Деление литературы на военно-патриотическую, рабочую, крестьянскую, тихую и эстрадную лирику и так далее мне кажется весьма условным. Это деление произошло по воле литературоведов, для их удобства в работе и только. Настоящая же проза и поэзия существуют сами по себе, без каких-либо условностей и рамок, вмещая так или иначе жизненный путь писателя, его судьбу.
Поэт Александр Люкин был воспитанником завода и более всего ценил рабочего человека и труд как основу жизни. За 25 лет работы на одном из сормовских заводов сначала слесарем, потом контролером ОТК он, конечно же, понял своего собрата и заслужил право говорить от имени его. Само время поднимало рабочего человека на космические высоты, во имя светлого будущего ставились немыслимые рекорды и поэзия А. Люкина в русле своего времени. Но, казалось бы, какой интерес к его поэзии сегодня? А интерес есть, он не угасает. Эта поэзия прошла с нами сквозь годы, она современна, потому что внимательна к человеку и верна своим идеалам.
Четыре небольших прижизненных сборника стихов и пять вышли посмертно – итог жизни, литературной работы А. Люкина.
Непросто далось ему решение покинуть завод ради литературы: «И думал я не месяц, не полгода. // И принял я решенье не в момент
Крестьянский сын,
Воспитанник завода
И, волею судеб, интеллигент.
(«Напутствие»)
Не случайно К.А. Федин счел нужным процитировать эти строки в докладе на IV Всесоюзном съезде писателей. Это, как он выразился, «конспект становления нашей литературы и, хотелось бы сказать, в известной мере – схема ее программы».
Известный актер Михаил Ульянов со своим театром посетил наш город и побывал в гостях у своего однокурсника артиста филармонии Александра Познанского. Как рассказывал А. Познанский (в репертуаре его до сих пор самая читаемая программа - стихи А. Люкина), в тот вечер он познакомил друга с творчеством поэта, показал его книги. М. Ульянов зачитался до полуночи, утром сердечно благодарил: «Читая такие стихи, жить хочется». В одной из своих автобиографий М. Ульянов признается, что «списывал» своего героя-большевика с одноименного стихотворения А. Люкина. Для поэта большевик – это труженик, живущий во благо людей: «Хлеб уложив в последний грузовик, // Голодной смертью умер большевик». Именно такой образ и нужен был актеру. Интересны размышления нижегородского критика В. Харчева о том, что поэт А. Люкин относится к работе как к источнику благополучия человека, семейного счастья, а потом уже – общества, государства.
Трудно представить А. Люкина обивающим пороги издательств, ублажающим редакторов. Не сразу, но ему повезло встретить на литературном пути отзывчивых людей. Первый, кто в центральной прессе высоко оценил творчество А. Люкина, был его литературный наставник, руководитель семинара Высших литературных курсов, критик, ставший другом поэта Александр Николаевич Макаров (1912-1967 гг.) А.Н. Макаров, открывший чуть ранее В. Астафьева, стал «крестным отцом» и для А. Люкина. Он публикует статьи, где «сормовскому соловью» отводится главное место, вводит имя А. Люкина в антологии, способствует изданию первой московской книги стихов «Жизнь» (1963 г.) В1963 г. А.Н. Макаров публикует в «Литературной газете» статью «Эстафета поколений», в которой на широком поэтическом фоне представляет ярко заявивших о себе поэтов, о А. Люкине говорит как о сложившемся писателе со своей судьбой, своим почерком. Стихотворение А. Люкина «Памяти А.Н. Макарова» о мужской дружбе самой высшей пробы, где поэт видит себя в роли ученика, а ушедшего в небытие мастера – «тем, на ком – клином свет».
