видит, каким испытаниям подвергается сейчас наш, русский язык-страстотерпец. Какие тяжкие, непереносимые нападки и унижения выдерживает. Что только не предпринимается новым поколением ловких и предприимчивых людей, родившихся на свет на изломе Времени, чтобы не только поколотить его, а даже, скорее всего, убить, чтоб потом закопать его, чтоб никогда потом и не вспоминать о нём. Но им – этим варварам – не понять, что язык – это всё. Это и Лесков, и Бунин, и Шмелёв, и Апухтин, и многие-многие, которых в нашей Росси, верно, больше, чем где бы то ни было. Это, в конце-концов, мы сами – русские люди. Убей язык, – на котором мы говорим, – и нас не станет. Мы перестанем понимать друг друга даже на бытовом, на уличном, на каждодневном уровне. Вваливающиеся в дом русского языка мускулистые, «безбашенные» «отморозки» «типа услышимся», «стебаться», «прикалываться», «бабло», «движуха», «стрёмно», «тёлка», «чувак», «братан» и т.д. которые порой делают общение между людьми, живущими в теперешней России трудным, а подчас и невозможным. Попробуйте, к примеру, разгадать, о чём идёт речь вот в такой трудно перевариваемой фразе: «не в кайфе финиш, яд прикола – в умате...»
Что? Не получается? Не выходит? А ведь на этом «языке» говорят сейчас – русские люди.
Вот то- то и оно.
А теперь приведу примеры из нашего любимого родного русского языка до нападения на него, до расправы над ним «революционэрами»:
«Был прекрасный июльский день, один из тех дней, которые случаются только тогда, когда погода установилась надолго… С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце – не огнистое, не раскалённое, как во время зной ной засухи, не тускло – багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное – мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится в лиловый туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра…» (И.С. Тургенев, «Бежин луг»).
А вот ещё:
«Неожиданно для всех он сбросил с себя поддёвку и остался в белой, кипеня белей вышитой рубахе, опоясанной кавказским ремешком с серебряным набором. Десяток рук ему сточенные карзубые пилы; он выбрал топор у ближайшего, прикинул на вес, одобрительно, на пробу тронул ногтем лезвие, прозвеневшее, как струна, плюнул в ладонь, чтоб не скользило, и протоптал снежок, где мешал, – прислушался к верховому шелесту леса и неторопливо, как на эшафоте, с маковки до пяты, оглядел свою жертву… Пока ещё не в полную силу, Кнышев размахнулся и с оттяжкой на себя, как бы дразня, ударил в самый низ, по смолистому затеку у комля, где, подобно жилам, корни взбегали на ствол, а мальчик Иван чуть не ахнул от удивления, чтобы кровка не забрызгала ему рук…» (Л. Леонов, «Русский лес»)
Не так давно была осуществлена экранизация романа Ф.М Достоевского «Идиот». Я пропустил предварительные объявления об этом и, как говорится, без предупреждения подвергся неожиданному вторжению с экрана телевизора чего-то непривычного, почти забытого, но очень взволновавшего меня. Находясь в соседней комнате и не видя ни названия фильма, ни титров – я вдруг услышал подлинную, самую настоящую русскую речь. Это стало, ей Богу, каким-то даже событием в моей жизни – до сих пор не могу забыть, как в мой дом, словно бы с какой войны вернулись оставшиеся в живых слова-воины: «В конце ноября, в оттепль, часов в девять утра, поезд Петербургско-Варшавской железной дороги на всех трудах своих за куском хлеба насущного всякие раз подходил к Петербургу. Было так сыро и туманно, что насилу рассвело; в десяти шагах, вправо и влево от дороги, трудно было разглядеть хоть что-нибудь из окон вагона… Все, как водится, устали, у всех отяжелели за ночь глаза, все назяблись, все лица были бледно-жёлтые, под цвет тумана... В одном из вагонов третьего класса, с рассвета, очутились друг против друга, у самого окна, два пассажира – оба люди молодые, оба почти налегке, оба не щегольски одетые, оба с довольно замечательными физиономиями и оба, пожелавшие наконец войти друг с другом в разговор…» (Ф.М Достоевский. «Идиот»)
Родная русская речь лилась с экрана презираемого мной до этого дня телевизора в мой дом, наполняя его радостью, ликованием. Поистине, то был праздничный, надолго запомнившийся день и для меня и для членов моей семьи. Ещё подумалось тогда: «Как же мы далеко ушли от родного своего русского языка, от пушкинских строк «О, смею ль предложить, красавица, вам руку…» Сейчас, в первый день встречи юноши с девушкой говорится совсем другое. Такое, например: «Контрацептивы у тебя с собой?»
