17 февраля 2008 года замечательному поэту, члену Союза писателей России Николаю Григорьевичу Луканову исполнилось бы 60 лет. Но жестокая наша действительность распорядилась иначе. Накануне 2007 года – Года Русского языка, истинным рыцарем которого – воистину, без страха и упрёка! – был русский поэт (и филолог с высшим образованием) Луканов, в праздничное предновогоднее время украшения рождественских ёлок вифлиемскими звёздами – Николая Григорьевича не стало…
С моей страной меня язык роднит.
И ничего выдумывать не надо.
Я знаю: слово – верный проводник
По всем кругам немыслимого ада…
Поэт, рождённый под полынною печальной звездой, ушёл из жизни в канун восхода светлой Вифлиемской звезды, и в этом есть глубокий символ. Ушёл внезапно, на пике своего творческого взлёта… Погасла Полынь-звезда его поэзии, что светила во мраке современности, возвещая о наступлении лучших времён:
Зарастают столетий следы.
Голос правды всё глуше и тише.
Словно свет от погасшей звезды,
О начале добра возвестивший…
Сколько прекрасных стихов с уходом Николая Григорьевича недосчитается русская поэзия! Родной русский язык, сегодня, как никогда, нуждающийся в защите и обережении, лишился своего верного печальника, защитника и ревнителя. Боль за небрежение родной русской речью, за её коверканье на иноземный и блатной лад была едва ли не доминантой творчества поэта Луканова.
Николай Григорьевич был очень современным поэтом. Я бы даже сказала -0 печально современным для нашего переломного времени, когда поэт, говоря словами Есенина, мучается потому, что не поймёт, куда несёт его страну «рок событий». И в то же время стихи Николай Луканова обладают несомненными качествами той поэзии, над которой не властно время и расстояние и которая, как настоящее драгоценное вино, с годами будет только набирать свою значимость и обретать всё большее число почитателей. Лиризм поэта не противоречит его гражданственности, как нынче, увы, часто случается. Смотришь, иной талантливый поэт, обладая несомненным лирическим даром, всё более и более скатывается в лозунговость и митинговость, всё более упрощаются-уплощаются его стихи и скоро становятся пригодны лишь для чтения с трибуны… Но все митинги когда-то заканчиваются. К тому же, истинная русская поэзия, направленная от сердца писателя к сердцу читателя, всё-таки не площадной, а сокровенный вид искусства.
Другие поэты порой впадают в иную крайность. Глядишь, этакий «сугубый лирик» настолько порой дистанцируется от болей и чаяний народных, что превращается поначалу в рукодельщица-плетельщика словесных «кружев», а потом и в «шифровальщика пустот». Таким поэтом, каким бы мастером он ни был, можно восхищаться в замкнутой камерной аудитории, но, опять-таки, парадоксальность русской поэзии в том, что при всей своей широте народного охвата она категорически не площадная и стадионно-эстрадная «девка». Даже будучи, по определению наших классиков, изящной словесностью, русская поэзия не ограничивается «узким кругом ограниченных людей» из числа ценителей так называемого «чистого искусства». Она распахнута настежь всем и в то же время устремлена к каждому в отдельности. А особенность лукановского поэтического творчества в том, что лиризм Луканова усиливает гражданственность его стихов.
Примечательно и другое сочетание в стихах Николая Григорьевича – их острая современность и в то же время отчётливая верность исконным традициям русской словесности. В своём детстве, проживая в селе, застал Николай Григорьевич маленьким мальчиком времена, когда слушал на тёплой русской матушке-печке под треск русской лучинушки преданья старины глубокой, которые сказывали бабушки. Этим крепким русским корнем, глубоким пониманием нынешней русской трагедии и великой верой в победу сил добра и света над силами тьмы сильна лукановская поэзия.
К сожалению, при жизни Николая Григорьевича успела выйти в свет всего одна его тоненькая книжечка стихов «Звезда Полынь». Она вышла при содействии Новокуйбышевской писательской организации и при финансовой поддержке управления культуры города Новокуйбышевска, которые в порядке исключения (Луканов тогда ещё не был членом Союза писателей России), принимая во внимание высокую художественность стихотворений поэта, изыскали в муниципальном бюджете средства на издание сборника «Звезда Полынь». Правда, книжка вышла тиражом всего в двести экземпляров с простенькой обложкой – как воплощённый укор той обильно тиражируемой нынче тотально-повсеместно полноцветной глянцевой графомании, которая тщится выдать себя за литературу.