Вот несколько писем вдовы А.Н. Макарова, адресованных поэту, из семейного архива Люкиных. Критик Наталья Макарова пишет 9 января 1968 года: «...Зовите просто Наташа, так ближе и роднее. Спасибо за работу... Ваше воспоминание будет для меня самым дорогим. Вы ведь сидели у нас, видели, как мы живем, подолгу разговаривали. Вы такой прекрасный поэт. Хотелось бы, чтобы запечатлелся облик, какая-то черточка Саши, а может, напишете и несколько строчек стихов?.. Пишите все на мое имя домой, я член комиссии по наследству, не откладывайте, добрые люди...» Большие планы были в отношении поэзии А. Люкина и у критика Натальи Макаровой, но они не сбылись, вскоре ее не стало.1968 г. стал поистине роковым для поэта.
Дом Люкиных около автобусной остановки. Обычная пятиэтажка на оживленной трассе рабочего района Нижнего Новгорода. Под окнами гомонит уличная толпа, при жизни поэта слышно было, как грохотала заводская узкоколейка... Напросилась в гости к вдове, благо ни адрес, ни номер телефона не изменились за десятилетия, а в душе смятенье, сейчас увижу его Музу, чем порадую? Александра Павловна встретила ясной улыбкой, в новехоньком фартуке и сразу ведет на кухню, к столу. Тут тебе и помидоры собственной засолки, и рассыпчатая картошка, посыпанная укропом, все «как Саша любил».
Так сложилось, что за прошедшие после трагической гибели поэта годы никого по настоящему не интересовали оставленные рукописи, жизнь вдовы и сына… Помню, почувствовав мое расположение, вдова нерешительно обратилась: «Мне бы хоть на какую работу устроиться, пенсии не хватает… Да еще, уж не знаю, как и спросить, может, поможете талончик достать, зубы надо бы подлечить…». В тот же день поспешила я в ближайшую поликлинику, где неожиданно разом решились все проблемы - Александру Павловну взяли на работу гардеробщицей и поставили на очередь к стоматологу. Сердце мое замирало от радости, что иду в дом Люкиных с хорошими вестями. Не сразу, не скоро, но мы подружились, и я была допущена к святая святых дома – чемодану с рукописями Люкина. Да, скажу вам, для этого нужно было заслужить особое доверие.
Часами слушала я рассказы Александры Павловны о семейном житье-бытье. Иногда к нашему чаепитию присоединялся сын Люкиных Евгений. Он входил, принося в дом запах рабочей спецовки, долго шумно умывался. Помню, как Александра Павлова, добродушно улыбаясь, в мягких домашних тапочках спешила к сыну с чистым полотенцем, приговаривая: «Тише, тише ты, соседи со смены пришли, отдыхают». Наверное, так она встречала и мужа. Об отце вспоминать Евгений не любил, чувствовалось, его внезапная кончина для сына незаживающая рана. Отец погиб, когда ему было 16 лет. Хорошо учился, поступил в Политехнический институт, но на втором курсе призвали в армию и отправили на Север. Единственный сын, единственный наследник. Об институте пришлось забыть, ведь он остался в семье за кормильца, да и здоровья армейская служба не прибавила. А все могло быть по-другому…
«Получили ордер, когда муж учился в Москве на литературных курсах. Начали семейную жизнь как и все – на частной квартире, потом дали комнатенку в бараке с условием, если буду уборщицей, мы и этому были рады. А тут своя, двухкомнатная. Этот письменный стол ему братья на новоселье подарили. Чернильницу с мраморным львом принес Борис Чистяков, друг Саши с юности («Мраморный лев стережет чернила, // Чтобы меня к перу не манило. // Если меня поманит к перу, // Я и живого льва уберу!») Рассказывал, бывало, муж, что звали его на жительство в южные города, на новостройки, да что там, из Сормова, от своих никуда. Переселились в эту квартиру, все имущество – стол, сундук, матрац, набитый соломой. Надеялись только на свои силы. Муж книги покупал, пластинки народной музыки, особенно любил слушать Надежду Русланову. Я ни в чем не перечила. Далеко за полночь, а он пишет. Новые стихи сразу не обнародует, часто слышала, приговаривал: «Пусть отлежатся». Иной раз прибежит на кухню, читает мне, смотрит: как? Сейчас услышу: «Штопает мать голубые штанишки...» – артист читает по радио, и вздрогну. Часто читал «Мишку» своего в кругу родных, если попросят, конечно, но сам выделяться очень не любил, поэтом себя никогда не называл. Зато любил пошутить да побалагурить. В библиотеке, что рядом с домом, все его знали, просили выступить, не отказывался. Потом Женю, сына, вписали в карточку отца».