Слава Богу, что её не исковеркали мастера так называемых диалогов – новая теперешняя специальность – этакие гробовщики языка, которым всё дозволено и которые к примеру так изуродовали американскую версию «Войны и мира», так изуродовали толстовское слово, что Лев Николаевич, наверное, не раз бы перевернулся в гробу, услышав изуродованный этими мастерами свой собственный текст. Эти новации вольно или невольно приводят к мысли, а для чего, по большому счёту всё это делается? Чем это мы, русские люди, так не угодили этим самым «революционэрам»? Чем так разонравились и что «натворили»? В чём провинились, что они, как спущенные с цепей псы, кинулись на нас со всех сторон и вот рвут на куски и наш язык, и нашу речь, а значит и нас самих? В чём тут дело? Что происходит? Кому это нужно? И где фронт этой войны, где мобилизационные пункты, чтобы можно было придти туда добровольцем и получить самое современное оружие для борьбы с этим злом, а для русского это означает сразу же и для победы, потому что, как показывает исторический опыт, русские в самых тяжких испытаниях никогда ещё не проигрывали, в самых ожесточённых сраженияй не отступали и всегда одерживали победы. При этом выкристаллизовалось и ещё одна закономерность: чем тяжелее испытание, тем неизбежнее победа – таков характер у нас, у русских людей. Кто не верит и принимает эти мои слова за похвальбу – пусть заглянет в историю России – там он найдёт не одно подтверждение этим высоким словам.
А ведь есть – есть! – слава Богу – за что биться. Да и как не драться до последнего за такие вот стрижевские слова:
«Под речкой страшновато дюже Обвал зияет, пасть – пастью, внизу камнюги один страшней другого. Но говорливая реченька дрожит на песочке, родники булькают. Прохладно, вольно кругом. Пока бабушка полощет да колотит бельё, можно и отойти в сторонку, с коленей поглядеть воду. То заглядишься агальцами-сказобчиками, плотвичками и вьюнами, то залюбуешься камушками…В воде они лежат вроде обмылочков – гладкие, с полосками иль в пятнышках. А вынь их из воды – обсохнут и потускнеют, цвет пропадёт…А то отыщешь громовую стрелу с палец длиной. Поперечник в завитушках, конец заострён. Такой палец подберёт и взрослый, он - де останавливает кровь. Сточишь с громовой стрелы порошка тонкого и сыпь на порез – враз ранку затянет…».
Не часто по нынешним временам человек задыхается от любви к природе; чаще совсем иные чувства овладевают им. А приведенные здесь слова любви к окружающему нас миру – большая редкость и стоит за них бороться, отстаивать их любой ценой, прижав их к себе в неравном бою как самое дороге, самое ценное, самое-самое, без чего ни дышать, ни видеть, ни слышать, ни просто жить нельзя. Недавно был на защите уникальной диссертации – автор предлагал в отделениях реанимации перед каждым тяжело больным устанавливать телевизор, на экране которого показывались бы картины крестьянской жизни – куры ходят по двору, клюют всякую там дребедень, корова стоит в лугу и задумчиво пережёвывает траву, женщина несёт на коромысле воду, не расплеснет ни капельки… Ни один человек из той больницы не умер. Картины мирной сельской оказались намного действенней самых сильных лекарств. Вот почему так ценно Слово Александра Николаевича Стрижёва – оно из тех, исцеляющих, воскресающих, возвращающих к жизни. И потому дорогого стоит. Прочитав книгу, я, например, готов к этой борьбе словом и делом, как и мои «однополчане» по предстоящей битве – наши русские люди, ведомые надёжными командирами, не раз испытанными и проверенными на верность русскому слову, за которым стоит вся наша жизнь, православный её уклад, где нет места злу, лжи, двурушничеству, фальши, высокомерию и надуманной богоизбранности.