Неискушённого читателя в процессе первого знакомства со стихами Николай Луканова подстерегает опасность счесть взгляд покойного поэта на мир мрачным и угрюмым. Особенно такая опасность актуальна для читателя обывательского толка, воспитанного на современном книжном «фаст-фуде». Эта книга предназначена, в первую очередь, для людей думающих и отчётливо неравнодушных к судьбе родной страны. Потому что «угрюмство» и «мрак» поэта Луканова – это тот мрак, внутри которого рождается свет, сопряжённый с грозовой молнией. О таком светоносном «мраке» гениально в своё время сказал Александр Блок:
Простим угрюмство! Разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь – дитя добра и света.
Он весь – свободы торжество…
Тот самый великий Блок, который, подобно Николаю Луканову, был поэтом смутного переломного времени России… Однако для того, чтобы ощутить это рождение света из мрака, чтобы понять этот, выражаясь терминами физики, «квантовый скачок» из тьмы к свету, надо глубоко любить Россию и столь же глубоко ненавидеть всю ту «накипь», что мешает нашей многострадальной Родине быть великой Державой, какой она задумана Богом. Николай Луканов умел и любить Россию, и ненавидеть её врагов. Он умел служить России не только, «к штыку приравняв перо», потому что перо не просто колюще-режущее оружие. Он умел так достучаться до сердец читателей, что никакого оружия становилось не надо, ибо всё побеждал свет истины, исходящий из стихов поэта.
Истинной русской поэзии вовсе нет надобности пытаться конкурировать со всевозможными иронистами-рифмачами и прочими шарлатанами, ловко подвизающимися на современном литературном поле России в качестве спесивых сорняков-чертополохов. Русская литература вообще и русская поэзия, в частности – настолько мощное социо-культурное явление мирового масштаба, что сама вправе решать – кого из читателей ей выбрать-предпочесть. Перефразируя известные слова: «Если к другому уходит читатель, то неизвестно, кому повезло!». Современные же русские писатели обязаны сегодня, в век падения художественных «ватерлиний», как зеницу ока хранить своё творческое первородство. И твёрдо помнить: настоящий читатель мимо настоящей литературы не пройдёт, а суррогатному читателю-обывателю и беллетристического одноразового чтива вполне довольно будет. Николай Луканов всегда хранил это творческое первородство, и никакая чечевичная похлёбка не могла отвлечь внимание поэта от главного.
Нынче многие горе-пииты, не успеют накропать посредственные стишата, как уже бегут их скорее публиковать – благо, что взыскательность и уровень литературно-художественной просвещённости большинства журналистов и редакторов средств массовой информации оставляет желать лучшего – много лучшего!.. Нынешние газеты часто печатают такое, что, право, возникают сомнения в их филологической вменяемости. И это вместо того, чтобы, как бывало раньше, тактично посоветовать автору скороспелой «нетленки» ответственнее подходить к работе со словом. Николай Григорьевич, как мне кажется, впадал в другую крайность – он очень неохотно давал свои стихи для публикаций, потому что как истинный поэт понимал: нет предела совершенству. Помнится, каждую подборку Луканова мне приходилось буквально вырывать у него силой, пуская в ход не только железную аргументацию, но и всё своё красноречие. А вот редакторов изданий, куда я предлагала стихи Луканова, уговаривать вовсе не надо было – настолько лукановские стихи могли художественно «постоять за себя». И это при том, что скромняга Луканов всё время сомневался – а не будет ли та или иная его публикация «скороспелой»?.. Как всякий истинный талант-самородок, будучи скромным по своей природе, он не понимал той простой истины, что его произведения достойны не просто публикации, но, будучи опубликованными, они являются украшением издания и прекрасным подарком читателям. Увы, вечные сомнения Николая Григорьевича шли во вред не только ему как автору, но и современной литературе, очень нуждающейся в художественной самобытности. Литературный процесс ведь, как и природа, пустоты не терпит: место талантливых стихов, авторы которых не рвутся к «паблисити», немедля и ничтоже сумняшеся, займут бездарные вирши графоманов, которые «чужды сомнения в себе – сей пытки творческого духа». А в итоге пострадает уровень литературы и читатель, всё более приучаемый к низкопробным текстам… Вот почему «талантам надо помогать» и с литературно-прагматической точки зрения, ведь талант поэта принадлежит не столько ему самому, сколько всем нам, его читателям и почитателям, и России в целом. Да и как можно не помочь человеку, наделённому Божьим даром (так обычно называют талант в русском народе)? Помочь талантливому поэту – значит угодить Богу, наделившему его талантом. А вот не помогать или даже мешать талантливому писателю (как, увы, часто бывает сегодня со стороны тех, кто призван своей должностью помогать талантам) – это значит вредить Богу. И, если рассудить логически, борьба с талантами – есть лишь одна из форм сатанизма-богоборчества, не более… Но я отвлеклась.