Александра Павловна не без труда извлекла из-под высокой кровати объемистый потертый чемодан и оставила меня один на один с поэтом. Что там, под крышкой чемодана? Вот записные книжки, общие тетради в клеенчатых переплетах, папки... Беру наугад. Трудовая книжка, где значится, что с 1936 года он слесарь авиазавода, с декабря 1942-го в действующей армии. Вот типовая анкета к 20-летию со Дня Победы, заполненная твердым и ясным почерком А. Люкина: минер, воевал на Северо-Западном и Первом Украинском фронтах, рядовой, наград нет (как такое может быть?)... Небольшой блокнот, помятые временем страницы. Сюда аккуратно вписаны стихи С. Есенина, а рядом собственные робкие поэтические опыты… В окошко стучится тополиная ветка, предупреждает – уже свечерело. Как незаметно бежит время, я так переполнена впечатлениями, что боюсь их расплескать, надо поскорее все записать. Закрываю чемодан, скорее бы снова открыть, что там еще таится?
Вот карандашные изображения окопных друзей, удивительно, как мастерски это получилось. Передо мной автопортрет молодого А. Люкина с бравыми усиками (фронтовые фотографии не сохранились). Дневники, раздумья о литературе. Объемные тетради под заголовком «Искорки», своего рода афористические раздумья о жизни и о себе. С этой гранью его таланта читатель не знаком. Письма, конспекты… Наконец, множество черновых вариантов тех строк, что давно на памяти. Как же не просто давались и ясность, и глубина, и улыбка... Я насчитала двенадцать вариантов небольшого стихотворения «Буксирчик». Черновики знаменитого «Напутствия». Поэт упорно добивается легкости, разговорности зачина: «Вот в этом, парень, духе, // В этом стиле…». Было и «в этом роде», и « в этом виде». Он оставляет «стиле», и не только для богатой рифмы «стиле – растили» («Мы двадцать лет // В цеху тебя растили // Не для того, чтоб в рифмы ты играл»), ему, как я понимаю, важно подчеркнуть, что его вот здесь, на родном заводе, растили. Рабочие напутствуют своего собрата: «Ты так пиши, //Чтобы любая строчка // Работала на нас как паровоз». Если писать, то только так, чтобы стать выразителем дум и чаяний рабочего человека, приносить ему пользу:
Мало стихов читают рабочие,
Мало.
Видно, в строчках,
Которыми потчуем,
Нет металла.
Видно, хлебом да солью
Стихи не стали,
Или больны мы
Не тою болью,
Чтоб нас читали.
Эта миниатюра столь выразительна, что привнесенный эпитет или образ были бы чужеродными. Есть у А. Люкина миниатюры-притчи, сатирические, лирические миниатюры, где язык не столь лаконичен, где сверкают яркие бытовые наблюдения, улыбка, острое словцо. Он искренне восхищен рабочим человеком («Богатыри мы на плакатах…»), результатом труда, даже станок у него живой: «железные губы сжали тиски…».
Неслышно приблизилась Александра Павловна, прервала мои раздумья: «Он был мастеровой, ничто от рук не отбивалось. До войны выучился на слесаря, а после войны устроился в комбинат бытового обслуживания, да так ловко ремонтировал швейные машинки, что все хозяйки в районе его знали. Бывало и вечером без дела не посидит, то лепит, то рисует, то допоздна читает и пишет. Рамки к картинам сам сколачивал». На стене две громоздкие копии с известных полотен художника академика В.Г. Перова. Рисунок точный и выразительный, но тон серый, сдержанный. «Цвета не различал, - поясняет Александра Павловна, - это у него с рождения, Отец и братья Люкины все такие. У меня спрашивал, я стою за спиной, называю цвета, а он кистью берет».