Командиры эти – Василий Иванович Белов, Валентин Григориевич Распутин, Владимир Николаевич Крупин, Александр Николаевич Стрижёв, Александр Новосельцев и многие-многие другие.
А над ними наши маршалы, генералы и генералиссимусы – А.П Чехов, Л.Н Толстой, Тургенев И.С., Лесков, да что перечислять – они хорошо всем известны.
Хорошо известен и верховный главнокомандующий – это Новый завет, Псалтырь, где имя автора растворяется в святых строках и, как это ни странно, даже не запрашивается никем – потому что в тех редких случаях, когда книга становится народной, не достигается ль высшая степень признания автора… Тогда авторское имя отождествляется с самым великим именем – народ. Хотелось бы и в случае с Александром Николаевичем Стрижёвым того же – пусть пять этих томов его главной книги всей его жизни поскорее станут народными и рядом с Евангелие будут лежать на самом почётном месте и читаться ежедневно по чуть-чуть. Всё очень хорошее драгоценно и употребимо лишь в умеренных, каждодневных дозах, чтобы прочитанное надолго, если не навсегда оставалось в душе, в сердце, в сознании. Убеждён, что с книгами Стрижёва оно так и будет – я в том после прочтения его выверенных сердцем, отстоявшихся во времени, так и хочется сказать апокрифических текстов абсолютно уверен.
Так что, когда уже совсем невмоготу от обступающей со всех сторон революционных, трудно перевариваемых словес – обратитесь, припадите, как к чистому роднику, к томикам Александра Стрижёва. Они ближе всех других, потому что вышли в свет в этом 2008 году, изданы достойнейшее – в пяти увесистых, удобных для чтения томах, изданных «Обществом сохранения литературного наследия» в каждом из которых уютно живётся, потому что переполнены они добром и подлинным русским словом, по чем давно каждый из нас соскучился. Радуешься встрече чуть ли не на каждой страничке, в каждом абзаце, от которого не хочется удаляться, из которого не хочется уходить. Все пять томов собрания сочинений роскошно проиллюстрированы тщательно подобранными фотографиями и репродукциями достойнейших русских художников. Если внимательно, самозабвенно, как того требуют пылающие строчки, вчитаться, вслушаться то из книги то и дело раздаются голоса живых птиц, о которых Александр Николаевич повествует с неслыханной, животворящей любовью.
Если ещё более прислушаться, то можно услышать детский плач, шуршание крадущихся по небу облаков, шевеление почвы, раздвигаемой пробивающимся к свету ростком, ощутить как овевает душу перепелиное крылышко. Тут можно потрогать руками берестяные поделки, более того, взять их в руки и отправиться вместе с автором за грибами или за ягодами. Всё настолько живо описывается, то во всех отпущенных нам Господом органах чувств – рождаются осязаемые, видимые и слышимые образы самой подлинной православной жизни. – Это ли не праздник! Это ли не самое счастливое обретение!
Продаётся это богатство в Божьем храме Сретенского монастыря (как это хорошо, что не в сегодняшнем, городском книжном магазине на одной полке с Ерофеевыми, Васильевыми, Быковыми, Сорокиными – наверное, сами того не захотели, чтобы не испачкаться, не замараться. А в храме это им не грозит. В храме на полках стоят и Фёдор Абрамов и Валентин Распутин и Василий Белов и Лесков, – по той же, наверное, причине. Нашлось, слава Богу и им настоящее, достойное место. Там и стоят пять томиков русской прозы Александа Стрижёва – среди достойных воинов воинства Христова для русских людей в хорошем достойном месте, что далеко от литературных нечистот, от разных помоек и отбросов. Святое тянется к святому и обретает его.