Николай Луканов вёл не только аскетическую, но и затворническую жизнь: как всякому самодостаточному человеку, чурающемуся литературных тусовок, Луканову, очевидно, было нескучно с самим собой… Как-то незадолго до своей смерти Николай Луканов признался мимоходом, насколько трудно жить в перенаселённом рабочем общежитии коридорного типа, где покойный поэт имел несчастье обитать. Чего греха таить, некоторые жильцы общежитий отнюдь не отказывают себе в праве «расслабиться» после работы, не понимая, что своим «отдыхом» нарушают покой других жильцов. Николай Григорьевич тосковал по тишине и покою, которые были необходимы ему для творческой работы. Увв, покой поэту только снился…
Настоящее издание представляет читателям как уже известные стихи поэта, которые публиковались в федеральных и региональных изданиях – таких, как газета «Патриот» (Москва), журналы «Подъём» (Воронеж), «Сура» (Пенза), «Русское эхо» (Самара) и др. Так и новые и ранее не публиковавшиеся произведения поэта. При составлении этой книги основной упор сделан на более поздние авторские варианты одного и того же стихотворения, ибо Николай Григорьевич, похоже, никогда, даже после публикации своих стихов в книге и журналах-газетах, не бросал работу над ними. Когда мы разбирали архив покойного поэта, то невольно подумалось, что Луканову никакого редактора не надо было. Он был сам себе самый строгий судья и редактор и судил свои стихи по «гамбургскому», самому строгому счёту. Казалось бы, слова, малость. Да только без художественности, образности и литература не литература, а так, графомания. Мы помещаем свидетельство кропотливой работы покойного поэта со словом – рукописи нескольких стихов с авторскими пометками на полях. Собственно, полей как таковых у этих черновиков как раз-таки и нет – они сплошь испещрены всевозможными вариантами дальнейшего развития поэтического образа.
Как ни жестоко прозвучит, но подлинная жизнь истинного поэта начинается с момента его смерти. Подсветка вечности помогает вдруг увидеть в стихах ту пророческую составляющую, которая до поры, до времени была укрыта от невнимательного читательского глаза. Про смерть Николая Луканова можно без всяких натяжек сказать – погиб большой поэт. Ушёл недоизданным и недооценённым, ибо был скромен и, в отличие от многочисленных шустрых шарлатанов, не лишён сомнения в себе. Это издание, по сути, единственное собрание стихов Луканова. «Сбылась мечта поэта, попал в переплёт!» - наверняка усмехнулся бы он, никогда не терявший самоиронии. Увы, переплёт оказался посмертным…
Мне довелось нечасто общаться с Николаем Григорьевичем – он, повторюсь, был затворником. А если и общались, поэт почти ничего и никогда о себе не рассказывал. Наши разговоры крутились преимущественно вокруг истории России и евразийского континента. Но, по большому счёту, они были попыткой понять – куда же несёт в очередной раз «рок событий» нашу Родину-Россию. Мы беседовали о раскопках столицы легендарной Согдианы - города Отрара. О легендарном древнем Чаганиане, Бактрии, Парфии, Скифии… Николай Григорьевич, несмотря на то, что жестокие обстоятельства национального сепаратизма пост-советского времени вынудили его покинуть Узбекистан, скучал по Средней Азии, где прошла его юность и наступила зрелость. Как скучала по звероватой Средней Азии и я, ведь там прошло моё детство. Ностальгией по советскому, воистину солнечному Туркестану, были пронизаны и наши разговоры. Много говорили о Льве Гумилёве – не как о сыне талантливых поэтов Анны Ахматовой и Николая Гамилёва. А как о гениальном учёном-этнологе и патриоте России, которого, собственно, во многом открыл мне именно Николай Луканов, рассказывая о трудах Льва Николаевича Гумилёва и давая читать его книги… Много рассуждали мы о том, почему же так произошло, что дружественные России южные окраины СССР, по-братски делившие последнюю лепёшку с русскими беженцами во времена той же Великой Отечественной войны, вдруг в одночасье, во времена