А. Люкин дальтоник? Вот открытие! Возможно, лаконизм, сдержанность, объясняются врожденной особенностью? В его стихах не встретишь пространных пейзажных картин, изобретательной цветности, как у Б. Корнилова или Ф. Сухова, но сколько бытовых наблюдений, мудрой жизненной философии, юмора, возможно, эти поэтические свойства усиливались при отсутствии цветного зрения? Не бывает легких путей в искусстве. Но суметь утвердиться в поэзии без живописного видения мира… Нужно обладать дарованием высшей пробы, им и наделен был А. Люкин.
По воспоминаниям вдовы, у поэта была тяга к ваянию, лепил из глины фигурки людей, зверей, как ребенок радовался, если добивался сходства, охотно покупал фарфоровые статуэтки производства Ломоносовского завода. Стремление видеть мир, человека объемно, со всех сторон, помогало созданию в поэзии удивительно живых образов.
Жил по соседству с Люкиными слепой паренек Юрий Осипов, вся-то семья – он да его мать. Александр Иванович частенько брал Юрия на прогулки к озеру. А то устроит банный день: поможет парню побриться, потом — баня, потом чай. Конечно, парень привязался, видно, ломал голову, чем отблагодарить хозяйку за чай, за пироги с капустой. Аккуратно обработал края жестяной банки из-под сельди и принес в подарок на Восьмое марта. Осталось стихотворение «Слепой», посвященное Юрию Осипову.
В двух километрах от Шковерки, где в крестьянской семье молодоженов Люкиных появился на свет первенец Александр, село Константиновка, родина Александры Павловны. Семья Люкиных в округе славилась, отец Иван Васильевич и до войны и после был председателем колхоза.
«Как же не помню, как сейчас помню наше первое знакомство. Это было морозным декабрем 46-го, голодное послевоенное стояло время. А молодость брала свое, девчата собирались на посиделки, пели и плели ажурные покрывала, подзоры, накидки, конечно, мечтали о женихах. Любо мне было в ту пору пошутить да посмеяться. Смотрю, Саша с меня глаз не сводит. Я в сени, он за мной, руку хвать и как громом: «Пойдешь за меня? Завтра сватов пришлю...» Руку вырвала, оттолкнула и бегом домой. Лежу, не спится, слезы наворачиваются. Мне 24 стукнуло, женихи не валяются, а парень-то приглядный, зачем оттолкнула! Утром вымыла пол, повесила новые занавески и ушла из дома. Меня разыскала сестренка, сказала, что сваты пришли. Саша прихватил мой чемоданишко и увел в Шковерку. На следующий день он уехал в город, где жил еще с тридцатых годов, хотел снять квартиру, присмотреть мне работу, такой был наш уговор.
В председательском доме жилось мне несладко, хоть видела, что по душе родителям. Отец пришел с войны без руки, характер у него был строгий, да и как иначе, семья мал мала меньше, колхоз надо на ноги ставить. Помню, сядем обедать, поставят общую чашку, не потянусь лишний раз, робею. Всю войну на лесозаготовках работала, потом в полеводстве, а тут рассчиталась, паспорт выправила, жду мужа. Он не едет и не едет! Утешала мамаша, Анна Ивановна, такая отзывчивая была. Помогала ей дом управлять, а все думалось, что дармовой хлеб ем, хотела уж в Константиновку перебираться, но тут прибыл Саша».
Видно, мечталось недавнему фронтовику поскорее свить домашнее гнездо, да чтоб похоже оно было на родительское, обычаи и привычки деревенские, понятные. Он и всех шестерых братьев, и сестру в Сормово перетянул, зажили рядом, в одном рабочем поселке. Сам каждого определил на завод, в слесари, пекся о семьях, частенько собирались вместе.