Пусть трепещут обнаглевшие быковы и ерофеевы, сорокины и вВасильевы и пр., которые, напялив на себя русские фамилии, словно бы переодевшись в русскую воинскую форму, обманом хотят вломиться в русские расположения.
Только ничего у них не выйдет – волчьи их зубы из под овечьей шкурой торчат и хорошо видны даже издалека. Чем яростнее они рядятся не в свои одежды, – тем яснее становится, что век их недолог, а победа наша уже не за горами, потому что с нами наше русское слово – самое надёжное оружие в этой неравной схватке. Оно не раз уже оправдывало возложенные на него ожидания и не раз поднималось на руках над головой, сопровождаемое победным, самым русским, самым раскатистым возгласом православной души: «У-р р-а!»
Читать собрание сочинений Александра Николаевича Стрижёва одно наслаждение, потому что оно приносит радость возвращения в родной дом русского слова. Ведь мы все оттуда родом: там наши корни, там – родня, там близкие по духу люди…
Так что читайте русскую книгу русского писателя, написанную для русских людей. Наслаждайтесь! Слава Богу, есть чем!
В книге нет навязчивого наставничества, нет высокомерного назидательства, в ней напрочь отсутствует, казалось бы, в силу огромного знания автора закономерного, имеющего права на существование самолюбования – нет, нет и нет! Ничего такого в ней нет, – она переполнена светлыми чувствами, обращёнными вместе с признаниями в бесконечной, неистощимой любви к природе, к человеку, живущему с ней в согласии, в родственном союзе, где забота друг о друге стоит на первом месте и соблюдается по первому же зову. Завидую тем, кто откроет книгу впервые – ему предстоит так многому порадоваться, над многим поплакать и от души посмеяться. Не один раз предаться настоящим чувствам, которые будит в читателе каждое прочитанное слово, ниспосылая подлинную благодать, которую обретаешь, оказавшись в православном храме на исповеди, на причастии. Да и при внимательном рассмотрении пяти томов книг, видишь, что они схожи с пятиглавым храмом, куда хочется заходить ещё и ещё раз, чтобы наполнить душу и сердце лучшими чувствами, а тело обновлёнными, ободряющими жизненными силами, подвигающими нас на добрые дела.
Как говорит сам Александр Николаевич, «моя книга – это тот минимум знаний о жизни, с которым человек должен вступать в жизнь..», – и при этом выражает надежду, что прочитавшиё ей непременно потянется к новым знаниям, новым обретениям для души и сердца, имея уже за спиной доброго советчика и искреннего рекомендателя, коими и могут стать «мои скромные труды», которым он посвятил всю свою многотрудную и вместе с тем полную творческих радостей жизнь.
Сами названия разделов и статей говорят о многом: «Калач приестся, а хлеб – никогда», «Русский огород», «Хлеб и свеча», «Деревенские тары-бары», «Насытим день радостью», «Заповедные дали»», «Войди в совесть свою», и т.д. А вот рассказы о духовных писателях: об Александре Семёновиче Шишкове, о духовной писательнице Авдотье Глинке, о православном прозаике Владиславе Маевском; или вот еще: «По следам Сергея Нилуса», и потом о подвижниках – святом игумене Феодосии Черниговском, о житии блаженной старицы Матроны; о живописцах А.К. Саврасове, Викторе Васнецове и многих других. А вот и целый том о травах, о птицах, об огородных грядках, о картофеле, о моркови…И обо всём об этом и многом-многом другом – только с любовью!
Книга переполнена побудительными посылами – узнать как можно больше, подняться на ещё большую высоту духа, укоротить дорогу к Богу.
Я стану воспитывать своего любимого внука по этим пяти книгам – по нашему русскому, стрижевскому пятикнижью – полную противоположность ветхозаветному, – потому что очень хочу, чтобы он стал таким же, как сам Александр Николаевич – добрым, мудрым, крепким душой и телом русским человеком, красивому во всех отношениях, с любой стороны.
Валерий Исаев
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