так называемой перестройки, сделались «горячими точками» и кровоточащими ранами на теле страны. Так или иначе многие наши разговоры сводились к ностальгии по СССР. Вот был бы сейчас СССР и – раскопками той же Согдианы сегодня занимались бы не французские и английский, а российские археологи… Много говорили мы о загадочном и до сих пор почитаемом на Востоке Искандере Двурогом – великом завоевателе Александре Македонском, который пошёл с войной на свободолюбивую Согдиану и в итоге там и остался – навсегда. Николай Григорьевич рассказывал много нового для меня о походе на южные окраины Скифии воинственных арийцев-персов, которые также полегли в азиатских пустынях от безводья. А в пустыни эти заманили персов-завоевателей южные скифы-согдийцы. Они действовали во многом аналогично тому, как северные скифы-русы частенько заманивали западных «арийцев»-завоевателей в морозные снежные просторы Смоленска, Курска, Тулы… Эти знобящие снежные северно-скифские русские просторы не хуже безводных песков южно-скифских Согдианы и Бактрии были надёжным щитом евразийского континента от всех завоевателей. И в этих природных «щитах» отчётливо ощущалось некое высшее произволение, которое мы, как поэты, пытались понять…
Рассказывая мне о далёком азиатском прошлом, Николай Григорьевич как бы сам возвращался в свою юность. Интересные это были разговоры, а восточного колорита добавлял зелёный узбекский чай (говорят, что он снижает давление, а у Луканова была сильная гипертония) и узбекская же парварда – конфеты-подушечки, которые очень любил покойный поэт… С зелёным-то азиатским чаем всё понятно – ныне он в России в большой моде и им завалены все чайные прилавки. Но теперь уже так и останется для меня загадкой, где Николай Григорьевич ухитрялся доставать эту самую узбекскую парварду, которую любил, очевидно, опять же за её азиатский ностальгический вкус.
Однако Азия Азией, но Луканов был в первую очередь русским поэтом. Таким он родился, жил и умер. И состояться таковым ему не помешало даже многолетнее житьё-бытьё в Узбекистане. Больше скажу – он вернулся в Россию из Узбекистана куда более русским человеком, чем многие из тех, кто никогда не покидал русских пределов, но как-то подрастерял Россию в себе среди бренно-житейской сутолоки по принципу: в России жил, России не приметил. Луканов был, очевидно, настолько русским человеком даже по своему «молекулярному составу», что никакая многолетняя разлука с Родиной не помешала ему сохранить Россию и Самарский край в своей душе. «Ну, а что же Россия?..» - наверняка спросит меня проницательный читатель. Легко, конечно, винить её, ныне пребывающую в очередной смуте и беспамятстве, в равнодушном отношении к пронзительно-талантливому сыну-поэту. Но я удержусь от этого – и без того хватает сегодня желающих кинуть в нашу Родину камень, я эти ряды не пополню даже из любви к отеческой словесности. Но не могу, тем не менее, не удержаться от констатации прискорбного факта, что самые насыщенные свои творческие годы поэт Николай Луканов фактически прожил эмигрантом в своём родном Отечестве, в своей родной Самарской области… Читая стихи поэта, хочется верить, что хотя бы после своей трагической жизни он попал в ту «заповедную Русь», к которой стремился всей душой и которую так и не нашёл на земле:
Будет так же, наверно, со мною,
С ветки жизни однажды сорвусь.
Потеряв притяженье земное,
Обрету заповедную Русь…
Слава Богу, настоящие стихи надолго переживают своих авторов – поэтов горько-полынной русской судьбы. Увы, людям свойственно путать современность с вечностью. Но настоящие поэты знают, насколько прочнее сиюминутного внимание (или невнимания!) современников рассчитанная на потомков несиюминутная поэзия. Как написал почти сто лет назад другой русский поэт-эмигрант горько-полынной судьбы, умерший во Франции дворянин Георгий Иванов:
Стихи и звёзды остаются.
Всё остальное – всё равно…
Диана Кан
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