«Хозяйкой поначалу я была неумелой, – улыбается Александра Павловна. – Помню, нагладила мужу брюки, а стрелки с боков! Слышу, хохочет, потом не раз вспоминал. Очень мне хотелось угодить мужу, чем-нибудь его порадовать. Решила приготовить наваристые деревенские щи, побольше положила мяса. Так торопилась с горячими щами, что споткнулась о порог, выронила горшок. Обняла косяк, разревелась от обиды на саму себя, а в голове: как на это муж посмотрит? Боюсь глаза поднять. Мы ведь так мало знали друг друга, только свыкались. А он подошел ко мне, обнял и поцеловал. Много позднее узнала себя и этот случай в стихотворении «Молодая жена».
Тут нагрянуло горе – умер наш первенец Славик. Мне было тяжело вдвойне – Саша убивался, все время повторял: «Не будет у меня больше сына, нет, не будет». Видно, непосильные тяжести, что пришлось поднимать в годы войны, сказались на моем здоровье, врачи не скрывали от мужа мое состояние. К счастью, вскоре у нас родился сын Женя. Возьмет муж на руки малыша, носит по комнате, рассуждает, как со взрослым. А я наблюдаю, и до того радостно, спокойно: мы все вместе...»
Разве думала в ту пору Александра Павловна, что рядом с ней Поэт? Было в нем что-то детское, незащищенное: мелочь помнил годами, а жизненно важное, например, дрова на зиму вовремя запасти, забывал. Ей обо всем надо было позаботиться, семейный бюджет в голове держать. В ту пору работали на одном заводе, она в литейном цехе. В заводской многотиражке появились его первые стихи. Токарь Анатолий Смирнов частенько заглядывал вечером на огонек. Прислушается Александра Павловна между дел — стихи читают друг другу, о чем-то горячо спорят или отправятся в рабочее общежитие, там собиралась по вечерам литературная молодежь Сормова.
«Бывало, сидит над тетрадкой стихов – три раза окликнешь, пока ответит, а лучше не отрывать. С соседями я старалась не водиться, чтобы не отвлекать мужа. Мне вслух читал Пушкина, Некрасова, Есенина. Слушаю «Письмо матери» Есенина и плачу, никак не уймусь, так и вижу свою одинокую маму в деревне.
Спросила как-то: «Грамотный ты, а «колеса катаешь», все на «о» да на «о» говоришь, я ладно, у меня три класса за плечами». Ответил то ли в шутку, то ли всерьез: «Деревенский я мужик, чего мне свои корни корчевать».
На гонорар за первую книжку стихов («Мои знакомые»,1958 г.) купили стиральную машину, настенные часы с боем (не ходили и не фасонные часы, а висели «для памяти»), немного денег отложили мне на пальто с лисой. У него словно крылья выросли с первой книжкой. Организовал литературный кружок, много выступал со своими стихами...»
Поэта А. Люкина я видела единственный раз. Помню, он приехал в наше село, был объявлен молодежный вечер. Кто-то протянул Александру Ивановичу свою тетрадку стихов. «Добро, – ответил он, – после вечера поговорим». Народ в нашей литгруппе был разный: районный газетчик, шофер, учитель... Мы тогда жадно «глотали» поэтические новинки, кто-то тайно мечтал поступить в Литературный институт. Нас покорили доступность Поэта, уважительная манера держаться, утверждение, казалось бы, известных истин в столь оригинальной и в тоже время простой форме.
Пролетели годы. Казалось невозможным представить, что не изменился телефонный номер, по-прежнему расставлены вещи в его доме, так же по-хозяйски хлопотлива и непоседлива его жена. Нет-нет да и обронит в разговоре случай, бытовую деталь из жизни Поэта такой яркости, что вздрогнешь, как от света молнии, и блеснет неожиданная мысль — вот она, его Муза, рядом с тобой. Бесхитростно рассуждает, смущенно улыбается.
Впервые расстались надолго, когда уехал учиться в Москву. Сына на зимние каникулы взял, показал столичные музеи. Привез в подарок телевизор, чтоб без него не скучали. Видно, заметил при расставании в глазах ее потаенную женскую тревогу, присылает ласковое письмо, а в нем стихи:
Любовь не растреплешь, как веник,
Она не растает, как снег.
У кого-то жена академик,
А моя жена — Человек!..
Фотографии из чемодана. Вот эту он всегда, до последнего дня, носил в грудном кармане пиджака. На ней не Александра Павловна Люкина, а белокурая с пухлыми щеками и смешной челкой улыбчивая Шурочка Лосева, какой увидел ее впервые там, на девичьих посиделках. Поверил, что не замутят эту ясную улыбку житейские невзгоды, выдержат хрупкие плечи все тяготы и беды. Свято пронес по жизни свой идеал женской красоты. А это общежитие Высших литературных курсов – Александр Люкин с женой и ярославский поэт Иван Смирнов с женой. Ни одного праздника не пропускал Иван, чтоб не поздравить Александру Павловну, не вспомнить добрым словом Сашу Люкина.
«Меня жалел, – вспоминает Александра Павловна, - бегу с третьей смены, темнота, на весь поселок одно наше окошко светит. Никогда, знаю, не уснет раньше, скажет бывало: «У меня своя третья смена, свой горячий цех». Сколько раз уговаривал уйти из литейки, присмотреть работу полегче, да я отнекивалась – с людьми свыклась, с коллективом. Чувствовала, ценит меня муж за эту привязанность».
В чемодане много семейных фотографий: родители, братья, племянники. «Состарились родители А. Люкина, не под силу стало жить одним в деревне. Саша не долго думая, не советуясь со мной, привез их к нам. Чувствовала, пройдет время, и ему станет невмоготу работать в нашей небольшой квартирке, а старики, считай, к дому привязаны. Так оно и случилось. Услышала я в цехе, что продается однокомнатная кооперативная квартира, и мы ее купили для родителей (с ходатайством от писательской организации). Здесь собирались все Люкины семьями, жили-то рядом, если мы задерживались, присылали гонца, у Саши был в семье авторитет старшего сына и брата, к нему – за советом, к нему – за помощью. Когда случилась непоправимая беда – не стало моего Саши, в этом доме пролили мы с мамашей Анной Ивановной самые горькие наши слезы. Она меня утешала: «Забывайся. Не ходи, где грустно, ходи, где весело», а сама, я видела, убита горем. У нее не было пенсии. Тогда я отказалась от пенсии за мужа в пользу мамаши, она получала».
Книжный шкаф. Сборники стихов современников с автографами, древние философы и В. Даль, русская поэтическая классика и Б. Пастернак, П. Васильев, в нескольких изданиях А. Твардовский... В карандашных пометках сборник Бориса Корнилова (из стихотворения «Памяти Б. Корнилова» выделено «Он в меня сегодня поселился // И свои прозренья поселил…»). В чемодане пачка писем от однокурсника, поэта, ставшего главным редактором журнала «Наш современник» Сергея Викулова. Помню, как тепло меня встретил С.В. Викулов, вскоре в журнале вышла большая подборка ранее неопубликованных стихов А. Люкина с моим предисловием.
«Искорки» – особая грань таланта А. Люкина. Лежит в чемодане нетронутой искрометная мудрость поэта. Он в своих «искорках» предстает тонким философом, смелым полемистом: «Луне, наверно, тоже обидно, что при солнце ее не видно»; «Хитрый, расчетливый враг всегда среди поклонников»; «Он не спорит, а старается тебе возразить»: «У него книжных знаний – как у кочана листьев, а вместо собственного мнения – кочерыжка»; «Его объектив субъективно выбирает, что фотографировать»; «Как вы создавали свои «искорки»? – «Сжигал свое сердце».
Иногда в своих афоризмах А. Люкин рассуждает пространно, но и в этом случае не чувствуется пустот: «В диком лесу нет никакого порядка — все не по правилам. Не знаешь, что будет вон за тем кустом: то ли стая синих колокольчиков выпорхнет на поляну, то ли рыжий гриб встретит тебя, с широким резным листом на шляпе. Идешь, и вдруг – дерг тебя за штанину: а вот он я, репейник! Здесь все неожиданно прекрасно, как в талантливом стихотворении».
Читала я «Искорки» и невольно вздрагивала от той глубины проникновения в человеческую суть, что свойственна людям, наделенным редкостным даром: «Иногда скрип ставни за окном, шум деревьев способны создать такое настроение, какое не создаст ни одна, даже самая талантливая книга стихов, даже музыка. Ум бессилен понять такое. Это могут понять только человеческие чувства, и, заметьте, – даже самого необразованного человека».
Приведенные выше немногие «Искорки» все датированы ноябрем 1965 года. Если проследить его рабочий день по рукописям? Каждый день – запись в литературном дневнике и дневнике политических событий, черновая и беловая рабочие тетради (одним днем помечены два, три стихотворения), до десяти «искорок» в день. Особенно напряженным рабочий ритм был в последние два, три годы жизни, словно весь выговориться хотел, всего себя распахнуть.
К 70-летию А. Люкина мне удалось сделать ряд публикаций его стихов в столичных изданиях. Помог чемодан, «Искорки» и очерк о поэте увидели свет в альманахе «Поэзия» и вдова получила гонорар. В юбилейном сборнике Волго-Вятского книжного издательства «Я с Россиею слился» среди других воспоминаний вышел мой очерк о поэте.
Есть у А. Люкина стихотворение, которое можно назвать пророческим:
На войне жизнь теряют быстро,
Взвоет мина
И лопнет, звеня.
Не оглядываться на выстрел,
Гордой стати учили меня.
И случится:
В гражданской стычке,
Презирая какую-то гнусь,
Я доверюсь вот этой привычке
Так, что до смерти обманусь.
Наверное, так и случилось в ночь с 11 на 12 февраля1968 г., встретил Поэт на своем пути «какую-то гнусь» и «до смерти обманулся». Он спешил домой поздно вечером после встречи писателей, а утром был найден мертвым с проломанным основанием черепа в подъезде чужого дома около автобусной остановки. Почему друзья отпустили его одного в такое позднее время, не посадили в автобус? Как-то пугающе отрешенно Александра Павловна рассказала: «Проводила его днем на встречу с писателями, помню, надел новую шапку. Мы эту шапку долго выбирали на рынке, почти половину гонорара отдали, хорошая была шапка, только раз и надел. Нашли его в серой солдатской шапке-ушанке, а наша шапка пропала…» Следственное дело осталось нераскрытым.
Спустя двадцать пять лет (в лихие 90-е) также погибает единственный сын Люкиных Евгений (тело убитого обнаружили во дворе своего дома). Погиб он в возрасте своего отца. Жил вдвоем с матерью (семьи не было), Евгений был шофером на военном заводе, где работали когда-то родители. Часто возил секретные грузы в дальние пункты назначения и по нескольку дней не бывал дома. В последнее время, заметила Александра Павловна, стал мрачным и неразговорчивым. В один из вечеров она не дождалась сына, его нашли убитым.
Александра Павловна осталась совсем одна и вскоре слегла, отказали ноги, за ней ухаживала племянница, которой она завещала квартиру. Помню последний телефонный звонок, ее тревожила судьба чемодана. Я дала слово, что рукописи не пропадут и вскоре, еще при жизни Александры Павловны, чемодан, книги, некоторые личные вещи из дома Люкиных приобрел Литературный музей им. М. Горького. Мне не пришлось недолго убеждать директора музея Т.И. Рыжову взять архив А. Люкина и впоследствии она не пожалела об этом. Выставка памяти А. Люкина «Рукописи из чемодана» в музее им. М. Горького собрала, казалось, весь город. На открытие пришли писатели, почитатели поэзии, родственники Александра Ивановича. Конечно, приехали земляки Люкиных из районного городка Княгинина. Там, как и в Нижнем Новгороде, есть улица, библиотека имени А. Люкина.
Смотрела я на знакомые тетради, фотографии, письма и невольно вспоминались долгие вечера в доме Люкиных и, конечно, хлебосольная, разговорчивая Александра Павловна – Муза поэта.
Людмила Калинина (Нижний Новгород)
Приглашаем обсудить этот материал на форуме друзей нашего портала: ""
